Текст книги "Не проходите мимо. Роман-фельетон"

Автор книги: Борис Привалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– Уже недели две как Альберт перестроился… Под влиянием газетной критики… Завел новую прическу, перешивает гардероб… – усмехнулся Юрий и взял фотоаппарат из рук капитана. – Переходим на документальный жанр.

– Тише, не спугните! – прошептала Надя. – Слушайте!

– Но почему ты меня высаживаешь? Тебе стыдно показаться со мной вместе на людях? – спросила спутница Альберта. – Или ты женат и в паспорте у тебя стоит брачный штамп?

– И ты можешь думать обо мне так дурно? – вое кликнул Бомаршов, предъявляя Диди свой «чистенький» паспорт. – Я волнуюсь за твою жизнь. Ведь здесь работает на выдаче горючего один из Калинкиных! Этот мрачный бензозаправщик может убить нас шлангом…

– Ты преувеличиваешь.

– Ни капли! Обычный акт кровной мести! Калинкины мечтают всеми правдами и неправдами породниться с капиталами моего папы! Если же Калинкин нас увидит вдвоем, он поймет, что их расчеты рушатся… А как тогда мы получим горючее?

– Ах, вот какой разговор! – зловеще прошептал Владимир. – Не мешайте мне. Я сейчас выйду один на дорогу и…

Но тут Надя подмигнула Мартыну, и Благуша, ухватив Владимира за талию, лишил его свободы передвижения.

– Не торопись! – тихо сказала Надежда. – Продолжайте фиксировать Альбертика на пленку. Кажется, у меня есть замысел…

Калинкина взяла у Маломедведицына очки-светофильтры, водрузила их на нос, распушила волосы так, как это делала Вера. Затем, выхватив из кармана Владимира химический карандаш, покрасила губы в фиолетовый цвет.

– Ну, мой выход, – сказала Надя и, раздвинув кусты, шагнула на шоссе.

– Боже! – вскричала она, заломив руки. – Что я вижу! Берт!

Бомаршов оглянулся. Челюсть его отвисла, словно у паралитика. Глаза стали двумя нулями.

– Be… Be… Верусик… – пролепетал Альберт, пряча паспорт. – Я… она… ты… Мы случайно…

– Берт! – Вериным голосом простонала Надя. – Ты разбил наше счастье…

Юный Бомаршов попал меж двух огней. Он то делал шаг вперед, к «Вере», то отступал назад, к Диди.

– Сейчас мы выясним отношения! – сказала Диди и зачем-то погляделась в зеркальце над рулем.

– Что ж, выясним, – согласилась «Вера».

– Папа! – простонал Альбертик, хватаясь то за сердце, то за голову.

– Он вас никогда не любил! – сказала Диди задорно. – Он уже три часа любит меня! И он будет моим! Пусть проигравший плачет, кляня свою судьбу!

– Дайте мне на вас посмотреть хорошенько, – не выдержав, своим голосом сказала Надя. – Не часто приходится носом к носу встречаться с такими откровенными фифочками.

– Пусть я фифочка, – отчеканила Диди, – но вы можете проститься с вашим Альбертиком!

– Это не она! – вдруг закричал драматургов сын. – Это не Вера! Оптический обман! Это Надежда Калинкина! Семейные интриги! Кровная месть! Я…

Неожиданно Альберт осекся. Он увидел выбирающихся со своего наблюдательного пункта операторов, Владимира и капитана.

– Папа! – пискнул юный Бомаршов, хватаясь за рычаги управления.

Белый фаэтон взревел мотором и, взяв с места в карьер, скрылся за поворотом.

– Ставився як лев, а згинув як муха, – усмехнулся Мартын.

– От нас не уйдет! – сказал Владимир. – Горючки не хватит.

