Текст книги "Не проходите мимо. Роман-фельетон"

Автор книги: Борис Привалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Фельетон одиннадцатый. «Cправа – вы, слева – сковородка!»

Когда Юрий вошел в квартиру Тимофея Калинкина, съемка была в разгаре. Казалось, что десять минут назад тут состоялось землетрясение в одиннадцать баллов. Обеденный стол лежал на боку, протянув ножки. Кушетка в углу стала на дыбы. Посреди комнаты, развернутый в три четверти, высился шкаф. С него свешивались ноги Благуши.

– Вот она, та точка, которую я шукаю уже целый час! – раздался из поднебесья голос Мартына. – Левее. Опять правее. Нет, опять левее. Фиксируйте эту позу! Внимание! Начали! Пошли!

Аппарат дал короткую очередь.

Юрий обошел шкаф. Перед ним за маленьким столиком в окружении книг сидела Вера Калинкина. В руках она держала толстый том.

– Ага, – сказал Юрий. – Кадр номер семьдесят восемь. Вера – член научного студенческого общества лингвистов. Дома она погружена в подбор цитат для своего доклада. Какова же тема доклада?

– Я… я не помню, – зардевшись, сказала Вера. – Но что-то захватывающее.

– Надо, Юра, внимательно читать сценарий, – нервно бросил Мартын с высоты своего положения.

– Верочка, скажите положа руку на книгу: когда вы были в последний раз на заседаниях этого уважаемого общества?

– Это было давно, – вздохнула Вера.

– Она же записана в это общество, значит, все в порядке, – вновь раздался голос сверху, и Мартын спрыгнул со шкафа. – Перейдем к следующему эпизоду, – продолжал он, двигая шкаф на место. – Съемка на кухне. Учтите – вы готовите на газовой плите ужин брату, воротившемуся с собрания актива работников торговли.

Юрий взял в руки толстую книгу, которую Вера старательно читала при съемке. «Производство макарон в древней Хиве (по воспоминаниям современников и литературным источникам). Издание научно-исследовательской лаборатории экспериментального института вермишельной промышленности».

– Тема вашего доклада, – догадливо сказал Юрий, – макаронизмы древневосточных языков?

– Книгу дал я, – вмешался Мартын, ставя кушетку на место. – Я нашел этот реквизит под шкафом, и он мне сразу сподобился своей солидностью. Я думал, это какой-нибудь словарь.

Послышался скрип двери. Из-за шкафа донесся голос Пелагеи Терентьевны:

– Ну, кончили спектакль? Можно домой возвращаться? – и она поставила на стул сумку с покупками.

– Вы застали нас в переходный период, – сказал Мартын. – Мы переходим к варке ужина.

– А потом, – сказал Юрий, – раз мы решили строго придерживаться сценария, мы вас отобразим в кресле с вязаньем в руках… Такой свежий, новаторский кадрик.

– Верочка, наденьте передник, – распорядился Мартын, – вы будете хозяйничать.

Пелагея Терентьевна испытующе посмотрела на операторов:

– Передник? Откуда он у нее? И потом что ты, Вера, можешь приготовить?

– Чайник поставить могу, – уклончиво ответила Вера. – На примус.

– Примус – это первая половина двадцатого века, – сказал Мартын. – При чем здесь керосин, когда есть газ? Вот плита.

– Плиту-то нам поставили, – ответила Пелагея Терентьевна, разбирая покупки, – а газ все еще не подвели.

Этим заявлением Мартын был выбит из седла. Лихорадочно перелистав сценарий, он несмело сказал:

– Значит, вы, Вера, в принципе что-то делаете к приходу брата и в принципе газовая плита есть? Тогда возьмите полкило бульбы. Вы ее начистите и будете поджаривать.

Вера с печалью освидетельствовала свой фиолетовый маникюр.

– Для экрана я готова на все жертвы… Но чистить картошку не могу. От корнеплодов портятся руки.

– Жарьте мясо, – вздохнул Мартын.

– Отличный кадр, – поддержал Юрий: – справа – вы, слева – сковородка!

– Кстати, мясо я принесла, – сказала Калинкина-старшая. – Вот, пожалуйста. Только, Вероида, не забудь его помыть и разрубить на части.

– Все что угодно, – сказала Вера, – но не мясо Это умеет только мама.

