Текст книги "Андерсен"
Автор книги: Борис Ерхов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
Сказка «Соловей» написана Андерсеном в тот период, когда он был серьезно увлечен шведской оперной певицей Йенни Линд (1820–1887), красавицей, прославившейся своим исполнением народных песен: современники называли ее «шведским соловьем», а англичан во время ее летних гастролей в Лондоне в 1847 году охватила настоящая «линдомания». Линд дружила с Джакомо Мейербером, Феликсом Мендельсоном (с ним ее связывали, как выяснилось совсем недавно из архивных исследований, и серьезные личные отношения) и Фридериком Шопеном. Известна история о том, как влюбленный в Линд Андерсен, находившийся в 1845 году в Берлине, ждал от нее приглашения провести вместе сочельник. Этой теме посвящена драматическая новелла «Праздник Андерсена» Александра Кочеткова (он известен у нас своей знаменитой поэтической фразой «с любимыми не расставайтесь» из «Баллады о прокуренном вагоне»). В «Сказке моей жизни» Андерсен сообщает, что именно из-за Линд он отклонил рождественские приглашения всех других своих немецких поклонников. Однако певица не позвала его к себе, и он провел праздник в одиночестве (в этом месте воспоминаний он не вполне точен: как свидетельствует его дневник, в восемь вечера он все-таки отправился встречать Рождество к одной своей берлинской знакомой). Тем не менее Андерсен был сильно рассержен. «Мои мысли неудержимо стремятся к Йенни. Что я ей сделал! Или она не обращает на меня никакого внимания из боязни за свою репутацию? „Я вас не ненавижу, – как-то заявила она, – потому что никогда не любила“. Тогда я ее не понял, но теперь понимаю» [180]180
Пер. Б. Ерхова. Цит. по: Andersen H. C.Dagbøger. København, 1974. Bd. 3. S. 32.
[Закрыть]. На следующий день Андерсен попенял Йенни за невнимательность. «„Какое же вы все-таки дитя! – сказала она с улыбкой, ласково провела рукой по моему лбу, рассмеялась и прибавила: – А мне-то это и в голову не пришло! К тому же меня давно пригласили в одно семейство. Но ведь мы можем еще раз справить сочельник! Ребенок получит свою елку! Мы зажжем ее у меня под Новый год!“» [181]181
Пер. О. Рождественского. Цит. по: Андерсен Г. Х.Собр. соч.: В 4 т. М., 2005. Т. 3. С. 324, 325.
[Закрыть]. Йенни кокетничала и играла с Андерсеном. Ей, конечно, льстило внимание известного к тому времени во всей Европе писателя. Но она четко определила порядок отношений с ним еще осенью 1843 года, когда Андерсен в первые три недели сентября почти ежедневно встречался с ней, посылал букеты и посвященные ей стихи (Линд тогда выступала в Копенгагене в главной роли оперы Винченцо Беллини «Норма»). Во время прощального обеда с датской театральной общественностью Йенни подарила балетмейстеру Королевского театра серебряный кубок с надписью «Бурнонвилю, ставшему мне отцом в Дании, моем втором отечестве». В «Сказке моей жизни» Андерсен не без горечи продолжает:
«Бурнонвиль в ответной речи сказал, что теперь все датчане захотят быть его детьми, чтобы сделаться братьями Йенни Линд! „Ну, это для меня слишком много! – ответила она, смеясь. – Лучше я выберу из них себе в братья кого-нибудь одного! Хотите вы, Андерсен, быть моим братом?“ И она подошла ко мне, чокнулась со мною бокалом шампанского, и все гости выпили за здоровье новоиспеченного братца!» [182]182
Там же. С. 282, 283.