…Когда Пелагее Терентьевне, уже приготовившейся к отъезду, рассказали эту эпопею, она развела руками:

– Что поделаешь, в семье не без урода… Эх, жалко мне Вероиду!.. Ну, Вова, домой не опаздывай… Золотая ведь свадьба все-таки…

И воздух снова наполнился мощным гулом моторов. Мимо станции мчались грандиозные двадцатипятитонные машины, и казалось, шоссе прогибается под ними. Многие автомобили, в том числе и «Победа», в которой сидел Юрий, выехали на шоссе и устремились за грузовиками.

Фельетон двадцать второй. История и местком вас оправдают

Прежде дом был знаменит только своими пузатыми, как самовары, колоннами. В нем мирно обитали два взаимоисключающих учреждения – «Облводка» и «Горводопровод». Потом неведомо зачем их слили. Новый гибрид был назван трестом «Буфет-ларек». В результате проведенной реформы нижний этаж здания высвободился, и туда перекочевала местная филармония. С тех пор этот особняк иначе, как «домом с музыкой», никто в городе не называл.

Перед фасадом внутри загончика, обрамленного литой чугунной оградой, целыми днями толпились представители концертно-эстрадных жанров. Работники треста «Буфет-ларек» из своего бельэтажа слышали увлекательные разговоры об отгадывании мыслей на расстоянии, заниженных ставках, репертуарном кризисе и о пантомимах для детей дошкольного возраста.

На сей раз здесь шумели более обычного. Уже три дня формировалась концертная бригада Елизаветы Калинкиной для гастролей в колхозах области. И сегодня дирекция филармонии в лице товарища Какаду должна была окончательно решить, кто же, наконец, отправится в дальний вояж. Происшествие это не было рядовым. Актерским коллективам редко дозволялось удаляться от областного центра.

– Творческая масса не должна отрываться от руководства, – назидательно говаривал товарищ Какаду. – Если она уедет далеко, как я буду осуществлять повседневный контроль?

К счастью, после того как в «Красногорской правде» появилось письмо сельских зрителей, истосковавшихся по культ-обслуживанию, решено было направить бригаду в самый отдаленный район.

Филармонисты страстно мечтали о поездке, втайне опасаясь, что многих могут не включить в программу. Естественный репертуарный отбор производил сам товарищ Какаду, и это осложняло ситуацию. О чем бы сегодня ни беседовали артисты, все в конце концов сводилось к одному: возьмут или не возьмут…

В глубине аллейки сосредоточенно прогуливалась почтенная дама в накладных буклях – бабушка местного чревовещания Турнепсова-Ратмирская. Время от времени она беседовала сама с собой по поводу предстоящих гастролей. В последнем сезоне ее оригинальный жанр испытывал репертуарный голод. Специфика чревовещания устрашала известных авторов, и Турнепсовой в основном приходилось пробавляться продукцией крючника-малоформиста Взимаева.

Вот и сейчас, уловив на величавом лице Ратмирской признаки уныния, малоформист быстро подбежал к ней. Вкрадчивым голосом человека, продающего товар из-под полы, Взимаев произнес:

– Уймите волнения страсти. Взимаев о вас позаботится! Есть стихотворный скетч специально для вашего жанра. «Экскаватор и новатор». За новатора вы говорите, а за экскаватора вы вещаете, понятно? Публика впервые услышит голос шагающего экскаватора! Чудный утробный юмор!

 
Шагай вперед, мой экскаватор,
Ведь на тебе сидит новатор!
Новатор крутит регулятор —
Шагай вперед, мой экскаватор!
 

– Я подумаю! – ошеломленно сказала Турнепсова. Ей не хотелось осложнять отношения с универсальным Взимаевым.

– Пятнадцать минут на размышление, – ультимативно произнес литературный крючник и побежал на другой конец сквера.

Беспокойство творческих работников по поводу предстоящих гастролей имело под собой фундамент. Никогда нельзя было угадать, чего потребует товарищ Какаду в текущий момент. Все зависело от того, какую передовую статью сегодня утром он прочитал, какой разговор имел с начальством, кто что ему сказал по телефону. И он тут же, не переводя духа, кидался «проводить в жизнь» руководящее указание. Но проводником он все же не являлся. Если говорить языком физики, то его скорее можно было назвать трансформатором, так как все, что он читал и слышал, странным образом трансформировалось в его голове и зачастую обращалось в свою противоположность.

