Текст книги "Не проходите мимо. Роман-фельетон"

Автор книги: Борис Привалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Ян Полищук, Борис Привалов, Борис Егоров
НЕ ПРОХОДИТЕ МИМО
Роман-фельетон

Иллюстрации Е. Ведерникова

«Увидев безобразие,

не проходите мимо»

В. Маяковский

Фельетон первый. День рождения

Здание студии документальных фильмов носило транспортный отпечаток. Вестибюль был холоден и гулок, как зал ожидания пассажиров дальнего следования.

На студии стоял вокзальный гомон. Прибыл из командировки очередной кинообоз. Приехавшие метались среди колонн фасада. Механики из фонотеки, пользуясь случаем, записывали шум приезда: создавалась коллекция звуковых консервов. Грохот заготовлялся впрок для озвучивания кинофильма «Тише едешь – дальше будешь».

Творцы фильмов со сноровкой бывалых транзитников волокли предметы съемочного обихода. Не посвященный в тайны хроникально-документального производства увидел бы здесь однородную творческую массу. Студийный же старожил с первого взгляда определил бы, на какой ступеньке служебной лестницы застряли те или иные кинотруженики. Все определялось вещью, при которой они находились.

Уделом румяных стажеров была тяжелая осветительная аппаратура. Веру, надежду и любовь излучали их сверкающие, как софиты, глаза. Ассистенты горделиво тащили штативы. Это была следующая степень творческого доверия. Ее заслуживали отдельные лица, достигшие, как правило, тридцатилетнего возраста, имеющие высшее образование и прослужившие на студии не менее трех лет беспорочно. Точная оптика находилась в руках вторых операторов, людей выше среднего возраста. Многие из них втайне от сослуживцев уже писали мемуары «Узник съемочной камеры». Первые операторы – пожилые мужчины с проплешью – расхаживали налегке, размахивая, словно кадилами, ручными киноаппаратами. И все-таки самый тяжелый груз выпал на долю режиссеров, хотя в руках у них ничего не было. Они несли ответственность.

Остроносый блондинчик стажерского возраста бодро лавировал среди студийной сутолоки. Вместо полагающейся ему по рангу тяжести он почему-то держал в руке обыкновенную папиросную коробку. Заметив брошенный посреди вестибюля ящик, блондинчик нахмурился и грозно повел носиком.

– Эй, старики! – крикнул он. – Работа есть! Можаев, Благуша! Быстро!

Двое молодых людей направились к блондинчику. Первым подоспел Можаев, кудрявый брюнет с трубкой в зубах. Высокий юноша в больших роговых очках – Благуша – шагал степенно и неторопливо. Его мощным плечам, прикрытым спортивной двухцветной курточкой, мог позавидовать любой тяжелоатлет.

– Благуша прибыл! – доложил очкастый.

– Вот, – сказал блондинчик и повел носом в сторону ящика. – Надо быстро оттащить в подвал. Работа сдельная, хи-хи… Я бы в сам отнес, да некогда. Протарзанов папирос ждет.

И блондинчик, подхихикнув, умчался.

– Глумится, – добродушно улыбаясь, произнес Благуша. – Знает Власий: в последней экспедиции меня опять использовали как грубую тягловую силу. Установил я межстудийный рекорд по тасканию штативов.

– Гиндукушкину этот номер безболезненно не пройдет, – сердито сказал кудрявый брюнет. – Но ящичек-то действительно нужный предмет обихода. Раз-два – взяли…

Ящик поплыл по лестнице, ведущей в подвал.

– Помнишь, Юра, год назад, когда мы получали операторские дипломы, – пустился в лирические воспоминания Благуша, – нам казалось, что до создания хроникальных шедевров рукой подать. – Он браво нес ящик одной рукой, а другой отпихивал чересчур близко пробегающих кинодокументалистов. – Как говорят у нас в Виннице, «помазали губы медом, а облизати не дали».

– Давным-давно нам, Мартын, пора в самостоятельную путь-дорогу, – сказал Можаев со вздохом. – Надо коллективно таранить начальство… Хотя бы один сюжетик получить на двоих… В противном случае придется перейти работать на эстраду. Ты будешь вроде Тарапуньки…

Оттащив ящик, Можаев и Благуша вернулись в вестибюль. Народу значительно поубавилось: прибывшие уже разбежались по студии.