[Закрыть]
Андерсен еще не раз встречался с Йенни Линд, когда посещал различные города Европы, пока она в 1850 году не уехала в Америку. Там она выступила с успешным туром концертов по США и вышла замуж. Отзвуки влюбленности писателя в певицу звучат в одной из самых печальных его сказок или, как он стал называть некоторые из них после 1853 года, «историй» (истории, согласно «Примечаниям» Андерсена, включали в себя «и простой рассказ, и самую фантастическую сказку, и нянькины сказки, и басни, и рассказы»). «В сказку „Под ивой“, – писал Андерсен, – вложено кое-что из пережитого». Содержание ее подсказывает, что он имел в виду свою любовь к Йенни. Герои рассказа Йоханна (а именно так – Йоханна, по-шведски Юханна, звали Линд, Йенни – это сокращенное имя) и Кнуд детьми росли вместе в небольшом городке в небогатых семьях и часто играли под ивой и кустами бузины в соседних садах. Со временем Кнуд стал подмастерьем-сапожником, а Йоханна вместе с родителями переехала в Копенгаген, где у нее обнаружили талант к пению и ее взяли в театр. Кнуд не хотел расставаться с ней. Выучившись ремеслу, он переехал в Копенгаген и часто навещал подругу детства, которую полюбил. Йоханна пригласила его в театр, где ей аплодировал сам король. Однажды, когда юноша посетил ее в воскресенье, она сказала ему, что уезжает во Францию, где продолжит артистическую карьеру. Кнуд тут же сделал ей предложение, которое Йоханна отвергла: она, конечно, любит его, но не хочет, чтобы они оба стали несчастными, он может быть для нее только братом.Впрочем, Андерсен часто называл молодых женщин, с которыми дружил, «сестрами», сказываясь при этом их «братом» (самыми верными из них были две Хенриетты – Ханк и Вульф). Вскоре Йоханна уехала в Париж, а Кнуд отправился в другую сторону, в Германию, там он долго скитался, зарабатывая себе на жизнь ремеслом, пока наконец не осел в Нюрнберге. Но и тут свою Йоханну он не забыл, о ней ему напоминал куст бузины, заглядывавший в окно. Тогда юноша переехал на другую квартиру, которую тоже через некоторое время оставил: ведь напротив его дома росла большая ива. Кнуд отправился странствовать дальше, перевалил через Альпы и устроился в Милане, где провел три года.
Однажды мастер, у которого он работал, повел его в театр, где в оперной певице, исполнявшей главную роль, Кнуд узнал Йоханну. Ее пение имело необыкновенный успех, но сама она в атмосфере всеобщего восторга Кнуда не узнала. В толчее вокруг кареты Йоханны он услышал, что она недавно помолвлена. И почти сразу решил вернуться домой в Данию, сколько его знакомые ни отговаривали: ведь наступила зима и горные перевалы стали почти непроходимы. Через некоторое время, уже за перевалами, Кнуд дошел до городка, очень напоминавшего датский, и присел под ивой отдохнуть. Незаметно он уснул, и ему приснились две большие медовые коврижки в форме кавалера и дамы, которыми он лакомился в детстве и угощал Йоханну. Коврижки выросли во сне до величины настоящих людей, они шли в церковь на венчание, а за ними следовали Кнуд и Йоханна. Кнуд очнулся на несколько секунд и тут же решил не просыпаться. Утром его нашли замерзшим.
Возможно, даже краткий пересказ дает некоторое представление, как просто и сильно написан этот грустный рассказ (1852). Один из исследователей творчества Андерсена Эрлинг Нильсен назвал его «могильным камнем» на чувстве поэта к Йенни. Но среди его сказок есть еще и другая, сюжетно интерпретирующая сходные отношения в совершенно ином – комически-гротескном ключе. Речь идет о сказке «Парочка» (1844), написанной вскоре после встречи Андерсена с госпожой Риборг Бёвинг (урожденной Войт), ее мужем и их детьми, произошедшей 9 июля 1843 года в местечке Хольстенхюс во время народного праздника.