…Однажды руководитель филармонии, по ошибке попав на совещание физкультурников, услышал о том, как важен массовый туризм. Он созвал репертуарно-музыкальных деятелей и срочно приказал составить программу, посвященную пропаганде дела массового туризма среди трудящихся. В эту программу товарищ Какаду предложил включить песенки «Я хожу, хожу, хожу…», «Эх, расскажи, бродяга…» и «Выплывают расписные…»

Репертуарно-музыкальные деятели указания своего шефа не выполнили. Они знали: надо подождать сутки, завтра будет другая передовая, а следовательно, другие «установки». Так все и произошло. Передовая, напечатанная на следующий день, призывала к высокой идейности.

– Есть новое указание, – сказал товарищ Какаду. – Идейность. Надо бороться.

И он сразу же встал в первые ряды борющихся. Директор филармонии напал на мастера художественного свиста, чью соловьиную программу он признал абстрактной и безидейной. Кончилось тем, что свистуна одевали под Соловья-разбойника и выносили на сцену сидящим на дереве. Там он десять минут олицетворял собой былинного злодея, после чего аккомпаниатор в гриме Ильи Муромца (носитель прогрессивного начала) сбивал его палицей.

Но труднее всего было с юмором и сатирой. Смех настойчиво требовал себе «зеленую улицу». И товарищ Какаду зашел в тупик.

– Где достать Гоголей и Щедриных? – страдальчески вопрошал он. – Надо откликнуться, а то ка-а-ак аукнется!.. Надо искать!

И товарищ Какаду нашел. Нашел в ансамбле сопельщиков и гудошников солиста по фамилии Щедрин. Сопельщик был немедленно переквалифицирован в сатирика. По заказу товарища Какаду он приступил к созданию обозрения «История одной филармонии», и уже сам Взимаев ревниво поглядывал на новоиспеченного конкурента.

Вот отчего деятелям эстрады никогда не было известно заранее, что день текущий им готовит. Озабоченные ходом событий, они скопились у окна кабинета, в котором товарищ Какаду, совместно с Елизаветой Калинкиной, составлял программу гастрольной экспедиции.

В маленьком кабинетике, оклеенном серыми обоями, вот уже два часа продолжалась битва за репертуар. Товарищ Какаду сидел за столом, покрытым мышиным сукном, и священнодействовал над списком артистов.

– Учтите. Прочувствуйте. Надо итти навстречу сельскому зрителю. Затрагивать колхозную тематику. О чем говорилось в сегодняшней передовице «Красногорской правды»? О животноводстве и птицеводстве. А что такое наша газета? Орган областного руководства. Значит, руководство нацеливает нас на птицеводство и животноводство. А вы недооцениваете! Недооцениваете…

– Почему же? Я, наоборот…

– Наоборот не надо. Будет переоценка. Так что у вас имеется в наличии по поводу птиц и животных? Птиц и животных… птиц и животных…

Во время разговоров товарищ Какаду нередко повторял одни и те же слова или части фраз. Можно было подумать, что в его голове спрятана патефонная пластинка. Запись на ней стерлась, и иголка ходит по одной и той же борозде.

Калинкина нервно прохаживалась по комнате. Грушевидная голова товарища Какаду (где едят – пошире, где думают – поуже) раздражала Елизавету Прохоровну своим мерным покачиванием.

– Есть ряд неплохих вещей, – сказала Калинкина.

– А они отражают сельское хозяйство? Хозяйство… хозяйство…

– Отражают, отражают, – в такт ответила Елизавета, Прохоровна. – Мы так и решили – включить их в программу. Отрывки из романов «Ясный берег» и «От всего сердца».

