Текст книги "Пленница былой любви"

Автор книги: Бетти Махмуди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Махтаб прекрасно справилась с собой, зная, что я поблизости. В полдень Муди приехал и отвез нас на такси домой.

На следующее утро, когда я сидела в канцелярии, ханум Шахин привела одну из учительниц.

– Меня зовут Азар, – представилась та, – я немного говорю по-английски.

Она села возле меня, изучая мой недоверчивый взгляд.

– Я знаю, что вы не любите нас, – сказала она, – но нам бы не хотелось, чтобы вы думали о нас плохо. Вам не нравится школа?

– Она грязная, – ответила я. – Я не хочу, чтобы Махтаб посещала ее.

– Нам очень жаль, – объяснила Азар. – Мы весьма сожалеем, что вы чувствуете себя чужой в нашей стране, и хотели бы что-нибудь для вас сделать.

Ханум Шахин стояла возле нас. Мне было интересно, что она поняла. Она произнесла что-то по-персидски, а Азар перевела:

– Директор говорит, что они все очень хотели бы знать английский. Она говорит, что вы могли бы приходить ежедневно и, ожидая Махтаб, обучать их английскому, а они учили бы вас персидскому.

Итак, мои молитвы услышаны! Мы сможем познакомиться.

– Хорошо, – согласилась я.

Мы начали заниматься. У женщин в канцелярии не было работы, если не считать дисциплинарных сеансов время от времени. И по утрам мы учились. В ходе наших занятий я, по крайней мере, начала понимать этих женщин. Отставшие от меня на целое столетие, если речь идет о мышлении и культуре, они все-таки оставались женщинами, которые заботились о детях и хотели их хорошо воспитать тем единственным способом, который знали. Они были заложницами системы образования, которая диктовала, что и как им следует делать, но и здесь появлялись проблески индивидуальности. Общаться было еще очень трудно, но у меня сложилось впечатление, что многие иранцы разочарованы положением в своей стране.

Если говорить о наших личных отношениях, то не могу не признать, что мои новые приятельницы действительно заботились о Махтаб и обо мне: то одна, то другая поднимала на руки и целовала мою дочурку. Ханум Шахин всегда повторяла Махтаб, что она любит ее запах, имея в виду запрещенные здесь духи, какими я чуть-чуть душила ее каждое утро. Когда мы оставались одни, они высказывали неприязнь по отношению к Муди.

Азар была занята своими уроками и не могла уделять мне много времени, но при любой возможности заглядывала в канцелярию.

Я была удивлена, когда узнала, что прежде она была директором этой школы. Это было до революции. При новой власти образованных специалистов с дипломами и опытом работы уволили и заменили политически грамотными и проверенными руководителями. Новые кадры были преимущественно молодыми и менее образованными, но проявляли религиозный фанатизм, что для руководства сейчас стало более важным.

– Вот поэтому и назначили ханум Шахин, – объяснила мне Азар. – Она и вся ее семья очень религиозны. Для этого нужно происходить из семьи фанатиков; здесь невозможно притворяться.

Ханум Шахин была откровенно настроена антиамерикански, но, чем дальше продолжались наши контакты, тем больше она привязывалась ко мне, несмотря на мою национальность.

Однажды после разговора с ханум Шахин Азар сказала:

– Нам на самом деле хотелось бы что-нибудь сделать для вас.

– Хорошо, – ответила я, приняв решение, – позвольте мне только позвонить.

Азар поговорила с ханум Шахин. Та подняла голову и щелкнула языком. Нет. Она пробормотала несколько слов, которые Азар перевела:

– Мы обещали вашему мужу, что не позволим вам выйти из здания или воспользоваться телефоном.

Я поняла, что эти женщины находились так же, как и я, в западне, подвластные законам мужского мира, недовольные, но послушные. Я заглянула им в глаза и обнаружила глубокое сочувствие.

Однажды пополудни в необычный в эту пору года теплый и ясный день Муди неохотно уступил просьбе Махтаб пойти в парк. От парка нас отделяло лишь несколько перекрестков, но Муди сказал, что это далеко.

– Мы можем побыть там только несколько минут, – заявил он.

