Текст книги "Пленница былой любви"
Автор книги: Бетти Махмуди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)
– Я обещаю.
Я перевела дыхание.
– Я рассказываю тебе об этом только потому, что ты соотечественница, а мне нужна помощь. Мне хочется выбраться отсюда, и как можно скорее.
– Если он тебе не разрешит, это невозможно.
– Возможно. Я хочу убежать.
– Ты сумасшедшая. Это тебе не удастся.
– Я не прошу тебя вмешиваться. Я прошу тебя только время от времени помогать мне выйти из дома, например, как сегодня, чтобы я могла пойти в американское посольство.
Я рассказала о своих связях с посольством.
– Они помогут тебе выбраться из страны? – спросила Элен.
– Нет. Я только передаю и получаю через них информацию, и это все. Если кто-нибудь захочет со мной связаться, то это можно сделать через посольство.
– Я не хочу ходить в посольство, – заявила Элен, – я никогда там не была. Когда мы приехали сюда в первый раз, Хормоз категорически запретил мне это, поэтому я даже не видела здания.
– Тебе не нужно туда ходить, – успокоила я. – Пройдет какое-то время, пока Муди позволит нам встречаться наедине, но я думаю, что в конце концов он согласится, потому что ты ему понравилась. Постарайся только сделать так, чтобы я могла выйти из дома. Скажи, что мы идем в магазин или что-нибудь в этом роде, и покрывай меня это время.
Элен долго думала, но все же утвердительно кивнула головой. Все остальное время ушло у нас на составление различных планов, хотя мы и понятия не имели, когда сможем их реализовать.
Махтаб так понравилось играть с Мариам и Али, что она не хотела возвращаться домой, но дети Элен смягчили минуты расставания, позволив ей взять несколько книжек. Она выбрала «Оскар-ворчун», «Золотистый лютик и три медведя» и книжечку об утенке Дональде. У Элен был также Новый Завет, и она заверила, что время от времени будет давать мне его.
Муди был переменчив: иногда пользовался своим физическим преимуществом, но временами пытался покорить меня мягкостью.
– Пойдем завтра в ресторан, – предложил он 13 февраля, – завтра День святого Валентина.
– Хорошо, я согласна.
Он решил, что отведет нас в ресторан при гостинице «Хаям», в котором обслуживающий персонал говорил по-английски. Мы с Махтаб были взволнованы. До полудня мы готовились, приводя себя в порядок. Я надела костюм из красного шелка, подходящий для такого случая, но скандальный для Ирана. Правда, мне пришлось поверх надеть манто и русари, но у меня теплилась надежда, что гостиница окажется настолько американизированной, что мне позволят предстать в ресторане в моем костюме. Я старательно уложила волосы и заменила очки контактными линзами. Махтаб надела белое плиссированное платьице в красные букетики роз и белые кожаные туфельки.
Втроем мы отправились на улицу Шариата, где сели в такси. Отель находился на центральной улице, которую многие продолжали называть именем шаха – Аллея Пехлеви.
Когда мы вышли из такси, Муди на какое-то время задержался, чтобы расплатиться. Уличное движение шумно растекалось в двух направлениях. От тротуара нас отделял заполненный грязной водой ручей. Он был слишком широк, чтобы его перепрыгнуть. Я взяла Махтаб за руку, и мы пошли к сточной решетке, где можно было переступить по сухому.
Мы стали на решетку. Посмотрев вниз, я вдруг увидела огромную, величиной с небольшого кота, омерзительную крысу, которая замерла у одной из белых туфелек Махтаб. Я быстро оттащила удивленную Махтаб обратно на проезжую часть. Крыса убежала.
– Что ты делаешь? – крикнул сзади Муди.
– Я испугалась, что эта машина может подбить ее, – солгала я, не желая, чтобы Махтаб услышала правду.
Чуть позже я шепотом рассказала Муди о случившемся на самом деле. Он не удивился. Крысы в Тегеране – элемент повседневной жизни.
