Текст книги "Корабль странников (сборник)"

Автор книги: Боб Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 37 страниц)

Прошло полтора дня его отдыха и восстановления сил, и думать о том, что предстоят еще три таких месяца, было невыносимо. Гораздо лучше было свернуться в чревоподобной пещере пухового одеяла и погрузиться в мечтания других людей.

6

Вопреки ожиданиям и опасениям Хэссона, его новая жизнь в Триплтри внезапно стала вполне терпимой.

Среди того, что пришло ему на помощь, была изменчивость времени. Он замечал ее и раньше, всякий раз, когда выезжал за границу на отдых. У Хэссона была теория, что для личности время измеряется не часами, а количеством отразившихся в сознании новых сенсорных впечатлений. В первые день-два отпуска, особенно в новом, резко отличавшемся от его повседневности окружении, он постоянно чувствовал себя скверно, и эти дни казались почти бесконечными. Казалось, что отпуск будет продолжаться целую вечность. Однако вдруг все, что его окружало, становилось знакомым, количество и частота неожиданных столкновений резко уменьшались, сознание возвращалось к привычному кругу мыслей и действий, и как только наступал этот момент, оставшиеся дни отпуска начинали проноситься подобно кадрам ускоренного показа.

Теория Хэссона всегда немного огорчала его, потому что она и объясняла, и подтверждала существование явления, о котором не раз говорил его отец: субъективное время во второй половине жизни ускоряется. Хэссон всегда обещал себе, что никогда не смирится с оглушающим, одурманивающим миром привычек, что никогда не допустит, чтобы месяцы и времена года просачивались у него между пальцами, но неожиданно оказалось, что он не является исключением. Время пошло быстрее, а усилия, которые требовал от Хэссона каждый день, становились меньше.

Выполняя данное Оливеру Фану обещание, он начал принимать пивные дрожжи. Поначалу ему было почти невозможно проглотить горькое облепляющее язык вещество и приходилось запивать его несколькими стаканами фруктового сока. Первым результатом стало то, что Хэссона раздуло от газов, ему трудно было даже наклониться. Но Оливер заранее предупредил его, что этот симптом будет доказательством того, насколько ему необходим запас витаминов В, содержащийся в дрожжах. Положившись на советы Оливера, Хэссон упорно принимал дрожжи, мысленно повторяя то, что сумел запомнить из лекции относительно их ценности как поставщиков антистрессовых витаминов, биотина, холина, фолиевой кислоты, инозитола, ниацина, нуклеиновых кислот, пантотенатов, железа, фосфора и белка, не говоря уже о полной гамме В-витаминов. Эти химические термины мало что говорили Хэссону, но через два дня после начала лечения он проснулся и заметил, что язвочки во рту, которые мучили его много месяцев, бесследно исчезли. Он решил, что одно только это стоит любых денег, которые может потребовать с него Оливер.

Хэссон начал жевать и крохотные кусочки корня женьшеня – по два раза в день. Цвет у них был темный, красно-коричневый, консистенция противоударного пластика и вкус, чем-то напоминающий траву. Хэссон не понимал, чем они могут ему помочь, но после успеха с язвочками был вполне готов попробовать все, что порекомендует Оливер. У него улучшилось пищеварение, живот освободился от давящих газов, вернулся аппетит, и очень скоро Хэссон заново открыл простое удовольствие – предвкушение момента, когда можно будет сесть за стол.

Еда, которую ставили на стол в доме Уэрри, не всегда приходилась Хэссону по вкусу, но в середине второй недели его пребывания в Канаде Джинни Карпентер, которая по-прежнему относилась к нему с небрежной враждебностью, уехала в Ванкувер по каким-то неопределенным семейным делам. После этого готовила в основном Мэй Карпентер, и хотя у нее были ее собственные кулинарные недостатки, с точки зрения Хэссона их более чем компенсировало отсутствие ее матери. Оказалось, что Мэй Карпентер полдня работает в конторе компании по прокату растений. Она отправлялась туда три раза в неделю, а это значило, что пока Тео был в школе, Хэссон оставался в доме один, что его чрезвычайно устраивало.