Прямо на операторов двигался полный молодой человек в мохнатом демисезонном костюме. Из бортов пиджака густо выпирал подкладочный волос. Начинающий толстяк утопал носом в раскрытой папке.

– Костя! – обрадованно закричал Благуша. – Подними глаза!

«За-за-за!» – подхватило эхо под вокзальными сводами.

– Приветствую в вашем лице, товарищ Шишигин, – произнес Можаев скучной скороговоркой, – не только редакторский актив студии в целом, но и персонально главу сценарного отдела…

«Дела-дела-дела…» – подтвердило эхо.

– Минуточку, – не отрываясь от чтения, сказал Костя Шишигин и быстро забубнил: – «Крупным планом ее лицо. Она улыбается, глядя на произведенную ею шайбу. Аппарат отходит. Затемнение». Все!.. A-а! Здорово, ребята! Вы вместе – ходячая диаграмма: долговязый Мартын Благуша – количество художественных фильмов в сороковом году, а недомерок Юрий Можаев – урожай прошлого года.

– Ах, краще было бы наоборот! – печально улыбнулся Мартын.

– Чего же тут удивительного, – взмахнул погасшей трубкой Юрий, – если даже такие мастера, как мы с Мартыном, находимся в простое? Правда, мы к художественным фильмам прямого отношения не имеем, но…

Обычно округлое лицо Шишигина от улыбки стало овальным.

– Подумаешь, какой-нибудь годик не доверяют самостоятельного сюжета! Другие по пять лет бьют баклуши. Ибо сказано, чада мои, в священном писании – вы, конечно, по необразованности не читали этого альманаха: «оставайтесь в Иерихоне, пока не отрастут бороды ваши».

– Зажимают молодых, – беззлобно сказал Благуша. – Ты бы, Костя, как член художественного совета, устроил нам сценарий! Вспомни молодость и общежитие, в котором мы провели три года…

Мартын умоляюще улыбнулся.

– Сто тринадцатый вариант мартыновской улыбки, – заметил Юрий, поглядев на своего товарища. – Никто, Костя, не умеет улыбаться так, как Мартын. От его улыбки тают сердца девушек. Но, к сожалению, на начальство она не действует… И на тебя тоже…

Мартын снова улыбнулся, на этот раз смущенно, и, чтобы чем-то заполнить паузу, сказал:

– Помоги, Костя, мы же старые-престарые товарищи. Вспомни…

– При чем тут воспоминания? Зачем здесь лирика? – воскликнул Шишигин, и глаза его засветились лукавством. – Для чего же я стал руководящим товарищем?! Мой первейший долг угнетать молодых.

– Ну, это мы еще посмотрим, кто кого, – сказал Можаев. – Меня лично начальство уже пугается. По самым скромным подсчетам, я общался с Леденцовым тридцать два раза, с Фениксовым – шестнадцать.

– И в конечном счете, – добавил Мартын, – получается какая-то ерунда.

«Да-да-да…» – охотно поддержало эхо.

Шишигин оглядел многоголосые своды.

– Каждый раз удивляюсь, почему наш уважаемый директор товарищ Фениксов не проводит здесь заседания худсовета. С таким эхо вопрос о молодых мы решили бы сразу… Ну что ж, загляну к директору… А пока не мешайте изучать творческие заявки. – И Шишигин, уткнувшись носом в очередной лист сценария, побрел дальше по вестибюлю.

Из-за угла выскочил остроносый блондинчик.

– A-а, Гиндукушкин! – схватили его за руки Мартын и Юрий.

– Как жизнь в искусстве, старики? – невинно глядя на операторов, спросил Гиндукушкин. – Все еще мечтаете о персональных сюжетах? Тогда можете считать, что я самой судьбой послан вам навстречу…

– Еще бы! – сказал Юрий, не выпуская Гиндукушкина. – Ты вхож в поднебесные сферы. При светиле в спутниках-адъютантах состоишь. Пусть он нам поможет в горе-злосчастье.

– Давно бы так, – почему-то обрадовался Гиндукушкин. – Я похлопочу. Мэтр прислушивается к моему мнению… Можете считать, что суточные и гостиничные у вас в бумажнике. Виктор Викторович отыщет пути… Мастерство, находчивость, опыт! Хотите, расскажу потеху об одном режиссере? Только, старик, чтоб это было между нами.