Сюжет сказки прост: в детском ящике с игрушками лежали рядом кавалер-волчок и красивый мячик – барышня-мячик. Вот и вздумалось волчку посвататься к мячику, но тот прыгал так ловко и высоко, что долетал до ветвей дерева, где свил свое гнездо стриж. Поэтому барышня-мячик отказала кавалеру-волчку: ведь она считала себя уже наполовину помолвленнойсо стрижом. На следующий день, когда барышня-мячик взлетала особенно высоко, назад она не вернулась. И пропала совсем, а волчок все продолжал о ней думать, и чем дольше думал, тем сильнее ее любил. Шли годы, и любовь волчка тоже состарилась. Однажды, решив игрушку подновить, волчка позолотили. И он тоже пропал. А на самом деле случайно угодил в мусорное ведро. В нем он обнаружил среди прочего мусора круглый, похожий на испортившееся яблоко предмет. Предмет заговорил и оказался барышней-мячиком, жаловавшейся на то, что она пять лет пролежала в водосточной трубе, что ее отнюдь не украсило. Тут подошла служанка, с радостью обнаружившая в ведре золотой волчок. Она отнесла его домой, и он еще долго служил людям. А о прогнившем мячике все забыли. В конце сказки автор делает ироничный и, пожалуй, жестокий вывод:
«Кавалер-волчок больше никому не говорил о своей старой любви; ведь она проходит, после того как твоя любимая полежит в водосточном желобе целые пять лет, пропуская воду. Так что, даже оказавшись рядом в мусорном ведре, ее почти не узнать».
Конечно, выстраивая конфликт кавалера-волчка с барышней-мячиком, Андерсен имел в виду свой собственный печальный опыт. На это ясно указывает и мотив «наполовину заключенной помолвки». Барышня-мячик – это вполне определенно Риборг Войт. Однако вряд ли стоит усматривать в ее образе выпад против бывшей возлюбленной. Смысл сказки шире. Сказка, скорее, – литературная месть Андерсена судьбе.
С именем Риборг Войт связана еще одна дожившая до наших дней легенда. Сын Эдварда Коллина Йонас нашел на груди умершего в 1875 году Андерсена кожаный кошелек, который поэт обычно носил на шее во время своих многочисленных путешествий. В кошельке он обнаружил письмо Андерсену от Риборг Войт. Биограф Андерсена Элиас Бредедорф призывает не придавать этому факту слишком большого значения. Скорее всего, в данном случае, если он только имел место, речь идет о прощальной короткой записке, которую Риборг передала Андерсену через своего брата Кристиана (ее текст уже приводился).
В то же время в записке, составленной Йонасом Коллином, говорится: «На груди у Андерсена было найдено длинное письмо к нему от его юношеской любви Риборг Войт. Я сжег письмо, не прочитав его. Й. Коллин» [183]183
Пер. Б. Ерхова. Цит. по: Sprik R.Hans Christian Andersen and his world. New York, 1972. P. 36.
[Закрыть].
Этот кошелек выставлен в Доме Андерсена в Оденсе на специальном стенде. Там же лежит и небольшой засушенный букетик цветов, который, согласно легенде, Риборг получила в подарок от Ханса Кристиана и хранила всю жизнь.
Да здравствует романтика!
Глава десятая
о сказках Андерсена и событиях вокруг них. Продолжение
Согласно регистрации Центра Андерсена в Оденсе, писатель создал более 215 сказок и историй, включая отдельные, входящие в другие более крупные произведения. В прижизненное пятитомное собрание «Сказок и историй» (1862–1874) вошло 156 сказок, две трети из которых Андерсен сочинил за последние 25 лет своей жизни. Начав с переделки народных сюжетов, писатель скоро перешел к полностью авторской или, как ныне принято определять, литературной сказке. Последний, шестой сборник из тех, что Андерсен издавал под названием «Сказки, рассказанные для детей», был выпущен им в декабре 1841 года, после чего писатель, продолжая изредка переделывать народные сказочные сюжеты, стал более тяготеть к созданию небольших новелл, в которых, не отказываясь от элементов вымысла, описывал проблемы реальной жизни, выводя из рассказываемого некий морально-этический (и зачастую религиозный) вывод, который доносил до читателя, нередко прямо обращаясь к нему в концовке. В разделе «Сказки моей жизни», относящемся к 1855 году, Андерсен объясняет, почему он выбрал такую форму:
«Мои „Сказки“… образуют как бы одно законченное целое. Новые произведения того же жанра, уже мной написанные, или те, что я могу написать еще, я решил объединить под общим заглавием „Истории“. Как мне кажется, это название наиболее точно определяет на нашем родном языке природу этих моих сочинений во всем их широком разнообразии. Слово „истории“ применимо как к незатейливым байкам в духе народной традиции, так и к рассказам, отмеченным дерзким полетом поэтической фантазии. Наш народ – и ребенок, и крестьянин – как правило, называет и сказки для детей, и басни, и рассказы одним коротким словом – „история“» [184]184
Пер. Б. Ерхова. Там же. C. 524.