Я успокоилась и попыталась радоваться предстоящему вечеру. В гостинице, вопреки рекламе, никто не говорил по-английски, а я весь ужин должна была сидеть в манто и русари. Подвергая себя опасности вызвать гнев Аллаха, я все-таки немного расстегнула манто.
Ужин оказался необычным и очень вкусным: креветки с картофелем. Муди демонстрировал щедрость, настаивая, чтобы мы после ужина выпили еще и кофе, хотя чашечка стоила около четырех долларов. Кофе не был очень хорошим, но важен был жест Муди. Он пытался сделать мне приятное. Я со своей стороны старалась убедить его, что мне действительно хорошо. Однако и сейчас я чувствовала себя неуверенно. Я знала, что Муди в одну минуту из нежного мужа может превратиться в зверя.
Меня постоянно преследовала мысль: должны ли мы были поехать с Триш и Сьюзан? Я не знала, я не могла предвидеть, что случится. Анализируя разные обстоятельства, я продолжала верить, что мое решение было разумным. Обе любительницы приключений разработали только общие черты плана. Сама я могла с ними поехать хоть на край света, но имела ли я право подвергать Махтаб такой опасности?
Однако, когда Муди терял контроль над собой, меня обуревали сомнения. Возможно, самая большая опасность для Махтаб было оставаться с отцом?
Отзвук страшного взрыва вырвал меня из беспокойного сна. Я увидела через окно воспламенившееся ночное небо. Очередные взрывы раздавались вокруг нас через краткие промежутки.
Дом дрожал.
– Бомбы! – крикнула я. – Нас бомбят!
Мы услышали вой бомбардировщиков. В окне появились снопы бело-желтого света, а затем, как гром после молнии, ужасающе пронзительно зазвенело.
Махтаб закричала в испуге. Муди схватил ее, положил между нами. Мы прижались друг к другу, безнадежно одинокие в ожидании неизбежности.
Муди в исступлении выкрикивал какие-то персидские молитвы, в его голосе слышалась паника. Он обнял нас, желая защитить, но это лишь усилило наш страх, потому что он дрожал всем телом. Мы с Махтаб молились по-английски, уверенные, что настала минута смерти.
Самолеты налетали волнами, то предоставляя нам минутную передышку, то снова пикируя, а их моторы передавали всю ненависть к людям на земле. Оранжевые и желтые снопы огня противовоздушной артиллерии устремлялись к небу. Каждый раз, когда над головами раздавался вой самолетов, мы ждали взрывов. Иногда свет был неярким, а отзвуки приглушенными. В другой раз освещалась вся комната, а разрыв сотрясал дом до основания, дрожали стекла, и мы не могли сдержать испуганных криков. При свете взрывов, огня противовоздушной артиллерии и менее яркого отблеска пылающих зданий я могла заметить, что Муди было страшно так же, как и мне.
Он прижимал нас все сильнее, а моя ненависть к нему еще больше нарастала, я готова была его убить. В какой-то миг я вспомнила письмо моей мамы и ее сон о том, что Махтаб потеряла ногу от взрыва бомбы.
О Боже! Прошу, умоляю тебя, помоги нам! Спаси нас! Спаси Махтаб!
Очередная волна бомбардировщиков пронеслась над нами. Проходили минуты, и постепенно мы расслаблялись в надежде, что все уже закончилось. Прошло много времени, пока мы позволили себе перевести дыхание. Налет продолжался около пятнадцати минут, но эти минуты нам показались вечностью.
Страх уступил место возмущению и ярости.
– Вот видишь, что ты сделал с нами! – крикнула я Муди. – Ты Этого хотел для нас?!
– Нет! – рявкнул он. – Я тебе этого не сделал. Твоя собственная страна хочет убить тебя.
Разгорелась ссора, но в это время Маммаль заглянул в дверь спальни и сказал:
– Не нервничай, да'иджан, это была только противовоздушная артиллерия.
– Мы слышали самолеты, – возразила я.
– Нет.
Невероятно, но Маммаль хотел меня убедить в том, что это были только учения, такие же, как во время Недели войны.
В холле зазвонил телефон. Это была Амми Бозорг. Маммаль и Муди успокоили ее, заверив, что у нас все нормально.