Не дожидаясь согласия, Гиндукушкин подхватил молодых людей под локотки и, увлекая за собой, что-то жарко зашептал.

– А ты, Влас, всезнайка, – промолвил Можаев, – бродячая энциклопедия слухов.

– При чем тут слухи? – обиделся ассистент-адъютант. – За мелкие детали не ручаюсь, но по каждому факту могу представить охапку доказательств. Голову даю на отсечение!

– А я бы на твоем месте обращался с головой бережнее, – заметил Юрий. – Все-таки единственный экземпляр. И даже этот экземпляр мог бы принести пользу прогрессивному человечеству… Почему ты молчишь? Ну, хотя бы о том, что сейчас рассказал? Ведь за подобные делишки такого режиссера давно под суд надо…

– Брось, Юра, свои привычки, – Гиндукушкин покрутил носом. – С искусством надо быть деликатнее. Мне что, больше всех надо? Мне что, не хватает конфликтов в жизни? Ну, старики, станьте во фрунт: я сейчас Виктора Викторовича приведу! – и он нырнул за вельветовую портьеру.

– Чего это нынче Гиндукушкин такой услужливый? – удивленно сверкнул очками Мартын. – Байки рассказывает, под ручку с нами прогуливается…

Портьера колыхнулась и отлетела куда-то в сторону. Из-за нее показался статный седоголовый мужчина в костюме стального цвета. Известный всему киномиру галстук тигровой масти ниспадал ему на грудь.

Можаев и Благуша невольно подтянулись.

– Здравствуйте, Виктор Викторович!

– Мои юные друзья! – дрогнувшим голосом произнес Протарзанов и гостеприимно распахнул руки. – Я глубоко рад нашей встрече! Мои ученики – искры моего сердца! Ваши невзгоды печалят меня! Я обязан, я должен оказать вам помощь!

Мартын и Юрий зачарованно смотрели на мэтра.

– Идемте к директору, мои юные друзья! Мы убедим его. Вы получите фильм. Это обещаю вам я – Протарзанов!

…Благуша и Можаев относились к своему бывшему профессору с уважением. Им льстило, когда их называли протарзанцами.

Виктор Викторович был широко известен публике еще до своего перехода на хроникально-документальную студию. Тогда он творил шедевры в художественной кинематографии. Его обольстительную улыбку, седую гриву волос и знаменитый полосатый галстук знали тысячи киноболельщиков по фотографиям и открыткам. Поклонницы называли Виктора Викторовича сердечно: «наш Протарзанчик». Коллеги именовали его «Витей в тигровом галстуке». Студенты почтительно говорили «мэтр», и это приятнее всего щекотало протарзановское самолюбие…

…Виктор Викторович с достоинством вел бывших учеников к главе студии. Гиндукушкин семенил рядом.

– Я имею в виду одну ленту, мои юные друзья, – говорил Протарзанов. – Она создана для вас. Внешне, пожалуй, не эффектна. Но вы, опираясь на мой опыт и мою систему, сможете вскрыть внутренние возможности сценария. Подождите здесь! Да, кстати, а если меня спросят: знают ли жизнь ваши юные друзья? Ведь только накопленный опыт, знакомство с суровой правдой жизни служат залогом успеха… Если директор спросит меня…

Благуша встал почему-то по стойке «смирно» и принялся излагать свою биографию в эпических тонах:

– Я, Виктор Викторович, с Украины, из Винницы. Мой дед еще в тысяча восемьсот…

Протарзанов поморщился.

– Основные вехи, мой друг, основные вехи… Кем были до вуза, что делаете сейчас…

– Никем я не был, – смущенно улыбнулся Мартын и начал протирать очки. – Пряменько из средней школы в институт, к вам… А сейчас… сейчас вот о самостоятельной работе мечтаю.

– Чудесно, – похлопал Мартына по плечу Виктор Викторович. – Ну, а вы, Можаев?

– А я думал, что вы со мной знакомы, – начал было Юрий, но Гиндукушкин, уловив легкое недовольство во взгляде мэтра, угодливо затараторил:

– Можаев – бывший моряк, был после войны киномехаником, увлекся кинематографом, поступил в вуз.

– Как в отделе кадров, – усмехнулся Юрий и задымил трубкой.

– Фи, – поморщился, Протарзанов, – мой юный друг, какой табак вы курите?