– Мама умеет все, – авторитетно заявила Пелагея Терентьевна. – Но жарить она сейчас не будет: ей положено сниматься в кресле… Ах, Вероида! Скоро ты станешь женой, хозяйкой, а мясо поджарить не можешь. А ведь Альберт такие бифштексы-рамштексы с тебя потребует, что держись… У него вкус тонкий и кровь голубая… Недаром он столько невест побросал.

– Оставьте, мама, ваши колкости. Он меня любит! Он готов на все… Он благороден и, слава богу, свою жену чистить картошку не заставит… А что касается гнусной записки, которую притащила из парка моя благоверная сестрица, так Бертик вам же сказал, что это подлог.

– Дай срок, я сама вас с этой Лелей сведу. Наговоришься всласть.

– Ах, мама! Это просто смешно. Вы меня пугаете какой-то несуществующей Лелей, точно букой. А вы-то ее сами видели? Надежда, наверное, две пары каблуков сносила, рыская по всему Красногорску.

– А ты не огорчайся, Вероида. Разыщем. Жаль, Надежда в парке промашку дала – у студентов адреса не прознала. А пришли мы в институт – все на каникулы разбежались… – Она помолчала и после паузы добавила: – Но ужин за тебя я все-таки готовить не буду. Вот и весь сказ.

И Пелагея Терентьевна рассерженно удалилась на кухню.

– Придется тебе, Мартын, самому возиться с картошкой и мыть мясо, – предложил Юрий. – Это будет оригинально: оператор-стажер за чисткой корнеплодов.

– И почищу, – решительно сказал Мартын. – Бульба – мое любимое блюдо.

Вера пошла переодеваться, а он отправился на кухню, налил котелок воды, засучил рукава. Пелагея Терентьевна подала ему кривой и длинный, как ятаган, нож и с интересом стала наблюдать.

Юрий осторожно расчехлил свою съемочную камеру и увековечил друга за приготовлением «любимого блюда». Услыхав жужжание аппарата, Мартын оглянулся. Но было уже поздно. Ему оставалось только скорбно улыбнуться в объектив.

Пелагея Терентьевна поправила пенсне и долго разглядывала Мартына. Оператор поежился.

– Вот вам такую жену, как Вероида, – заплакали бы. Всю жизнь у плиты простоите – снимать некогда будет… Может, оно и к лучшему? Вы же не делом сейчас занимаетесь… Если бы я была вашей матерью… – и Пелагея Терентьевна, резко сорвав пенсне с носа, ушла в комнату.

– Съемка продолжается, – раздраженно сказал Мартын. – Картошка есть, кастрюля имеется, вода тоже кипит от нетерпения… Нет только главного действующего лица. Вера, вы готовы?

– Чистите, чистите, я сейчас! – крикнула Вера.

– Подлог продолжается, – заметил Юрий. – Об ужине я уже не говорю, но ты газифицируешь город раньше, чем это догадался сделать горсовет.

– Пока фильм выйдет, газ будет. Я верю в коммунальные темпы. А кроме того, у меня сценарий, утвержденный и подписанный. Что ты все лезешь в мои дела, товарищ Можаев? Вера, вы скоро?

– Ах, до чего нетерпеливы работники искусств! – проворковала Вера. – Сейчас иду!

Юрий закурил трубку.

– Не сваливай всей вины на Бомаршова. Учти, Март, что по делу о лжесценарии ты проходишь как соучастник.

Вера вышла в новом платье.

Его раскраска напоминала перья павлина, а может быть, даже и жар-птицы.

– Ну как? – спросила Вера, делая поворот «кругом». – Вам нравится? Моя подружка Вика говорит, что точно в таком платье Бетти Грэйбл готовила обед в фильме «Мой бэби».

– Ах, как жаль, что у нас не цветная пленка! – вскричал Юрий.

– М-да, – неуверенно произнес Мартын. – Сейчас я проверю точки съемки, освещение. Встаньте вот здесь. Смотрите на картошку любящим взглядом. Возьмите кастрюлю.

Благуша закончил съемку домашних кадров и собирался скоро уйти вместе с Верой.

