Текст книги "Черный роман"

Автор книги: Богомил Райнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Вооруженный целостным пониманием происшествия, Дюпен прежде всего приступает к решению «загадки запертой комнаты». Раз мы отвергаем возможность сверхъестественного и раз убийца все-таки попал в комнату и совершил убийство, значит, должна существовать какая-то возможность проникнуть в комнату, и эту возможность нужно найти, несмотря на ее кажущееся отсутствие. Внимательно осмотрев окно, Дюпен замечает, что гвоздь, которым запиралось одно из окон, сломан посередине, а впечатление, что окно не открывается, создается потому, что скрытая пружина особенно крепко его захлопнула после того, как через него выбрался преступник.

Ряд подробностей, почерпнутых из газетных сообщений и показаний свидетелей, позволяет Дюпену вывести свою версию и об убийце: это должно быть существо, наделенное фантастической силой, яростное и совершенно неразумное, совершившее преступление без каких бы то ни было мотивов (мадам Л’Эспанэ и ее дочь жили очень уединенно, не имели никаких связей, никаких врагов, и, следовательно, не могло быть речи ни о мести, ни о корыстных побуждениях, тем более, что золото, принадлежавшее убитым, осталось лежать нетронутым на месте преступления). Единственно возможный путь отступления – достаточно удаленная от окна цепь громоотвода – в свою очередь недоступен ни одному человеческому существу. Отсюда следует вывод, что в противоположность версии, принятой полицией, убийцей не может быть ни задержанный следствием банковский чиновник, ни какой бы то ни было другой человек. Сопоставляя этот вывод со следами, обнаруженными на месте преступления, Дюпен окончательно убеждается, что преступник – орангутанг, и дает в газете объявление, которое приводит к нему хозяина обезьяны. Им оказался некий моряк, приехавший в Париж с намерением выгодно продать редкое животное. Владелец обезьяны рассказывает всю историю ужасного убийства, невольным свидетелем которого он стал, и тем самым полностью подтверждает выводы Дюпена.

Разумеется, каждый, хоть сколько-нибудь знакомый с криминалистикой, знает, что приемы, использованные Дюпеном, имеют лишь частичную и очень далекую связь с действительными методами уголовного расследования. Эдгар По не только не знал достаточно хорошо криминалистику, но и сама эта наука в те времена не была настолько развитой, чтобы иметь право называться наукой в точном смысле слова. Но как это ни абсурдно, эпигоны По гораздо больше использовали «принципы» своего учителя, чем действительные достижения криминалистики. Именно поэтому огромная часть произведений детективного жанра, вплоть до написанных в самое последнее время, чужда как жизни вообще, так и ее частной, ограниченной области – криминалистике. Читателю с их помощью гораздо легче научиться совершать преступления, чем их раскрывать.

Братья Гонкуры как-то сказали по адресу большого американского писателя: «Что, в конце концов, в сущности, есть у По?.. Болезненная и проницательная литература, аналитическое воображение… нечто от мономании, когда предметы играют гораздо большую роль, чем люди, а любовь уступает место дедукции… основа романа перемещается от сердца к голове, от драмы к решению задачи… Может быть, таким и будет роман XX века; но разве это литература?».[13]13
  Е. Goncourt et J. Goncourt. Charles Demailly. Paris, 1906, p. 144


[Закрыть] Не вдаваясь в спорные стороны этой субъективной оценки, своими преувеличениями отразившей определенные вкусы ее авторов, нужно признать, что заключительный вопрос приведенного отрывка, несмотря на его иронический скептицизм, содержит в себе очень верную догадку Детективное чтиво, разумеется, не основное в «романе XX века», но в количественном отношении оно занимает огромное место. И вся литература, по крайней мере в начальной стадии своего развития, очень многим обязана наследству, оставленному Эдгаром По: начиная от дедуктивного метода, сочетающегося со строгим анализом и наблюдением, от создания моделей ситуаций типа «загадки запертой комнаты» и до характера и особенностей героя, чудака и своеобразного философа, опережающего и ставящего в комичное положение официальную полицию, чудака, который вот уже многие десятилетия шествует по страницам детективной литературы то под именем Шерлока Холмса, то Эркюля Пуаро, но всегда несет в себе что-то от старого Дюпена.