Он по-прежнему как можно больше времени проводил в своей комнате у телевизора. Но несмотря на упорное желание не впускать в свою жизнь внешний мир, Хэссон заметил, что все больше и больше думает о реальных проблемах хозяев этого дома. После странной исповеди в баре Эл Уэрри вернулся к своему привычному образу: отправлялся по делам вызывающе-решительной походкой, выглядел подтянуто, жизнерадостно и собранно – само воплощение карьериста-полисмена, прекрасно сжившегося со своей работой. Он c небрежной уверенностью управлял крошечным полицейским отделением, и, казалось, что сказанное Баком Морлачером на него никак не повлияло.

Хэссон с удивлением заметил, что Морлачер, сначала три раза подряд врывавшийся в его жизнь, каждый раз все больше напоминая готовящийся к извержению вулкан, затих и буквально исчез со сцены. Он гадал, объясняется ли изменившееся отношение Морлачера тем, что у великана есть другие деловые интересы и он только время от времени делает Уэрри выволочки, или это имеет какое-то отношение к Мэй Карпентер. У Хэссона не было возможности проверить свои предположения, но ему казалось, что после подсмотренной им сцены в прихожей, отношения этих двоих продвинулись гораздо дальше. Его заинтриговал вопрос: что за личность на самом деле живет в Мэй за фасадом примитивной, ничем не осложненной сексуальности.

Если верить Уэрри, то кроме фасада, ничего и не было. Такое суждение Хэссон счел несправедливым и нечутким, но дни шли, и он начал приходить к мысли, что с Мэй совершенно невозможно вести никаких разговоров. Ему стало казаться, что она – роскошный андроид всего с двумя режимами работы: в первом она демонстрировала романтический интерес к встреченным ею мужчинам, во втором – удовлетворяла этот интерес. Хэссон, возможно из-за того, что не дал ответных сигналов, сбил процесс идентификации, в связи с чем был отнесен к категории, на которую механизм не был запрограммирован. Иногда он испытывал чувство вины, что он так думает о человеческом существе, и решил, что неудача в их общении связана с его собственными промахами и недостатками, а не с тем, что он приписывает Мэй. Но это прозрение (если это было прозрением) не оказывало никакого воздействия на их отношения или их отсутствие. Казалось, что Мэй готова иметь с ним дело только на ее собственных условиях, а эти условия были неприемлемы для Хэссона, отчасти из-за чувства долга по отношению к Элу Уэрри, отчасти из чувства гордости, которое не позволяло ему встать в очередь за Баком Морлачером.

Его отношения с Тео стали такими же пустыми и бесперспективными, но в этом случае Хэссон точно знал, в чем дело. Паренек питал вполне естественное в подрастающем мужчине уважение к силе и мужеству, а его физический недостаток, возможно, еще усиливал это уважение. Было легко догадаться, какое мнение у него сложилось о Хэссоне. Кроме того, между ними зияла пропасть поколений, особенно с того момента, как Хэссон высказал свою точку зрения на ангелов. Их общие интересы в музыке и литературе не перекрывали этой пропасти.

Хэссон решил вести с Тео выжидательную политику, пристально следя, не появится ли какой-то обнадеживающий признак, но мальчишка по-прежнему держался отстраненно, проводя большую часть свободного времени в своей спальне. Несколько раз, проходя по полутемному коридору, Хэссон видел, как дверь Тео высвечивалась короткими вспышками света, но каждый раз он проходил мимо, заставляя себя игнорировать сигнал бедствия. Хэссон знал, что любая его попытка ответить на этот сигнал будет воспринята как вмешательство. Один раз, далеко за полночь, ему показалось, что в комнате Тео кто-то говорит, и он задержался у двери, думая, не снится ли Тео кошмар. Голос затих почти сразу же, и Хэссон вернулся к своему телевизору, опечаленный мыслью, что слепой человек может быть рад даже фальшивым видениям дурных снов.