Я знала, что у него есть более важные дела: почитать газеты, послушать болтовню по радио, подремать в постели.

Когда мы подошли к качелям и горке, Махтаб радостно вскрикнула, увидев светловолосую девочку на вид лет четырех. На ней были шорты и кроссовки, такие же, как Махтаб привезла из Америки.

Неподалеку стояли, по всей видимости, родители девчушки. Мать была молодой интересной женщиной. Из-под ее платка выглядывали светлые локоны. На ней был коричневый жакет с поясом, совершенно непохожий на иранские манто.

– Она – американка, – сказала я Муди.

– Нет, – буркнул он, – она говорит по-немецки.

Махтаб подбежала к горке, чтобы поиграть с девочкой, а я быстро подошла к женщине, не обращая внимания на протесты Муди. Женщина разговаривала с иранцем, но… по-английски!

Я представилась. Муди стоял возле меня.

Женщину звали Юди. Ее муж, иранец по происхождению, был предпринимателем в Нью-Йорке. Он остался там, а Юди привезла двоих детей в Иран, чтобы они увиделись с бабушкой и дедушкой. Уже прошла почти половина их двухнедельного отдыха. Как я завидовала ей! У нее был билет на самолет, паспорт, выездные документы!

Юди представила мне Али, своего деверя. Как только Али узнал, что Муди – врач, он стал рассказывать, что пытается получить визу в Штаты к кардиологам. Юди добавила, что она на следующей неделе летит во Франкфурт, где пойдет в американское посольство, чтобы оформить для него визу. Они заинтересовались, что мог бы посоветовать им ирано-американский врач. Муди в этот момент ощутил себя очень важной персоной, перестал обращать на меня внимание и сконцентрировался на себе.

Девочки оставили горку и отправились на качели. Мы с Юди пошли за ними. Оказавшись вне досягаемости ушей Муди, я решила не терять ни минуты.

– Я здесь заложница, – прошептала я. – Пожалуйста, помогите мне! Я прошу вас пойти в американское посольство во Франкфурте и сказать, что я здесь. Они должны что-нибудь для меня сделать.

Муди и Али медленно приближались. Юди заметила мой взгляд, и мы прошли немного вперед.

– Он не разрешает мне ни с кем разговаривать, – призналась я. – Я здесь как в тюрьме, и у меня нет связи с домом.

– Как мне вам помочь? – спросила Юди. Я на секунду задумалась.

– Давайте будем говорить о лечении, – предложила я. – Мой муж чувствует себя на верху блаженства, если кто-нибудь разговаривает с ним о медицине.

– Замечательно, – согласилась Юди. – Мы все равно должны организовать визу для Али. Возможно, нам удастся втянуть в это вашего мужа.

Мы повернулись к мужчинам.

– Ты можешь ему помочь? – спросила я Муди.

– Да, и с большим удовольствием.

Я заметила, что Муди впервые за несколько месяцев почувствовал себя доктором.

– Я напишу письмо, – предложил он. – Я знаю, с кем надо связаться. У меня даже есть несколько американских бланков.

Он на минуту задумался:

– Но мне нужна пишущая машинка.

– Я могу ее предоставить, – пообещала Юди.

Мы обменялись номерами телефонов и договорились, что скоро встретимся в парке. Мы с Муди возвращались домой возбужденные. У него было прекрасное настроение. Увлеченный разговором на профессиональные темы, он, оказалось, даже не заметил, что мне удалось поговорить с американкой наедине.

Юди действовала быстро. Через два дня она позвонила и пригласила нас с Махтаб в парк.

На этот раз Юди сопровождал невысокого роста бородатый иранец лет тридцати. Она представила его нам. Рашид оказался заведующим кадрами большой клиники. Муди был счастлив, что снова может поговорить на интересующую его тему. Он засыпал собеседника вопросами о процедуре получения разрешения на врачебную практику в Иране. Тем временем мы с Юди снова ушли вперед.

– Не волнуйтесь, – успокоила она меня. – Рашид уже в курсе. Он будет осторожен в разговоре с вашим мужем. Рашид знает, чем его занять, так что мы можем свободно поговорить.