– По окладу, Виктор Викторович, – ответил Можаев, – на «Золотое руно» денег не хватает.

– Мужайтесь, – улыбнулся Протарзанов и исчез в дверях директорского кабинета.

То ли Шишигин уже успел поговорить о Можаеве и Благуше, то ли мэтр имел отмычку к директорскому сердцу, но ровно через пять минут с четвертью Протарзанов вышел из кабинета, небрежно размахивая какой-то палкой.

– Поздравляю с днем рождения съемочного коллектива, мои юные друзья! Я взял для вас сценарий! – провозгласил Виктор Викторович, вручая операторам папку. – Надеюсь, ваше содружество окажется плодотворным. Идите, снимайте и дерзайте! Любите суровую правду жизни, как я! Будьте достойными продолжателями моею дела!

И мэтр, милостиво пожав молодым людям руки, удалился уверенной, красивой поступью.

– Качать меня не надо, – сказал Гиндукушкин, быстро пожимая руки ошалевшим от счастья операторам. – Мчитесь в бухгалтерию, оформляйте командировку, хватайте деньги – и на вокзал… Поезд в Красногорск отправляется в семнадцать ноль-ноль. Гип-гип-ура, старики!

И он помчался догонять мэтра.

Мартын и Юрий долго и нежно глядели на измятый экземпляр режиссерского сценария. Потом новорожденный съемочный коллектив направился в бухгалтерию…

…Виктор Викторович и Гиндукушкин стояли на крыльце-перроне и ждали личное протарзановское авто. Из студии вышел Костя Шишигин, как обычно погруженный в чтение очередного сценарного шедевра. Наткнувшись на Протарзанова, он вынырнул из рукописи.

– Простите, Виктор Викторович… хотел поговорить о ваших бывших учениках – Можаеве и Благуше.

– Надо дело делать, а не разговаривать, – веско сказал Виктор Викторович и поглядел на подхихикнувшего Гиндукушкина. – Я уже отправил моих юных друзей в первую самостоятельную творческую командировку… Я убедил директора дать им сценарий.

– Ну? – ахнул Шишигин. – Вот это да! И что они будут снимать?

– «Дружную семью» Бомаршова, – пояснил Гиндукушкин.

– «Дружную семью»? Постойте, постойте… Да ведь это негодный сценарий! Его приняли в то время, когда я был в отпуску. Бомаршов – ваш старый приятель, Виктор Викторович, и вы его халтуру все время протаскиваете!

– Не надо громких слов! – поморщился Протарзанов. – Бомаршов – большой писатель, его знают все. Я сам еду снимать бомаршовский сценарий… только другой…

– Подсунуть молодым такое утильсырье! – Шишигин огляделся, словно ища помощи. – Где Благуша и Можаев? Вы их не видели? Они еще на студии?

– Сейчас четверть шестого, – торжествующе сказал Гиндукушкин, – а поезд в Красногорск отошел ровно в пять.

– Ясно, – вздохнул Шишигин. – Я только не понимаю, зачем вам это нужно, Виктор Викторович? Ведь вы тоже поедете в Красногорск? Вы бы могли снять там оба сюжета Бомаршова.

– Вы всегда ищете черные пятна в светлых поступках, – сказал Протарзанов, спускаясь по ступенькам к машине. – Наобещали своим друзьям бог знает что, а я без всяких деклараций пошел, уговорил, вручил… Кланяйтесь знакомым!

Шишигин прислонился к колонне.

– Чтобы не снимать этого сценария, он спихнул его ребятам. А потом его поклонники будут кричать: «Вот, глядите, на материале одной и той же области мэтр снял шедевр, а ребята…» Надо что-то придумать. Если отозвать их, то они мне этого не простят… Только-только получили работу и вдруг… Что же делать, что делать?..

Фельетон второй. Тополиная метель

На улицах Красногорска бушевала тополиная метель. По мостовой и тротуарам подгоняемый ветром ползал тополиный пух. Ватные вихри кружились во всех закоулках и подворотнях. Собаки самозабвенно гонялись за хлопьями и чихали, попав в пушистые облака.

Дворников, если даже они и не имели метел и фартуков, можно было отличить от прочих сограждан по отчаянию на лицах:

«Сколько ни работай, чисто не будет!..»