По мере того, как новый образ жизни становился привычным, Хэссон с радостью приветствовал притупившееся восприятие. Монотонность стала иссушающим мозг наркотиком, к которому он быстро пристрастился. Его утешала все усиливающаяся уверенность в том, что с ним больше никогда не случится ничего заметного, что ночь и день будут по-прежнему сливаться в нетребовательную серость вечности.

Поэтому Хэссон был буквально поражен двумя чудесами, которые произошли с ним с интервалом всего в несколько дней.

Первое чудо случилось без участия Хэссона и касалось погоды. В течение приблизительно недели он смутно ощущал, что на улице происходят крупные перемены свет смягчается, воздух теплеет, а ночную тишину сменяют звуки журчащей воды. По телевизору передавали сообщения о разливах рек в других частях страны, а один раз, выглянув в окно, Хэссон увидел, что в саду поблизости взрослые и дети играют в снежки. Это указывало на то, что изменилась природа самого снега: он перестал быть легким сухим порошком и превратился в тяжелую, пропитанную влагой массу.

А потом однажды утром Хэссон проснулся и обнаружил, что началось длинное лето Альберта.

Он был приучен к растянутым и ненадежным временам года западноевропейского побережья, к неохотному неровному отступлению зимы и не менее нерешительному наступлению более мягкой погоды. Поэтому поначалу Хэссон едва мог понять, что случилось. Он долго стоял у окна и смотрел на преобразившийся мир, преобладающими красками в котором стали зеленые и желтые, и вдруг осознал, что произошло второе чудо.

Не было боли.

Он проснулся и встал с постели без боли, приняв это состояние инстинктивно и бездумно, как дикое существо, зашевелившееся с наступлением рассвета. Хэссон отвернулся от окна и взглянул на себя в зеркало. По его обнаженной спине скользнули теплые лучи утреннего солнца. Хэссон сделал несколько осторожных движений, как гимнаст, разминающийся перед выступлением. Боли не было. Он вернулся к кровати, лег и снова встал, доказывая себе, что он – здоровый человек. Боли не было! Хэссон дотянулся руками до носков, потом повернул туловище так, что смог дотронуться до пятки противоположной рукой. Боли не было!

Хэссон оглядел спальню, глубоко вдыхая воздух и ощущая себя внезапным обладателем несказанных сокровищ, и сделал новое открытие. Комната казалась более приветливой, ее фотографии в рамочках – всего лишь знаками семейной жизни, но она к тому же сделалась слишком мала. Это было подходящее место, чтобы спать ночью, но за ее стенами был гигантский мир, неизведанный и неизвестный, полный незнакомых мест, где можно побывать, увидеть-что-то новое, встретиться с людьми, насладиться едой и питьем, вдыхать свежий воздух…

На Хэссона нахлынула волна радости и благодарности: он обнаружил, что может без страха смотреть в будущее и у него не мрачнеет душа. Он мог предвкушать чтение, музыку, купание, хождение в гости, встречи с девушками, походы в театр, может, даже пристегнутый АГ-ранец, так что…

НЕТ!

Ледяное покалывание во лбу заставило Хэссона понять, что он зашел слишком далеко. На мгновение он разрешил себе полностью вспомнить, каково это: стоять на невидимой вершине пустоты, смотреть на свои обутые в ботинки ноги и видеть, как они четко и резко рисуются на фоне размытой пастельной геометрии земли, а потом поменять фокус зрения и превратить этот фон в головокружительную карту городских кварталов и площадей, раскинувшуюся на много километров внизу, со свинцовыми изгибами рек, расколотых мостами, машин, уменьшенных до пылинок и остановленных расстоянием на белых ниточках бетона. Он потряс головой, прогоняя видение, и начал строить планы, масштабы которых не выходили за пределы его собственных возможностей простого смертного.

Прошло несколько дней, в течение которых Хэссон укреплял свои позиции, всегда оставаясь готовым к моральному или физическому ухудшению. Спальня, которая когда-то была безопасным прибежищем, стала вызывать в нем некоторую клаустрофобию. Он свел проводимое у телевизора время до пары часов перед сном, а вместо этого начал совершать прогулки, которые поначалу были короткими, а потом растянулись на три часа и больше.