– Во-первых, вы не имеете права решать, – заметил товарищ Какаду. – Решают наверху. А во-вторых, не та тематика: «Ясный берег» – это что-то ко дню флота, а «От всего сердца» – романсом попахивает… попахивает… попахивает…

– Учтите: авторы – лауреаты…

– Лауреаты? – переспросил товарищ Какаду. – Что ж вы мне раньше не сказали? Раз лауреаты – значит, можно… Ну, а по музыкальной части что?

– Певцы исполняют арии из «Чародейки» и «Пиковой дамы».

– Автор не лауреат?

– Нет.

– Тогда не пойдет. И по теме не то – предрассудки, пропаганда карточных игр… Нам нужно другое – о птицеводстве… птицеводстве… птицеводстве…

– Так у этого автора есть птицеводческий балет – «Лебединое озеро», – улыбнулась Калинкина.

– Насчет лебедей указаний нет. Вот если б гусь…

– Лебедь – это гусиный родственник, – быстро нашлась Елизавета Прохоровна.

– Родственник? А нет ли тут семейственности? А вы знаете, что в прошлом году писалось о семейственности?

– Очень хорошо знаю.

– Очень не надо. Это может привести к перегибу. Лебедя не надо… А что исполняют разговорники? Прошу подбирать репертуар в разрезе поднятых мною вопросов.

– Сцена из комедии «Волки и овцы», монолог из пьесы «Овечий источник».

– Волки… волки… волки, – прощелкал товарищ Какаду. – Гм… Ах, да! В позапрошлом году было указание их уничтожать. А в этой вашей комедии их как?

– Обличают.

– Это в свете решений. В свете решений… Перейдем к следующему вопросу. Ксилофонист. Что он может в колхозном смысле? Например, про МТС?

– Ну, знаете! – не выдержала Калинкина. – Нельзя же так утилитарно подходить к программе.

– Утилитарно… утилитарно… утили… Сбор утиля мы отразили еще в прошлом месяце.

– Верно. Танцевальная сценка «Мы приехали к вам в гости, вы нам сдайте тряпки-кости». Сняли после первого же концерта.

– Это не имеет значения. Главное – тема была отражена, отражена… отражена…

Товарищ Какаду говорил размеренно, со скоростью одно слово в пять секунд. И сегодня чаще, чем когда-либо, патефонная иголка скользила по одной и той же борозде… Существовал только один верный способ вернуть товарища Какаду в русло беседы – произнести магическое слово.

Магические слова живут не только в сказках. Они существуют и в мире реальном, что не мешает им обладать чудодейственной силой. Их много еще, магических слов. На смену фразе-отмычке «Сезам, отворись» пришло прозаическое, но не менее действенное словосочетание: «Я от Сезам Ивановича». Едва оно прозвучит, как мгновенно распахиваются задние двери магазина, передний вход театра и даже объятия начальника отдела кадров… Вместо древнего заклинания «Встань передо мной, как лист перед травой» появилось энергичное и категорическое «Явка обязательна». И этого достаточно, чтобы заставить любого ответственного работника примчаться на собрание-заседание с резвостью конька-бегунка… К той же волшебной категории принадлежат: «Согласовано наверху» (заменяет устаревшее «По щучьему велению»), «В порядке ведения» (бывшее «Не вели казнить, вели слово молвить») и сладкозвучное «Сумма прописью» (вместо «Ох ты, гой еси, чего хочешь проси»).

Удивительное действие оказывала на товарища Какаду любая фраза, содержащая в себе слова «директива», «инструкция». Услышав их, он немедленно замолкал и настораживался.

– Мне пришла в голову директивная мысль! – воскликнула Елизавета Прохоровна.

– Что? Директивная? У вас? Почему? Вы же не руководящий работник… Вам могут приходить лишь инициативные мысли…

Но слово «директива» произвело необходимый спасительный эффект. Товарищ Какаду запнулся. Беседу можно было продолжать.

– Надо еще включить в программу жонглера, – предложила Елизавета Прохоровна.

– А как у него тематика? Как решена проблема подъема целины? Целины… целины…

– Плохо решена. Недоучитывал до сих пор. Но, несмотря на это, десять лет пользуется неизменным успехом.