Юди ознакомила меня с дальнейшим планом действий. Через несколько дней свекровь собирается устроить для нее и детей прощальный прием. Юди уже побеспокоилась, чтобы нас тоже пригласили. Она взяла пишущую машинку, так что я смогу перепечатать письмо Муди для Али. Юди надеется, что в общем замешательстве на приеме у меня появится возможность поговорить с Рашидом наедине.

– Он знает тех, кто вывозит людей через Турцию, – сказала она.

Следующие два дня мне показались вечностью. Я с нетерпением ждала приема.

Я решила воспользоваться Юди как почтальоном и передать письма родителям, Джо и Джону. Я писала о своей любви к ним и о том, как мне тоскливо без них, подробно описывая, в каких условиях мы находимся. Перечитывая свои письма, я понимала, что они полны печали и отчаяния. Я чуть было их не порвала, но передумала. Они отражали мое душевное состояние.

Еще одно письмо адресовалось моему брату Джиму и его жене Робин с изложением определенного плана. Я объясняла им, как для Муди важны сейчас деньги: мы истратили здесь очень много, а он постоянно без работы; все наши сбережения остались в Америке. Возможно, Муди нужен только какой-то предлог, чтобы вернуться. Я попросила, чтобы Джим позвонил нам и сказал, что отцу стало хуже и что мы должны приехать домой навестить его. Джим мог бы сказать, что близкие собрали деньги и оплатят наши билеты. Может быть, Муди польстится на бесплатное путешествие?

Прием у свекрови Юди был пышным. В доме звучала американская музыка, и мы увидели что-то необычное: мусульмане-шииты танцевали рок-н-ролл. Женщины, одетые по-европейски, позабыли о чадре или русари. Гости невольно оказались в числе моих сообщников. Они так радовались доктору из Америки, что Муди тотчас же оказался в кругу внимательных слушателей. Он купался в почестях, которые оказывали ему присутствующие, и Юди с его разрешения увела меня в спальню, чтобы я перепечатала на машинке письмо. Там уже ждал Рашид.

– Мой приятель перевозит людей в Турцию, – сказал он. – Это стоит тридцать тысяч долларов.

– Меня не интересуют деньги, – был мой ответ. – Я хочу выбраться вместе с дочерью.

Я знала, что мои близкие и друзья помогут и, наверное, как-нибудь соберут требуемую сумму.

– Как скоро мы сможем уехать? – спросила я с нетерпением.

– Он сейчас в Турции, а погода скоро ухудшится. Не знаю, сможете ли вы выехать зимой, пока не сойдет снег. Позвоните мне, пожалуйста, через две недели.

Я зашифровала и записала номер телефона Рашида в книжку.

Рашид вышел из комнаты, а Юди оставалась со мной еще долго после того, как я перепечатала письмо.

Я отдала Юди письма, которые написала своим. Она согласилась выслать их из Франкфурта. И пока я помогала ей в приятном и в то же время таком горьком для меня занятии – упаковывании вещей, – мы все время разговаривали об Америке. Ни она, ни я не знали, что ей удастся сделать для меня. Не знали мы также, сможет ли приятель Рашида перевезти меня и Махтаб в Турцию, но Юди была полна решимости сделать для нас все, что будет в ее силах.

– У меня есть еще знакомые, с которыми я свяжусь, – пообещала она.

Муди был в восторге от вечера.

– Рашид предложил мне работу в клинике, – радостно сообщил он.

Было уже поздно, когда мы стали прощаться. С Юди мы расставались со слезами на глазах, не зная, встретимся ли когда-нибудь еще.

Амми Бозорг привыкла, что все родственники собираются в ее доме в пятницу, в праздничный день, но Муди, все более охладевая к своей сестре, объявил ей однажды, что у нас на пятницу другие планы.

Услышав это, Амми Бозорг в четверг вечером тяжело расхворалась.

– Мама умирает, – сообщила Зухра Муди по телефону, – ты должен приехать и провести с ней эти последние минуты жизни.