В европейской литературе XIX века тема преступления получает уже очень широкое распространение, но до второй половины века детективный рассказ в точном смысле слова еще не существует. Правда, Эжен Сю (1804–1857), как и другие авторы популярных приключенческих романов, довольно активно эксплуатирует жизнь преступного мира, больше того – он отчасти раскрывает тайные связи этого мира с высшим светом и показывает, что злодеи обитают не только среди «отбросов» общества, но и в домах богачей. И все же Сю скорее поздний представитель «черного», «готического» романа. Приключенческая сторона его повествования, с ее неожиданными поворотами и "неправдоподобными героям полна мелодрам и наивных, утопических нравоучений. Как известно, Маркс дал очень точную характеристику роману Сю «Парижские тайны» (1842–1843), указав, что некоторыми местами своей книги писатель «нанес удар предрассудкам буржуазии». В то же время Маркс называл Эжена Сю «сентиментально-мещанским социал-фантазером».[14]14
  К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 2, стр. 188; т. 7, стр. 100.


[Закрыть]

Первым, кто создал настоящий детективный роман, был француз Эмиль Габорио (1832–1873). Правда, историки детективного жанра обвиняют Габорио в том, что он не сумел развить детективную сторону своих произведений из-за того, что очень уж стремился сочетать ее с психологическими и общественными проблемами. В сущности, беда Габорио заключалась совсем не в том, что он ставил перед собой подобные задачи, а в том, что ему не хватало сил для их разрешения. Чуждый серьезной социальной проблематике и поверхностный психолог, Габорио удовлетворялся тем, что пичкал читателя утомительными рассказами о прошлом своих героев, предпочитая именно так, а не собственно детективным расследованием знакомить его с причинами и побудительными мотивами преступления.

Габорио был знаком с творчеством Эдгара По, но не сумел ни использовать его, ни пойти дальше. Единственное, чем ему уступает Эдгар По, – это количеством написанных произведений. И хотя этот факт ничем не способствовал развитию Габорио как писателя, тем не менее он имел свое значение для популярности его героя. В романах Габорио действует один и тот же постоянный герой, полицейский Лекок, которому автор сумел обеспечить широкую, хоть и недолговечную известность. Деятельность этого детектива описана в нескольких объемистых романах: «Дело Леруж», «Дело под № 113», «Преступление в Орсивале», «Рабы Парижа» и «Лекок».[15]15
  Е. Gaboriau. L’affaire Lerouge, 1866; Le dossier № 113, 1867. Le crime d'Orcival, 1867; Les esclaves de Paris, 1868; Monsieur Lecoq. 1869.


[Закрыть]

Как человеческий тип, герой Габорио гораздо живее и правдоподобнее Дюпена, но это не делает его ни привлекательней, ни интересней. Лекок заявляет: «Я снимаю с себя свою индивидуальность и облачаюсь в индивидуальность преступника. Я перестаю быть полицейским агентом, чтобы превратиться в другого человека, кем бы он ни был». На практике, однако, эта декларация в значительной степени повисает в воздухе, так как характер злодея, так же как и остальных участников драмы, раскрывает не столько Лекок, сколько сам автор. Что же касается собственно расследования, то герой Габорио не отличается никакими особенными качествами и оригинальностью своих методов. Это всего лишь некий бытовизированный вариант Дюпена, сыщик, имеющий вкус не столько к обобщениям, сколько к анализу отдельных моментов. Если к этим чертам героя присовокупить еще и утомительность изложения, станет ясно, почему Габорио давно забыт и не имеет никаких шансов на воскрешение даже сейчас, когда все старые шедевры детективного жанра снова выходят на Западе многотысячными тиражами.