Насерин зажгла свечи, приготовила чай.
– Нечего волноваться, – сказала она и твердо добавила: – В нас не попадут.
Ее вера в Аллаха была непоколебимой, основанной на искреннем убеждении, что если даже Аллах допустит, чтобы она погибла от бомбы, то нет ничего более достойного, чем мученическая смерть в священной войне.
Ранним утром шумный город зализывал раны и взывал к мести. Налеты были, разумеется, делом иракской авиации, но радио с легкостью выдавало иную информацию: налет запланировали и контролировали американские советники. С точки зрения рядового иранца, президент Рейган лично летел во главе атакующей эскадры. В тот день малоприятным было оказаться американцем в Иране.
Муди почувствовал это и превратился в заботливого опекуна. Мы с Махтаб не поехали в школу. Как оказалось, вблизи школы было немало разрушенных зданий. Много людей погибло.
Позже Элен и Хормоз провезли нас по городу, чтобы мы увидели результаты налета. Целые кварталы домов были стерты с лица земли, разорванные бомбами или уничтоженные огнем. Кое-где все еще подымался дым.
Все соглашались, что это страшно, но у каждого были свои взгляды на причину случившегося. Для меня все это было естественным исходом жизни под руководством фанатичного безумца. Муди и Хормоз проклинали американцев.
Элен заняла сторону мужчин.
Муди втянул Хормоза в дискуссию на одну из своих излюбленных тем о двуличности американского правительства. Он утверждал, что Соединенные Штаты, желая достигнуть равновесия сил в Персидском заливе, настраивают обе страны друг против друга, вооружая Иран и Ирак. Он был убежден, что американцы финансируют не только бомбы, сбрасываемые с иракских самолетов, но и противовоздушную артиллерию иранцев, однако в результате длительного эмбарго на вооружение помощь Ирану оказывалась тайно.
– Иран вынужден тратить все свои деньги на оружие, – ворчал Муди. – Из-за эмбарго мы вынуждены покупать его через третьи страны и платить им больше.
Мы все молились, чтобы налет не повторился. Радио обнадеживало Муди, что так и будет, что священные войска шиитов достигнут быстрого и эффективного перевеса над американскими марионетками.
Город перешел на военное положение. Электростанции были уничтожены. Всем рекомендовалось как можно меньше расходовать электроэнергии.
Наступили ночи страха и напряжения. В течение нескольких недель налеты повторялись через каждые две-три ночи, а потом и каждую ночь. По вечерам, с наступлением темноты, Махтаб жаловалась, что у нее болит живот. Много времени мы проводили вместе в ванной, молясь, плача и дрожа. Спали мы в столовой на полу под большим столом. Пледы, свисающие по бокам, должны были защитить нас от разлетающихся осколков стекла. Мы страдали от недосыпания. Налет бомбардировщиков был самым страшным, что я видела в своей жизни.
Однажды после лекций мы, как всегда, пошли за хлебом. В тот день мы хотели купить барбари – испеченный на дрожжах хлеб в форме овальных булок длиной в два фута. Такой хлеб, свежий, еще теплый, намного вкуснее лаваша. Мы ждали в очереди в пекарне более получаса, присматриваясь к уже знакомому нам процессу. Группа мужчин работала быстро, отмеряя порции теста, формуя и откладывая в сторону, чтобы оно подошло. Когда тесто уже было готово, один из них придавал ему окончательный продолговатый вид. Пекарь отправлял буханки в нагретую печь и вынимал их с помощью плоской лопаты.
Через некоторое время закончился запас теста. Один из мужчин бригады начал готовить новое. Он вложил конец шланга в большую бочку и открыл кран. Зная, что бочка будет наполняться долго, пекарь сделал перерыв и пошел в туалет. Когда он входил туда и потом, когда выходил, оттуда доносился смрад.
Мне было интересно, помоет ли он руки, прежде чем приступить к работе. В поле зрения не было ни одного умывальника. Я почувствовала приступ тошноты, когда пекарь вернулся к бочке и помыл руки в воде, предназначенной для приготовления теста.