– Следующий эпизод – в магазине, – без воодушевления объяснял Мартын. – Закупки ширпотреба! Демонстрация роста материального благосостояния! Вы покупаете пылесос, холодильник, запасное колесо для автомобиля, – во всяком случае, что-то в этом роде. Идемте, Верочка. Вы остаетесь, товарищ Можаев?

– Так надо же кому-нибудь снимать фильм! – самоотверженно сказал Юрий.

Мартын молча вышел вслед за Верой на лестницу.

– Насовсем ушли или временно? – появляясь в комнате с бумагой в руках, спросила Пелагея Терентьевна.

– Благуша совсем.

– Слава богу! – вздохнула Калинкина. – А ведь мне дружок ваш показался вначале симпатичным. И вот, пожалуйте, тоже начал… это… ну, как…

– Инсценировать, – подсказал Юрий.

– Спасибо… Вот об этом как раз я и написала сейчас вашему киноначальнику. По-нашему, по-колхозному, это все называется дутыми трудоднями. Вот что… Нет, не хотела бы я иметь такого сына, как ваш Благуша.

– Пощадите, Пелагея Терентьевна! Это такая система съемки. Мы снимаем ряд кадров два раза – в порядке творческой дискуссии, так сказать. С учебно-производственной целью. Как надо и как не надо. Он сейчас снял как не надо, а теперь я буду снимать как надо. Так что письмо посылать пока не стоит… Но я хотел бы его показать Марту – из педагогических целей… Спасибо… А теперь я все-таки хочу немного вас помучить. Ужин-то вы иногда готовите, верно? Вот я вас и сниму за варкой, жаркой и паркой! На чем будете готовить?

– На газовой плите…

– Нельзя быть такой злопамятной, Пелагея Терентьевна. Ведь я же знаю, что газ-то еще не включен!

– Плита у нас вместо бывшего кухонного стола – ставим керосинку на газовую плиту… А дальше все по-старому… Картошку-то начистили? Хоть за это спасибо.

– Я так буду снимать, – пояснил Юрий: – керосинка на газовой плите, и все газовые краники открыты – пусть зритель видит, что работает и что нет. Скажите, Пелагея Терентьевна: а правду говорят, что из картошки можно сделать две тысячи блюд?

Калинкина сняла пенсне и, подняв высоко над головой чищеную картофелину, произнесла:

– Знаете ли вы, что кушать любят все, а готовить умеет только несколько процентов населения?..

Пелагея Терентьевна, оседлав любимого конька, прочла целую лекцию о вкусной и здоровой пище, а Юрий, будучи человеком любознательным, почерпнул из нее массу полезных сведений; конечно, шеф-поваром его не взяли бы даже в станционный буфет, но в любом ресторане он мог уже кушать вполне сознательно.

Проводя инструктаж, Калинкина демонстрировала приготовление блюд из картофеля. Юрий успевал задавать наводящие вопросы и одновременно делать свое операторское дело. Когда час спустя Можаев вышел на улицу, голова его была нафарширована сотней образцовых кулинарных советов, жизненно необходимых каждой молодой хозяйке. А в кассетах лежало несколько кусков пленки, снятой не по Бомаршову…

Можаев побрел к центру. Раскаленная сковорода солнца, висела над Красногорском. Город раскинулся в истоме.

Недалеко от «Тянь-Шаня», возле комиссионного магазина, стояла толпа.

– В чем дело? – спросил Юрий у одного из зрителей, пожилого человека с пылесосом в руках. – Дешевая распродажа античных ценностей?

– Нет, – сказал пылесосовладелец, – киносъемка идет, – вот он, их ответственный киносъемщик, чуть в витрину не залез.

Пробравшись в передний ряд увлеченных зрелищем горожан, Юрий увидел взлохмаченного Мартына, стоявшего на двух огромных уникальных самоварах. Мартын священнодействовал.

– Уберите эти два рояля! Они отражают свет! – кричал. Благуша. – А статую Венеры поверните в профиль! А то у нее чересчур античные формы. Так, хорошо!

– Простите, я на съемку, – сказал Юрий швейцару, стоявшему на пороге магазина. – Видите, аппаратура.

– Он к нам! – крикнула Вера, увидев Можаева. – Пропустите его, дядя Митя!