Один из его первых походов был в магазинчик здоровой пищи, где Оливер Фан кинул на него оценивающий взгляд и, не дав ему заговорить, сказал:

– Прекрасно! Теперь, когда вы убедились в некоторых благих последствиях правильного питания, я могу начать как следует на вас зарабатывать.

– Постойте-ка, – ответил Хэссон, наивно радуясь тому, что его улучшающееся состояние заметно, – я признаю, что чувствую себя лучше, но почему вы так уверены, что ваши штуки имели к этому какое-то отношение? Откуда мне знать, может, я уже был на пути к улучшению?

– Вы так полагаете?

– Я просто говорю, что должна существовать естественная тенденция к…

– Выздоровлению после болезни или ранения? Существует. То, о чем вы говорите, мистер Холдейн, называется гомеостазисом. Это мощная сила, но мы можем ей помогать или мешать, как в случае тех неприятных лунных кратеров у вас во рту, которые беспокоили вас несколько месяцев и которых у вас больше нет. – Оливер выразительно пожал плечами. – Но если, по-вашему, вы не получили за ваши деньги достаточно…

– Я этого не хотел сказать, – ответил Хэссон, запуская руку в карман.

Оливер улыбнулся:

– Я знаю, что не хотели: вы просто демонстрировали, что больше меня не боитесь.

– Не боюсь?

– Да. В тот день, когда вы впервые сюда вошли, вы боялись всех на свете, включая меня. Пожалуйста, постарайтесь запомнить это, мистер Холдейн, потому что когда совершаешь путешествие, очень важно знать, откуда его начал.

– Я это помню.

Хэссон мгновение пристально смотрел на невысокого азиата, потом протянул ему руку. Оливер молча обменялся с ним рукопожатием.

Хэссон провел в магазинчике больше часа, ожидая в сторонке, пока Оливер обслуживал других покупателей. Он был зачарован его лекциями по альтернативному лечению. Правда, Хэссон все еще не был окончательно убежден в компетентности Оливера и в его сокровищнице случаев из всевозможных историй болезни, но унес с собой пакет с новыми добавками к ежедневному рациону, главными из которых был йогурт и проросшее зерно пшеницы. А еще он унес с собой уверенность в том, что нашел нового друга, и в последующие дни начал регулярно появляться в магазинчике, часто просто для того, чтобы поговорить. Несмотря на то, что Оливер не скрывал своих коммерческих интересов, торговец казался вполне довольным такими визитами, и Хэссон заподозрил, что на его примере готовится еще одно досье по правильному питанию. Он не возражал, ему даже приходилось бороться с синдромом «осуществленного предсказания», преувеличивая в рассказах Оливеру свои успехи.

Однако сами успехи были вдохновляющими и неподдельными. Случались время от времени психологические спады, напоминая о том, что радостный подъем – это не нормальное состояние сознания, но (как и предсказывал доктор Коулбрук) Хэссон обнаружил, что может справляться с ними со все большей уверенностью и легкостью. Он расширил свою программу физической подготовки, включив в нее пешие прогулки, длившиеся по шесть-восемь часов и уводившие его далеко в холмистую местность к северу и западу от города. В такие дни Хэссон брал с собой еду, которую сам готовил, и во время привалов читал и перечитывал «Литературные кляксы» Ликока, которые отыскал в книжном магазине Триплтри.