Юрий Можаев и Мартын Благуша шагали по Неполной Средней улице, вдоль изгороди городского парка.

«Стой! – кричали фанерные щиты. – Запасся ли ты маской к XIII общегородскому карнавалу?»

– Надо было бы осчастливить местный карнавал своим присутствием, – сказал Благуша. – Может, купим маски. Юра?

– Возможно, нам уже сегодня придется покупать не маски, а обратные билеты, – задумчиво произнес Юрий. – Ты об этом не подумал? Вдруг Калинкина категорически откажется сниматься?

– Младенческая наивность, – отмахнулся Мартын. – Я не верю тому, что она зазналась, прогоняет корреспондентов… В облисполкоме что-то напутали…

– Но ты же слышал, – сказал Юрий, – что все приезжие корреспонденты почему-то снимают именно семью Калинкиных. А ведь здесь много и других матерей-героинь. Вот она и капризничает, голова у нее кружится от славы.

Операторы свернули в парадное дома номер шесть. Квартира Калинкиных находилась на первом этаже, и Можаев трепетной рукой утопил кнопку звонка.

Дверь открыла светловолосая миловидная девушка в красном платье.

– Знаю, знаю! – закричала она. – Вы операторы кинохроники! Нам сейчас звонили из облисполкома. Проходите, пожалуйста!

– А вы, – галантно проворковал Благуша, – Надежда Калинкина? Я видел вашу фотографию в спортотделе исполкома. Я узнал бы вас среди тысячи…

– Я не Надя, – сказала девушка, рассмеявшись. – Я Вера Калинкина…

– Отсутствие зрительной памяти – страшный бич оператора, – начал было Юрий и уже бросил на Мартына сочувственный взгляд, как в коридор вошла девушка в голубом платье. Голубая и красная девушки походили друг на друга, как две марки одной и той же серии.

Мартын оторопело улыбнулся, даже помотал головой, дабы более объективно воспринять реальную действительность.

– Вот и Надя, – сообщила Вера. – Нас часто путают.

– У нас в сценарии, – снимая шляпу, сказал Юрий Можаев, – ничего не говорится о двойняшках… Так что обвинение в отсутствии зрительной памяти я с вас, товарищ Благуша, снимаю…

В большой комнате было сумрачно. Полуденное солнце тщетно старалось пробиться сквозь трикотажные портьеры, по которым порхали стаи мхатовских чаек. За все свое последующее пребывание в Красногорске операторам ни разу не удалось увидеть какой-нибудь другой рисунок на занавесках областного производства. Очевидно, местная ткацкая фабрика откликнулась раз и навсегда на все юбилеи столичного театра.

Надя подошла к окну и разогнала чаек по углам. Солнце засверкало на хрустальной вазе, в которой цвел букет гладиолусов. От очков Мартына по стене забегали два зайчика. Выяснилось, что у Веры и Надежды глаза синие и немного лукавые, что на столе лежал не фамильный альбом, как это вначале показалось, а «Книга о вкусной и здоровой пище», и что на ковре, который занимал всю стену, изображен поединок льва с человеком. От времени ворс на морде хищника повылез, образовалась лысина. Она придавала грозному хищнику благодушный, одомашненный вид.

– Это очень приятно, когда тебя снимают для экрана, – сказала Вера. – Не правда ли, я фотогенична?

– Ну, положим, снимать будут не нас, а маму, – поправила Надежда.

– И вас тоже, – уточнил Юрий. – Ведь недаром фильм называется «Дружная семья».

– Мне Альберт рассказывал что-то о сценарии, но я забыла, – небрежно сказала Вера и тотчас же пояснила: – Альберт – это сын драматурга Бомаршова, мой жених. Кстати, вы можете снять нашу свадьбу. Свадьба с операторами! Все знакомые умрут от зависти! Мама, ты слышишь? Мою с Альбертом свадьбу будут снимать для экрана!

Дверь, ведущая из передней в кухню, распахнулась, и на пороге появилась старушка в синем фартуке. Ее седые волосы были гладко зачесаны. Из-под пенсне со старомодной дужкой, которое придавало лицу строгий, назидательный вид, текли слезы. Старушка плакала. В руке она держала разрезанную луковицу.

– Здравствуйте, – сказала Пелагея Терентьевна, оглядывая гостей. – День добрый!