Внезапно раздался звук сирены, предупреждающий о воздушной тревоге. Через несколько секунд мы услышали рев приближающихся бомбардировщиков.
Разные мысли проносились у меня в голове, разум пытался бороться с паникой. Что делать: спрятаться здесь или бежать домой? Я решила показать Муди, что мы сумеем справиться с любой ситуацией, тогда и в дальнейшем он будет разрешать нам выходить одним.
– Беги, Махтаб! – крикнула я. – Мы должны добраться домой!
– Мамочка, я боюсь, – заплакала Махтаб.
Я подхватила ребенка на руки. Какое-то чувство подсказывало мне, что нужно бежать с улицы Шариата. Я бросилась в лабиринт бесконечных переулков и мчалась так быстро, как только могла. А рядом мы слышали залпы противовоздушной артиллерии, взрывы бомб, стоны и крики гибнущих людей.
Осколки артиллерийских снарядов сыпались вокруг нас. Мы продолжали бежать.
Махтаб спрятала лицо у меня на груди. Ее пальчики впивались мне в спину.
– Ой, мамочка, я боюсь, мне страшно! – всхлипывала она.
– Все будет хорошо, – говорила я, перекрикивая шум. – Молись, Махтаб, молись!
Наконец мы и вбежали в калитку. Муди выглядывал уже в ожидании. Он открыл дверь и втащил нас в дом. Мы столпились в коридоре первого этажа, опираясь спинами о бетонную стену, и так стояли до конца налета.
Как-то я взяла Махтаб и Амира в колясочке в парк. Наш путь лежал мимо волейбольной площадки, где как раз проходил матч.
Махтаб качалась на качелях, когда я вдруг услышала громкие голоса. Посмотрев в ту сторону, я увидела четыре или пять белых полугрузовых машин марки «ниссан», блокирующих вход в парк. «Пасдары! Ищут здесь кого-то», – подумала я.
Я проверила, все ли в порядке в моей одежде. Пальто было застегнуто, платок на своем месте. И все-таки у меня не было желания встречаться с пасдарами, поэтому я решила вернуться домой и позвала Махтаб.
Толкая перед собой колясочку с Амиром и держа Махтаб за руку, я шла в сторону ворот. Когда мы приблизились к волейбольной площадке, я убедилась, что сегодня мишенью для пасдаров были парни. С помощью карабинов их погрузили в машины. Они молча повиновались.
Что с ними будет? Я поспешила домой, подгоняемая страхом. Настроение было испорчено.
Эссей открыла дверь. Я рассказала ей и Резе об увиденном.
– Это, вероятно, потому, что они собрались группой, – предположил Реза. – Нельзя собираться без разрешения.
– Что с ними будет? – спросила я. Реза пожал плечами.
– Не знаю, – сказал он безразличным тоном. Муди, по-своему прокомментировал инцидент:
– Напрасно пасдары не будут брать.
Иначе прореагировала Азар, когда я на следующий день в школе рассказала ей эту историю.
– Когда они видят группу ребят, то хватают их и отправляют на войну, – сообщила она с грустью. – То же самое делают в школах. Иногда подъезжают на грузовиках к школе для мальчиков и забирают учеников на фронт. Родители их никогда уже не увидят.
Как же я ненавидела войну! Она так бессмысленна. Я не могла понять людей, столь жаждущих убивать и до такой степени готовых умереть. Для Маммаля и Насерин жизнь, в том числе и их собственная, не имела большой ценности. Смерть – явление ординарное. Что человек может совершить без веры в Аллаха? Если даже случится худшее, то не было ли оно неизбежным? Их бравада во время бомбардировок не была притворной. Такая философия формирует мучеников-террористов.
Со всей силой это продемонстрировалось в пятницу пополудни, когда, как обычно, мы собрались в доме уже вернувшейся Амми Бозорг, где домочадцы бесконечно молились по случаю праздника. По телевизору шла трансляция проповеди. Я не обращала на это внимания до тех пор, пока не услышала возбужденных голосов Муди и Маммаля. Амми Бозорг вторила им стонами.