Вера сидела у прилавка и копалась в пестрых фарфоровых болванчиках. Мартын лазил по полкам, выбирая точку съемки. Продавцы и еще какие-то люди стояли в стороне. А по магазину, не реагируя на иронические улыбки обслуживающего персонала, металась женщина в дымчатых очках и соломенной шляпке-нимбе, состоящей из одних полей. Под нимбом качались серьги величиной с сибирские пельмени. В одной руке женщина держала статуэтку, в другой – пучок десертных ножей.

– Я покупаю этот «Копенгаген»! – кричала она. – Он создан персонально для меня. Сплошной люкс! Март, вы не жалеете, что я привела вас сюда? Если бы не я, вы бы снимали сейчас универмажный ширпотреб! А тут – пассаж, Эрмитаж, шик-модерн!

Юрий в недоумении остановился.

– Какая очаровательная минута! – увидя аппарат в руке Можаева, воскликнула женщина со статуэткой. – Столько операторов сразу! Чувствуешь себя как в столице! Будем знакомы – Вика Закусил-Удилова! Мой муж – ответственный работник Кудеяровского горсовета.

– Можаев, – без энтузиазма представился Юрий.

– Можаев? Блестяще! Мне знакомо ваше лицо. Вы не лауреат?

– Кандидат.

– Но за этот фильм вы наверняка будете лауреатом. Вас ждут впереди персональные машины и должность главного режиссера. Это, кажется, номенклатурное звание? Ах, как это заманчиво! Ваша жена будет счастливой.

Юрий окинул взглядом свою собеседницу. Она была одета так воздушно, что в эту сорокаградусную жару около нее казалось прохладнее.

– Все в полном порядке! – сказал Мартын. – Можно пускать публику– съемка окончена! – и слез с полки.

Вика порхала от прилавка к прилавку.

– Подберите-ка мне кожаный реглан. Хочу сделать мужу подарок. Только чтобы реглан был с блеском. Люкс!

– Размер? – с готовностью спросил продавец.

– Пятьдесят шестой, рост пятый…

– Ваш муж – большой человек…

– Конечно, это знают все, он видный работник, – ответила польщенная Вика.

– Едва ли подберем, – загрустил продавец. – Редкий размер.

– A y вас не бывают подушки-думки? У меня теперь новая страсть. Я уже купила одиннадцать штук! И среди них есть одна персидская и две сиамские. Ах, они очаровательны! Я не понимаю, почему музей изоискусств не коллекционирует думки?!

– Думок не держим, – с ударением сказал продавец.

Получив приказ «пускать», швейцар дядя Митя отступил на заранее подготовленные позиции, и покупатели вошли в помещение. Окружив тесным кольцом Вику и Веру, они с любопытством обозревали участников съемки.

– А здорово вы играли эту буржуазную штучку! – восхищенно улыбаясь, произнес гражданин с пылесосом. – Разрешите от имени, так сказать, общественности поблагодарить!

– Фуй! – сказала Вика. – Разговоры, как в универмаге! – и, растолкав толпу, вышла на улицу.

– Вот молодец! – завистливо заметила девушка с томиком Станиславского в руке. – Как она вжилась в образ!

– Так вжилась, что ее оттуда никак не выживут, – сказал кто-то. – Это же жена кудеяровского Закусил-Удилова. А вы уж и прослезились – «актриса», «образ»…

От хохота зазвенели стекляшки люстр в отделе ламп и абажуров.

Операторы и Вера вышли на улицу. Вика стояла у машины..

– Ах! Сколько еще сталкиваешься с некультурностью публики! – сказала она, презрительно поглядев в сторону магазина.

– Что ты, Вика? – почему-то покраснела Вера. – Разве так можно?

– Ах! Они же обо мне говорят нехорошие вещи… Впрочем, какой кокетливый денек! – переменила тему Закусил-Удилова. – Вы знаете, у нас под Кудеяровом – избранное местечко. Сплошь виллы, персональные дачи. Спросите дачу Закусил-Удилова – каждый покажет. Приезжайте к нам в воскресенье. К сожалению, на неделе мы будем заняты: меняем квартиру.

– Что, лучшие условия, больше площадь? – спросила Вера.

– Нет, менее роскошная, чем прежде, но зато в доме, где живут одни ответственные работники… Ну как, приедете?

– Благодарствую, – пробормотал Мартын, – работы много, не знаю, удастся ли выкроить время…

– Тимофей снимает дачу рядом, – сказала Вера, – вы же все равно там будете.