Юрий возможно учтивее раскланялся. Мартын, как всегда в подобных случаях, обаятельно улыбнулся и тоже постарался поддержать репутацию воспитанною человека.

– Бульба, – произнес Мартын, принюхиваясь к плывущим из кухни гастрономическим ароматам. – А-ля рошфор!

Пелагея Терентьевна с любопытством оглядела высокого юношу в очках.

– Вы имеете кулинарное образование? – спросила она Благушу.

– Высшее потребительское! – уточнил Юрий. – Готовить не умеет, но ест абсолютно все.

– Бульба а-ля… – вздохнул Мартын, – с детства мое любимое блюдо!

– Если бы я была вашей мамой, я бы выучила вас говорить, – сказала Пелагея Терентьевна, – вместо всяких там «а-ля» просто «картошка с жареным луком».

И Калинкина-старшая скрылась в кухне.

– Кулинария – мамина страсть! – объяснила Надя. – Товарищ Благуша чуть-чуть не покорил ее сердце. Но не печальтесь – вы сумеете это сделать позже. Сколько еще маминых лекций о вкусной и здоровой пище придется выслушать вашей съемочной группе! Вот, например…

– Умоляю тебя, Надежда, – запротестовала Вера, – только не демонстрируй свои самодеятельные таланты. Твои пародии всем уже надоели.

Надя, не обращая внимания на Верину просьбу, встала в позу, поправила на переносице воображаемое пенсне и голосом Пелагеи Терентьевны произнесла:

– Кулинария – самое позабытое, позаброшенное из искусств! Есть любят все… Но готовить умеет по-настоящему лишь пол процента населения! Поэтому в жизни и происходит столько неувязок. А ведь если бы все жены умели кулинарничать, количество разводов уменьшилось бы вдвое! Если бы вое начальники приходили на службу после хорошо приготовленного завтрака, количество выговоров подчиненным сократилось бы втрое…

– Ой, к нам гости! – перебила Вера.

– Кто там еще? – высунулась из кухни Пелагея Терентьевна.

– Внимание! Внимание! – раздался бодрый голос. – Через пять минут начинаем репортаж!

Калинкина-старшая захлопнула в сердцах дверь. На пороге комнаты появился бледный мужчина со взором горящим.

– Саша! Вноси аппаратуру! – бросил он через плечо и представился:

– Радиорепортер предпоследних известий!

Сгибаясь под тяжестью двух звукозаписывающих сундуков, в комнату втащился хмурый техник.

Бледный мужчина со взором горящим оглядел присутствующих и остался доволен:

– Сыновья и дочери представлены прилично. А где сама мама-героиня?

– В кухне, – сообщила Вера.

– Мы, простите, не Калинкины, – заметил Юрий.

– A-а, значит, зятья? Мужья, так сказать, дочерей? И это неплохо! Все равно одна семья… Значит, она на кухне!

И радиомужчина выскочил из комнаты. Вера поспешила за ним.

– Мама не простит, если ей помешают колдовать над этим… как вы говорили? А-ля… – усмехнулась Надя.

– Картошка жареная с луком! – отрапортовал Благуша.

– И вообще она не любит корреспондентов. Если хотите знать почему, то я могу предъявить вам вещественные доказательства…

Надя достала из тумбочки пачку вырезок и вручила их Юрию. Операторы стали рассматривать журнальные вкладки, газетные фотоокна и портреты из брошюр Сельхозгиза. Почти везде Калинкина-старшая сидела в кресле за вязкой чего-то шерстяного. У ног ее примостилась на стульчике-лилипуте внучка-дошкольница. Глубокомысленно улыбаясь, она читала бабушке передовицу из «Красногорской правды».

– Сразу видно, что Пелагея Терентьевна не любит сниматься, – подытожил Юрий. – Вот и пришлось всем перепечатывать одно и то же фото.

– Наоборот, – усмехнулась Надя, – потому-то мама и перестала фотографов в дом пускать, что все они снимают ее одинаково. Ведь это работы разных корреспондентов!

– Вы придирчивы, – сказал Мартын, обезоруживающе улыбаясь. – Есть варианты! Вот тут, например, клубок шерсти побольше, а вот даже котенок привнесен для углубления характеристики быта…

– Если учесть, – сказала Надя, – что фотограф привнес своего личного котенка, то можно восхититься оригинальностью замысла. Но беда в том, что котенок для мамы не типичен: она кошек видеть не может.

