Текст книги "Не проходите мимо. Роман-фельетон"

Автор книги: Борис Привалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Фельетон шестнадцатый. Сады Восьмирамиды

– Отец города у себя? – проскользнув в приемную и. о. председателя Кудеяровского горсовета Закусил-Удилова, спросил Сваргунихин.

– Ой, вы меня напугали! – воскликнула секретарша. – Я даже не слышала, как вы вошли! Нет, нет! Туда лучше не ходите, – кивнула она в сторону кабинета, – у и. о. короткое замыкание. Уже голосом охрип, и на обоих кулаках синяки – стол-то дубовый все-таки.

– Кого? – переспросил Сваргунихин и, бесшумно приоткрыв дверь, юркнул к Закусил-Удилову.

– Беда с этим новым сотрудником, – сочувственно вздохнула секретарша. – Глух, бедняга! Ох, и даст ему сейчас жару наш и. о.!

Действительно, из кабинета донесся хриплый вопль:

– Кто посмел?!

И следом наступила гробовая тишина.

– Мистика! – поразилась секретарша. – Укрощение укротителя!

– Кто посмел?! – прохрипел Закусил-Удилов и уставился на храбреца телячьими очами. – А, это ты! – уже спокойно добавил он.

– Кому? – по привычке приставил ладонь к уху Сваргунихин, но спохватился и уточнил: – Это я.

– Boвремя явился. Ну, выкладывай, что про меня говорят.

– Методами благоустройствия недовольны. Иркутьев из жилотдела в Красногорск писать собирается.

– Пусть пишет, – самоуверенно произнес и. о. председателя. – Пока там читать будут, мы озеленение проведем. А тогда нам никто не страшен. Я превращу Кудеяров в рассадник зелени! В дремучий сыр-бор! Озеленю с головы до ног! А раз я сказал – значит, все!.. Так и будет. Ты чего улыбаешься?

Сваргунихин мечтательно закатил припухшие глазки:

– Легенда! Былина! Сады Семирамиды!

– Чьи? – с подозрением спросил Закусил-Удилов.

– Семирамиды. Была такая царица, которая специализировалась на озеленениях.

– Ты что, читал про нее?

– Слышал, – сказал глухой.

– Это плохо. Если б книжку достать про царицыны методы… А то я лично подобрал кое-что насчет зеленых насаждений, но вроде не соответствует…

Сваргунихин прищурился, разбирая названия на корешках книг: «Зеленая улица», «Белая береза», «Повесть о лесах», «Вишневый сад», «Книга о Лесе Украинке», «Русский лес».

– Не смею мешать мыслить, – сказал Сваргунихин. И исчез, как бесплотный дух.

Закусил-Удилов грузно шагал по кабинету. Жалобно хрустел паркет. Испуганно звякали крышечки чернильниц.

Тезисы, положения и резолюции роились в голове исполняющего обязанности. Вдруг одно из деловых соображений стало перерастать в конструктивное предложение, а затем обернулось проектом решения.

Жирный закусил-удиловский лоб разгладился.

– И директиву области выполню и снова во славе буду!

Через пять минут личный состав горсовета и всех стройремконтор Кудеярова был брошен на выполнение чрезвычайного задания.

…С той поры как состоялся общегородской девичий переполох по поводу приезда на гастроли знаменитого столичного тенора Красовского, кудеяровские старожилы не помнили более беспокойных часов.

Всю ночь город бодрствовал. Едва привыкший спать по ночам кудеяровец смыкал очи, как под окном раздавался какой-то устрашающий лязг. Кудеяровец вскакивал, и тут ему в глаза ударял яркий прожекторный луч. Ослепленный и оглушенный представитель населения валился на подушки и торопливо глотал снотворное. Но забыться не удавалось. И без того короткометражный сон то и дело прерывался мощным грохотом и истошными воплями «майна», «вира».

Наиболее упрямые кудеяровцы изыскивали все же способы выспаться: они затыкали уши ватой, обматывали головы шерстяным ширпотребом, забирались под подушки и на несколько минут обретали желанный покой. Но потом выяснялось, что кровать дрожит, как в ознобе, а пол и стены нервно вибрируют.

