Текст книги "Галина Уланова"

Автор книги: Борис Львов-Анохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

«Нужно, чтобы балерина отдала всю свою жизнь, все помыслы и силы танцу, – говорит она. – Нужно, чтобы она полностью отдавалась своей работе. Нужно, чтобы она знала, что ей придется встретить на пути много трудностей и пойти на многие жертвы…».

Как-то я спросил одного актера, что является основой в ее занятиях с молодежью? Он ответил: «Прежде всего Уланова добивается от нас чистоты формы и внутренней осмысленности всего, что мы делаем; и то и другое она считает одинаково необходимым».

Уланова чрезвычайно придирчиво добивается от молодых танцовщиков и танцовщиц правильности классической формы, не допускает «вольностей», небрежностей, неточностей. Она стремится привить молодежи безупречный хореографический вкус, требует академической строгости танца. Она так и говорит: в чистоте и строгости танцевальной формы сказывается художественный вкус балетного актера.

К своим занятиям с молодыми актерами Уланова относится так же ответственно, как ко всему, что она делает в искусстве, в театре.

Готовя молодую балерину Екатерину Максимову к выступлению в роли Жизели, Уланова отдавала ей все свое внимание, открывала «секреты» исполнения каждого па, учила постигать смысл и красоту каждого движения.

Работа шла обстоятельно, неторопливо, внешне спокойно. Уланова не торопила результат, она «погрузила» молодую актрису в самый процесс творчества, сосредоточила ее на постижении всех тонкостей, нюансов, особенностей партии и танцевального искусства вообще. Это был кропотливейший процесс профессиональных очищений, уточнений, исправлений, скрупулезнейшая тщательнейшая работа над отделкой каждого штриха танцевального рисунка. В этой работе прежде всего тренировались извечные качества, определяющие серьезность каждого настоящего артиста, – внимание и сосредоточенность.

Уланова очень терпелива в работе, но ее терпение не означает снисхождения – от нее не ускользают малейшая неточность, фальшь, небрежность. Огромное творческое внимание педагога естественно мобилизует внимание ученицы, а это и есть всегдашний исток художественного роста, условие формирования подлинного мастера. Я уверен, что степень сосредоточенности во многом определяет степень и высоту таланта, значительности творческой личности. Расчет на эффект часто подводит, а стремление к уточнению и углублению так или иначе, рано или поздно, всегда дает свои плоды.

Для Улановой в искусстве нет мелочей, для нее одинаково важны каждый танцевальный штрих и мазок грима, каждая деталь пластики, поведения, костюма. Она была с Максимовой не только в репетиционном зале, в балетном классе, на сцене, но и в костюмерной, в гримерной. Во время спектакля она не ушла в зал, а стояла в кулисе и подбадривала «новоиспеченную» Жизель перед каждым выходом. Такое отношение лучше всяких лекций и нотаций воспитывает в молодом артисте чувство ответственности перед профессией, перед искусством, сознание своего художественного долга.

Уланова заставляла Максимову прежде всего в совершенстве изучать танцевальную сторону партии. Ведь правильное прочтение и передача танцевального текста – основа любой интерпретации. Если эта основа ненадежна, рано говорить о самых высоких замыслах и намерениях. Уланова ненавидит дилетантизм в искусстве, а ведь его сущность заключается не только и не столько в отсутствии глубоких художественных намерений, сколько в слабости технического фундамента. Уланова бесконечно шлифовала танец Максимовой, добивалась точности, легкости и законченности, понимая, что сценический образ в балете – это танец.

Его, прежде всего, и нужно неустанно и неутомимо совершенствовать на каждом занятии, на каждой репетиции. Все остальное должно прийти от интеллекта и интуиции самой балерины.

Ведя Максимову к постижению внутренней сути образа, той или иной сцены, Уланова никогда не прибегала к прямому показу. Она заставляла молодую актрису искать свой внутренний ход от какой-то ассоциации, жизненного примера, незаметно наводила ее на те или иные мысли, будила ее воображение, осторожно и постепенно вела к живому ощущению духовной жизни роли.

Приступая к работе, Уланова посоветовала Максимовой перечитать «Асю» и «Вешние воды» Тургенева, считая, что поэзия этого писателя поможет балерине найти нужные ощущения и ассоциации.