Значительно более серьезные литературные качества имеет приключенческая беллетристика англичанина Уильяма Уилки Коллинза (1824–1889), автора типичного детективного романа «Лунный камень» (1868). В этом произведении также явно чувствуется влияние Эдгара По, как и во всем, что относится к образу чудака сыщика Каффа, так и в необычайности и таинственности происходящих в романе событий. Но если Коллинз – должник Эдгара По, то сам он в то же время кое-что ссудил Конан Дойлю. Создатель Шерлока Холмса использовал некоторые черты сыщика Каффа, вплоть до его отдельных странностей, роста и внешности. Шерлок Холмс, правда, не является таким страстным любителем роз, как Кафф, но зато он играет на скрипке.

В предисловии к одному из изданий «Лунного камня» Томас Элиот, допустив, на мой взгляд, несколько преувеличенное восхваление Коллинза, останавливается на вопросе об образе героя в детективном романе. «Наши современные детективы – это почти всегда способные, но абстрактные машины, о которых мы забываем сразу же, как только захлопнем книгу, если только они, как Шерлок Холмс, не имеют слишком много отличительных черт. Шерлок Холмс настолько отягощен способностями, особенностями и успехами, что они превращают его в почти статичную фигуру. Он больше описывается, чем проявляется в действии, в то время как сержант Кафф обладает столь же конкретной, сколь и привлекательной индивидуальностью, он великолепен, не будучи непогрешимым».

Оценка, данная Элиотом образу Холмса, кажется нам вполне справедливой, хотя она и не исчерпывает всех литературных недостатков Конан Дойля. Надо сказать, что Артур Конан Дойль (1859–1930) не внес ничего принципиально нового в детективную беллетристику, а просто суммировал достигнутое такими авторами, как Эдгар По, Коллинз и Габорио, и построил на этой основе многочисленные и зачастую довольно однообразные приключения своего героя. И все же в сознании миллионов читателей Конан Дойль является истинным создателем детективного жанра. Главную причину этой естественной, но не совсем справедливой популярности нужно искать именно в том обстоятельстве, что Дойль не только придумал своего Шерлока Холмса, а сумел заботливо и терпеливо его вырастить. Детективный герой похож на артиста – если он хочет быть в центре общественного внимания, он должен как можно чаще показываться на сцене, а не удовлетворяться одним-единственным, пусть самым блестящим появлением на подмостках. Своими романами «Этюд в багровых тонах», «Знак четырех», «Собака Баскервилей», «Долина ужаса»[16]16
  А. К. Doyle. A Study in Scarlet. 1887; The Sing of Four. 1890; The Hound of the Baskervilles, 1902; The Valley of Fear. 1914.


[Закрыть] и множеством рассказов и новелл Конан Дойль в течение почти четырех десятилетий поддерживал у читателей живой интерес к подвигам Шерлока Холмса. Сыщик до такой степени полюбился публике, что, когда автор, утомленный собственным героем, решил его уничтожить во время катастрофы в горах, поклонники Холмса подняли такой шум, что писатель был вынужден его воскресить. Создание столь популярного героя, в сущности, единственно новое, что внес в детективную литературу Конан Дойль. И сам писатель, похоже, отлично отдавал себе в этом отчет. В своих «Воспоминаниях и приключениях» он писал: «Габорио очаровал меня элегантностью, с которой он связывал воедино отдельные части интриги, а великолепный сыщик Эдгара По Дюпен еще с детства был одним из самых моих любимых героев. Но мог ли я прибавить к этому что-нибудь из своих собственных запасов? Я вспомнил о моем старом учителе Джо Белле, о его орлином лице, о странном его поведении, о необычайном даре замечать отдельные подробности. Если бы он стал сыщиком, то, вероятно, сумел бы превратить это увлекательное, но бесцельное занятие во что-то сходное с занятием точными науками… Как же мне назвать своего героя?.. Сначала я остановился на имени Шерингфорд Холмс, потом превратил его в Шерлока Холмса. Разумеется, он не мог сам рассказывать о своих подвигах. Итак, ему потребовался какой-нибудь достаточно банальный товарищ, на фоне которого Холмс выделялся бы особенно контрастно; для этого, лишенного блеска героя понадобилось столь же скромное и бесцветное имя – так возник Уотсон».

