Текст книги "Пьесы"

Автор книги: Бьёрнстьерне Бьёрнсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Ракел. Это потому, что тебе так плохо. Скажи мне правду, Элиас: ты веришь в забастовку?

Элиас (впервые смотрит ей прямо в лицо). А ты – веришь?

(Ракел опускает голову.)

(Тоже опустив голову.)

Это будет самое ужасное поражение, какое только могло быть. Марен Хауг это предвидела. Она – первая. И еще многие, многие не переживут этого.

Ракел. Как ты страдаешь, Элиас! Я ведь вижу!

Элиас. У тех, кто живет наверху, в городе, не такая совесть, как у нас, Ракел. Чтобы разбудить в них совесть, нужно нечто другое…

Ракел. А Братт тоже понимает это?

(Элиас молчит, опустив голову.)

И давно ты понял это?

Элиас. С тех пор как я перестал видеться с друзьями, даже с тобой и с ним.

Ракел (огорченно). Ты и с Браттом не видишься?

Элиас. Сегодня я в первый раз за все это время поговорил с ним.

Ракел. Об этом?

Элиас. Нет… Но оставим все это! Давай побудем хоть несколько минут в далеком прошлом, Ракел!

Ракел. Ах, я так понимаю тебя!

Элиас. Сядь здесь! А я сяду рядом с тобой. Давай поговорим о далеком и милом сердцу. Я уже сказал, что тоскую по родным местам.

Ракел. Элиас, давай поедем туда когда-нибудь? Съездим домой?.. Снова посмотрим на свое детство. Фиорд… Крутые горные дороги, белые ночи, кладбище на берегу моря… и церковь. Место обвала уже, наверно, поросло травой. Трава разрослась, наверно, и в других местах. Ах, какое это будет прекрасное путешествие! Природа встретит нас – печальная, дикая, вечная… А сколько воспоминаний! Чистых, высоких воспоминаний – таких, какими были наши отец и мать. Элиас, давай съездим домой! Ты ведь теперь свободен! И ты так утомлен! Съездим, Элиас?

Элиас. Я не свободен, Ракел.

Ракел. Я говорю «свободен» в том смысле, что ты уже ничего не можешь исправить и спасти.

Элиас. Это еще не известно.

Ракел. Помоги им деньгами; но это ты сможешь сделать через Братта. О Элиас, давай уедем!

Элиас. Что ты говоришь, Ракел!

Ракел. Это тебя излечит.

Элиас. Я дам тебе ответ завтра.

Ракел. Подумай только: мы могли бы снова увидеть все любимые места наших детских игр?

Элиас. Я особенно часто вспоминал именно об этом, когда испытывал тоску по родным местам.

Ракел. Помнишь, о нас с тобой говорили, что никто не видит нас порознь – везде мы вдвоем и всегда об руку.

Элиас. И болтали мы без умолку! Наши голоса были слышны издали.

Ракел. А ты помнишь все свои мечты и выдумки? Чего только не приходило тебе в голову, Элиас?

Элиас. Да, но ты была всегда предводителем! Да, да – именно ты. Вообще ты всегда руководила мной – до того момента, как мы расстались.

Ракел. А помнишь гагар? Какие они были ручные!

Элиас. Я помню каждое гнездо!

Ракел. Помнишь, как мы заботились о них!

Элиас. И защищали их. И приносили им пищу. А помнишь, как в первый раз птенцы стали плавать. А мы наблюдали за ними из лодки!

Ракел. И отец тогда был с нами! Он ведь всегда оставался взрослым ребенком!

Элиас. Это он определил все направление нашей жизни. Его слово руководило нами – нашими поступками и мыслями. Для нас земля и небо не оставались разобщенными; чудеса соединяли их, как радуга. Мы видели рай собственными глазами…

Ракел. Да, отец и мать казались нам витающими среди ангелов. Или, вернее, нам казалось, что ангелы спускались к ним. Мы верили в это!

Элиас. Нам ведь казалось, что сам господь говорил с нами. Все, что с нами происходило, – все ниспосылал он. Хорошая погода, гром и молния, цветы и все, все, что мы имели, – все мы получали от него. И когда мы молились – мы были с ним лицом к лицу. Везде мы встречали его! В море, в полях, на небе. Все дышало им, все было им.

Ракел. А помнишь, когда начинали звонить колокола, мы верили, что это ангелы звонят на небе? И сзывают народ.

Элиас. О Ракел, те, кто все это пережил, везде чувствуют себя изгнанниками.

Ракел. Да… изгнанниками. Ты прав.

Элиас. И теперь ничто не может нас удовлетворить! Мы не успели стать взрослыми, как все исчезло без возврата. Все холодно и пусто. И всюду сомнения. Но вот что я скажу тебе. Единственное, что у нас осталось теперь – это стремление к бесконечному.