Интересен этот совет обратиться именно к Тургеневу; естественно, что лучшая «русская Жизель» ассоциирует эту роль с образами замечательного русского писателя.

Вот как рассказывает сама Екатерина Максимова о занятиях с Улановой:

«Я очень волновалась, когда узнала, что роль Жизели со мной будет готовить Уланова. Недавняя ученица, я видела Галину Сергеевну на сцене, она приходила к нам в классы, на выпускные экзамены, мы читали ее статьи, книги о ней, восхищались ее талантом. Ученицам везло – мы даже танцевали с ней в одних спектаклях, например в „Золушке“: она – Золушку, а мы – птичек… И все же я очень волновалась перед встречей с Галиной Сергеевной.

Но вот пришла Уланова и просто, с хорошей улыбкой сказала:

– Начнем работать!..

Многое не сразу получалось. Галина Сергеевна тепло, внимательно, спокойно объясняла мои ошибки и промахи. Если я сделаю что-либо не так, она подскажет, посоветует, предложит подумать над образом.

Галина Сергеевна часто напоминает о том, что балерина должна научиться выражать мысль движением так убедительно, чтобы танец заменял слово, стал таким же ясным и выразительным, как речь. На вопрос, как достичь этого, она с улыбкой отвечает, что такого рецепта нет, как нет его для создания истинно поэтических творений. Поэтому нужно всегда искать, нужна работа! Работа, работа, работа!»

Уланова занимается с Максимовой уже несколько лет, и последние партии молодой балерины – Аврора, Китри, Маша в новой постановке «Щелкунчика» – свидетельствуют о серьезном росте ее мастерства. В танце Максимовой появилась настоящая пластическая собранность, мягче и глубже стало плие, выработалась правильная манера в движениях рук. Исчезло ощущение некоторой вяловатости; за счет пластической собранности, подтянутости в танце появилось ощущение эмоциональной насыщенности, «балеринского» темперамента.

М. Плисецкая встретилась с Улановой в работе над новой редакцией «Лебединого озера». «Я очень жалею, что эта встреча произошла только сейчас. Уланова не только показывает безупречно правильную форму танца, она удивительно точно подсказывает технологический ход, прием, чтобы „все вышло“. Она, как замечательный врач, угадывает состояние твоего творческого „организма“, „прописывает“ нужное „лекарство“ в нужной, точной „дозировке“. Она покоряет своим отношением к делу, это воплощение кристальной честности, художественной совести в искусстве», – говорит Плисецкая.

Уланова занималась также с С. Адырхаевой, Н. Чистовой. Н. Бессмертнова свои первые шаги на сцене Большого театра тоже делала под наблюдением Улановой, работавшей с ней над партией в «Шопениане». Ни в ком из своих учениц Уланова не стремится повторить себя. Она Помогает им найти и обнаружить присущую им самобытность. Она не только бесконечно терпелива, но и терпима, полна уважения к проявлению другой индивидуальности. Уланова хочет отдать молодежи то, что сама познала за свою жизнь в искусстве.

Ей пишут из самых отдаленных уголков земного шара, на всех языках мира, обращаются за советом, помощью, просят рассказать об ее искусстве, работе.

Стремясь ответить на все эти вопросы, Уланова написала немало статей, раскрывающих ее творческую лабораторию, рассказывающих о труде балерины. Уже несколько лет подряд Уланова является председателем жюри Международного конкурса балета, ежегодно происходящего в г. Варна (Болгария), она была председателем жюри Первого международного конкурса артистов балета в Москве в июне 1969 года.

Уланова – застенчивый, сдержанный, но очень собранный и энергичный человек. В жизни ей не свойственна та трогательная мягкая лиричность, которая характеризует ее сценические создания. Она решительна, деловита, может быть очень твердой. Ее сценический и жизненный «характеры» как будто не совпадают. Может быть, в искусстве раскрывается самая глубокая, потаенная часть ее существа, так же как в замкнутой, всегда сдержанной Ермоловой сцена обнаруживала могучий героический темперамент, а у немолодой, усталой, измученной жизнью Комиссаржевской раскрывала весеннюю порывистость юности.

Было очень интересно наблюдать, как вела себя Уланова во время бесконечных вызовов.

«Перед занавесом она – олицетворение скромности», – писали о ней в Мюнхене.

И действительно, выходя на вызовы, Уланова принимает овации почти смущенно. Она словно не сразу «выключается» из того мира и состояния, в котором только что жила на сцене.