– Бомбят службу! – возмутился Маммаль.
Телевидение в прямом эфире показывало толпу правоверных, собравшихся на площади. Камеры были направлены в небо и отсняли иракские самолеты. Разрывы бомб образовали в толпе ямы, заполненные убитыми и ранеными.
– Там Баба Наджи! – вспомнил Муди. – Он всегда посещает моленья по пятницам.
Смятение охватило нижний Тегеран. Сообщалось о жертвах с обеих сторон, но хорошо спланированный налет свидетельствовал о явном перевесе Ирака.
Встревоженная семья ждала возвращения Баба Наджи. Часы пробили два, потом половину третьего. Баба Наджи никогда не возвращался с молений по пятницам позже.
Амми Бозорг приняла образ плакальщицы и, завывая, рвала на себе волосы. Она сменила цветную чадру на белую и уселась на полу, напевно декламируя Коран.
– С ума сошла, – сказал Муди сестре. – Ты должна дождаться, мы же ничего не знаем.
Родственники по очереди выбегали на улицу, высматривая патриарха рода. Проходили минуты в ожидании, полном напряжения, под ритуальное завывание Амми Бозорг. Казалось, что она гордится своим новым статусом вдовы.
Около пяти часов Ферест вбежала в дом с новостью.
– Он возвращается, – кричала она.
Весь клан собрался у дверей, чтобы схватить Баба Наджи в объятия, как только он переступит порог. Он вошел в дом медленно, молча, с потупленным взглядом. Все расступились, пропуская священного мужа. Его одежда была забрызгана кровью. К изумлению всех, он направился прямо в ванную, чтобы помыться.
Позднее Муди поговорил с ним и рассказал мне:
– Он переживает, что не погиб. Он хочет остаться мучеником, как его брат.
Муди не разделял слепого фанатизма своих родственников. Когда Тегеран привык к военному положению, командование гражданской обороны издало новые инструкции. Во время налета всем следовало находиться в помещении без окон на первом этаже. Мы вернулись в постель, чтобы немного отдохнуть в ожидании страшного сигнала, который выгонит нас на первый этаж под лестницу.
Там даже в присутствии Резы и Маммаля Муди не мог справиться с охватившим все его существо чувством страха. Он плакал, весь трясся в бессильной тревоге. Когда все заканчивалось, он проклинал американцев, но с каждым новым налетом в его словах становилось все меньше уверенности.
Время от времени наши глаза встречались, и это был краткий миг взаимопонимания. Муди осознавал, что несет ответственность за нашу судьбу, но он не имел ни малейшего представления, что в этой ситуации делать.
Раз в году в один и тот же день все в Иране отправляются в баню.
Происходит это по случаю персидского Нового года, Навруза, длящегося две недели. Это праздник, во время которого все женщины приводят свои дома в относительный порядок. Навруза с нетерпением ждут владельцы обувных магазинов, потому что все тогда покупают новую обувь. На протяжении этих двух недель мало кто работает: семьи собираются на праздничные ужины и чаепития. В соответствии с семейной иерархией родственники в порядке очередности предоставляют свои дома для праздничных торжеств.
Навруз выпадает на 21 марта, первый день весны. В тот вечер мы сели вместе с Резой, Маммалем и их семьями вокруг хафт син (семь «с»), или софры, заставленной блюдами с символическим значением, название которых начинается с буквы «с». Внимание всех было приковано к яйцам, положенным на зеркало. Персидская легенда гласит, что Земля покоится на роге быка. Этот бык каждый год переносит свою тяжесть с одного рога на другой. Точный момент прихода персидского Нового года можно установить, наблюдая за разложенными на зеркале яйцами. Когда бык перебрасывает земной шар с одного рога на другой, яйца подпрыгивают.
Все считают минуты, отделяющие старый год от нового, совершенно так же, как в Америке. Наблюдая за яйцами, мы ждали момента, когда солнце окажется в знаке Барана.
Внезапно в комнате стало темно, а вой сирены предупредил о появлении самолетов. В ту ночь яйца определенно подскакивали.