Ракел. Быть может, это и так – для тебя. Я же бегу от этих мыслей. И, помнишь, когда умерли отец и мать и все было разбито, – ты тоже не выдержал и бежал.

Элиас. Да, тогда мы еще теснее прильнули друг к другу. Мы не смели больше ничему верить, даже тому, что видели собственными глазами.

Ракел. Да, мы были напуганы.

Элиас. Ты помнишь?

Ракел. Больше всего мы боялись, что каждый, увидев нас, начнет плохо говорить об отце и матери…

Элиас …которых никто не понимал. А потом, когда мы вдруг получили огромное наследство после смерти тети Ханны, – помнишь, как опять в нашу жизнь ворвалось ощущение безграничного?

Ракел. Да, да, ты прав. Тогда перед нами вдруг словно не оказалось никаких границ.

Элиас. Помнишь, тогда мы разыскали Братта. И под его влиянием это чувство окрепло. И с тех пор оно продолжает расти.

Ракел. В тебе. Но не во мне. Во мне идея безграничного вызывает только священный трепет, но не ощущение счастья.

Элиас. Не имеет смысла бежать от этого, Ракел: это вокруг нас и в нас самих.

Ракел. Наша земля несется в безграничном пространстве и находит свой путь… Почему же не найти своего пути и нам?

Элиас. Знаешь, Ракел, порой мне чудится, будто у меня есть крылья, и нет никаких границ… нигде!

Ракел. Смерть всему ставит границы, Элиас!

Элиас. Нет – и за пределами смерти. Именно за пределами смерти!

Ракел (вставая). Что ты хочешь этим сказать?

Элиас (решительно). Я хочу сказать – все, что мы хотим утвердить в жизни, должно пройти сквозь смерть.

Ракел. Пройти сквозь смерть?

Элиас. Если хочешь утвердить жизнь – умри за нее! умри во имя ее! Христианство обрело свою жизнь на кресте. Родина черпает свою жизнь от павших на полях сражений. Не может быть возрождения без смерти.

Ракел. Но разве это применимо в данном случае?.. Чего же ты хочешь? Чтобы рабочие умирали за свое дело?

Элиас. Если бы они на это отважились, их дело было бы выиграно. Они сразу победили бы.

Ракел. Значит – революция?

Элиас. Рабочие и революция?! Господи боже ты мой! Какой у нас сегодня день? Понедельник. Да, да, воскресенье еще не завтра. До воскресенья у нас еще целая неделя. И всю эту неделю надо работать.

Ракел (подходя к нему ближе). Есть только один способ работать для других, Элиас: подавать пример! Добрый пример.

Элиас (отворачиваясь от нее). Если бы ты подозревала, как верно то, что ты сейчас сказала.

(Смотрит прямо в ее лицо.)

Научить их переступить границу, вот что необходимо! Подать пример!

Ракел. Переступить границы жизни?

Элиас. Ну да! Сперва перешагнуть один барьер, потом другой. Разве не так все начинается? Сперва десятки, потом сотни, а там и тысячи. Нужны сперва тысячи – для того, чтобы миллионы поднялись и бросились в борьбу. И тогда они непобедимы. И тогда настанет воскресенье, и тогда здесь будет все: аллилуйя, триумф, всеобщее благодарение господу! Сперва Иоанн Креститель, а за ним Иисус, а за ним – двенадцать учеников, а за ними – семьдесят, а за ними многие сотни, а там многие тысячи и потом уже – все и каждый, все и каждый! Обновление жизни покупается недешево.

Ракел. Люди сильны; они крепко держатся за свое; они не выпускают из рук того, что захватили, завоевали, этот закон жизни непреложен – так же как и закон движения земли. Но именно так создаются условия для того, чтобы жизнь шла по своему определенному пути, как земля кружится по своей орбите.

Элиас. Но все-таки самые сильные – те, кто ищет нового. Вечный огонь – взрывчатая сила! Это несут в себе люди будущего, передовые борцы. Все дело в них. Чем смелее вожди, тем большее количество людей поведут они за собой.

Ракел. К смерти?

Элиас. Иного пути нет. Почему? Потому что верят только тем, кто решается умереть; когда жертвуют жизнью – тогда верят. Оглянись вокруг: есть ли люди, которым верят? Те, кто близко знает Братта, верят ему! это правда. Но те, кто знает его меньше? Как раз те, которым следовало бы обратиться в новую веру! Они и не пошевельнутся. Они не выказывают ни малейшего желания даже послушать, что он там такое говорит. Он может, конечно, вызвать то, что называется движением, и все-таки они даже не пошевельнутся. Они предпочитают, чтобы его слушала полиция!