– Приезжайте, – проворковала Вика и дотронулась до руки Мартына. – Вы будете чувствовать себя у нас как дома. А ваш приятель какой-то бука… Молчит и смотрит, смотрит и молчит. Впрочем, есть сорт мужчин, которые, увидя меня, немеют.

– He нахожу слов, – сказал Юрий, – лишился дара!

– Острота – высший класс! – воскликнула Вика и, сделав глазки Можаеву, подхватила Веру под руку. Женщины зашагали по тротуару.

Лимузин Закусил-Удилова, как хорошо воспитанная собачка, шел у Викиной ноги, не обгоняя и не отставая.

– Пойдем питаться! – сказал Юрий.

Мартын поглядел на Можаева затуманенными очками:

– Мне почему-то сегодня не хочется есть!

– Таинственное явление природы, – усмехнулся Юрий. – Впервые в жизни Благуша отказывается от обеда. Может быть, ты тайно ел сырую картошку у Калинкиных? Была не была: знаешь, что сказала Пелагея Терентьевна? Что не хотела бы иметь такого сына, как ты. Ясно почему? Не совсем? Ну, тогда почитай письмо, которое она хотела отправить на студию. И молись на меня за то, что я ее отговорил это сделать. Чем не поступишься ради друга, даже принципами… Как это у вас говорят в Виннице? Любишь смородину, люби и оскомину? Так, да?..

Мартын молча прочел письмо и закручинился. Ему было явно нехорошо. Хотелось остаться одному… умчаться куда-нибудь, где нет ни сценариев, ни киноаппаратов, ни Калинкиных, ни Умудренских, ни комиссионных магазинов, ни иронических улыбок покупателей…

– Кстати, Март, Пелагея Терентьевна собирается ехать к Бомаршову. Поедем вместе, а? Есть возможность дать бой нашему сценаристу. Едем!..

Фельетон двенадцатый. Среди забытых и потерянных

Бюро находок, или, как его попросту называют, «Камера хранения забытых и потерянных вещей при коммунхозотделе Красногорского облисполкома», занимает всего две комнаты. В первой стены почти сплошь заняты стеллажами. Тут за маленьким столиком сидит Надежда Калинкина. Во второй, за стеклянной перегородкой, базируется директор – коренастый мужчина в мохнатой розовой тюбетейке и парусиновом костюмчике.

Раздутием штатов учреждение явно не страдало, и в нем, следовательно, отсутствовали и бюрократизм, и склоки, и зажимы всех видов, и прочие недуги «расширенных аппаратов». Даже рационализаторские предложения тут внедрялись быстро, без волокиты и заседательской суетни.

Казалось бы, какие могут быть новшества в таком консервативном деле, как выдача владельцу забытой им вещи? Именно так и мыслили работавшие до Нади на столе выдачи сотрудницы. Они, не мудрствуя лукаво, регистрировали доставленные зонтики да свертки, списывали в утильсырье непарные калоши и аккуратно оформляли ежемесячные балансы потерь и находок. Если же за какой-либо вещью долго не являлся хозяин, то согласно инструкции ее сдавали на склад госфонда.

Вот с них, с невостребованных предметов, и начала Надежда Калинкина переосмысливание методов работы. Самое любопытное заключалось в том, что «бесхозяйными» оказывались, как нарочно, ценные находки. И это обстоятельство очень сердило Надю.

– Ведь это типичное неверие в честность советского человека! – возмущалась Калинкина. – Жила-была в феодальные времена пословица: «что с возу упало, то пропало». Так вот, владельцы этих вещей все еще считают «упавшее с возу» пропавшим. Безобразие! Я предлагаю: если больше двух недель за находкой никто не приходит, мы начинаем разыскивать хозяина вещи. И вручаем ему ее. Это не только улучшение обслуживания, но, если хотите, форма агитационно-массовой работы!

Так как первой и последней инстанцией в бюро является директор, то рационализаторское предложение Надежды было тут же одобрено и рекомендовано к незамедлительному проведению в жизнь.