Он купил книгу, намереваясь в любую минуту быть готовым к примирению с Тео, но парнишка оставался за стеной отчужденности, а Хэссон был слишком занят собой, чтобы пытаться ее разрушить. В процессе выздоровления он стал почти таким же одержимым и себялюбивым, как во время болезни: он с жадностью скупого собирал крохи здоровья, и в этом состоянии духа проблемы окружающих отодвигались на второй план. Например, Хэссон знал, что возвращение тепла превратило фантастическое орлиное гнездо, которым был отель «Чинук», в гораздо более обитаемое место, особенно по ночам, и в связи с этим увеличилась активность молодых летунов, использовавших его в качестве своего центра. Он видел, что Эл Уэрри беспокоится из-за вечеринок с эмпатином и все растущего количества нарушений, которые жаргон воздушной полиции свел к удобному набору букв (ВС – воздушное столкновение, ПТО – перевозка твердых объектов, ВЗ – воздушный захват) и которые оставались реальной угрозой для окружающих… И все это ничего для Хэссона не значило. Он был отделен от остального человечества точно так же, как в то мгновение, когда завис на пороге космоса. Хэссон вел свою личную войну и не имел сил ни на что другое.

Ближе всего к участию в чужой жизни он оказался однажды утром, когда поднимался на высокий перевал к западу от города, поставив себе целью увидеть озера Лессер-Слейв и Ютикума. Над землей лежала великая тишина, не нарушаемая в начале лета даже насекомыми. Не видно было никаких следов человеческой деятельности и можно было представить, что здесь время идет медленнее, что последние ледники плейстоцена только что отступили, а первые монгольские племена еще не перебрались через Берингов пролив.

Хэссон прервал свой подъем и старался охватить взглядом уходящие вниз бескрайние просторы, когда без всякого предупреждения на севере в небе возник яркий источник света. Тут же трава засверкала, подобно множеству крошечных секир, словно Хэссон оказался в центре мощного луча прожектора, установленного на вертолете. Все это происходило в абсолютной тишине. Хэссон заслонил глаза ладонью, и попытался разглядеть непонятный предмет, но тот остался неопределенным центром сияния, окруженного лепестками маслянистых лучей. Небо пульсировало синими кругами.

Пока Хэссон смотрел, рядом с первой возникла вторая обжигающая глаза точка, а за ней еще, и еще, пока не образовался круг из шести крошечных солнц, пригвоздивших Хэссона конусом ослепительного сияния. Трава у его ног светилась, словно вот-вот вспыхнет.

Хэссон испытал почти суеверный ужас, но на помощь ему пришла глубоко укоренившаяся дисциплина мысли. «Зеркала, – подумал он. – Группа из шести летунов. Высота между пятьюстами и тысячей метров, достаточная для того, чтобы сделаться невидимыми на фоне яркого неба. Нарушения: начнем с ПТО. Возможные планируемые нарушения: любые, какие взбредут им в голову – остановить их тут некому».

Он опустил глаза и снова начал подниматься вверх, стараясь уловить какой-нибудь звук – порыв ветра или голоса, – который подсказал бы, что он попал в нечто более серьезное, чем простая мальчишеская выходка. Минуту свет еще мелькал перед ним, потом резко исчез. Хэссон еще некоторое время продолжал подъем и только потом остановился и вгляделся в небо. Там не было ничего необычного, но Хэссон больше не считал себя одиноким и вырвавшимся из XXI века. Небо стало разумным синим глазом.

Вскоре после этого, когда Хэссон сидел на камне и обедал, ему в голову пришла мысль, которая заставила его испытать чуть ли не благодарность к невидимым летунам. Во время их глупой шутки Хэссон чувствовал себя встревоженным, напряженным, насторожившимся, но он не испугался! По крайней мере, не очень испугался. Конечно, холодок по спине, пустота в желудке – но без той массы унизительных симптомов, с которыми он так близко познакомился в последние месяцы. Возможно, его выздоровление зашло дальше, чем он думал.

Хэссон какое-то время размышлял над этим и, придя к логичному выводу, встал и пошел к Триплтри.

– Еще бы! Бери любой аппарат, какой только захочешь: у нас их тут масса валяется, – Уэрри ободряюще улыбнулся Хэссону. – Хочешь мой запасной костюм?

– Зачем, я высоко не поднимусь. – Хэссон улыбнулся в ответ, стараясь не показать свою неуверенность. – Я просто хочу немного поковыряться, только и всего. Посмотреть, как у меня пойдет акклиматизация. Знаете, как это бывает…

– Откуда мне знать. Я думал, у тебя акрофобия.