[Закрыть].
Тем не менее название «Истории» писатель дал лишь трем сборникам своей малой прозы, выпущенным в 1852, 1853 и 1855 годах. Он, по-видимому, чувствовал недостаточность его для собраний, в которых преобладают все-таки сказки и сказочные по содержанию или форме повествования, и в дальнейшем пользовался в названиях сборников соединением обоих терминов. Вот почему начиная с 1858 года Андерсен стал называть свои главные сборники «Сказки и истории», оставляя читателю решать, с чем он в каждом отдельном случае имеет дело – с детской сказкой, сказкой для взрослых или с историей.
В «Примечаниях» к последнему заключительному прижизненному тому «Сказок и историй» (1874) Андерсен сетовал, что по господствующему мнению «главное значение уделяется его первым сказкам», в то время как «позднейшие» считаются «далеко уступающими им». Писатель приписывал это субъективности мнений читателей и критики, приводя как доказательство то, что даже новейшие его сказки, такие как «Мотылек» (1861) или «Снеговик» (1861), читатели по незнанию относили к ранним. И действительно, стиль поздних сказок и историй Андерсена так же неповторим и индивидуален по авторскому почерку, как и ранних, хотя в их художественной палитре яркие краски и контрасты выглядят чуть бледнее, авторская идея обнаженнее, а интонация звучит чуть серьезнее.
При сравнении «старых» и «новых» сказок сразу же выясняется, что немалое число первых не менее трагично и содержит столь же серьезный религиозный посыл, что и поздние, а их скромное место среди других объясняется лишь меньшей броскостью в одном ряду с признанными шедеврами. Как пример можно привести трагическую «Историю матери» (1849), в которой рассказывается о попытках женщины разыскать и вернуть к жизни умирающего ребенка, унесенного из дома стариком по имени Смерть (в скандинавской народной традиции смерть воспринимается в мужском обличье, именно поэтому в известном фильме Ингмара Бергмана «Седьмая печать» ее играет мужчина). Чтобы добраться до теплицы, где обитают души мертвых, и найти к ней дорогу, она жертвует всем: песнями, которые пела малютке, кровью из своей груди, своими прекрасными глазами. Оказавшись в теплице, она угрожает уничтожить саженцы, в которых живут души, и требует у Смерти вернуть ей ребенка. И только узнав у старика, какая несчастная жизнь могла бы достаться ее сыну, мать, смирив гордыню и отказавшись от угроз уничтожить Божий миропорядок, смиряется перед Господним Промыслом.
«История матери» – лишь одна из многих сказок, в которых писатель затрагивает тему человеческой кончины. Читатель, с детства знакомый только с самыми популярными произведениями Андерсена и решивший в зрелом возрасте познакомиться со всеми его сказками, будет немало удивлен и, возможно, удручен тем, насколько часто он обращался к серьезным темам жизни и смерти, бренности всего земного и превосходства над ним небесного, а также наказания человека за нарушение им общепринятых норм поведения и морали.
Современная Андерсену критика не раз выговаривала ему за непедагогичность его образов в некоторых сказках. И конечно же непристойно принцессе целоваться со свинопасом из корысти, продиктованной сумасбродным желанием заполучить вещицу совершенно никчемную («Свинопас»), или же мчаться на греховное свидание с простым солдатом («Огниво») верхом на собаке. И все-таки, порицая за эти детали писателя и приписывая ему проповедование аморализма, критика была не права. Назидание являлось почти непременной частью серьезного смысла его сказок. Людские пороки и недостатки у Андерсена непременно наказываются – и подчас, на современный взгляд, даже с чрезмерной жестокостью.