Муди прекрасно знал коварный характер своей сестры, но тем не менее забеспокоился. Он поймал такси, и мы поехали. Зухра и Ферест торжественно проводили нас в спальню матери, где Амми Бозорг возлежала на полу. Голова ее была закручена разными тряпками, а сама она была укрыта двадцатисантиметровым слоем одеял и то и дело вытирала выступавший на лбу пот. Она извивалась, как в агонии, и беспрерывно стонала: – Умираю, умираю!

Возле нее сидели Маджид и Реза; другие родственники были уже в пути.

Муди тщательно обследовал сестру, но никаких признаков заболевания не нашел. Он шепнул мне, что она вспотела не от температуры, а от одеял. Однако она по-прежнему стонала, говорила, что у нее болит все тело, что она умирает.

Зухра и Ферест приготовили куриный бульон. Они принесли его в комнату умирающей, и все семейство умоляло Амми Бозорг хоть немного поесть. Младший сын, Маджид, сумел донести до ее рта ложку бульона, но Амми Бозорг сжала губы и не желала разомкнуть их.

В конце концов Маджид упросил ее проглотить хотя бы одну ложку. Когда она совершила это, в комнате раздался триумфальный возглас облегчения.

Всю ночь и весь день продолжалось дежурство возле умирающей. Баба Наджи не очень часто заглядывал в комнату, потому что большую часть времени у него занимали молитвы и чтение Корана.

Муди, Махтаб и меня все сильнее раздражала эта очевидная симуляция. Мы с Махтаб хотели уйти, но Муди снова разрывался между нами и родственниками, почитание которых в конце концов взяло верх над здравым рассудком. Амми Бозорг оставалась на ложе весь вечер в пятницу.

Наконец, доверившись воле Аллаха, она встала со своего матраса и заявила, что немедленно отправится в паломничество к святому городу Мешхеду, на северо-востоке страны, где находится мечеть, известная своей оздоровительной силой. В субботу весь клан проводил вполне бодрую Амми Бозорг в аэропорт и посадил ее в самолет. Растроганные женщины плакали, мужчины перебирали четки и молились, чтобы свершилось чудо.

Муди играл свою роль до конца, исполняя свои обязанности, но, когда мы остались одни, он проворчал:

– Она все это придумала.

Наступил ноябрь. Утренние заморозки в непрогретом помещении предупреждали, что зима в Тегеране может быть столь же докучливой, как и знойное лето. Мы приехали сюда совершенно не подготовленными к зиме. Для Махтаб необходимо было купить теплое пальто. К моему возмущению, Муди усомнился в необходимости этой покупки. Я поняла, что у него произошел новый сдвиг на почве денег.

План с моим братом Джимом не удался. Он позвонил недели через две после отъезда Юди и выполнил все мои инструкции, сказав Муди, что отец очень болен и что близкие собрали деньги нам на билеты.

– Высылать их вам? – спросил он Муди. – Какую дату поставить?

– Это хитрость! – рявкнул Муди по телефону. – Она никуда не поедет, потому что я не пущу ее.

Он бросил трубку и выместил свою злобу на мне.

Мы яростно ссорились из-за денег. Обещание работы в клинике Рашида так и не реализовалось. Я подозревала, что это было лишь ничего не значащее предложение, та'ароф.

Диплом Муди продолжал почивать в ящике стола, а сам Муди твердил, что не может устроиться на работу по моей вине.

– Я должен сидеть дома, чтобы стеречь тебя, – говорил он, и его придирки становились все более бессмысленными. – Для тебя нужна опекунша. Из-за тебя я не могу сделать ни шага. CIA следит за мной, потому что ты сделала что-то и твои родственники начали искать тебя и Махтаб.

– Почему ты думаешь, что меня ищут родственники?

Его взгляд был красноречивее ответа. Когда он поверит и вообще поверит ли, что я не буду пытаться бежать? Разве что, избивая, поймет, что я окончательно смирилась.

Муди обманом затащил меня в Иран, но сейчас он не знал, что со мною делать.

– Я хочу, чтобы ты написала в Америку своим родителям, – потребовал он, – и попросила их выслать сюда все наши вещи.

Как трудно мне было писать такое письмо! Мучительно еще и потому, что Муди заглядывал через плечо и читал каждое слово. Мне оставалось только надеяться, что мои родители этих желаний не выполнят.