– Десять лет назад я работал в другом месте. Поэтому за его репертуар не отвечаю. А сейчас пусть решает проблемы.

– Хорошо, я с ним поговорю, – усмехнулась Калинкина, – но за успех не ручаюсь.

– Тогда не поедет, не поедет…

– Ну, а что вы предложите мне как фокуснику? Откликнуться на насущные вопросы повышения удойности крупного рогатого скота? Об этом, кажется, говорилось во вчерашней газете?

– Говорилось. Правильно. Надо откликнуться. Как это отражено на сельскохозяйственной выставке? Показом экспонатов. И мы должны показом… Например, так… например, так… например, так… Вы выносите на сцену большую охапку кормов. Сено и прочий силос. Накрываете это плакатом. Текст: «Столько ест непородистая корова». Переворачиваете плакат – текст: «А вот что она дает взамен». И вместо кормов под ним стакан молока. То же самое делаете второй раз. Кормов горсточка. А вместо стакана – бидон. Текст: «А вот производительность труда породистой коровы». Доходчиво, наглядно, сельскохозяйственно.

– Слушая вас, – сказала Елизавета Прохоровна, – я всегда мечтаю об одном фокусе…

– Мечтайте. Мне неизвестны инструкции, запрещающие мечтать.

– Найти бы такую инструкцию: накрыть ею одного моего любимого начальника, потом поднять – ан исчез он. Нету его…

– Пользуйтесь. Пока есть указания о развитии критики и самокритики – пользуйтесь. Критикуйте. А я обязан терпеть ваши выпады. Но бригаду по вашему списку не пошлю. Нет у меня прямых инструкций на нецеленаправленный репертуар… репертуар… репертуар…

Елизавета Прохоровна махнула рукой и вышла из кабинета во дворик.

По печальным лицам актеров, стоявших под окном товарища Какаду, Елизавета Прохоровна поняла, что они слышали все обсуждение программы.

– А мне, братцы, обидно не за себя, за зрителя досадно, – голосом Ивана Сусанина пробасил Бурлаков.

Музыкант-виртуоз тоже был оскорблен до глубины души:

– Жаловаться буду… Письма писать буду…

– Писали уже, – пожала плечами Турнепсова-Ратмирская. – А товарищ Какаду сидит себе сиднем тридцать три месяца и три дня. Для меня всегда это остается загадкой: как такие люди попадают в искусство? Он ведь в «Горводопроводе» работал, а после слияния с «Облводкой» не у дел остался… И что его тут держат?

– А за что его увольнять? Он ничего не нарушает. На все откликается, – молвил малоформист Взимаев. – Зря ругаете руководство. Ей-богу, с ним легко обновлять репертуарчик. Деликатный человек – никогда не скажет: халтура, мол. Заглянет в инструкцию, и все в порядке! Так что понапрасну наваливаетесь на вполне приемлемую личность.

Елизавета Калинкина молча слушала сетования своих коллег. Ее мысли были заняты предстоящей поездкой.

– Но как быть с бригадой? – задумчиво произнесла она. – Как спасти номера? Где ее достать, дополнительную директиву?

– Постойте, дети! – воскликнула прародительница местного чревовещания. – Дополнительная директива… дополнительная директива…

– Что с вами? – удивился эксцентрик. – Вы, видимо, стали заговариваться, как товарищ Какаду.

– Это ничего… это ничего… Тьфу ты, нечистый дух!.. Будет нужная директива! Елизаветушка! Айда!

И, оставив удивленных сотоварищей в скверике, Турнепсова-Ратмирская увлекла Калинкину за собой.

Шум под окнами товарища Какаду стихал. Серый кабинетик нагрелся под лучами полуденного солнца. Стало душно, как в теплице. Товарища Какаду разморило. Он клюнул носом. Клюнул раз, клюнул два и впал в состояние блаженной дремоты.