Когда взошло солнце, то, пугая друг друга бледными после бессонной ночи лицами, появились на улицах первые прохожие. Глазам их предстало сказочное зрелище: за ночь обе доселе пыльные центральные магистрали города обросли деревьями! Густолапчатые липы бальзаковского возраста роняли на тротуары фиолетовую тень. Возле горсовета убедительно высилась мощная шеренга дубов.

На балконе горсовета стоял Закусил-Удилов и вдаль глядел.

Его телячьи очи горели преобразовательским огнем.

– А все-таки они выросли! – воскликнул он голосом несгибаемого реформатора. – Как мне было благоугодно! Войдет теперь Закусил-Удилов в самые анналы. Хватит быть «врио» да «и. о.»! Воспользуюсь моментом – всех потрясу. Пока председатель на курортах полощется, а зам в больнице лежит, пора достигнуть высшей славы! Будет теперь моя Виктория Айсидоровна довольна наконец…

Игоря Олеговича обуревали тщеславные мысли.

– История меня не забудет… И еще посмотрим, чьи сады будут в хрестоматиях фигурировать – Восьмирамиды или удиловские. Мои-то как приказал, так и выросли!

И, бросив руководящий взгляд на озелененную магистраль, Закусил-Удилов величавой поступью перешел с балкона в свой кабинет.

В приемной слышались голоса. Вахтер удерживал кого-то рвущегося в кабинет.

– Нет его, – умолял вахтер, – выходной нынче. Завтра приходите, завтра!

– Да здесь он, – доносился сердитый мужской голос, – сейчас только на балконе видели!

– Подавай его сюда, подавай без задержки! – сурово требовал женский.

– Кто это там превышает полномочия? – пробурчал недовольно Закусил-Удилов. – До чего житель обнаглел: в выходной день и то мешает жить.

Дверь чуть-чуть приоткрылась и бесплотной тенью в кабинет проскользнул Сваргунихин.

– А ты почему еще на работе? – вопросил и. о. председателя. – Воскресенье же?

– Ночью, как приказали, авралил, – произнес Сваргунихин, – а сейчас мне душа не позволяет уйти, пока вы здесь, у кормила, так сказать… И потом публика там, внизу, скопилась… Несколько… активно настроенная… Так я думаю, может, вы меня на своей машине подбросите? Выйти можно со двора да там и отъехать…

– Не бойся, – покровительственно похлопал по плечу Сваргунихина Игорь Олегович. – Держись возле меня, с начальством не пропадешь! Я из тебя личность сделаю! Вот назначат меня председателем горсовета…

Дверь распахнулась с шумом и треском. На пороге выросли две фигуры – полная женщина в пестром сарафане и пожилой мужчина в синем комбинезоне.

– Грабеж среди темной ночи! – сказала женщина.

– Непорядок! – подтвердил мужчина. – Выкрали вишневое дерево из сада…

– Выхожу утром из дому, – перебила женщина, – и что ж я вижу? Не вижу я дубка в нашем дворе!

– По какому праву изъяли вишню? Мичуринский сорт, специально наливочный, собственноручно сажал…

– А я наш дубок знаю, на нем сердце вырезано и стрела. За эти сердечные дела у нас над Андрюшкой из семнадцатой квартиры суд чести был! И бегу я нынче в горсовет – встречаю этот дубок под вашим балкончиком!

– Мною указаний по поводу вишневых деревьев дано не было, – сказал Закусил-Удилов, хмуря свое жирное чело. – Могли в темноте обознаться. Приняли вашу вишню за липу. И вообще заявляю официально: во дворах деревьев не брали!

– Не брали! – передразнила женщина. – Что ж он, дубок-то, пешие хождения совершает?

– А вы не шумите в общественном месте, – грозно сказал Игорь Олегович, – здесь не положено голос повышать! В то время, когда вся страна отдает силы озеленению и благоустройству, вы разводите дискуссию по поводу отдельного ствола! Сознательнее надо быть! Вы скажите прямо: вы против озеленения? А про остальные дела договаривайтесь с товарищем Сваргунихиным.

И Закусил-Удилов, бросив обнадеживающий взгляд на оторопевшего Сваргунихина, быстро вышел из кабинета.

Но в приемной Игорю Олеговичу преградили дорогу новые жалобщики и челобитчики.