В первый же месяц количество невозвращенных предметов уменьшилось втрое. Надин почин пришелся по душе и работникам бюро находок других городов. Но найти человека, давно махнувшего рукой на свою потерю и примирившегося с ней, – дело не шуточное. Особенно в большом городе. Надя, например, полмесяца пыталась сыскать владелицу редкого золотого перстня, в который вместо камня были вставлены миниатюрные часики. Они, правда, отставали немного, но если учесть, что им насчитывалось не менее ста лет отроду, то можно было простить микромеханизму некоторые старческие причуды.

Калинкиной пришлось провести несколько консультаций с ювелирами и часовщиками города, прежде чем отыскался след: один часовых дел старичок вспомнил, что видел перстень на руке жены некоего ответработника по фамилии Закусил-Удилов. Дальнейшее, как говорится в комментариях к шахматным партиям, было делом голой техники: Надежда поехала к Виктории Айсидоровне и вручила ей тикающую драгоценность.

Ответжена была весьма обрадована возвращению блудного колечка, но еще больше изумлена.

– Когда я приобретала это кольцо, меня обманули! – простонала она, эффектно хрустнув пальцами. – Вместо уникальной вещи мне подсунули что-то неоригинальное и пошлое. На это кольцо никто даже не польстился! А мой поставщик клялся своими детьми, что кольцо прямо из музея, чуть ли не с мумии снято! Ах, нельзя никому верить! Кругом жулики, жулики и жулики.

Несколько успокоившись, Виктория Айсидоровна доверительно спросила Надю:

– Надине, я обращаюсь к вам неофициально, как к сестре моей лучшей подруги, – скажите, вы уверены, что это настоящее золото? Ведь у вас там эксперты, консилиумы, проверки… Меня не обманули? Нет? Так почему же тогда мне его вернули?! Ведь если бы я персонально наткнулась на такую штучку…

Надежда поняла, что воспитательную работу среди Закусил-Удиловой вести бесполезно. Стоило бы, конечно, сказать ответсупруге несколько отрезвляющих слов, но Калинкина помнила, что находится при исполнении служебных обязанностей, и ограничилась какой-то трафаретной вежливо-колючей фразой.

Но таких, как Закусилиха, попадалось мало. Как правило, Надю принимали везде с распростертыми объятиями и искренне благодарили за чуткость.

Случались иногда и самые непредвиденные казусы.

… – Можете меня увольнять, – сказала Надя, войдя в стеклянный закуток директора, – но я ничего не понимаю!

Глава забытых и потерянных поглядел на огорченную Калинкину и на небольшой, спортивного вида чемодан в ее руке.

– Ты давай все по этапам, без спешки! – сказал директор, обмахиваясь, как всегда в минуты волнения, тюбетейкой.

И Надя рассказала начальству события этого бурного утра.

Собственно, история с «ничейным предметом» уже подходила к концу. Отречение владельца от собственного родного чемодана было финалом. А началось все пять дней назад. Даже, пожалуй, еще раньше – в тот день, когда небольшой, спортивного вида чемодан занял свое место на стеллаже. Именно в такой среднегабаритной таре футболисты носят бутсы и запасные трусы, боксеры – любимые перчатки, а теннисисты – учебники повышения квалификации. Как положено, попав в камеру, вещи теряют свои жанровые наименования и становятся «предметами». В книге поступлений было записано о спортивном чемодане следующее:

«Предмет забыт мужчиной в трамвае маршрута № 7 возле остановки Тупик имени Таракановой 30 июня, в 19 часов».

Две недели предмет спокойно простоял на стеллаже. Сначала его соседями были гроздья бутафорских не то сосисок, не то сарделек и разрез печени алкоголика (спецзаказ магазина наглядных пособий). Потом вместо сосисо-сарделек появился дамский парик времен императрицы Анны Иоанновны, а пропитая печенка сдала свой пост патефонной пластинке «Выпьем, ей-богу, еще…» Чемодан же стоял, как утес. И только на пятнадцатый день он был вскрыт. Надя считала, что содержимое «предмета» подскажет, где и как искать его владельца.

В чемодане ничего любопытного не оказалось: выкройки, куски подкладочного материала, ножницы, связка еще не кроенных хромовых кож.

– Типичное снаряжение закройщика кожаных изделий, – резюмировал директор, обмахиваясь тюбетейкой.

Калинкина развернула связку кож и увидела на них клейма Красногорского кожкомбината.