СОН ТОВАРИЩА КАКАДУ

И снился чудный сон товарищу Какаду. Ему снилось, будто бы он назначен руководить всем искусством сразу. Выдали ему персональный «ЗИМ», запряженный четверкой бронзовых коней, с возницей Аполлоном на ковровом облучке. Приезжает товарищ Какаду в свой кабинет, а в прихожей все девять муз сидят за секретарскими столиками и подшивают инструкции.

– Мельпоменочка, – игриво потрепав музу по подбородку, сказал товарищ Какаду, – можете пускать драматургов!

В кабинете стен не видно – кругом картотеки, картотеки… Каких только необходимых вещей в них нет! Инструкции, директивы, указания, цитаты, рецензии, отзывы, мнения и высказывания всех вышестоящих работников… Но больше всего тешили его взор никелированные, похожие на холодильники, репертуарные автоматы.

– До чего искусство дошло! – умилился товарищ Какаду. – Прежде напрягаться приходилось, ответственность нести, а теперь раз, два… дзинь-бум… – и отзыв готов. Машину не обманешь!

Из прихожей донесся властный голос.

– Опять Бомаршов, – поморщился товарищ Какаду. – Пьесу пришел проталкивать.

– Распорядись насчет денег, Какадуша! – закричал Бомаршов с порога. – Пьесу тебе приволок.

– Сейчас провернем! – потер руки товарищ Какаду.

– Кого это ты проверять вздумал? – закричал Бомаршов. – Меня, члена всех комиссий и всех редколлегий! Да я же переиздаюсь каждый год! – и он принял позу, в какой запечатлен Пушкин на Пушкинской площади в Москве.

Товарищ Какаду взял пьесу, сунул ее в репертуарный автомат. Дзинь-бум! – лязгнула машинка, и из нее выскочила карточка:

НАРУШЕНИИ СТАНДАРТОВ НЕ ОБНАРУЖЕНО.

НЕПРИЯТНОСТЕЙ НЕ БУДЕТ.

– Ну, вот и все, – радостно сказал товарищ Какаду, – вот и получил ваш шедеврик одобрение.

Он оглянулся, но драматурга уже не было. Только облако винного пара степенно поднималось к потолку.

А перед товарищем Какаду возникла уже высокая женщина с белокурой косой.

– Оставьте ваши фокусы, товарищ Калинкина! – закричал товарищ Какаду. – Почему вошли без доклада?

– А я не Калинкина, – сказала женщина. – Я Публика – муза общественного мнения.

«У меня вроде такой в аппарате нет, – подумал товарищ Какаду, – наверное, внештатная единица».

– Мнение вашего автомата для зрителя не закон, – сказала Публика. – А вдруг никто не пойдет на эту пьесу?

– А мы ей рекламу устроим! Премию на конкурсе подкинем. По всем театрам пустим. Куда зритель денется? Выхода нет. Пойдет, как миленький.

Внештатная муза, сраженная аргументами, пригорюнилась.

– Эй, кто там? – крикнул товарищ Какаду властно. – А, Терпсихорочка! Ты сейчас дежуришь? Вот тебе мой указ: если эта гражданка, по фамилии Публика, придет еще раз – не принимать! Ясно?

– Так точно! – встав по стойке «смирно», отрапортовала дежурная муза.

Раздалась тихая музыка, и в балетной юбочке впорхнул бородатый автор.

«Я принес либретто нового балета на современную тему!» – жестами объяснил он.

Товарищ Какаду нашел ящик на букву «б».

– Б… ба… бал… Так! Балет на современную тему? Нужен! Давайте посмотрим, чего вы налибреттили… Молодежная тема. М… М… мол… Так! Тема тоже нужна! Так… Собрание. «Па-де-де секретаря первичной организации и активистки». А о чем они здесь говорят? Какую разъяснительную работу он проводит среди нее?

– Но это же балет, – жестами возразил автор. – В нем все чувства выражаются танцем.

– Недомыслие. Неприлично секретарю танцевать весь вечер. Пусть немножко потанцует, а потом произнесет речь. А остальные что, немые? Нехорошо. Зажим критики. Пускай и они используют право голоса. Пусть все говорят! Потанцуют – поговорят, потанцуют – поговорят. Вот так и пишите!