– Не мешайте входу и выходу! – поморщился и. о. председателя горсовета. – Со всеми претензиями обращайтесь к моему помощнику.

Посетители устремились в кабинет.

Закусил-Удилов уже садился в машину, когда до него донесся разговор между Сваргунихиным и пострадавшими:

– Дубок наш с сердцем…

– Кого?

– Да не «кого», а куда! Куда дели мое вишневое дерево?

– Кому?

– Незаменимый человек! – молвил Закусил-Удилов, захлопывая дверцу машины. – Такого только на жалобах и держать! И как только его Калинкин выпустил? Да, бывают ошибки и у работников областного масштаба.

Около минуты машина катилась вдоль озелененной улицы, но за перекрестком, над которым уже вторые сутки висел светофор, деревья кончались. Замелькали щербатые, покосившиеся заборы с надписями: «Осторожно: окрашено!» Гуси, которые еще не усвоили всех пунктов инструкции об уличном движении, беспечно фланировали по мостовой. И шоферу все время приходилось то резко притормаживать, то круто сворачивать в сторону, то беспрестанно сигналить.

Закусил-Удилов рассвирепел.

– Гони невзирая! – приказал он.

Но развить скорость автомобиль так и не успел. Возле городского парка дорогу преградила толпа.

– Тут транспорт бессилен, – сказал водитель и затормозил.

– Сейчас я наведу порядок, – пробурчал Игорь Олегович, вылезая из машины. – В двадцать четыре секунды!

– Вот и он, – сказали в толпе. – Пусть объяснит эти древесные махинации. Народ отдыхать хочет, а с парком что сделали?!

С дороги горпарк был виден как на ладони. На светлых песчаных дорожках, по которым в воскресные дни гуляли молодые кудеяровцы с молодыми кудеяровками, чернели груды земли. На месте липовой аллеи, любимого убежища влюбленных, зияли ямы. По газонам и клумбам пролегли гофрированные тракторные колеи.

– Недовольство высказываете? – нахмурил свое жирное чело Закусил-Удилов. – Вы, что ж, против озеленения города? Против директив области? Вопрос был детально обсужден. Слушали, так сказать, постановили. Коллегиально! – и помидорные щеки гневно заколыхались.

– Если вы коллегиально решили уничтожить городские парки, – крикнул кто-то, – то такие коллегии…

– Но, но! – разворачиваясь на сто восемьдесят градусов, грозно молвил Закусил-Удилов. – Полегче с оргвыводами. Вы, что ж, против коллегиального руководства? Против власти на местах? Может, вы осуждаете не только зеленое строительств, но и строительство вообще? Я это учту… Ваша фамилия, гражданин?

Толпа тем временем росла. Люди приходили к воротам парка, чтобы, как обычно, провести в прохладе рощи несколько часов жаркого летнего воскресенья. Но, узрев разрушение-аллеи и дорожки, присоединялись к негодующим.

На шоссе рядом с закусиловским автомобилем уже стояло несколько машин. Затормозил рейсовый автобус «Кудеяров– Красногорск». Из него выбрались на дорогу пассажиры. Среди них была пожилая женщина в пенсне.

– А из-за чего тут народ толпится? – удивилась она.

Близстоящие кудеяровцы сразу ввели приезжих в курс дела.

– Озеленение методом раззеленения! – подвел итог кто-то.

– Ну, сейчас я с этим Закусилом поговорю, – и женщина двинулась к маячившей невдалеке фигуре и. о. предгорсовета.

– Эх, вы! – пробираясь через толпу, говорила она стоящим вокруг. – Да если бы я была кудеяровкой, разве я это дело так оставила? Вы что ж, не видите? Закусил-то ваш мякинная голова! Гнать его надо взашей с должности! А вы небось думаете: область, мол, все сама сделает? Эх, вы! Области тоже помогать надо!

– Дискуссию будете открывать на профсоюзном собрании! – заслышав голос пожилой женщины, рявкнул Закусил-Удилов. – А смутьянничать здесь я не позволю! Агитаторша нашлась! Ты знаешь, против кого агитируешь?

Женщина подошла к и. о., поправила пенсне и сказала:

– Где ты взял в долг совесть? Да как у тебя язык поворачивается меня, старуху, на «ты» называть? И как ты можешь в глаза народу смотреть, когда тебе перед ним надо на коленях стоять?