После первого акта «Жизели» она мгновение стоит перед восторженной публикой почти безучастная; застенчивым, чуть неловким движением машинально поправляет прядь растрепавшихся во время трагической сцены волос и только спустя какое-то время на ее бледном усталом лице появляется слабая улыбка. В ее поклонах нет никакой искусственной оживленности, кокетства. Выходя на вызовы, она не скрывает легкой усталости, смешанной с чувством какого-то успокоения, удовольствия, ее улыбка лишена натянутости и заискивания. Иногда, когда овации кажутся ей уж слишком долгими, а цветы сыплются густым дождем, она недоуменно и шутливо пожимает плечами, лукаво «увертывается» от летящих букетов, у нее появляется едва заметная, добрая насмешливость по отношению к этой восторженности.

Надо сказать, что ее вызывали без конца в антрактах и после спектакля не только для того, чтобы выразить свою благодарность и восхищение, но и просто для того, чтобы еще и еще раз увидеть, как она выходит, кланяется, поворачивает голову, оглядывается на партнера, ловит сыплющиеся цветы.

Об этом писал С. Михоэлс в своей статье об Улановой. «Уланова – это болезнь моей души. Не могу о ней говорить спокойно. Дело не в том, что она неповторима. Конечно, она неповторима. Но я бы сказал, что она – божественна.

Я не случайно говорю, что она божественна. После „Ромео и Джульетты“ в зале осталась даже так называемая „галошная“ часть публики, – осталась та публика, которая обычно, не дожидаясь конца, бежит к вешалке. Есть предел аплодисментам и вызовам, можно вызвать десять-двенадцать раз. Но нет, ее вызывали без конца. В чем дело? Оттого ли, что хотелось высказать ей свою благодарность? Нет, хотелось лишний раз посмотреть на Уланову. Вот впечатление, которое она произвела».

Об Улановой написано много книг и статей. Многие художники создают ее портреты, скульпторы бесконечно лепят ее фигуру. Янсон-Манизер создала целую серию скульптурных изображений Улановой. Ее лепили Коненков, Мухина, рисовали Сарьян, Пименов, Соколов, Акимов, Орешников, Верейский, Б. Шаляпин.

Но разве слово, краски и мрамор могут до конца запечатлеть неповторимое мгновение вдохновенного танца, уловить его живой трепет. Правда, существуют фильмы с участием Улановой, но в них ее танец невольно подчинен законам киноискусства, несколько изменен по сравнению с тем, каким он предстает в спектакле, на сцене театра.

Недаром знаменитый французский киноактер Жерар Филип, увидев ее в Большом театре в балете «Золушка», воскликнул: «Увы! Кинофильмам никогда не передать все ее обаяние и нежность, которые уловил наш глаз».

Выступления Улановой по многу раз посещали не только ее искренние почитатели – зрители, не только критики, изучавшие ее творчество, но и кинооператоры, стремившиеся уловить, остановить «прекрасные мгновенья» ее вдохновения. Чаще всего им было неудобно и трудно – снимать приходилось из боковой ложи, они всем мешали, на сцене порой не хватало света, ничего нельзя было прервать, остановить, повторить…

Но они думали не об оригинальном ракурсе или эффектном кадре, а только о том, чтобы сохранить хотя бы отдельные секунды танца Улановой.

Существует документальный фильм, в который вошли эти материалы. Единственной, но зато необычайно упорной противницей создания этого фильма была Уланова. Она долго и упрямо доказывала, что ничего не выйдет, что эти кадры неинтересны, никому не нужны, несовершенны с кинематографической точки зрения, что их надо спрятать и никому не показывать, что невозможно добиться синхронного соединения неозвученной ленты с музыкой и т. п.

В конце концов фильм все-таки был создан, но и он только эхо, слабый отзвук того, что называется искусством Улановой.

Как воспринимает Уланова выпавшую на ее долю славу?

Мне кажется, только как нечто налагающее огромную ответственность. Чем больше и громче становилась ее слава, тем напряженнее и труднее делалась ее жизнь в искусстве, тем сильнее росло в ней чувство ответственности, ощущение обязанности сделать все как можно лучше, до предела отточить свое умение, мастерство. Все знаки почета и славы очень мало занимают ее, а порой даже кажутся мешающими, отвлекающими от главного, то есть все от той же работы.