Итак, вклад Конан Дойля в жанровую традицию детективного романа сводится, по его собственному признанию, к созданию нового литературного образа. В принципе это совсем не так уж мало: создание образа – может быть, один из самых трудных творческих актов, и оригинальность и содержательность этого образа – гарантия успеха и жизнеспособности всего произведения, при условии, разумеется, что сам «новорожденный» достаточно оригинален, содержателен и жизнеспособен.

Чтобы понять, в чем конкретно выражается своеобразие созданного Конан Дойлем персонажа и каковы методы его работы, остановимся на романе, в котором этот герой впервые предстает перед читателем, – на романе «Этюд в багровых тонах», во многих отношениях «программном» для писателя.

«Этюд в багровых тонах» делится на две части. В первой, сразу же после знакомства и сближения Холмса и доктора Уотсона, полиция приглашает сыщика, чтобы тот помог ей разгадать одно странное преступление. Богатый американец Дреббер найден мертвым в заброшенном лондонском доме. Около трупа видны пятна крови, на теле погибшего нет никаких следов ранений. Нет и никаких улик, свидетельствующих о способе, каким было совершено убийство (если речь вообще идет об убийстве), равно как и о личности преступника и мотивах преступления.

Впрочем, как оказалось, улики имеются, и в довольно большом количестве, но полиция слишком слепа, чтобы их обнаружить и понять их истинный смысл. Холмс прежде всего замечает оставшиеся в уличной грязи отпечатки колес и следы человека, из чего уверенно заключает, что заброшенный дом ночью одновременно посетили два человека, один из которых убит, а другой, человек могучего телосложения, – очевидно, убийца. Оба они приехали в наемном кэбе, и Холмс твердо убежден, что кучер и был убийцей. По следам, обнаруженным в комнате, сыщик устанавливает также, что пятна крови оставлены самим убийцей, у которого пошла кровь носом, что лицо у него красное, а рост такой-то и такой-то и что убийство совершено из мести и причиной тому женщина.

Чтобы привлечь исчезнувшего преступника и разоблачить его, Холмс использует прием, явно позаимствованный у героя Эдгара По. Так как рядом с убитым найдено женское кольцо, а Холмс убежден, что оно очень дорого убийце, сыщик публикует в газете сообщение о находке, указав имя и адрес Уотсона. Сцена, предшествующая появлению преступника, также целиком заимствована у По вплоть до таких деталей, как подготовленный пистолет, заранее открытая дверь и, разумеется, уверенность сыщика, что преступник непременно придет. Вопреки ожиданиям, однако, в комнату вместо убийцы-кучера входит старуха. Она рассказывает друзьям, что кольцо потеряно ее дочерью. Холмс знаком приказывает Уотсону вернуть драгоценность, но, когда женщина уходит, идет за ней. Старуха садится в кэб, а Холмс незаметно пристраивается на запятках. Однако, когда экипаж останавливается, оказывается, что старуха исчезла. Только тут Холмс понимает, что «старуха» была на самом деле переодетым мужчиной, по всей вероятности, молодым и ловким, раз уж он сумел выкинуть такой «номер».