Когда я закончила, Муди наконец согласился купить пальто для Махтаб. Насерин с Амиром должны были сопровождать нас в магазины.

Зная, что Насерин была настоящим агентом и стражем, Муди решил остаться дома. Он потащился в спальню, чтобы погрузиться в полуденную дрему. Мы уже собирались выйти, как вдруг зазвонил телефон.

– Это тебя, – сказала подозрительно Насерин, – какая-то женщина говорит по-английски.

Она передала мне трубку и осталась дежурить возле меня.

– Это Хелен, – услышала я.

Меня поразило, что кто-то из посольства звонит мне сюда, и я сделала над собой усилие, пытаясь скрыть от Насерин, что узнала звонившего.

– Я должна с вами поговорить, – сообщила Хелен.

– Вы ошиблись, – ответила я.

Хелен пропустила мимо ушей это замечание, зная мою сложную ситуацию.

– Мне не хотелось звонить вам домой, – объясняла она, – но кто-то связался с нами по вашему делу и мне необходимо с вами поговорить. Позвоните мне, пожалуйста, или приезжайте как можно быстрее.

– Я не знаю, о чем вы говорите, – твердила я, – это ошибка. – И положила трубку.

Насерин повернулась, стремглав побежала в нашу спальню и разбудила Муди.

– Кто звонил?! – заревел Муди.

– Не знаю, – выдавила я из себя, – какая-то женщина. Я не знаю, кто это был.

Муди вышел из себя.

– Ты знаешь! – орал он. – И я тоже хочу знать!

– Я действительно не знаю, – ответила я, изо всех сил пытаясь сохранять спокойствие и маневрируя так, чтобы своим телом защитить Махтаб на случай, если бы он снова начал драться. Насерин, послушная мусульманская шпионка, оттащила Амира в угол комнаты.

– Я должен знать, что она говорила, – распорядился Муди.

– Это была какая-то женщина, которая спросила: «Это Бетти?». Я ответила: «Да». Тогда она поинтересовалась, хорошо ли мы с Махтаб себя чувствуем. Я объяснила ей, что у нас все в порядке. И связь прервалась.

– Ты знаешь, кто это был, – тупо твердил Муди.

Внезапно разбуженный, он еще плохо соображал. К тому же он никогда не отличался способностью быстро оценивать ситуацию. И все же он пытался рационально подойти ко всему случившемуся. Ему было известно, что посольство пыталось связаться со мной, но он не представлял, что я знаю об этом. Он решил поверить мне, но его явно вывело из себя то, что кто-то, вероятнее всего из посольства, отыскал меня в доме Маммаля.

– Смотри, – сказал он Насерин и в тот же вечер предупредил также Маммаля: – Кто-то за ней следит. Найдут ее и заберут прямо на улице.

Телефонный звонок вселил в меня беспокойство, которое мучило меня все последующие дни. Что могло случиться, если Хелен позвонила мне домой? Всю неделю я терялась в догадках, потому что Муди после телефонного разговора усилил охрану: или он сам, или Насерин обязательно сопровождали меня в магазины. Ожидание было нестерпимым. Возможно, свобода была уже близка, но у меня не было ни малейшей возможности узнать об этом.

Наконец настал благословенный день, когда Насерин была на занятиях в университете, а Муди пришел к выводу, что ему слишком обременительно ходить с нами по магазинам, и поэтому разрешил нам идти самим.

Я помчалась в магазин Хамида и позвонила Хелен.

– Остерегайтесь, – предупредила она. – У нас были две женщины, которые искали вас. Они разговаривали с вашими близкими и хотят вас отсюда забрать. Но прошу вас, будьте осторожны: они понятия не имеют, о чем говорят.

А потом Хелен добавила:

– Попытайтесь прийти ко мне. Нам нужно поговорить.

После этого разговора я совершенно потеряла покой. Кем могли быть эти таинственные незнакомки? Неужели Юди удалось организовать какую-то тайную операцию, чтобы вывезти меня и Махтаб из Ирана? Могла ли я верить этим людям? Достаточно ли они осведомлены и влиятельны, чтобы действительно помочь? Видимо, Хелен что-то насторожило, и поэтому она рискнула вызвать гнев Муди, но предупредить меня. Все это не укладывалось у меня в голове.