В дверях снова появился бледный мужчина со взором горящим.

– Саша! Дай мне бумажку с вопросами-ответами! Ну, которая у тебя в магнитофоне лежит.

И, схватив листок, радиокомментатор выбежал из комнаты.

– Вы знаете, какие у него вопросы к маме? – спросила Надя операторов.

– Я не умею, к сожалению, отгадывать мысли, – развел руками Юрий.

– Значит, вы недавно работаете, – сделала вывод Надя. – А я насмотрелась репортеров самых разных ведомств и изданий. Фотографам, тем непременно нужно вязанье и внучка. Причем обычно на роль внучки берут соседскую девочку… А очеркисты, те задают четыре вопроса: «состав семьи?», «помните ли революцию в деревне?», «как выполняют дети производственный план?» и «занимают ли члены семьи выборные должности?». Вот, слышите?

Операторы прислушались. На кухне шел громкий разговор: радиорепортер и Вера уговаривали Пелагею Терентьевну ответить на несколько вопросов, заготовленных редакцией предпоследних известий.

– Мы вещаем на всю страну! – кричал репортер. – Миллионы слушателей сидят у приемников и ждут вас, мама! Всего четыре вопроса-ответа: «помните ли вы революцию в деревне?», «как дети выполняют производственный…»

– Не мешайте мне готовить! – послышался голос Пелагеи Терентьевны. – Вот Вероида хочет записываться. Ее и накручивайте на пленку.

– Я никогда не слышала своего голоса в эфире, – томно произнесла Вера. – Это так оригинально.

Юрий уже несколько минут нетерпеливо ерзал на стуле.

– Знаешь что, – сказал он Мартыну. – Я не могу спокойно слышать этот разговор. Сейчас пойду и возьму за локоток настырного радиовещателя…

– Ну, вот опять ты лезешь в историю, – вздохнул Мартын. – Какое тебе дело? Не обращай внимания.

Юрий вспыхнул.

– Брось ты свое примиренчество-всепрощенчество. Можно подумать, что ты всю жизнь питался манными котлетками. «Не обращай внимания!» И это говорит потомок вольных запорожцев, ростом в сто восемьдесят сантиметров и весом в девяносто шесть килограммов. Я бы при такой комплекции…

В этот момент в комнате появился радиочеловек.

Юрий приготовился было к проникновенному разговору с репортером, но тот уже бубнил в микрофон. И то, что услышал Можаев, заставило его на время отложить нравоучительную беседу.

– Наш микрофон установлен на квартире Тимофея Калинкина. Здесь сегодня радостная атмосфера – приехала на побывку мать-героиня Пелагея Терентьевна! Тут же дочери, сыновья, молодая поросль Калинкиных… Семья Калинкиных часто собирается вместе, хотя она и разбросана по всей области. А сын Феликс совсем далеко – он поехал осваивать целинные земли. Дорогой Феликс! Семья передает тебе свой материнский привет! Итак, напоминаю, часть семьи Калинкиных живет в колхозе: сама Пелагея Терентьевна, ее муж Прохор Матвеевич, сын Андрей – инженер и дочь – телефонистка Ольга.

В поселке Кожкомбината живет самый младший из детей – закройщик Николай. У нас же, в Красногорске, проживают Тимофей Прохорович – глава облторга, Елизавета Прохоровна – артистка эстрады, студентка Вера и сотрудница городского бюро находок Надежда. Имеется еще один брат – Владимир, автомеханик станции обслуживания на трассе Красногорск – Ялта. Это недалеко от Кудеярова… Но сегодня такой радостный день – мама приехала в город, и вокруг нее собрались почти все дети… Саша, выключай! Уф-ф! Веселый смех мы наложим потом. Теперь выступление мамы. Как вы думаете, она категорически отказалась? Или не категорически?

– Почему же? – удивилась Вера. – Вы такой красноречивый, вы ее уговорите.

Радиокомментатор снова скрылся в кухне.

– Простите, – сказал, ошеломленно улыбаясь, Мартын. – Но он что-то напутал в своем тексте…

– Действительно. Разве вы все живете врозь? – забеспокоился Юрий. – И Пелагея Терентьевна только изредка наезжает в город? У нас в сценарии написано, что все Калинкины живут дружной семьей и под одной крышей…

– Все, что было сказано в микрофон, – абсолютная правда, – заметила Надя. – А собрать нас действительно очень трудно…

– Вы рассеяны по области, – пробормотал Можаев, – а как же мы будем вас снимать?