Между тем один из инспекторов полиции с присущей ему близорукостью задерживает в качестве обвиняемого сына женщины, у которой останавливался Дреббер. Второй, не менее близорукий инспектор заподозривает секретаря Дреббера Стэнджерсона. Но прежде чем полиция задерживает Стэнджерсона, выясняется, что тот уже убит у себя в гостинице, и на этот раз без всякой таинственности – он был зарезан ножом, а убийца, несомненно, проник в комнату по лестнице и по ней же скрылся. Но и тут полиция не сумела разобраться в смысле очевидных улик, истинное значение которых понял опять-таки один Холмс. Это относится прежде всего к двум пилюлям, найденным в комнате и внешне совершенно одинаковым, но одна из них безвредна, а другая – смертельный яд. Эти пилюли убеждают Холмса, что убийцей Стэнджерсона был тот же субъект, который покончил и с Дреббером.

Чтобы выяснить имя убийцы, Холмс посылает в Америку телеграмму, а для его поимки использует уличных мальчишек. И вот в присутствии Уотсона и обоих инспекторов Холмс неожиданно начинает собираться в дорогу. Вызванный мальчишками кэбмен входит в комнату, чтобы взять багаж, и в этот момент сыщик резким движением защелкивает на его руках наручники.

– Джентльмены, – восклицает он, блестя глазами, – позвольте представить вам мистера Джефферсона Хоупа, убийцу Еноха Дреббера и Джозефа Стэнджерсона.

Можно было бы ожидать, что роман подошел к концу и что через несколько неизбежных страниц, объясняющих, как Холмс пришел к своему открытию, читатель спокойно захлопнет книгу. Но на самом деле здесь кончается лишь первая часть романа.

Вторая его часть, по существу, представляет собой новый роман. Это история, или, точнее, предыстория, преступления, рассказанная убийцей. И на протяжении еще целых пяти глав рассказ ведет уже не Уотсон, а сам Конан Дойль, доктор получит слово лишь в заключительных главах.

Без всякого предисловия действие романа переносится совсем в другое время – на много лет назад – и в другое место – в дикий край Америки, населенный сектантами-мормонами. Детективный роман уступает место приключенческому, тоже, впрочем, не лишенному убийств и кровавых рас-прав. Мы знакомимся с историей до сих пор совершенно нам не известного Джона Ферье, узнаем во всех подробностях его биографию и его путь к богатству, знакомимся с его любимой дочерью Люси, а также и с ее женихом, уже упомянутым Джефферсоном Хоупом. Несмотря на то что Люси уже обручена, два молодых человека, Дреббер и Стэнджерсон, представители двух наиболее влиятельных мормонских семей, пользуясь отсутствием жениха, ревностно оспаривают ее друг у друга, ничуть не считаясь с чувствами самой девушки. Ферье назначается месячный срок, в течение которого он должен выбрать одного из них в мужья Люси, неподчинение грозит ему смертью. Но за день до истечения срока появляется Хоуп и увозит девушку и ее отца из мормонского селения. Однако беглецов настигают, Ферье убит, а Люси против ее воли выдана замуж за Дреббера. Через месяц она умирает от горя. Уцелевший Хоуп клянется отомстить за гибель любимой. И повествование продолжается.

Теперь это уже рассказ о долгих годах, когда Хоуп, стремясь осуществить акт возмездия, преследует Дреббера и Стэнджерсона по всей Америке и Европе, пока наконец, прибыв в Лондон, не достигает своей заветной цели.

Дальше слово опять получает Уотсон. Исчерпывающе, как уже привык читатель, он рассказывает о признании Хоупа, затем передает монолог Холмса, в котором сыщик наряду с последними неизвестными читателю подробностями повторяет и все уже ему известное, чтобы наглядно продемонстрировать процесс раскрытия загадки. И под конец читатель, уже проникшийся симпатией к убийце, с облегчением узнает, что ему не грозит ни суд, ни приговор, так как тот вовремя успевает умереть от разрыва сердца.

Приключения Шерлока Холмса и сейчас еще довольно широко переиздаются и читаются. Другой вопрос, какой процент этих читателей составляют взрослые и каковы их критические требования, а также степень получаемого ими удовольствия. Ведь когда перечитываешь эти известные всему миру произведения, с трудом заставляешь себя испытать хотя бы часть тех восторгов, которые охватывали тебя в детстве, и даже вообще с трудом понимаешь, что могло вызвать весь этот восторг.