Несколько дней спустя, хмурым декабрьским утром, свидетельствующим о приходе тяжелой зимы, раздался звонок в дверь. Эссей открыла и увидела высокую стройную женщину, закрытую черной чадрой. Та сказала, что хочет повидать доктора Махмуди. Насерин пригласила ее в дом. Мы с Муди встретили ее у входа в комнату Маммаля. Хотя лицо ее было спрятано под чадрой, я могла с уверенностью сказать, что она не иранка.

– Я бы хотела поговорить с доктором Махмуди, – сказала она.

Муди оттолкнул меня и закрыл в комнате, а сам вышел в холл. Я приложила ухо к двери, чтобы услышать, о чем они говорят.

– Я – американка, – объяснила женщина на приличном английском языке. – У меня проблема: я страдаю от сахарного диабета. Не могли бы вы сделать мне анализ крови?

Она рассказала, что ее муж – иранец из Мешхеда, того самого города, куда Амми Бозорг отправилась в паломничество. Муж ушел на войну с Ираком, поэтому она временно поселилась у его родственников в Тегеране.

– Я действительно очень больна. Близкие не понимают, что такое сахарный диабет. Вы должны мне помочь.

– Я не могу сейчас сделать вам анализ крови, – ответил Муди.

По тону его голоса я поняла, что он пытается найти возможность. У него еще не было разрешения заниматься врачебной практикой в Иране, а тут пациентка обратилась к нему за помощью. У него не было работы, и ему пригодились бы деньги даже от одного пациента. Какая-то незнакомая женщина на прошлой неделе пыталась связаться со мной. Сейчас незнакомая женщина постучала в его дверь.

– Придите завтра утром к девяти часам, – сказал он. – На ночь ничего не ешьте.

– Я не могу прийти, потому что посещаю лекции по изучению Корана.

Подслушивая под дверью, я почувствовала фальшь этой сцены. Если она жила в Тегеране временно, как утверждала, зачем тогда записалась на лекции по Корану? Если действительно страдает сахарным диабетом, почему не соблюдает рекомендации врача?

– Оставьте мне свой номер телефона, – предложил Муди.

– Не могу. Близкие мужа не знают, что я пошла к американскому врачу. У меня были бы проблемы.

– Как вы сюда добрались?

– Заказала такси по телефону. Оно ждет меня.

Я сжалась и тихонько отошла. Мне не хотелось, чтобы Муди понял, что американка может научиться ориентироваться и передвигаться в Тегеране.

После ее ухода Муди до самого полудня был погружен в свои мысли. Затем он позвонил Амми Бозорг в Мешхед, чтобы спросить, не говорила ли она кому-нибудь, что ее брат – американский врач. Оказалось, что нет.

В тот же вечер Муди рассказал всю эту странную историю Маммалю и Насерин, не обратив внимания, что слышу и я. Он упомянул детали, которые вызвали его подозрение.

– Я знаю, что у нее под платьем был микрофон, – утверждал он, – знаю, что она из CIA.

Возможно ли это? Могла ли эта женщина быть агентом CIA?

Я была точно загнанный зверь. Но сейчас важно лишь одно – свобода для меня и для дочери. Мой мозг напряженно работал, взвешивая каждый факт, каждый разговор. В конце концов я пришла к выводу, что гипотеза Муди сомнительна. Женщина не была профессионалом, а потом, какой смысл CIA вытаскивать меня и Махтаб из Ирана? Была ли эта организация такой вездесущей и всемогущей, как ходили о ней легенды? Казалось невероятным, чтобы американские агенты могли много сделать в Иране. Ведь везде были агенты аятоллы, солдаты, полицейские и пасдары. Как большинство привыкших к опеке государства американцев, я переоценивала роль чужого фанатичного могущества.

Мне подумалось, что, вероятнее всего, эта женщина услышала о моей судьбе от Юди или Хамида. Но у меня не было возможности проверить это, так что оставалось только ждать, чем все это кончится.