– А как они могли сюда попасть? – спросила она. – С комбината кожа не поступает в продажу: из нее там же, на месте, делают всякую галантерею… Вынос кож с комбината запрещен. Я это знаю, мой брат Николай там работает. Он мне рассказывал: за вынос кожи за пределы территории – под суд… А здесь – одна… две… три… пять! Ведь это уголовщина!

– Не из-за этого ли владелец и не пришел за чемоданом? – задумчиво произнес директор.

– Конечно, – подхватила Надя. – Мы напали на след преступников!

– Погоди, погоди, – махнул тюбетейкой директор. – Давай разберемся по этапам, без спешки… А если никакого проступка нет? Представь себе: может закройщик комбината по спецразрешению руководства совершенно официально брать работу на дом? Новый фасон пальто или еще что-нибудь… Может. А кроме того, существуют, конечно, и другие варианты, ничего общего с уголовным кодексом не имеющие… Так что, Надежда, давай действуй пока как обычно. Найдем владельца, а там видно будет.

Надя связалась незамедлительно с кондуктором трамвая № 7, которая дежурила в тот рейс, когда был забыт чемодан. Та описала приметы забывчивого пассажира и даже припомнила, как подвыпившие порядком спутники называли его Никодим Никодимычем, как уговаривали ехать дальше, а он сказал, что идет домой и «никаких гвоздиков». Сошел Никодимыч на остановке «Тупик Таракановой».

Калинкина побывала в адресном столе и после многочасового разбирательства установила, что в районе Таракановского тупика прописан Н. Н. Чижиков, закройщик ателье верхнего платья.

Сегодня утром Калинкина отправилась на квартиру к забывчивому Чижикову. После очередного запоя закройщик бюллетенил. К визиту Нади он остался равнодушен. И на уставно-инструкционный вопрос: «Не было ли вами, гражданин Чижиков, недели три назад забыто что-нибудь в трамвае?» – ответил отрицательно.

Надя растерялась. Это был первый случай в ее практике – владелец отказался от своих вещей! Калинкина даже показала Чижикову чемодан, доселе аккуратно завернутый в чистую холстинку.

– Нет, – помахал головой закройщик, – отродясь таких не имел… До свиданья!

Надя, выйдя во двор, задумалась. Кругом, мешая ей сосредоточиться, верещали впавшие в футбольный азарт ребятишки. Когда крики форвардов раздались над самым ухом, Калинкина увидела, что она стоит на линии штрафной площадки, а к ее ногам катится видавший виды пожилой футбольный мяч.

– А если он нарочно отказался от чемодана? Чтобы не давать объяснений по поводу кож? – вслух подумала Надя и ударила по мячу, стараясь попасть в ворота.

Мяч шмыгнул мимо ошарашенного вратаря-малолетки, игроки завопили еще громче, и сразу же началась дискуссия: засчитывать гол или нет? По футбольным правилам мяч, отскочивший от постороннего предмета, оказавшегося на поле, в ворота, засчитывается. Суть спора заключалась в другом: может ли девушка сойти за предмет и что вообще подразумевать под словом «посторонний»?

Пока кипели страсти, Надя ушла со двора, села в трамвай № 6 и поехала в ателье, профорганизация которого аккуратно оплачивала чижиковские запои.

Мастера сразу признали чемодан:

– Десять лет с ним Никодимыч ходит!

– Давай, дочка, передадим ему! Можешь довериться!

Надя попросила извинения за беспокойство и вернулась в бюро. Рассказав начальству все перипетии своего утреннего похода, Калинкина выжидательно замолчала.

– Улики имеются, – подвел итог директор.

– Я буду звонить в милицию, – сказала Надя. – Это теперь уже ее дело.

И через десять минут за чемоданом заехал шустрый паренек в кепочке. Надя запротоколировала свои соображения и описание утреннего похода к Чижикову.

– Спасибо, – поблагодарил паренек и исчез.

Директор кончил было обмахиваться своей тюбетейкой, Надежда села за приходную книгу, и жизнь бюро находок стала входить в свою обычную колею, как вдруг снова заработала тюбетейка-веер. Лицо директора приняло испуганное выражение.

– Он! – пробормотало начальство. – Опять он!

Надя проследила направление директорского взгляда и увидела в большом застекленном окне знакомые фигуры двух операторов – Юрия Можаева и Мартына Благуши.