Автор беззвучно заплакал, сделал пируэт и убежал, утирая слезы бородой.

Вдруг раздался топот. Товарищ Какаду оглянулся. Перед ним отбивали шаг на месте несколько десятков людей. Они смотрели на товарища Какаду умоляющими глазами, протягивали руки и жалобно канючили:

– Работать охота… Снимать охота… Кинорежиссеры мы…

– А-а, – обрадовался товарищ Какаду. – А я-то было испугался! Ну, с вами я умею разговаривать! Вот бог подаст сценарий, тогда заходите! А потом кто вас знает, как вы снимаете? Кто может гарантировать, что вы выпустите хорошие фильмы? Нет уж, лучше мы ничего не будем производить. Ясно? Освободите помещение!

– Освободите помещение! – повторил грозный женский голос.

И опять товарищ Какаду увидел перед собой музу общественного мнения а образе Елизаветы Калинкиной.

– Раз-два-три! – приказала Публика, и мгновенно исчезли все картотеки. Репертуарные автоматы, жалобно позвякивая и на ходу теряя болтики, поплелись в окну, рассчитались на «первый-второй» и сиганули в него.

– Все рушится! – закричал товарищ Какаду. – Гибель инструкций! Конец искусства!

Он бросился к телефону. Дрожащей рукой набрал номер вышестоящего товарища.

– Как быть? – завопил он. – Что делать? Как принимать решения?

– Самостоятельно, – ответила трубка. – И давно уже пора!

Товарищ Какаду в ужасе бросил трубку…

…Телефон звонил настойчиво и требовательно… Товарищ Какаду открыл глаза. Родные серые обои окружали его. Дребезжал на столе аппарат. Товарищ Какаду отер с чела ледяной пот.

– Да, главискусство слушает… To-есть это я, товарищ Какаду! Откуда говорят? А, из исполкома! Конечно, узнаю! Здравствуйте! Э… э… э!.. Да, да, бригаду в колхозы посылаем! Репертуар? Согласно директивам целенаправленный, воспитательный… Как? Все разрешить? И даже жонглера выпустить без сельхозтематики? Я вообще не против, но… но… но… хотелось бы в письменной форме… Дополнительные указания? Ах, пришлете потом? Тогда я сейчас же подпишу! Подпишу… подпишу…

Окончив разговор, он торопливо наложил свое начальственное тавро на программу, составленную Калинкиной…

…Вечером от особняка с пузатыми самоварными колоннами отошел автофургон филармонии. Под брезентовым тентом восседала едущая на гастроли концертная бригада.

Когда все угомонились, молчавший до сих пор Бурлаков вдруг загудел:

– Я так и не уразумею, как удалось нашего мыслителя уломать…

– Ходят слухи, – сказал музыкальный эксцентрик, – что нами, наконец, заинтересовались в облисполкоме. Говорят, товарищу Какаду был спецзвонок…

Турнепсова-Ратмирская и Калинкина рассмеялись.

– Верно, – сказала Елизавета Прохоровна. – Мы ходили в облисполком. Нам сказали, что уже поставили вопрос перед главком, но те что-то долго не решают. Обещали сами заняться вскорости… А нам ждать некогда. Что оставалось делать? Тогда мы позвонили товарищу Какаду по автомату, из вестибюля исполкома. И… дали директиву.

– Обманули самого товарища Какаду? – воскликнул кто-то из актеров.

– Почему обманули? Он спросил: откуда говорят? Мы честно ответили: из исполкома. Не с площади же! А кто говорит, ведь для него это неважно. Лишь бы прозвучал руководящий голос.

– А откуда же вы добыли этот самый руководящий тембр? – удивился музыкальный эксцентрик.

– Я вещала, – скромно потупив очи, сказала Турнепсова. – Я откровенно заявила, что, по моему мнению, программа составлена вполне удовлетворительно.

– Это был ваш лучший номер! Не только история, но даже местком вас оправдает.