Неуверенность рождала напряжение, но все-таки вселяла хоть маленькую, но надежду. Впервые я смогла убедиться, что мои далеко идущие планы начинают приносить плоды. Я сделаю все, что только в моих силах, буду разговаривать с каждым, кому смогу доверять, и рано или поздно я найду людей, которые мне помогут. Я понимала, что мне придется выверять каждый шаг, быть бдительной, принимая во внимание неусыпную слежку Муди.

Однажды, выйдя в магазины, я заглянула к Хамиду и сразу же позвонила Рашиду.

– Он не берет детей, – объяснил он.

– Позвольте мне поговорить с ним! – умоляла я. – Я могу нести Махтаб на руках, это не проблема.

– Нет. Он сказал, что не смог бы взять даже вас. Это тяжело и для мужчин. Путь, по которому он ведет, это четыре дня марша через горы. Вы не сможете пойти с ребенком.

– Я действительно очень сильная, поверьте, я выдержу, – сказала я, почти веря себе. – Я могу нести ребенка. Я справлюсь. По крайней мере, разрешите мне хотя бы поговорить с этим человеком.

– Сейчас из этого все равно ничего не выйдет. В горах лежит снег. Зимой нельзя перейти в Турцию.

Заканчивался декабрь. Муди сказал мне, что я должна проигнорировать приближающееся Рождество. Он не разрешил мне купить подарки для Махтаб и вообще отмечать этот день. Никто из наших знакомых в Иране не признавал христианского праздника.

С окрестных гор на Тегеран спустилась зима.

Муди простыл. Однажды утром, вовремя проснувшись, чтобы отвезти нас в школу, он застонал, пытаясь подняться с постели.

– У тебя температура, – сказала я, коснувшись его лба.

– Это ангина, – проворчал он. – Если бы у нас были наши зимние пальто… У твоих родителей должно быть достаточно ума, чтобы выслать их нам.

Я не обратила внимания на эту смешную эгоистичную жалобу, потому что не хотела начинать ссору в тот момент, когда появился шанс получить еще какие-нибудь сведения. Причесывая Махтаб, я сказала как можно спокойнее:

– Порядок, мы можем сами ехать в школу.

– Ты же не знаешь, как поехать на такси, – сказал он.

– Знаю. Я ежедневно наблюдала, как делаешь это ты.

Я объяснила ему, что дойду до улицы Шариата и крикну: «Седа Зафар!». Это означает, что мне нужно такси, идущее в направлении улицы Зафар.

– Ты должна быть внимательна, – напомнил он.

– Я сумею сделать это.

– Хорошо, – согласился он и повернулся на другой бок.

Раннее утро дышало морозным воздухом, но меня это не беспокоило. Прошло много времени, пока возле нас остановилось такси. Я вынуждена была с опасностью для жизни выйти на проезжую часть и почти стать перед машиной, но зато добилась результата. Значит, я сумею помочь себе в Тегеране. Ведь это был уже шаг, приближающий меня к свободе, к возможности покинуть город и бежать из страны.

Переполненное иранцами такси лавировало в уличном движении: то мчалось с бешеной скоростью, то останавливалось со скрипом тормозов, когда водитель нажимал на сигнал, одаривая своих единоверцев оскорбительным эпитетом «саг», что означало «собака».

Мы добрались до школы вовремя и без приключений. Но четыре часа спустя, когда мы должны были возвращаться и когда я стояла у школы, пытаясь остановить оранжевое такси, белый «пакон» (популярная машина иранского производства), в котором сидели четыре женщины, медленно подъехал с правой стороны. К моему удивлению, женщина, сидевшая на переднем сиденье, опустила стекло и что-то крикнула мне по-персидски.

«Может быть, она спрашивает дорогу?» – подумала я.

Машина развернулась и остановилась рядом с нами. Все четыре женщины выскочили из машины и подбежали к нам. Придерживая чадру под шеей, они хором ополчились на меня.

Я совершенно не понимала, что можно было совершить такого, что вывело их из себя. Но Махтаб мне объяснила.

– У тебя съехал платок, – сказала она.

Я стала поправлять русари и обнаружила, что несколько запретных прядей вылезли из-под платка, поэтому натянула его на лоб.