Во всех трех автобиографиях автор рассказывает о чувстве раскаяния, которое испытал после церемонии конфирмации, на которую он пришел в новых сапогах, открыто щеголяя и гордясь ими. Чтобы подчеркнуть новизну обувки, он даже заправил брюки в голенища! Вступая во взрослую жизнь, он совершенно забыл о благоговении, которое должен был тогда чувствовать. Как ни трудно это понять современному человеку, но воспоминание именно об этом случае, как пишет Андерсен в оставленных им примечаниях, явилось толчком к созданию одной из самых страшноватых его сказок «Красные башмачки» (1845).
Речь в ней идет о вполне благонравной бедной девочке Карен, которой добрые люди на похороны ее матери пошили из красных лоскутков кожи башмачки. Карен удочерила старая женщина, которая, когда девочка подросла и башмачки износились, заказала ей к конфирмации новые, очень похожие на те, что носила принцесса, проезжавшая вместе с королевой-матерью через город. Воспитательница уже плохо видела и не рассмотрела, что сшитые башмачки оказались красными и, следовательно, для церемонии первого причастия недостаточно скромными. Когда в церкви торжественно заиграл орган и запел детский хор, Карен думала только о своих красивых башмачках. То же повторилось и в воскресенье во время первого причастия. Когда девушка, преклонив колена у алтаря, поднесла к губам позолоченный кубок, она думала только о башмачках. Ей почудилось, будто они плавают в вине – «крови Христовой», и она забыла пропеть псалом и прочесть «Отче наш». При входе в церковь Карен и ее приемной матери встретился рыжебородый старый солдат с костылем, который поклонился им и стал стирать пыль с их туфель. Тогда же он сказал Карен:
«Ишь, какие красивые башмачки, аккурат для танцев! – И, обратившись к башмачкам, добавил: – Станете танцевать – сидите крепко!» [185]185
Пер. Н. Федоровой. Цит. по: Андерсен Х. К.Собр. соч.: В 4 т. М., 2005. Т. 1. С. 413.
[Закрыть]
Те же слова он сказал Карен, когда она и ее воспитательница выходили из церкви. И тогда девушка не удержалась: она сделала несколько танцевальных па и остановиться уже не смогла: ноги танцевали против ее воли. Кое-как она добралась в карете домой, и там ей удалось от башмачков освободиться. Через некоторое время ее воспитательница захворала, а в городе был назначен бал. Взглянув на старуху, девушка решила, что ей уже ничем не помочь, поспешила на бал и кинулась танцевать. И тут с ней случилась беда: ноги перестали ее слушаться. Танцуя против воли девушки, они занесли ее в чащу леса, где она опять увидела старого рыжебородого солдата, повторившего уже ранее сказанные им слова, а потом завели на кладбище, где ангел в белых одеждах с широким и блестящим мечом приказал ей танцевать беспрерывно, чтобы дать тем самым урок заносчивым и тщеславным детям. Так Карен и танцевала – и белым днем, и глухой ночью без сна и отдыха. Как-то утром она дотанцевала до дверей дома, откуда выносили гроб с телом ее умершей воспитательницы, а потом через несколько дней танцующие ноги сами собой привели ее к дверям избушки местного палача, которого девушка умолила отрубить ей ноги. Через несколько недель Карен решила кое-как на костылях добраться до церкви. Она направилась к ней и тут вдруг увидела, как впереди к церковному притвору, танцуя, приближаются в красных башмачках ее отрубленные ноги. Девушка испугалась и вернулась обратно. Ей все-таки удалось устроиться в услужение к жене священника, она раскаялась в своем тщеславии, много работала, страдала и молилась. В конце концов ее посетил белый ангел, в руках у него на этот раз был не меч, а ветвь с розами. Карен посетила милость Господня, ее сердце разорвалось, и «на солнечных лучах ее душа вознеслась к Богу» [186]186
Пер. Н. Федоровой. Цит. по: Андерсен Х. К.Собр. соч.: В 4 т. М., 2005. Т. 1.С. 418.
[Закрыть].