Операторы были настолько обескуражены этим открытием, что совершенно растерялись. Словно сквозь сон, Можаев и Благуша слышали, как еще раз отреклась от радиорепортажа Пелагея Терентьевна, как предприимчивый деятель записал на пленку выступление Веры, как Надя долго объясняла, что Мартын и Юрий приезжие, а бледный мужчина бормотал: «Это какие-нибудь братья, зятья или шурины, а вы от меня их хотите скрыть. Учтите, миллионы сидят и ждут… Саша, тащи!»

– Саша, стоп! – прозвучал голос Можаева. – Подождите, я поговорю с вашим начальником.

– На какие темы? – спросил радиомужчина.

– На морально-этические.

– По этим вопросам я принимаю после работы, – быстро проговорил радиорепортер и, позабыв проститься, исчез в сопровождении верного техника.

Собралась уходить и Вера.

– Если Альберт заедет, – сказала она Наде, – то передай ему – я в ателье. Впрочем, не надо: пусть в другой раз не опаздывает.

– Какая честь! Я имею возможность поговорить с твоим Альбертиком! – лукаво заметила Надя.

– Ты просто завидуешь! – надевая голубую шляпку с зеленой вуалеткой, прощебетала Вера. – С вами, – она чарующе поглядела на операторов, – я не прощаюсь… Мы еще увидимся!

– Ну, Юра, что будем делать? – пробормотал Мартын.

– Писать письмо на студию! – решительно заявил Юрий. – Ведь мы не можем снимать без сценария.

– Все ушли? – высунулась из кухни Пелагея Терентьевна. – Ну и слава богу… A-а, вы еще тут, – заметив операторов, разочарованно покачала она головой.

Калинкина-старшая, уже без фартука, в темном платье-костюме, вошла в комнату. Искоса поглядывая на Можаева и Благушу, Пелагея Терентьевна вершила бездну мелких домашних дел: завела стенные часы, вытерла пыль с буфета, что-то поколдовала возле шкафа, что-то передвинула, что-то одернула, что-то переставила.

– Вы на нас так смотрите, – засмущался Юрий, – словно мы уже совершили что-то нехорошее.

За окном послышался автомобильный сигнал.

– Принц Альбертик за Вероидой приехал! – произнесла Пелагея Терентьевна. – Скажи ты, Надежда, ему, что, мол, дома невесты нет… Я бы и сама с ним поговорила, да видеть мне его противно…

– Пусть кто-нибудь из мужчин подойдет к окну и объяснит жениху, что он опоздал. Мужчина в данном случае произведет большее впечатление.

Юрий, расправив плечи, направился к окну. Упершись ладонями в подоконник, он взглянул на улицу. Возле тротуара стоял белый фаэтон, очень похожий на летний модельный полуботинок. Около него прогуливался гривастый молодой человек в сиреневом пиджаке и клетчатых, как шахматная доска, брюках. Одной рукой юноша то и дело приглаживал тоненькие, словно крысиные хвостики, усы, в другой вертел букетик цветов.

– Пардон! – заметив Юрия, сказал молодой человек. – Мне нужна Вера Прохоровна!

– По поручению семейной общественности, – с подчеркнутой любезностью произнес Можаев, – я должен заявить, что Веры дома нет. Она вас ждала и ушла. Звуковые эффекты можно прекратить. Есть дополнительные вопросы?

– Благодарю вас, сэр, – вежливо сказал долгогривый. – Олл, как говорится, райт!

Он ловко вскочил в автомобиль, захлопнул дверцу и включил мотор. Фаэтон плавно отчалил от тротуара.

– Вот я и оказался замешанным в семейные интриги, – сказал Юрий. – Простите за нескромный вопрос, Надежда Прохоровна: чем объясняется ваша неприязнь к этому машиновладельцу? Ведь он Верин жених?

– Да уж захороводил девку, заресторанил, – вздохнула Пелагея Терентьевна. – Шесть недель всего как познакомились, а уже о свадьбе говорят. Парню двадцать два года, у отца за пазухой живет. Ни заботы, ни труда – на папино наследство надеется. Одним словом, иждивенец!