И хотя налеты вселяли ужас, жизнь как-то двигалась дальше, а бомбежки иракской авиации не помешали Ирану праздновать Навруз. Цикл приемов начался уже на второй день, и мы направились в дом патриарха и матроны рода. Реза, Эссей, Мариам, Мехди, Маммаль, Насерин, Амир, Муди, Махтаб и я втиснулись в машину Маммаля и поехали в дом Амми Бозорг. У меня, конечно, настроение было далеко не праздничное.
Длинноносая сестра Муди выбежала нам навстречу, как только мы вошли в дом. В радостном крике она бросилась к брату, осыпая его поцелуями. Потом она повернулась к Махтаб и нежно обняла ее. Прежде чем она поцеловала меня в щеку, я инстинктивно обтянула платок, чтобы избежать прикосновения ее губ.
У Амми Бозорг были уже приготовлены праздничные подарки. Она подарила Муди дорогой письменный стол и книжную полку с задвигающимися стеклами. Махтаб получила сшитое портнихой платьице из натурального шелка, привезенного из Мекки. Амми Бозорг, счастливая, крутилась все время и раздавала подарки всем, кроме меня. Муди не заметил, что меня обошли вниманием, а мне было безразлично.
Печальным был для меня этот день. Никто не утруждал себя (или не хотел) тем, чтобы поговорить со мной по-английски. Махтаб прижалась ко мне, боясь остаться рядом с Амми Бозорг.
Каждый день повторялись эти изнурительные церемонии.
Однажды утром, когда мы собрались навестить несколько домов, я надела коричневый шерстяной костюм с удлиненным жакетом, который мог вполне сойти за плащ. Надела толстые носки и на голову платок.
– Надо ли мне надевать манто на этот костюм? – спросила я Муди.
– Нет, конечно, нет, – ответил он. – Нужно присмотреться очень тщательно, чтобы увидеть, что это не плащ.
Маджид обвез нас по домам многочисленных родственников, где мы должны были показаться. Затем он нас оставил, у него были другие дела, и мы втроем поехали на такси в дом Хакима.
Когда мы вышли от них, было уже почти темно. Нам пришлось пройти несколько перекрестков, чтобы добраться до главной улицы и поймать такси. Машины с шумом проносились мимо, но свободного такси не было.
Внезапно возле нас затормозила полугрузовая машина, а за ней легковая. Из «ниссана» выскочили четверо бородатых пасдаров в оливково-коричневых мундирах. Один из них поймал Муди, а другие направили в него карабины. Меня окружили четыре стража революции в черных чадрах и начали что-то орать прямо мне в лицо.
Я знала, что причиной явился коричневый костюм. Мне нужно было надеть манто.
Пасдары тащили Муди в «ниссан», но он упирался, крича им что-то по-персидски.
«Заберите его в тюрьму! – умоляла я их в душе. – Возьмите его себе!»
Муди какое-то время спорил с пасдарами, а стражи революции выкрикивали мне в лицо персидские проклятия. Потом они все вместе вскочили в машины и уехали так же быстро, как и появились.
– Что ты им сказал? – спросила я.
– Что ты зарубежный гость и не знаешь законов.
– Ты сам мне сказал, что я могу так идти. Муди признал свою ошибку:
– Я не думал, что все так выйдет. Теперь ты должна носить на улице манто или чадру.
В конце недели пришла очередь Маммаля и Насерин принимать гостей. Мы убрали дом. Муди с Маммалем поехали на рынок. Мы заварили несколько литров чаю. Можно было ожидать, что на протяжении дня к нам заглянет не менее сотни гостей.
Вместе с другими у нас были Элен и Хормоз, когда из мегафонов на улице раздался призыв к молитве. Ежедневно три раза в день призыв к молитве входит в жизнь всех жителей Тегерана. И где бы ты ни находился, что бы ни делал, нельзя забыть о времени молитвы. В принципе молитвы можно произносить и в последующие часы, но Аллах щедрее награждает тех, кто тотчас же отвечает на призыв.