Блюстительницы нравственности снова сели в машину так же быстро, как и выскочили из нее, и тотчас же отъехали. Я остановила такси оранжевого цвета, и мы вернулись домой. Муди был доволен, а я в глубине души радовалась, зная, что совершила что-то важное, но все время думала об этих женщинах в белой машине.

На следующий день Азар все объяснила.

– Я видела, что у вас вчера были проблемы, – сказала она, – и хотела пойти к вам на помощь, но вы разобрались сами.

– Кто это был? – спросила я.

– Это пасдарки, стражи революции.

Значит, здесь, по крайней мере, существовало равенство. Женская специальная полиция, если шла речь об установленной обязательной одежде для женщин, обладала такой же властью, как и ее мужской эквивалент.

25 декабря 1984 года был самым тяжелым днем в моей жизни. Нет, ничего сверхъестественного не произошло, но именно это меня так огорчило. Я не могла порадовать Махтаб по случаю Рождества и не хотела даже делать каких-либо попыток, чтобы не углублять ее тоску по дому. Мысленно я была далеко, в Мичигане, с Джо, Джоном и родителями. Муди не позволил мне позвонить им и поздравить. Прошли недели после моего разговора с Хелен, предостерегавшей меня от таинственных женщин, которые меня ищут. Я ничего не знала о здоровье отца, о сыновьях.

Махтаб, как обычно, пошла на занятия. Муди по-прежнему хлюпал носом и остался дома. Он заявил, что я плохая жена, потому что сижу в школе, ожидая Махтаб.

– Ты должна вернуться домой и приготовить мне куриный бульон.

– Махтаб не останется одна, – ответила я, – ты ведь знаешь это. Насерин приготовит тебе еду.

Муди устремил глаза к небу: мы оба знали, что Насерин – плохая кухарка.

«Я надеюсь, что ты умрешь от ее бульона, – подумала я, – или от температуры». Я молила Бога, чтобы Муди погиб в результате автокатастрофы, чтобы подорвался на снаряде, чтобы у него был инсульт. Я знала, что это жалкие мысли, но они не покидали меня.

В тот день школьные учительницы и служащие сделали все, чтобы доставить мне хоть какую-нибудь радость. «Поздравляю!» – сказала Азар, подавая мне пакет. Я открыла его и нашла прекрасно иллюстрированное редкое издание «Рубаи» Омара Хайяма на персидском, английском и французском языках.

Ханум Шахин была очень набожной мусульманкой, и я никогда бы не подумала, что она сочтет Рождество чем-то особенным, но и она подарила мне несколько книг по исламу, касающихся всех правил и рекомендаций, связанных с молитвами, праздниками и другими обычаями. Более всего меня заинтересовал английский перевод конституции Ирана. Я внимательно изучала его в то утро и в последующие дни, пытаясь отыскать параграфы, касающиеся прав женщин.

Один из разделов посвящался вопросам брака. В нем говорилось, что иранка, поссорившись с мужем, могла обратиться в определенное бюро определенного министерства. Это влекло за собой освидетельствование в их доме, а также беседу с мужем и женой. А потом оба должны были подчиниться решению судьи, которым был, конечно, мужчина. Мне надеяться здесь было не на что.

Пункты, касающиеся денег и собственности, были ясны. Мужу принадлежало все, жене – ничего. Частью собственности были дети. После развода дети оставались с отцом.

Конституция стремилась урегулировать все детали личной жизни, даже самые интимные ее стороны. Например, преступлением считалось предохранение женщины от беременности, если муж был против. Я уже знала об этом. Муди предупреждал меня и раньше, что за это грозит покарание смертью. Читая об этом здесь, в Иране, я вдруг почувствовала страх. Я понимала, что до сего времени уже нарушила много иранских законов и буду нарушать их дальше, но мне как-то стало особенно неуютно при мысли, что без ведома Муди я поставила… спираль, а это подвергало здесь мою жизнь опасности. Неужели действительно исполнили бы смертный приговор над женщиной, предохраняющейся от беременности? Впрочем, ответ был ясен. В этой стране мужчины могли делать с женщинами все. И делали.