Шерлок Холмс – личность, которая своими качествами и действиями может внушить нам уважение – особенно если мы понятия не имеем о криминалистике, – но не в состоянии вызвать к себе симпатию. Отдельные подробности, как, например, его любовь к музыке, игра на скрипке и употребление наркотиков, сами по себе отнюдь не могут создать у нас впечатление живой индивидуальности. Это лишь внешнее средство, использованное автором, чтобы скрыть отсутствие этой индивидуальности и бедность характера своего героя. Холмс «статичен» или, точнее, безжизнен не потому, что он с избытком наделен разными достоинствами, как пишет Элиот, а потому, что среди них отсутствуют именно те черты, которые могли бы облечь этот образ в плоть и кровь, отсутствует именно та сложность и органичность, которые отличают живой образ от образа-схемы. У этого героя есть особые приметы, но нет души, он действует, но не живет.

Вышеизложенные требования могут кому-нибудь показаться чересчур высокими для произведений этого жанра. Но даже если мы попытаемся их обойти, это вряд ли поможет нам испытать к герою большую симпатию. Вероятно, для того, чтобы придать Холмсу побольше индивидуальности, автор наделяет своего героя беспредельным самодовольством и великодушным презрением к окружающим. Каждая вторая его реплика содержит или похвалу самому себе, или иронию по отношению к собеседнику. Вначале это, возможно, и выглядит забавно, но с течением времени начинает раздражать, потому что тщеславие этого человека, представленного нам чуть ли не гением, действительно граничит с глупостью. Даже самое банальное из своих открытий он демонстрирует с апломбом чудотворца; при обнаружении малейшей улики у него «вырывается крик радости», а когда Уотсон делает ему очередной комплимент, он «краснеет от удовольствия». Большая часть детективных произведений Конан Дойля посвящена не описанию событий, а излюбленному занятию как автора, так и героя: Уотсон задает глупые вопросы, а Холмс глубокомысленно отвечает на них, демонстрируя свою мудрость. Вообще, если исключить врага-преступника, достаточно ловкого, чтобы запутать расследование, нашего сыщика окружают одни лишь глупцы, очевидно, для того, чтобы контрастнее его выделить. Но если подобный контраст – единственный способ, которым герой может «выделиться», то это дает нам серьезные основания усомниться в его гениальности. Если же Конан Дойль создал своего не только банального, но и весьма посредственного Уотсона, отождествляя с ним читателя, то это значит, что он весьма невысокого мнения и о читающей публике.

Впрочем, у читателя, даже если он по интеллекту может соперничать с Холмсом, нет никакой возможности проявить свои способности в процессе чтения. Конан Дойль не излагает честно условия задачи, а скрывает их. Только герой обладает привилегией обнаруживать роковые улики, заботливо разбросанные автором по всему произведению. Но даже с характером этих улик читатель знакомится не полностью и не вовремя. Они раскрываются перед ним очень постепенно, по частям, в зависимости от настроения и капризов сыщика, и эти скудные порции выдаются как подаяние лишь для того, чтобы подольше держать читателя в состоянии напряжения и недоумения и не дать ему раньше времени захлопнуть книгу.

К сожалению, человек, который представлен нам как мастер или, вернее, как самый проницательный сыщик своего времени, не всегда оказывается на высоте положения, несмотря на постоянную помощь автора. С чисто житейской, да и с литературной точки зрения это отнюдь не недостаток: образцовые во всех отношениях герои обычно неубедительны, а иной раз и отталкивающи. Однако все дело в том, что редкие ошибки, допускаемые Холмсом, порой непростительны и для человека с самым заурядным интеллектом. Таков случай со старухой из «Этюда в багровых тонах». Молодой человек, переодетый старухой, довольно долго разговаривает с сыщиком, умудряется его обмануть, и сыщик, позволяющий, чтобы его обманули таким образом, – разве трудно понять, кто из этих двоих гений, а кто наивный простак? Но если подобная наивность комична, то последствия ее в романе уже трагичны: после бегства «старухи» Холмс позволяет кэбмену беспрепятственно уехать и тем самым дает ему возможность совершить второе убийство. Сыщику даже и в голову не приходит, что именно кэбмен может быть преступником, хотя незадолго до того он сам пришел к выводу, что убийцей должен быть именно кэбмен, и для всех уже почти очевидна какая-то связь между «старухой» и кэбменом. И подобную близорукость проявляет человек, который по двум пятнам и одному следу может разгадать все перипетии зловещей драмы, начиная от физиономии убийцы и кончая характером самого преступления.