– Мне нужна чадра, – сказала Элен, вскакивая на ноги.
Остальные правоверные вместе с Амми Бозорг также занялись приготовлениями, и уже спустя минуту в соседней комнате монотонно зашуршали четки.
Позже Амми Бозорг призналась, что ей очень понравилась Элен.
– Машаллах![7]7
Слава Аллаху!
[Закрыть] – обратилась она к Муди. – Как вдохновенно она молится, Аллах вознаградит ее.
Во второй половине этого праздничного дня Муди разговорился с Мараши – одним из кузенов Насерин, который тоже был врачом.
– Почему ты не работаешь? – спросил Мараши.
– Вопрос с моими документами еще не выяснен, – ответил Муди.
– Я поговорю в больнице. Нам нужен анестезиолог.
Радость Муди была безгранична. Во всяком случае эта работа казалась реальной. Муди, правда, хоть и ленив, но в то же время достаточно квалифицированный врач. Для него важны были не только деньги, но и авторитет, которым пользуются врачи в Иране.
Когда я задумалась над таким стечением обстоятельств, то пришла к выводу, что мне это выгодно. Уже сейчас у меня было немного свободы, хотя и недостаточно. Со временем Муди понял, что постоянно караулить меня – это довольно трудная задача. Он вынужден был постепенно расширять диапазон моей свободы, чтобы облегчить свою и без того запутанную жизнь.
Если бы сейчас Муди пошел на работу, я бы могла передвигаться значительно свободнее. К тому же, возможно, это укрепило бы его ослабевающее чувство собственного достоинства.
Вторую неделю праздника Навруз мы провели в так называемом «отпуске» у Каспийского моря, простирающегося на север от Тегерана и составляющего часть ирано-российской границы. Брат Эссей работал в министерстве по делам исламизации, которое конфисковало все имущество шаха. Он предложил родственникам воспользоваться отдыхом на одной из прежних вилл монарха. При этом он описывал чудеса и богатства, которые окружали шаха.
Если бы я только сейчас приехала в Иран, на меня это произвело бы впечатление. Вилла шаха! Но я уже знала слишком многое, чтобы верить в россказни о роскоши в республике аятоллы.
Прежде всего мое представление о неделе отпуска начиналось с того, что я буду одной из двадцати шести человек, втиснутых в три автомобиля. И все-таки я радовалась, что появилась возможность познакомиться с окрестностями города. Я знала, что Иран – большая страна, но не имела понятия, какое огромное пространство нам с Махтаб предстоит преодолеть, пока мы когда-нибудь выберемся отсюда. Во время путешествия я на все обращала внимание, запоминала мельчайшие детали, хотя и не знала, могут ли они нам пригодиться.
По дороге, созерцая пейзаж, я испытывала все меньше желания ехать на этот отдых. Виды, правда, открывались восхитительные, но это была красота огромных горных цепей, более высоких и более изрезанных, чем Скалистые горы на западе Соединенных Штатов. Они окружали Тегеран со всех сторон, точно город был в западне. Зажатая в перегруженной машине, я часами следила за подымающимися все выше и круче обрывистыми скалами и наконец погрузилась в меланхолическую беседу сама с собой.
А вдруг за эту неделю представится какая-нибудь счастливая оказия, и мы с Махтаб вырвемся на свободу!.. Мы могли бы пробраться на какой-нибудь корабль, переплыть Каспийское море и оказаться в…
В России!
Неважно где! Лишь бы выбраться отсюда.
Все эти размышления привели меня к ужаснейшему выводу. Я поняла, что с каждым днем впадаю все в более глубокий пессимизм, разочарование, панику. Муди тоже нервничал. Возможно, это была подсознательная реакция на мое угнетенное состояние.
Я боялась, что если в ближайшее время не произойдет ничего хорошего, то может случиться что-нибудь плохое.
Вилла шаха, как я и предполагала, оказалась совершенно разграбленной. Все, что напоминало о западной цивилизации, исчезло, включая мебель. Когда-то дом, наверное, производил большое впечатление, сейчас же от него осталась лишь оболочка. После ужина все улеглись спать на полу. Поскольку с нами были мужчины (возле меня спал сам ага Хаким), мне следовало всю ночь быть одетой в обязательную униформу, и я старалась как-нибудь уснуть в застегнутом пальто и платке.