…Раскланявшись с Надей, Юрий направился к стоящему на пороге своего стеклянного закутка директору.

– Мы снимаем очерк о семье Калинкиных! – предъявляя удостоверение кинохроники, представился Юрий. – Я хочу взглянуть на обстановку, в которой протекает трудовой процесс одной из наших героинь. И, если удастся, заснять несколько кадров.

Директор пожал руку Можаеву и, косясь на Благушу, который о чем-то оживленно беседовал с Надей, прошептал:

– Прошу вас, товарищ оператор, на минуточку ко мне… Для конфиденциального разговора.

Юрий положил аппарат на стеллаж с забытыми и потерянными и прошел в директорский аквариум.

Руководитель камеры притворил дверь и плюхнулся в кресло. Мохнатая темнорозовая тюбетейка вертелась в руках директора с пропеллерной скоростью. Бросая испуганные взгляды на видневшегося вдали Мартына, директор произнес громким шопотом:

– Вы хорошо знаете молодого человека, с которым пришли?

– Да, – тоже почему-то переходя на шопот, сознался Юрий. – Он мой друг.

Директор упал в кресло. Махнул тюбетейкой в сторону стула: садитесь, мол.

Можаев присел.

– Очень странные у вас друзья, юноша. Это знаете кто? Рекордсмен потерь! Чемпион рассеянных! Мой кошмар! Стихийное бедствие!

– Да мы всего девять дней в вашем городе, – сказал Юрий. – И мой товарищ, по имеющимся у меня сведениям, вполне нормальный человек… Потери – они бывают у всякого… Но насчет рекордов не слышал… Может, вы путаете его с кем-либо?

– Нет, – шлепнув тюбетейкой о стол, сказал директор. – Я не преувеличиваю и не путаю. Я даже знаю его фамилию – Благуша! Верно? Так вот – это загадка природы. Он ходит к нам восемь дней подряд. Вчера и позавчера был два раза. Надя часто бывает в разъездах, так что я заменяю ее на выдаче вещей. И вот сижу, приходит он. Озирается растерянно по сторонам… Видит меня и очень смущается. Я его спрашиваю: «Что вы потеряли, молодой человек, и что вы хотите найти?»-Он смущается еще больше и говорит: «Зонтик».

– Зонтик? – изумился Юрий. – Это занятно. Мартын под зонтом – феерия!

– Да, да… Зонтик. Я записываю, где произошло событие, когда… Он путается… Наконец все оформляем. «Зайдите завтра, – говорю, – зонт будет ждать вас». Ваш друг приходит на следующий день – Нади снова нет, снова сижу я. Калинкина уезжала в автобусный парк – получить забытые в течение дня вещи. Вы думаете, нас только двое сотрудников? Нет, все жители города – наши работники… В Красногорске вы можете оставлять вещи, как в собственной квартире, – никуда они не пропадут… Так вот, приходит этот… друг… Я, знаете, в шутку его спрашиваю: «Опять потеря?» Он как-то очень вяло говорит: опять, мол, и опять зонтик… Понимаете? Уже два зонтика! Заполнили карточку – он уходит. На следующий день та же картина. Надя поехала отдавать вещи одному инвалиду – потерял человек часы, сам передвигается с трудом, мы обслуживаем таких на дому… А у меня на столе – груда калош. Был, знаете дождь накануне; в такие дни у нас косяком идут калоши, плащи, зонты… И выясняется, ваш приятель забыл калоши… На следующий день – чемодан. Потом – пудель по кличке Эскалоп, потом…

– Подождите, – сказал Юрий, – у меня завихрение мыслей… Этого не может быть… Пудель… калоши… Бред!

– Конечно, бред! – радостно вскричал директор. – Ведь ни одной из этих потерь мы ему не смогли вернуть… Понимаете – ни одной! Ладно, Эскалоп мог сбежать. Это, так сказать, проходит по рубрике «самодвижущегося имущества»! Но все остальное? Мистика! У нас в городе процент честности растет из года в год. Сейчас он равен девяноста пяти. Это значит, что из ста заявок об утерянных вещах мы удовлетворяем девяносто пять. А сейчас из-за вашего друга у меня вся статистика полетела кувырком… Из-за этих процентов уже звонили из прокуратуры. Выходит, какая-то шайка появилась в городе!