Что же касается методов Шерлока Холмса, изображаемых автором как нечто сверхисключительное, то они сводятся к составлению версии на основе материальных улик, обнаруженных на месте преступления. Этот банальный прием, необходимый при любом уголовном расследовании и, разумеется, ни в коей мере его не исчерпывающий, рекомендуется нам как величайшее открытие, сделанное Холмсом. Не случайно, забыв о своем собственном литературном происхождении, герой Конан Дойля издевается над теми самыми образами детективов, чьей не слишком совершенной, хотя и достаточно точной копией он является. «Вы, конечно, думаете, что, сравнивая меня с Дюпеном, делаете мне комплимент, – заметил он. – А по-моему, ваш Дюпен очень недалекий малый…» [17]17
  Артур Конан Дойль. Собр соч. в 8-ми томах, т. 1. М., 1966, стр. 51.


[Закрыть]

А когда Уотсон вспоминает о герое Габорио, сыщик иронически хмыкает: «Лекок – жалкий сопляк… У него только и есть, что энергия. От этой книги меня просто тошнит. Подумаешь, какая проблема – установить личность преступника, уже посаженного в тюрьму! Я бы это сделал за двадцать четыре часа. А Лекок копается почти полгода!»[18]18
  Там же.


[Закрыть]

Трудно, конечно, отрицать, что Холмс действует с исключительной быстротой. Но это скорее следствие не столько ловкости сыщика, сколько невежества автора. Уотсон, например, описывает осмотр Холмсом места преступления, подробный и обстоятельный осмотр с обмерами, исследованием стен, пола и даже пыли, лежащей на полу, не говоря уж о внимательном изучении трупа и одежды убитого. После чего рассказчик, удивленный дотошностью приятеля, восклицает, что осмотр продолжался «целых двадцать минут!». Очевидно, Конан Дойль даже не подозревал, что подобного рода осмотр в реальной практике криминалиста продолжается не «целых двадцать минут», а целые часы.

Но это все мелочи. А если мы начнем придираться к мелочам, то тут же столкнемся с целым рядом несообразностей и абсурдных положений, недопустимых даже в фантастике. Не останавливаясь на этих несообразностях и не придираясь к случаям, вроде появления «старухи» (так до конца и не объясненного читателю), мы все же не можем обойти одну подробность – мститель предлагает своим жертвам выбрать одну из двух пилюль, безвредную или ядовитую, чтобы предоставить им «шанс для спасения». Это уж действительно крайняя глупость со стороны человека, потратившего всю свою жизнь на то, чтобы отомстить. Но это еще не все. После того как жертва проглотила одну из пилюль, убийца в свою очередь глотает другую пилюлю, рискуя превратиться в самоубийцу. Другими словами, одним и тем же бессмысленным жестом он делает свой риск втрое большим – рискует пощадить виноватого, потерять возможность покончить с другим и обеспечить себе возможность самоубийства.

Но вернемся к методу Холмса, который он сам формулирует следующим образом. «Я уже как-то говорил вам, что необычное – скорее помощь, чем помеха в нашем деле, – говорит сыщик, не замечая, что буквально повторяет мысли «недалекого» Дюпена. – При решении подобных задач очень важно уметь рассуждать ретроспективно… Из пятидесяти человек лишь один умеет рассуждать аналитически, остальные мыслят только синтетически».