– Почему вы так решили?

Уэрри пожал плечами:

– Просто такое впечатление сложилось. Тут стыдиться нечего, так? Множество людей не может летать после того, как разобьются.

– Конечно, но ко мне это не относится, – сказал Хэссон, сам не понимая, зачем ему понадобилось лгать.

– Хочешь, чтобы я на всякий случай поднялся с тобой?

Уэрри отложил суконку, которой натирал сапоги и выпрямился. В своем мундире он казался оккупантом в собственной уютной кухне. Вернувшись после прогулки, Хэссон обнаружил его дома и решил не откладывая провести свой эксперимент.

– Я сам справлюсь, – отозвался Хэссон, не сумев скрыть раздражения.

– О'кей, Роб. – Уэрри виновато улыбнулся. – Я не чувствую, где кончается услужливость и начинается назойливость. Извини.

– Нет, это вы меня извините. Просто, я буду стесняться и…

– Вот об этом я тебе и говорил, Роб. Сегодня утром в отделении Генри Корзин начал скулить из-за того, что ему в этом месяце не хватает денег, а Виктор предложил дать ему взаймы. Генри ответил, что у него не настолько плохо с деньгами, так что занимать ему не нужно. И знаешь, что сделал тогда парнишка?

Хэссон моргнул:

– Облегченно вздохнул?

– Нет. Парнишка вынул из бумажника несколько купюр и сунул их в кармашек рубашки Генри, и Генри их не вернул. Сначала сказал, что не будет ни у кого занимать, а потом оставил деньги у себя в кармане!

– Значит, ему все-таки нужно было взять взаймы.

– Вот к этому я и веду, – проговорил Уэрри, и во взгляде его появилось что-то вроде боли. – Наверное, ему нужны были деньги, но он сказал, что нет… Так откуда же парнишка знал? Я бы на его месте просто ушел, а Генри, наверное, ругал бы меня потом последними словами чуть ли не год. Или я ошибся бы в другую сторону, и навязывал бы ему деньги, и обидел бы его, и дело все равно кончилось бы тем, что он меня целый год ругал бы. Вот я и хочу знать: как юный Виктор узнал, чего от него ждут?

– Он принимает эмпатин, – предположил Хэссон.

– Ни в коем разе! Никто из моих… – Уэрри замолчал и серьезно всмотрелся в Хэссона. – Наверное, это была шутка?

– Не слишком удачная, – извинился Хэссон. – Послушай, Эл, ты не единственный. Некоторые люди по природе чуткие, а мы, остальные, можем им только завидовать. Я бы и сам хотел быть таким.

– Я не завидую, я просто удивляюсь. – Уэрри снова уселся и принялся полировать и без того сияющий носок сапога. – Хочешь сегодня пойти на барбекью?

Хэссон поразмыслил над этой идеей и нашел ее привлекательной.

– Звучит приятно. По-моему, я никогда не бывал на настоящем барбекью.

– От этого получишь удовольствие. Бак принимает каких-то приезжих, так что можешь быть уверен – будет масса хорошей еды и выпивки. Он всегда шикует.

Хэссон мысленно вздрогнул.

– Бак Морлачер?

– Угу. – Уэрри взглянул на него глазами невинного дитяти. – Знаешь, Бак устраивает великолепные пикники. Не беспокойся, я могу приводить, кого хочу.

«Что-то не в порядке с одним из нас, – изумленно подумал Хэссон. – Эл, ты ведь представляешь здесь закон».

– Мэй тоже собирается, – сказал Уэрри. – Мы втроем можем явиться туда около восьми и выпить там. Годится?

– Договорились.

Хэссон выбрал АГ-аппарат и проверил его аккумулятор. Знакомое действие подняло в нем волну беспокойства, и прежняя уверенность начала блекнуть. В конце концов, возможно, он слишком спешит, требует от себя слишком многого. Он секунду поколебался, потом закинул аппарат за плечи и вышел из дома. Солнце клонилось к западу, тени заполняли пространство между домами, в воздухе ощущалась прохлада. Хэссон прикинул, что темнеть начнет часа через два, но для его намерений времени вполне достаточно.