– Но-но! – сказал Закусил-Удилов, но уже без особой уверенности в голосе. (А кто ее знает, эту старуху, может, депутат или из ЦК?)

– Слушай, когда тебе правду говорят. Не хотела бы я быть твоей матерью – позора не оберешься из-за такого сына! Ведь ты что за два только дня натворил? Парк изуродовал, деревьев сколько погубил, денег, труда… А ведь придется насаждения твои через две недели выбрасывать на свалку – не приживутся. Кто же среди лета пересадки-то делает? И улицы все будут в ямах – вон, как эти дорожки… Говорят, коллектив, коллектив… А ежели во главе коллектива стоит вот такой, то и коллективу будет плохо. Сколько сил-то на борьбу с тобой уходит, сколько нервов!

– Вот-вот, – не выдержав, вмешался один из кудеяровцев, – если кассир этого же парка растратит семнадцать рублей сорок копеек, его под суд. А вы угрохали тысячи рублей на липы и дубки, да еще ремонт парка влетит в копейку… Я уже не говорю о благоустройстве: после вашего мелкого ремонта Кудеяров стал нуждаться в капитальном!.. И что вы думаете? Ну, снимут его. И все! Государство убытки из казны заплатит. Закусилу никакой ответственности! Тут, граждане, какое-то недоразумение в уголовном положении.

– И Закусил об этом знает! – подхватила женщина. – Да что говорить-то! За такие дела тебя народ возьмет да и переизберет! А кем ты будешь тогда?

– Что?! – заорал Закусил-Удилов. – Да за такие слова… Да это бунт! Порицают действия исполнительных органов! Массовая агитация за свержение меня! Откуда взялась эта гражданка? Не наша это гражданка, товарищи! Дайте немедленно документы!

«А вдруг все-таки депутат? – угрюмо подумал Закусил-Удилов. – Вроде где-то я видел эту старушечью личность».

Помидорные щеки и. о. немного поблекли от волнения.

– А у вас, гражданочка, есть полномочия со мной, как с представителем исполнительной власти в городе Кудеярове, разговаривать в таком тоне?

– Есть полномочия, – кротко отвечала гражданка и, достав из кармана своего полотняного пиджачка коричневую книжечку, вручила ее Игорю Олеговичу.

Если бы Закусил-Удилову было предъявлено любое удостоверение, даже депутата Верховного Совета, он бы знал, как реагировать. Но взяв в руки коричневую книжицу, он растерялся. Долго перебирал губами, кровь то приливала к его толстым, щекам, то отливала.

– Зайдите ко мне, пожалуйста, завтра в горсовет, – отдавая документ, пробормотал Закусил-Удилов. – Я выслушаю ваши замечания!

И. о. предгорсовета, исподлобья глядя на окружающих, зашагал к своей машине.

Пожилая женщина спрятала в кармашек коричневую книжицу.

Это был паспорт гражданина СССР, выданный Калинкиной Пелагее Терентьевне.

Фельетон семнадцатый. Утопленные иллюзии

Личная купальня Закусил-Удилова была похожа на ярмарочный балаган: дырявые фанерные стенки, брезентовый купол. Казалось, что смыло его речной волной во время красногорского карнавала-маскарада, вынесло на стрежень да и увлекло к кудеяровскому берегу. Здесь маскарадный балаган поставили на сваи и окрестили купальней. А Виктория Айсидоровна приказала установить грозное предупреждение:

«ВПЛЫВ ПОСТОРОННИМ СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ».

Но сегодня в закусиловскую купальню пробрался один посторонний гражданин. На воде, под дощатым полом балагана, как поплавок, покачивалась его голова. Взор гражданина был устремлен в одну точку. Точка находилась на противоположном берегу.

«Эх, – думала голова, – какой момент люди упускают! Сидит начальник облторга на самом солнцепеке, и никто не догадается его лысину газетным кульком прикрыть! Мельчают люди. Не то что мы, огонь, воду и сокращения штатов прошедшие! Я, например, в солнечный день всегда с собой запасную ермолку ношу! Начальник для меня самое дорогое, когда он улавливает мою мысль».

Но Тимофей Прохорович Калинкин не улавливал мыслей Умудренского. Он был поглощен соревнованиями по плаванью на первенство области.