Примерно столь же жестокое наказание постигло и героиню сказки «Девочка, наступившая на хлеб» (1859). В отличие от Карен она с самого начала была «девчонка с гнильцой», заносчивая, гордая и злая. Совсем маленькой Ингер ловила мух и жуков, накалывала их на булавку, подсовывала под лапки зеленый лист или обрывок бумаги и, глядя, как бедняжки мучились, приговаривала: «Смотри-ка, как они читают! Словно переворачивают листки».
Подростком родители отдали ее в услужение в богатую семью, девочка была красивая, и все относились к ней как к родной, баловали ее и потакали ей, осуждая все-таки за заносчивость: Ингер стала стыдиться своих родителей и не признавала их из-за бедности. Как-то раз хозяева попросили ее отнести им угощение – большой пшеничный каравай хлеба. Дорога вилась по болоту узенькой и топкой тропинкой, и Ингер, не задумываясь, чтобы не испачкать красивые туфельки, положила себе под ноги хлеб. И тут же была за это наказана.
Она провалилась сквозь землю в пивоварню к ведьме-кикиморе, где царили зловонные миазмы, ползали холодные гады и девочку ничем не кормили. Вскоре к кикиморе пришли в гости черт и его бабушка, которые поведение Ингер одобрили. «С задатками девочка», – сказала чертова бабушка и утащила ее в ад, где использовала как живую статую. Здесь сильнее всего девочку мучил голод, но до хлеба под ногами дотянуться она не могла, ее тело онемело, а тут еще на нее набросились мухи и забегали по лицу и глазам. Ингер заморгала, но мухи не улетали, они могли только ползать, ведь Ингер сама оборвала у них крылышки. Девочка терпела невыносимые муки, только усиливавшиеся от того, что она слышала, как мать наверху, на земле, и бывшие ее хозяева осуждали ее за неподобающее поведение. Историю о ней и ее проступке рассказывали в назидание маленьким детям в школе, и одна малышка пожалела ее, после чего Ингер раскаялась. Так прошло много лет. Пожалевшая ее когда-то малышка стала глубокой старухой и в свой смертный час попросила Господа простить Ингер. Так и случилось. Земля расступилась, и Ингер вылетела на свет божий в виде маленькой пташки. Наверху в это время стояла зима, и пташка безустанно собирала на проезжей дороге хлебные крошки и зернышки, понемногу питалась ими сама, а большую часть отдавала другим птицам. Наконец она набрала зерен и крошек с каравай хлеба, такой же, как тот, на который наступила когда-то. Тут же крылышки у нее побелели и выросли, и Ингер превратилась в морскую крачку и полетела над морем, то зарываясь в волны, то поднимаясь к солнцу. Дети, увидевшие ее, приветственно закричали, но она сразу же пропала из виду, и дети решили, что крачка улетела прямо на солнце.
Среди сказок Андерсена встречаются еще несколько с явно выраженной религиозной моралью. В одной из них, «На могиле ребенка» (1859), потерявшая четырехлетнего сына мать уговаривает Смерть допустить ее в обитель мертвых к своему мальчику. Оказавшись там рядом с ним, она не отдает его душу Господу, пока Он не повелевает ей вспомнить о других ее детях, двух девочках, которым она нужна, и не возвращает ее к ним. В другой назидательной сказке, «Анна Лисбет» (1859), вдова отдает на воспитание своего маленького сына в бедную семью, а сама идет в услужение к богачам в поместье, где воспитывает барчука, на которого переносит свои материнские чувства. Когда через много лет, став преуспевающей дамой в городе, она пришла в поместье его повидать, красивый и статный юноша не захотел ее узнавать. Только тут Анна Лисбет вспомнила о родном сыне, который подался на флот и погиб в море. Волны выбросили на берег его шляпу, которую она нашла, возвращаясь ночью из поместья домой. В результате женщина помешалась, ее мучила совесть, являвшаяся к ней в виде призрака и понуждавшая ее похоронить сына на песчаном берегу, где она нашла его шляпу. Анна Лисбет стала приходить туда каждую ночь и рыла в песке голыми руками могилу, которую всякий раз не успевала закончить до наступления утра, после чего яма разравнивалась сама собой и следующей ночью работу приходилось начинать сызнова. Так продолжалось долгое время, пока грешница окончательно не раскаялась, после чего Бог простил ее и прибрал к себе.