Кадры кинохроники запечатлели Уланову на аэродромах во время ее «прилетов» после триумфальных гастролей, в моменты торжественного вручения ей почетных дипломов и наград. Нельзя без улыбки смотреть эти кадры – такой растерянной, неловкой и застенчивой выглядит на них Уланова. Ее засыпают цветами, поздравляют, говорят речи, а она в ответ на все это как-то недоуменно пожимает плечами, растерянно улыбается и, очевидно, с великим трудом «выдавливает» из себя полагающиеся во время подобных торжеств слова.

Уланова рано, очень рано стала известной актрисой. Но это никак не сказывалось на ее облике и манере поведения. Вот как описывают юную балерину ее первые критики и интервьюеры: «В строгом костюме и спортивных на низких каблуках туфлях школьницы она похожа на серьезную девушку, которая не уделяет много времени своей внешности. Кажется, ничего нельзя прибавить к этой простоте».

И теперь в ее облике нет ничего от прославленной знаменитости. Предельно скромный, строгий костюм, бледное лицо, гладко причесанные назад, разделенные пробором волосы.

Но что сразу выделяет Уланову, приковывает к ней внимание, – это удивительная пластичность. Причем опять-таки в ее грации нет ничего искусственного, нарочитого. Уланова обладает редкой природной пластичностью, врожденной, а не только приобретенной в балетных классах грацией. Каждое ее движение абсолютно свободно, непринужденно, естественно. «Нагибаясь за чем-нибудь, оборачиваясь на неожиданный зов, поднимая руку, чтобы достать понадобившийся предмет, она невольно принимает совершенные по пластическому рисунку позы. Свободная простота движений – свойство ее натуры. Уланова всего лишь проходит по репетиционному залу, поливает из лейки пол, а за каждым ее движением невольно следят десятки внимательных глаз» [47]47
  В. Красовская, Галина Уланова. – «Звезда», 1954, № 1, стр. 154.


[Закрыть].

Первое, затем все более крепнущее впечатление от Улановой – абсолютная простота, ничего «актерского», полная свобода от всякой позы и аффектации. Даже когда разговор касается того, что волнует ее, ей не изменяет сдержанность.

Негромкий голос, спокойные движения, внимательные глаза, пристальный, иногда чуть насмешливый взгляд, редкая, но тем более радующая своей искренностью улыбка – все это оставляет впечатление сосредоточенности, простоты, прямоты. Она не подчеркивает своей приветливости, но в ней нет и тени высокомерия.

Присущий ей юмор начисто избавляет ее от экзальтации и восторженности. С юмором говорит она в «Школе балерины» даже о своей прославленной лиричности. «Как ни юмористически это звучит теперь, но, ей-богу, может быть, славой балерины лирического склада я отчасти обязана своей тогдашней прозаической болезни, я слишком быстро уставала, мне всегда хотелось двигаться возможно менее порывисто и резко, я редко улыбалась, мало бегала и прыгала. Кроме того, от природы я была очень застенчива. Вот так, быть может, и выработалась мягкость движений и линий, которые мне не раз ставили в заслугу и начало которых (как знать?) было вовсе не во мне, а в том, что привело меня в Ессентуки» [48]48
  Галина Уланова, Школа балерины. – «Новый мир», 1954, № 3, стр. 214.


[Закрыть].

Этот полушутливый рассказ очень характерен для Улановой.

Уланова может показаться слишком замкнутой, даже непроницаемой. Так много вкладывает она в свое творчество, так велик ее повседневный труд, что бывает необходимым иногда отгородиться от ненужных впечатлений, встреч, избежать лишних бесед и утомительной суеты. Не боясь показаться суровой, она решительно избегает всего показного, внешнего в общении с людьми.

Многие репортеры, говорившие с Улановой, часто пишут, что во время беседы она деловито зашивала розовую балетную туфельку. Она невольно подчеркивает деловой, строгий характер разговора, обычно предельно краткого, лишенного каких бы то ни было «лирических излияний».