Высокий крутой берег реки по количеству зрителей напоминал трибуну стадиона. Тимофей Прохорович сидел несколько в стороне. Рядом с ним Юрий Можаев готовился к съемке Нади Калинкиной, которая должна была участвовать в четвертом заплыве. Благуша собирался снимать тот же заплыв с лодки. Покрикивая на гребца, он метался вдоль водной дорожки в поисках наиболее эффектной точки съемки.

Умудренского соревнования не интересовали. С тех пор как заговорщики осрамились во время киносъемки и Сваргунихин вынужден был уйти с работы, Умудренского не оставляли тяжелые предчувствия. При каждом звонке он вздрагивал – ему чудилось, что его вызывает начальство, чтобы сказать ему какие-нибудь нехорошие слова. Любое движение брови Тимофея Прохоровича вызывало у него невроз желудка.

Желая во что бы то ни стало вернуть себе расположение руководства, начахо решил переговорить с Тимофеем Прохоровичем по душам. Но где это сделать? Нужна была случайная встреча в выходной день на нейтральной почве. Такой почвой, для Умудренского оказалась вода.

– Я встречу его на речной дорожке и поговорю с ним наедине, как пловец с пловцом, – рассуждал начахо.

И вот он сидел под купальней Закусил-Удилова и ждал, момента, когда Калинкин поплывет к себе домой, на эту сторону.

«И нравится лысому чорту тот муравейник! – непочтительно думал Умудренский, не сводя глаз с любимого начальника. – То ли дело здесь, на пляже, – интеллигентные люди, воспитанное общество…»

В этот день общество, собравшееся на даче, состояло из Викиных родственников и номенклатурных знакомых.

Сидр Ерофеич Спотыкач, специалист в области томатных, соков, член редколлегии журнала «Помидорник-огородник» и родной папа Виктории Айсидоровны, лежал под зонтом. В той же овальной тени нашел пристанище двоюродный брат Вики – Николай Николаевич. Родственники и девушки называли его ласково – Кока-Коля.

Глаза Сидра Ерофеича, скрытые под пенсне-светофильтрами, и глаза Коки-Коли, спрятанные под темными, как донышка пивных бутылок, очками, были устремлены на стеклянное дуло коньячного сосуда, торчавшее из песка.

В двух метрах к северо-востоку от зонтика восседали две дамы: дама, не представляющая интереса ни с какой точки зрения, и дама, представляющая интерес.

– Так вот, в этой самой переводной книге «Вдвоем лучше, чем втроем», – сказала дама, не представляющая интереса, – выведен один герой. Он красив, как полубог, и у него все зубы свои. Не то что мой Ваня…

Иван Иванович Иванов-Иванов походил на оплывшую свечу. В данный момент он стоял по щиколотку в воде и растерянно шлепал толстыми губами:

– Мипфа, шмашматр прамшам…

– Миша, пошарьте правее, – перевела Вика.

– Сейчас достанем, один зуб я уже нащупал, – прошептал усатый Миша и, глотнув воздуху про запас, снова скрылся под водой.

– Первый раз вижу, чтобы теряли челюсти во время купанья, – сказал худой высокий мужчина в трусиках на застежке «молния» и с фотоаппаратом через плечо. – Когда, Иван Иванович, следующий раз будете принимать водные процедуры, кладите зубы на полку.

Вода забурлила, закрутилась воронкой. Из омута показалось Мишино покрасневшее лицо. Отдуваясь, он вышел на берег. Круглое лицо угодливо улыбалось, и редкие волоски усиков, подсохнув, снова топорщились. Разноцветные, словно у ангорского кота, глаза хитро поблескивали. Он вообще так походил на кота, что когда открывал рот, все ждали, что сейчас раздастся мяуканье. Даже собаки лаяли на него как-то по-особенному, не так, как на обыкновенных людей.

– Я вас, Иван Иванович, обслужу, – вполголоса заявил Миша. – Эту не найдем – я вам новую челюсть достану, высший сорт. Это будет пахнуть полусотней. Завтра же обслужу!

Слово «обслужить» в его устах звучало, как «обвести вокруг пальца». Он говорил всегда очень тихо или шопотом, и от этого каждая фраза его приобретала особую ценность и звучала заговорщицки.