Другой мотив, к которому Андерсен возвращается опять и опять, – бренность земной жизни со всеми ее идеалами и практическими устремлениями. Он звучит в ряде сказок: «Листок с райского дерева» (1855) – о случайно укоренившемся в почве листке райского деревца, которому тем не менее на земле не нашлось места; «Ветер рассказывает о Вальдемаре До и его дочерях» (1859) – о разорении и упадке семьи гордого вельможи; «Снеговик» (1861) – о снежном изваянии, влюбившемся в печку и растаявшем с приходом оттепели.
Особенно оригинально, хотя внешне не очень броско, этот же мотив используется в сказке «Ель» (1845), где методом убеждения от противного утверждается мысль о самоценности каждого мгновения жизни. В раннем детстве елочка горюет от того, что она еще не выросла, как другие, а став взрослой, завидует соседкам – корабельным соснам, отправляющимся в далекие путешествия. Потом елка с нетерпением ожидает, когда же, наконец, ее срубят. Она хочет, чтобы ее увезли, как других, в дома, где поставят в празднично убранном к Рождеству зале и украсят свечками, игрушками и конфетами. Но елка недовольна и в этом случае: ребятишки ведут себя с ней слишком бесцеремонно и назойливо, к тому же праздник, устроенный, как она думала, для нее, не продолжается вечно, а заканчивается через несколько дней, после чего елку бесцеремонно отправляют на чердак, где она может вести разговоры только с мышами и крысами, которым тоже скоро надоедает. Теперь она горько сожалеет, что не наслаждалась каждой минутой своей жизни, когда стояла на свежем, вольном воздухе в снежном или зеленом лесу и через нее прыгали белки. Судьба деревца неутешительна: ее отправляют на хозяйственный двор, где ломают и сжигают на костре. «Все, что было, прошло и быльем поросло».
В переживаниях героини этой сказки Андерсена много личного, им самим прочувствованного. В «Теневых картинах» 14 лет назад он писал:
«Во всем, что живет во мне, есть какая-то удивительная поспешность, она составляет, собственно, едва ли не основную черту моего характера! Чем интереснее для меня книга, тем поспешнее я хочу прочитать ее, чтобы составить о ней полное мнение. И в путешествии меня тоже больше радует не настоящее, а поспешное ожидание чего-то нового, следующего, после чего я опять же стремлюсь к чему-то новейшему. Каждый вечер, когда я ложусь спать, я жду следующего дня. Я хочу, чтобы он уже наступил, а когда он наступает, меня опять занимает будущее, которое еще далеко. Даже в смерти для меня заключено что-то интересное, что-то волшебное, ведь она откроет для меня новый мир. И к чему только так спешит мое беспокойное „я“?»
Сказкой «Ель» Андерсен, по-видимому, хотел задать самому себе тот же вопрос.
Тема смерти имела, по-видимому, для писателя какое-то особенное, завораживающее очарование. Отрицать это было бы бессмысленно. Андерсена впервые прославило уже цитировавшееся стихотворение о смерти ребенка – «Умирающее дитя», эта же тема так или иначе поднимается во многих его сказках и историях, если не является в них главной. Проще, наверное, перечислить те его сказки и истории, где персонажи остаются в живых и не погибают, пусть даже геройской смертью, как стойкий оловянный солдатик. К самым трагическим, не побоимся этого слова, относятся сказки «Русалочка» (1837), «Тень» (1847), «История матери» (1849) и своего рода негативный вариант оптимистического шедевра «Гадкий утенок» – короткая сказка «На утином дворе» (1861).
В этой прозаической миниатюре рассказывается о певчей птичке, свалившейся с крыши на птичий двор и повредившей крыло – за ней охотился кот. Тон среди обитательниц птичьего двора задает важная утка редкой породы по имени Португалка. Очень заносчивая и не ставящая ни во что местные обычаи, она объявила себя покровительницей птички, которая спит у нее под боком. В описываемый день между утками, курами, селезнем и петухом шел обычный салонный птичий разговор. Но вот на задний двор выплеснули кухонные очистки. Португалка отлично пообедала, а птичка, ранее пытавшаяся задобрить ее принесенным зернышком, стала досаждать ей жалобами. Утка на нее разозлилась, птичка на нее обиделась тоже и сравнила ее глаза со злыми глазами кота. Тогда Португалка откусила ей голову. Мораль сказки? И общество, и мир в целом смертельно жестоки.