Ему понадобилось сорок минут, чтобы дойти до заброшенного места, где старые карьеры так изуродовали землю, что на ней невозможно было вести сельскохозяйственные работы. Вверху видны были редкие летуны, спешащие в город или из него, но Хэссон по опыту знал, что в такой местности будет практически невидим для путешествующих по воздуху. Он внимательно осмотрелся и начал надевать АГ-аппарат.

Это была стандартная модель, и ее ремни – Хэссону показались слишком тонкими. При нормальных полетах не было нужды в тяжелой сбруе, поскольку антигравитационное поле окружало и генератор, и того, на ком он был надет. Полицейский аппарат был гораздо тяжелее и крепился прочнее, но по причинам, не имевшим никакого отношения к физическим законам. Это было нужно, чтобы полицейский не остался без своего АГ-аппарата во время воздушного боя, которым иногда сопровождался арест. Хэссон привык к прочным ремням и пряжкам, и хотя они играли бы исключительно психологическую роль, сейчас он предпочел бы полицейский аппарат.

Он закончил приготовления и, чувствуя, что дальнейшее промедление нежелательно, повернул главную ручку на поясе в начальное положение.

Никакого ощутимого эффекта не последовало. Хэссон знал причину: земля пересекла сферу, в которую он теперь заключен, и нарушила многослойную систему силовых линий. Он знал, что стоит ему только подпрыгнуть, и он взлетит, поплывет в геометрическом равновесии над пожелтевшей пыльной травой.

Хэссон согнул колени и приготовился к резкому мышечному усилию, которое превратило бы его из человека в маленькое божество. Шли секунды. Проходили злобные, удушающие, пугающие секунды, а Хэссон все так же оставался частью земли, как любой лежащий неподалеку камень. Звуковой сигнал начал негромко, но неотвязно чирикать у него на поясе, напоминая, что он бессмысленно тратит энергию. Мышцы ног дрожали, а Хэссон все не мог подпрыгнуть. Пот тек у него по лбу и щекам, желудок сжался до тошноты. А Хэссон никак не мог подпрыгнуть…

– К черту! – проговорил он, выпрямляясь.

И в это мгновение какая-то часть его мозга, отвечающая за несгибаемость характера, та частичка, которая считала трусость самым большим позором, предприняла самостоятельное действие. То, что было задумано как обычный шаг, превратилось в неловкий прыжок, и Хэссон почувствовал, что летит и под ногами у него пустота.

Обманутый, обиженный и испуганный, он потянулся к тумблеру, намереваясь отключить АГ-поле. «Стой! – раздался у него в голове внутренний крик. – Не упусти свой шанс. Ты уже взлетел, и с тобой все в порядке, и ты это сможешь пережить. Воспользуйся этим. Лети. Лети же!»

Не веря, что это действительно происходит с ним Хэссон повернул селектор, перебросив небольшую долю подъемной силы на горизонтальный вектор, и земля потекла у него под ногами. Вот оно. Стоит только чуть передвинуть главный рычаг, и он вознесется в медный солнечный свет, освободится от Земли и ее мелочных ограничений, вокруг него начнут разворачиваться новые горизонты, а над ним, вокруг него и под ним не будет ничего, кроме чистоты воздушных рек…

НЕТ! НЕТ! НИКОГДА!

Он отключил АГ-поле и упал на жесткую траву, неповоротливый, как деревянная кукла. Зеленые силки поймали его ноги. Хэссон покатился по земле и громко вскрикнул, когда резкая боль пронзила его бедро и поясницу. Земля поймала его, и он приник к ней и стал ждать, когда из тела уйдут все ощущения, связанные с полетом.

Когда Хэссон спустя несколько минут встал на ноги, он мог свободна двигаться и был рад этому. Ценой очень короткого периода психического неудобства и физической муки он получил хороший урок, и теперь наверняка знал, что дни его полетов позади. Исходя из этого, он сможет строить разумные и реальные планы на свое отдаленное будущее.