– Миша, я всегда восхищаюсь вашим белорусско-балтийским акцентом, – сказала Вика, сверкнув светофильтрами. – Но я вам уже не верю: вы обещали давно мне устроить афганскую подушку-думку. В моей коллекции не хватает именно такого экземпляра.

– Не делайте мне больно, – прошептал Миша, – у меня сердце не из пластмассы, оно отвечает за мои слова. А я сказал: будет у вас и афганская и эта… как ее?.. иранская. Это пахнет тремя сотнями. – Когда Миша говорил, ангорские глаза бегали так, словно он читал в воздухе невидимую книгу.

…Умудренский натерпелся страху во время челюстно-спасательных работ. Выяснилось, что никто из собравшихся, кроме Миши, плавать не умеет, и поэтому ему пришлось лезть в воду. Начальник АХО боялся быть замеченным и попасть в скандал. Поэтому когда Миша выныривал, Умудренский поспешно прятал голову в воду, и наоборот: когда Миша скрывался под водой, голова начахо всплывала, как мина.

Но вот Миша вылез на берег, и все пошли под зонт пить коньяк. Умудренский облегченно вздохнул и прислонился к осклизлому якорному канату.

За час сидения под купальней начальник АХО, кроме простуды, получил ряд сведений из жизни Виктории Айсидоровны и ее родственников.

Прежде всего ему стало ясно, что тощий фотограф и Миша никаких родственных отношений с семейством Спотыкач не имеют. Одного пригласили для съемок, другого – чтобы через него достать кожаное пальто для подарка Закусил-Удилову. Из разговоров Умудренский понял, что сам Игорь Олегович только что приехал на дачу и лег спать после ночного озеленительного аврала; что оспу женщины, следящие за своей внешностью, прививают не на руке, а на ноге, и что Закусил-Удилов в ближайшее время, несомненно, станет предгорсовета.

Под мостом купальни бурлила жизнь. В щели между досками прорывалось солнце, и его лучи, как биллиардные кии, ударяли в песчаное дно. Длинноногие жуки фланировали перед самым носом Умудренского. Какие-то рыбешки неизвестной породы то и дело тыкались мордами в колени начальника АХО. Любопытный рак долго ощупывал большой палец левой ноги, и Умудренскому с трудом удалось избавиться от его клешней. Какая-то лягушка-базедик вытаращила на начахо свои глазищи, словно спрашивая: «А это еще что за земноводное?».

Умудренскому стало жалко самого себя.

«Им хорошо, – подумал он, – у них жабры… А тут сидишь, как…»

Но подкупальные жители так и не узнали, с кем из них хотел себя сравнить начахо: Умудренскому в нос залетела не то мошка, не то мушка, и он оглушительно чихнул. Чихнул и зажмурился от страха: вдруг хозяйка балагана услышит? Когда же он вновь раскрыл глаза, то все было по прежнему мирно, если не считать разбежавшихся жуков и пропавшей неизвестно куда лягушки.

Умудренский посинел и весь дрожал. Ему хотелось на землю, к людям, но он понимал, что это невозможно.

Пляж представлял собой часть дачного участка Закусил-Удилова. Постороннему человеку появляться в пределах его владений не рекомендовалось. Лучшею же места для перехвата Калинкина нельзя было найти. Приходилось самоотверженно ждать. Проклиная любовь Тимофея Прохоровича к водоплавательному спорту, Умудренский тоскливо наблюдал за противоположным берегом.

Высокий правый берег то затихал, когда на водных аллеях разгоралась азартная борьба, то грохотал аплодисментами, когда объявляли победителей.

– Заплыв сто метров брассом выиграла сотрудница Красногорского бюро находок Надежда Калинкина! – объявил диктор.

Умудренский видел, как, вскочив на ноги, хлопал в ладоши Тимофей Прохорович; как оператор в соломенной шляпе, подобравшись к судейскому столику, снимал победительницу; как другой оператор, плававший на середине реки в лодке, сам сел на весла и стал грести, держа курс на купальню.

«В гости едет, – подумал Умудренский, – наверное, выпить-закусить захотелось. А хозяева-то зачокались, Не замечают…»

Лодка была еще на середине реки, и гости Вики не обращали на нее внимания: мало ли лодок бродит вокруг! Кроме того, атмосфера под зонтом была накалена: Иван Иванович Иванов-Иванов просил Мишу продолжить поиски стоматологического инвентаря, а дамы его темпераментно поддерживали.