И немного ниже: «…Большинство людей, если вы перечислите им все факты один за другим, предскажут вам результат. Они могут мысленно сопоставить факты и сделать вывод, что должно произойти то-то. Но лишь немногие, узнав результат, способны проделать умственную работу, которая дает возможность проследить, какие же причины привели к этому результату. Вот эту способность я называю ретроспективными или аналитическими рассуждениями».[19]19
  Артур Конан Дойль. Собр соч. в 8-ми томах, т. 1. М., 1966, стр. 144.


[Закрыть]

Как видим, система эта не только весьма элементарна, но и очень неполна, поскольку на практике сыщик занимается исследованием одних лишь материальных улик, а не человеческих конфликтов и драм. Все это, однако, не мешает Шерлоку Холмсу одерживать победу за победой. Потому что Конан Дойль постарался обеспечить своему любимому герою именно такие улики, которые позволяют ему реализовать свое «ретроспективное рассуждение» и мысленно восстановить неизвестные события. Рецепт, таким образом, очень прост: прежде всего автор придумывает историю какого-нибудь преступления, но не раскрывает ее нам, а демонстрирует лишь крайний ее результат, то есть труп. В то же время герою предоставляются все исходные моменты, позволяющие ему раскрыть загадку, о которой умолчал автор. Своего рода игра. Но игра между Конан Дойлем и Шерлоком Холмсом, то есть между Конан Дойлем и Конан Дойлем. Автор играет в шахматы сам с собой, сам себя побеждает или разрешает себе себя же победить. Что же касается нас, то мы исключены из игры и вынуждены ограничиваться ролью зрителей, потому что не знаем ничего из того, что уже известно обоим играющим, представляющим, в сущности, одного и того же человека, исполняющего одновременно роли и Эдипа, и Сфинкса. Такую игру можно, конечно, тоже назвать романом-загадкой, но только не с точки зрения читателя.

К этим недостаткам жанрового характера нужно добавить и недостатки более общего плана. Общественная обстановка, исторический климат почти или полностью отсутствуют в произведениях Конан Дойля. В них господствует своеобразный вакуум, из них изъято все, что не связано прямо с уголовным происшествием. Произведения Конан Дойля скованы леденящим дыханием преступления, в них нет живых людей, вместо которых действуют люди-схемы, выполняющие чисто служебные функции элементов, необходимых для решения задачи. Когда же писателю все-таки приходится более подробно освещать ту или иную человеческую драму, он или предоставляет слово убийце, или же сам механически излагает какую-нибудь историю, представляющую собой предысторию убийства, в большинстве случаев столь же поверхностную, сколь и неубедительную.

Именно поэтому, даже если какая-нибудь из книг Конан Дойля и вызывает интерес, она очень быстро забывается. И все-таки, если этих книг проглотить в достаточном количестве, что-то из них остается в памяти. Что-то от этого длинного сухопарого хвастуна, обнюхивающего, словно охотничья собака, следы и пятна крови, что-то от наивного до глупости Уотсона, что-то от всей этой дождливой и туманной атмосферы темных неприветливых ночей и зловещих заброшенных домов, где только что побывал убийца, оставивший там очередной труп. Это, разумеется, литература второго сорта, но литература, содержащая тот минимум достоинств, которые позволили ей пережить своего автора.

Во времена, когда Шерлок Холмс уже прославился во всем мире, во Франции постепенно завоевывал известность еще один феноменальный сыщик – восемнадцатилетний репортер Жозеф Рультабиль. Похождения этого нового героя описаны его создателем Гастоном Леру в трех объемистых романах – «Тайна желтой комнаты», «Духи дамы в черном» и «Рультабиль у царя».[20]20
  G. Lеrоuх. Le mystère de la chambre jaune, 1907; Le parfum de la dame en noir 1907; Roultabille chez le tsar. 1912.


[Закрыть]