Как и ожидал Хэссон, Эл Уэрри спустился вниз в полной форме начальника полиции, включая пистолет. Обнаружив в гостиной Хэссона, он ухмыльнулся и бочком пошел на него, яростно боксируя с воображаемым противником.

– Где Мэй? – прошептал он. – У нас есть время пропустить на дорожку?

Хэссон кивнул в сторону кухни:

– Она там с двумя парнишками, которые пришли в гости к Тео.

– Тогда мы можем хлопнуть по рюмашке. – Хэссон подошел к буфету и взял бутылку. – Ржаное годится? Мы тебя уже приучили?

– Вполне годится. Побольше воды.

– Вот и умница. – Уэрри налил две довольно большие рюмки и вручил одну Хэссону. – Как прошло сегодня днем? Побегал по облакам?

Хэссон сделал глоток и только потом ответил, прекрасно сознавая, что наступил решающий момент его новой жизни.

– Прошло очень плохо. Я только чуть подпрыгнул, и это было отвратительно.

– Вполне естественно. Необходимо какое-то время, чтобы снова привыкнуть к подъемам.

– Нет, это гораздо серьезнее, – ответил Хэссон, стараясь, чтобы голос его звучал ровно. – Я покончил с полетами. Я больше не буду подниматься.

– Да и вообще, это не настолько приятно, как люди любят представлять,

– мрачно отозвался Уэрри, уставившись в свою рюмку. – Тебе дадут административную работу, правда?

– Надо полагать. В воздушной полиции акрофобия считается профессиональным заболеванием.

К Уэрри вернулось обычное жизнерадостное настроение:

– Значит, все не так уж плохо. Пей и забудь об этом.

Он следовал собственному совету, когда из кухни появилась Мэй Карпентер в золотых сапогах, спортивных брюках и стеганой золотой куртке с капюшоном. Она взглянула на Уэрри и у нее отвисла челюсть.

– Господи, – сказала она, – ты что, собрался туда в таком виде?

Уэрри оглядел себя:

– А что в моем костюме не так?

– Что не так? – Она бросила взгляд на Хэссона, потом снова повернулась в Уэрри. – Эл, мы что, на маскарад собрались, или ты намерен их ограбить?

Уэрри помахал свободной от рюмки рукой.

– Золотко, сегодня не просто вечер развлечений. У Бака какие-то важные гости. По крайней мере, он считает, что они важные, и хочет, чтобы они видели, что он дружит с шефом полиции.

Мэй вздохнула с очаровательно безутешным видом.

– Иди на кухню и попрощайся с Тео.

– Ни к чему, – ответил Уэрри. – Он никогда не замечает, дома я или нет. Пошли, ребята. Глупо стоять здесь и пить свое, когда можно пить чужое. Правда, Роб?

Хэссон поставил свою рюмку:

– Ваш довод заключает в себе неопровержимую экономическую истину.

– Я готова, – сказала Мэй. – Мы летим или едем?

– Едем. – Уэрри открыл дверь прихожей и с преувеличенной любезностью провел через нее Мэй. – Разве Роб тебе не говорил, что ему запретили летать?

– Нет, – отозвалась Мэй, направляясь к двери.

– Да, я больше не могу летать, – объяснил Хэссон ее удаляющейся спине, явно практикуясь в этом признании.

Казалось, Мэй не заметила этого. Когда они сели в ожидавшую их патрульную машину, Хэссон одиноко устроился на заднем сиденьи и пожалел, что рядом с ним нет женщины. Подошла бы почти любая женщина на свете, только бы ему не быть одному. Пока машина бесшумно скользила по сумрачным улицам, Хэссон ностальгически смотрел на окна домов, мимо которых они проезжали: теплые сияющие прямоугольники, в некоторых были видны немые картины семейной жизни. Быстрота, с которой машина проносилась мимо, заставляла людей застывать посередине движения. Хэссон развлекался тем, что старался придумать характеры и истории для этих восковых фигур, но до него доносился цветочный аромат духов Мэй, и его мысли все время возвращались к ней.