– Выпьем под рыбку-шпроту. – чересчур бодро провозгласил Кока-Коля, хватаясь за рюмку. – Лучше выпить что-нибудь, чем томатный сок, – и он чокнулся с Сидром Ерофеичем.

– Я лично «за», – быстро согласился многоопытный член редколлегии.

– Нырнуть – это можно, – без энтузиазма сказал Миша, – но зубы все равно я разглядеть не могу: вода мутная.

– Эти люди, – сказала жена Коки-Коли, дама, представляющая интерес, и ногой показала на тот берег, – эти люди со своими заплывами взбаламутили весь песок. Не понимаю, как можно так отдыхать и развлекаться! Собирается большая компания совершенно незнакомых людей, портят друг другу нервы и называют себя болельщиками. Наше счастье, что мы отделены рекой от этой публики.

– Так в этой самой переводной книге «Вдвоем лучше, чем втроем», – сказала дама, не представляющая интереса, – описывается одна героиня. Она красива, как полубогиня, и он тоже.

– Нет ли там описания фасонов? – заинтересовалась Вика.

– Нет, там все героини ходят без платьев. Ваня, отвернись, тебе вредно слушать такие разговоры!

– А что? Вам нужно платье из Дома моделей? – зашептал Миша. – Это будет пахнуть всего сотней!

Из дачи, по тропинке, прямо на пляж бежала маленькая серенькая тварь на ножках-спичках. Кустики белены по сравнению с ней казались баобабами. Время от времени собачка останавливалась, сучила носиком, и ножки ее даже от слабого ветерка дрожали. Морда у этого микроорганизма была вполне светской: вокруг глаз большие черные пятна, и казалось, что собачка тоже носит светофильтры.

– Какой холосенький! Дусик – Мусик – Тусик – Пусик– Кусик! – хором закричали женщины.

Жена Коки-Коли, дама, представляющая интерес, вскочила с песка и заключила Дусика-Мусика и так далее в свои объятия.

– Вот теперь, маэстро, – сказала она томно, – вы можете меня сфотографировать.

– Могу достать таких собачек, – тихо сказал Миша, ни к кому конкретно не обращаясь, – в неограниченных количествах. Это будет пахнуть полсотней с хвоста.

Посмотрев на кошачью физиономию Миши, собачка еле слышно тявкнула.

– И такая может укусить, – сказал Миша задумчиво, – я уж лучше пойду нырну.

– Маэстро, я жду, – сказала дама, представляющая интерес, прижимая к себе микроорганизм.

– Я сделаю из вас натюрморт, – сказал несколько захмелевший фотограф, ведя жену Коки-Коли к реке. – Встаньте по колено в воду. В свободную от песика руку возьмите вот эту рюмку и дышите в такт волне. Снимите темные стекла. Глядите вдаль.

– К нам едет лодка, – сказала дама с собачкой.

– Не миргайте! – закричал фотограф, сверкнув мелким, как застежка «молния», рядом зубов. – Не миргайте! Вы мне весь аппарат испортите! А я, кстати, знаю, кто на той лодочке плывет. Оператор кинохроники! Их тут двое – Можаев и Благуша. Так вот это Благуша.

– Выпьем за кинематографию! – закричал Кока-Коля.

– Я лично «за»! – поддержал Спотыкач. Будучи старейшим членом редколлегии журнала «Помидорник-огородник», он привык всегда соглашаться с чужим мнением и таким образом пережил одиннадцать редакторов.

На берегу Мартын был встречен Викой и теми из ее гостей, кто еще мог передвигаться на своих ногах.

– Поезжайте обратно, – сказал Мартын лодочнику, – вы еще понадобитесь Можаеву! Простите, – обращаясь к Вике, продолжал он, – хотя сторонней ноге и запрещено ступать на этот берег, но я должен сделать несколько кадров.

– Пожалуйста, – обрадованно сказала Вика, жестами приглашая своих гостей подойти поближе.

– Это займет несколько минут, – сказал Мартын. – Всего два кадра. Общий вид того берега.

– А почему бы не этого? Когда здесь находятся такие дамы? – Вика обиженно надула губки и отошла.