Лишнее подтверждение тому Андерсен обнаружил, взглянув на капельку воды через микроскоп в июне 1830 года, когда гостил в усадьбе Хофмансгаде у ее хозяина – ботаника Нильса Хофмана-Банта. О том, что он увидел в ней, писатель рассказал через много лет в миниатюре, как значится в его «Примечаниях», «написанной в честь Эрстеда» [187]187
Пер. Б. Ерхова. Цит. по: Bredsdorff E. H.C. Andersen. København, 1979. S. 246.
[Закрыть]. Герой «Капли воды» (1848) старик со сказочным именем Крибле Крабле, рассматривая каплю через увеличительное стекло, увидел в ней тысячи крохотных существ, «которые скакали, теребили друг друга и поедали». Крибле Крабле спросил у другого старика, подошедшего к нему, что это такое, дав ему взглянуть на каплю через то же стекло. Тот взглянул и ужаснулся: перед ним был настоящий большой город, обитатели которого поголовно бегали нагишом! Они пинали и толкали друг друга, нижние лезли наверх, верхние – вниз, не оставляя в покое тех, кто хотел отсидеться от всеобщей кутерьмы в уголке. Безымянный старик предположил, что видит перед собой Копенгаген или другой большой город. Но он не угадал! Крибле Крабле с торжеством ответил ему, что это сточная вода из канавы!
В примечаниях к сказке Ханс Кристиан Эрстед (1777–1851) упомянут не случайно. Всякий раз, когда Андерсен затрагивал тему науки, он просто не мог не вспомнить о нем. Этот великий датский ученый, первооткрыватель электромагнетизма, чьим именем названа единица измерения напряженности магнитного поля (эрстед), с самого начала знакомства с пареньком из Оденсе осенью 1821 года (Ханс Кристиан сам пришел к нему, чтобы одолжить книги) вплоть до своей смерти покровительствовал ему и с ним дружил. Он был одним из немногих, чью благожелательную критику писатель чаще всего воспринимал, не восставая против нее, с пониманием и благодарностью, и нередко советовался с ученым по литературным вопросам, выступая перед ним с чтением своих произведений или давая ему читать их «на пробу». Андерсен регулярно в семье Эрстед обедал и даже испытывал одно время «небольшую влюбленность», как он сам выразился, в дочь Эрстедов Софи.
«Открытия и течения современности дают богатую пищу для поэзии, и открыл мои глаза на них Х. К. Эрстед» [188]188
Там же. S. 340.
[Закрыть], – признавался писатель. Еще в первой своей фантастической повести «Прогулка на Амагер» он связывал будущее человечества с развитием науки и техники. Странным образом вера в доброго Бога, лучшее в человеке и в науку уравновешивали в его восприятии мира трагические начала, отраженные в сказках, о которых говорилось выше. Восторг перед волшебством жизни и отчаяние перед ее трагедией жили в Андерсене и его творчестве на равных правах. Вместе с тем вера в прогресс человечества подпитывала скептический взгляд писателя на идеализацию исторического прошлого, воспеваемого его старшим другом и коллегой Ингеманом и многими другими европейскими романтиками. Показательно изображение «седой старины» в остроумной и легкой сказке Андерсена «Калоши счастья» (1838). Начинается она с вымышленного светского обсуждения в гостиной статьи уже упоминавшегося Эрстеда о достоинствах и недостатках исторического прошлого и современности. Один из героев сказки, советник юстиции Кнап, восхвалявший порядки Средних веков, уходя домой из гостей, перепутал свою обувь с появившимися в прихожей «калошами счастья» и, надев их, перенесся в столь любезный ему средневековый Копенгаген. Ставшие вдруг грязными и неудобными улицы города, а также царящие на них грубые нравы вселили в советника такой панический ужас, что ему едва удалось унести из прошлого ноги.