Никто никогда не видел ее особенно оживленной или бурно рассерженной. Кажется, что ничто не может вывести ее из себя. Загадочная непроницаемость ее внутреннего состояния, этот непоколебимый покой, естественное величие редкого самообладания принимаются некоторыми за равнодушие и сухость. Но это совсем не так. Это следствие ее высокой нравственной дисциплины, силы ее натуры. Она способна к огромной самоотдаче, к полному забвению себя. Бывали случаи, когда она так скрупулезно опекала своих молодых учениц, так следила за каждой мелочью их костюма, грима, что в эти минуты казалась не прославленной актрисой, великой наставницей, а сестрой, подругой, едва ли не заботливой «камеристкой». Она сама поможет приколоть цветок, причесать волосы, подшить пачку, опускается на пол, чтобы завязать ленты туфель своей подопечной, проверить их крепость. Невозможно равнодушно смотреть на нее в эти минуты, видеть, как волнуется она, стоя за кулисами или сидя в ложе, как забывает она себя, свою славу, свое величие, то, что она – Уланова.

Но способность к огромной самоотдаче, самоотвержению, растворению в другом человеке живет в ней вместе со способностью решительного и бесповоротного отвержения. Если она теряет доверие и уважение к человеку, он перестает для нее существовать, ее неприятие бывает абсолютным и безоговорочным. В таких случаях ее замкнутость и холодность становятся непреодолимыми.

Думаю, что вряд ли ошибусь, если скажу, что никто никогда не видел ее плачущей или жалующейся. Свои беды она умеет переносить стоически. Железная воля ведет ее к преодолению очень серьезных трудностей и препятствий. Вот что рассказывает Завадский о сложном периоде ее творческой жизни.

«Однажды весной к Галине Сергеевне приехал один из балетмейстеров Большого театра. Он радостно сообщил, что с осени начинает ставить новый балет Прокофьева… (Речь шла о балете „Золушка“. – Б. Л.-А.)

И все лето Уланова жила мечтой о новой роли, готовилась к встрече с музыкой Прокофьева…

И вот пришла осень.

Снова приехал к Улановой все тот же балетмейстер, но на этот раз был смущен. Он сообщил Галине Сергеевне, что „по производственным соображениям“ руководство театра решило новую партию поручить другой балерине… Конечно, Галина Сергеевна может работать второй исполнительницей.

Уланова внешне спокойно приняла это известие. Она никогда не показывает, что происходит у нее в душе. И начала работать со своим партнером Вл. Преображенским в самое неудобное для нее, как и для всякой балерины, время – между тремя и семью часами (тогда, когда репетиционный зал свободен от занятий). Она заглядывает на репетиции нового балета, стремится понять замысел постановщика. Но она не со всем согласна, сама придумывает героине костюм, прическу, повадки. И – продолжает работу…

Приходит время репетиций на сцене. Улановой предлагают одну оркестровую репетицию… И тут выясняется, насколько интересно и свежо задуман Улановой образ, как тонко раскрывает она в танце музыку Прокофьева. И многое из того, что было ею найдено, навсегда вошло в спектакль» [49]49
  Ю. Завадский, Об Улановой. – «Театр», 1968, № 3, стр. 83–84.


[Закрыть].

16 мая 1928 года Уланова на сцене Кировского театра танцевала свой выпускной спектакль – «Шопениану» М. Фокина. Все присутствовавшие в зале знали, что этот спектакль – начало артистического пути юной балерины.

29 декабря 1960 года Уланова тоже танцевала «Шопениану», и никто не знал (об этом не было объявлено), что это ее последний спектакль на сцене Большого театра. Между этими двумя «Шопенианами» – целая эпоха в истории хореографии, ее золотая страница, прекрасная жизнь в искусстве, жизнь в танце.

Трудно писать об искусстве Улановой сдержанно, и сколько бы восторженных слов я ни вычеркивал из этой книги, чувствую, что в ней остались эпитеты, которые могут заставить ее недовольно поморщиться, показаться ей слишком патетичными.

Я говорю обо всем этом не для того, чтобы удовлетворить чье-то любопытство к личности Улановой, а для того, чтобы еще раз на ее примере подтвердить известную истину о том, что великое искусство всегда рождается на почве человечности, благородства, что только тот может стать большим Артистом, кто воспитал в себе черты настоящего Человека.

Уланову часто называют «гением танца». Гений танца… Я не берусь объяснить, что это такое, хотя думаю, что в этом понятии гармонично слились природный дар и самоотверженный труд, пластическая красота и тонкий ум актрисы, целеустремленность художника и благородство человеческой личности.