– Ах, милочка, ты даже не можешь очаровать этого молодого человека настолько, – сказала жена Коки-Коли, – чтобы он нас вставил в фильм.

Мартын и ухом не повел, хотя прекрасно слышал слова Коки-Колиной супруги. Пробормотав: «Капуста гарна, та кочан гнилий», он продолжал работу.

– У операторов, Виктория Айсидоровна, – прошептал Миша, – всегда много денег. И они любят кожаный ширпотреб. Может быть, этот товарищ из кино тоже купит кожаное пальто? Я могу и его обслужить. Это будет пахнуть…

– Номенклатурно! – восторженно сказала Вика. – Миша, уговорите его купить пальто, и мы с ним завтра поедем к вашей Маргарите. Я хотела бы, чтоб все кожпальто раскупили приезжие: мой Игорь тогда был бы одет уникально…

– А оператору этому можно доверять? – спросил Миша.

– Глупые вопросы, когда дело касается моих знакомых, – отрезала Вика. – Я его знаю еще по Красногорску. Он меня снимал. А здесь он всею на три-четыре дня. Вот его товарищу, Можаеву, я бы не доверила… Впрочем, может быть, вы не уверены, Миша, что сумеете его уговорить?

– Вы делаете мне больно, – сказал Миша шопотом. – Если у него есть деньги, я его заставлю купить пальто.

И Миша, расправив усы, шагнул к Мартыну. Разговор происходил в купальне, над Умудренским. Шопот Миши из-за треска киноаппарата расслышать было невозможно, хотя начальник АХО и напрягал барабанные перепонки.

Может быть, он и уловил бы что-нибудь из конфиденциального разговора, но полученный в результате долгого общения с водной стихией насморк не дал ему возможности удовлетворить любопытство. Каждые полторы минуты в носу его начинало щекотать так, будто туда засунули четвертушку нюхательного табаку. И Умудренский, чтобы не выдать себя чихом, вынужден был прятаться под воду и там чихать. Когда после одного из чихов голова начальника АХО всплыла на поверхность, на противоположном берегу произошли большие события. Тимофей Прохорович бросился в воду и поплыл к своей даче, а Можаев усадил в лодку Надю Калинкину и повез ее к середине реки.

«Пора, – решил Умудренский, заметив, что непосредственный начальник уже достиг середины реки. – Самое время выплывать наперехват! Господи, улови мою молитву!»

И, оттолкнувшись от якорного каната, Умудренский выплыл из-под купальни. Фыркая и отплевываясь, он набирал скорость. За ним тянулся мыльнопенистый след.

– Нас подслушивали, – громким шопотом произнес Миша. – Знаете, чем это пахнет? Этот тип сидел под купальней!

– Вы думаете, коллега, – наклонился к Мише фотограф, – он плывет прямо в уголовный розыск? Вы травмированы действительностью. А при вашей профессии нервы ни к чему.

– Мне так часто делают больно, – доверчиво прошептал Миша, – что приходится на ночь пить люминал. У меня же в груди сердце, а не пламенный мотор.

– Пейте коньяк, – провозгласил Кока-Коля, наливая рюмки себе и Сидру Ерофеичу. – Выпьем за люминал!

– Я лично «за»! – поддержал член редколлегии журнала «Помидорник-огородник».

– Смотрите, – сказала Вика, – этот самый, из-под нашей купальни, встретился с другим, и они о чем-то спорят. Безумие! Там же два метра глубины!

…Умудренский бодро чихнул и произнес:

– Добрый день! Теплая сегодня вода, Тимофей Прохорович!

– A-а, Умудренский, каким течением тебя сюда занесло?

– У меня к вам персональный разговор частного характера. Я хочу, чтобы вы уловили мою мысль.

– Выбрал место для беседы! Зайди завтра к концу дня ко мне – поговорим.

– На работе обязательно помешают, Тимофей Прохорович. И потом ждать целый день у меня организм не выдержит. А-апчхи! Я что хочу сказать: ваше отношение ко мне для меня самое дорогое. Это Сваргунихин во всем виноват. А из-за него я теперь страдаю. Чувствую, доверия прежнего нет…

– Глупости! – отмахнулся Тимофей Прохорович и увеличил скорость.