Через открытые окна с моря дул холодный ветер весенней ночи. Мы с Махтаб дрожали и ворочались с боку на бок, в то время как наши иранские родственники спали сном праведников.
Утром мы узнали, что во всей округе засуха. Большую часть дня в целях экономии не подавали воду, в результате первое утро своего «отпуска» я вместе с другими женщинами провела во дворе за мытьем овощей и салатов в единственной бочке с холодной водой. Мужчины допоздна спали, а потом сновали по двору, присматриваясь к нашей работе.
После завтрака мужчины отправились на конную прогулку. Женщины же прогуливались по пляжу, когда-то, должно быть, прекрасному, а сейчас заваленному мусором и всяческими нечистотами.
Неделя длилась немилосердно долго. Возникали все новые неудобства и множились унижения. Мы с Махтаб каким-то образом выдерживали это, понимая, что выхода нет. Мы уже привыкли.
Приход весны принес одновременно и оптимизм, и депрессию. Скоро с гор сойдет снег. Сможет ли знакомый Рашида переправить нас в Турцию? Мягкая погода создавала возможности действовать. Но наступление новой поры года отчетливо напомнило мне, как давно мы очутились в заключении. Мы с Махтаб находились в иранской западне уже более семи месяцев.
По возвращении в Тегеран Муди узнал, что ему предоставили работу в клинике. Он был настолько возбужден, что целый день бегал по дому, шутил с Махтаб и со мной, что случалось редко, пылал нежностью и любовью, которые когда-то (так давно!) привлекли меня.
– Правда, нет еще некоторых документов, – признался он, – они примут меня на работу. Им нужен анестезиолог. Когда бумаги будут в порядке, они заплатят мне за весь период работы.
Но к концу дня его энтузиазм угас. Он задумался. Я безошибочно читала его мысли. Как он мог пойти на работу и одновременно караулить меня? Я оставила его одного, пусть подумает. Режим работы в клинике не был напряженным. Муди будет занят не каждый день, и даже в случае его отсутствия я все равно остаюсь под контролем. Насерин будет докладывать, когда я ухожу и прихожу. Я должна была возвращаться сразу же после окончания уроков Махтаб, чтобы присматривать за Амиром, потому что Насерин уходила в университет. Исключением в этом расписании были мои занятия по четвергам. В этот день Насерин приходилось заниматься Амиром самой.
Я чувствовала, что у Муди просто раскалывается голова. Можно ли мне верить? Но ничего другого не оставалось. Иначе ему пришлось бы забыть о работе.
– В четверг ты должна возвращаться домой сразу же после лекции по Корану, – сказал он. – Я буду проверять.
– Хорошо, – пообещала я.
И он еще раз порадовался мысли, что будет снова работать.
Я злоупотребляла предоставленной мне свободой лишь тогда, когда действительно необходимо было рисковать. Я знала, что Муди, будучи достаточно коварным, может поручить слежку за мной своим родственникам. Возможно, он приказал им время от времени контролировать мои поступки. Иногда он сам делал это. Когда у Муди был свободный день или он раньше приходил с работы, он появлялся в школе и забирал нас домой. Все время держал меня под стражей.
Поэтому я скрупулезно придерживалась установленного расписания занятий, отступая от него лишь тогда, когда это имело смысл.
Однажды в школе, когда дети играли на перерыве, одна из учительниц робко вошла в канцелярию и села возле меня на скамейку. Я знала ее лишь с виду. Она всегда приветливо улыбалась. Мы поздоровались.
Она оглянулась, чтобы убедиться, что за нами никто не следит, а потом шепнула уголками губ:
– Нагу.[8]8
Не говори.
[Закрыть] Нагу Ашар.
Я согласилась, кивнув головой.
– Я говорить мой муж о тебе, – сказала она, с трудом справляясь с чужими словами. – Она хочет тебе помочь.