Ракел. Ты прав. Это так.

Элиас. Но когда к ним обращаются «с того света» – тогда они начинают шевелиться! Из могилы слава звучит громче; там лучше резонанс. Великие люди, которые хотят быть выслушанными, должны сперва оказаться в могиле. Там настоящая трибуна жизни, оттуда возвещают законы жизни так, чтобы их услышал и понял весь мир. Чтобы самые тугоухие услышали и поняли.

Ракел. Но это все-таки ужасное учение…

Элиас. Ужасное?

Ракел. Я хотела сказать – оно может привести к ужасным последствиям.

Элиас. Ничего не может случиться ужаснее того, что уже есть. То, к чему я призывал, – это религия мучениства…

Ракел. Да. Сама по себе это великая религия.

Элиас. Более того: если только ты проникся ею, для тебя уже не существует ничего иного. Ничего иного.

Ракел. И с того момента, как ты пришел к этому убеждению, ты разуверился в забастовке?

Элиас. Я делал для забастовки все, что было в моих силах, – ты можешь не сомневаться.

Ракел. Я не сомневаюсь в тебе, Элиас!

(Обнимает его.)

Но я боюсь за тебя. Там внизу тебе не место.

Элиас. Я бы не хотел быть ни на каком ином месте.

Ракел (продолжая обнимать его). Давай поедем вместе в родные места. Поедем сейчас же! Слышишь? Сейчас же! Как хорошо будет снова подышать морским воздухом, Элиас! Там и думаешь по-иному, и чувствуешь себя иначе, чем внизу, во мраке, уверяю тебя! А какая смена впечатлений и настроений! Ты ведь помнишь, как нам было хорошо…

Элиас (все время внимательно и пристально смотрит на нее). Все меняется, а ты не изменилась, Ракел. Ты сегодня же могла бы снова возиться с нашими гагарами…

Ракел. Да, если бы ты был со мной!

Элиас. Дай мне взглянуть на тебя!

Ракел. Элиас!

(Притягивает его к себе.)

Элиас. В тебе есть что-то от гагачьего пуха. Помнишь, когда мы заглядывали в гнезда, как мы бывало удивлялись, что птенцы покидают этот мягкий пух. Помнишь?

Ракел. Да! Но все-таки они улетали вдаль!

Элиас. Они все-таки улетали вдаль…

(Тихо и ласково.)

Прощай, Ракел!

Ракел. Ты уже уходишь?

Элиас. Я должен идти. Но мне трудно оставить тебя.

Ракел. Так останься!

Элиас. Есть нечто в жизни, что нам с тобой не досталось на долю.

Ракел. Помолчим об этом. Насколько больше то, что дано нам!

Элиас. Пусть нам дано величайшее: бывают минуты, когда душа полна лишь тоской о том, что нам не дано.

Ракел. Минуты слабости.

Элиас. Минуты слабости.

(Целует ее.)

Я целую в тебе все самое прекрасное, – то, что мне не было дано. И целую тебя… только тебя!

(Еще раз целует ее долгим поцелуем.)

Прощай, Ракел!

Ракел. Значит, до завтра?

Элиас. Да… завтра ты обо мне услышишь.

Ракел. Но ведь ты же придешь сам?

Элиас. Если смогу… Ах, гагачий пух.

(Быстро обнимает и целует ее. Уходит. В дверях останавливается.)

Ракел. Что с тобой, Элиас?

(Элиас делает рукой прощальный жест и уходит. Ракел некоторое время стоит молча и смотрит на дверь. В окно стучат. Она приходит в себя и оглядывается. Идет к окну и открывает его.)

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Спера (прыгая из окна в комнату). Кто это был, Ракел?

Кредо (прыгая за нею). Это твой брат, правда?

Ракел. Да.

Спера. Его гнетет какая-то забота, правда?

Ракел. Ты это заметила?

Кредо. О! К чему он стремится?

Спера. К чему-то очень большому!

Кредо. А куда лежит его путь?

Спера. Куда-то далеко, далеко – правда?

Ракел. Мы отправимся вместе.

Оба. Куда? Когда?

Ракел. В родные места, на север. Может быть, завтра…

Кредо. Но почему же он так прощался с тобой?

Спера. Словно он больше никогда тебя не увидит?

Ракел. Разве он так прощался? Нет, вы не поняли! Он всегда такой, когда он несчастлив. Всегда. Тогда ему особенно трудно уходить от меня.

(Раздается звонок. Оба в одно мгновение выпрыгивают в окно.)

(Ракел закрывает окно. В дверь стучат.)

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Ракел. Войдите!

Братт (входит взволнованный, задыхаясь). Его здесь нет?

Ракел. Вы спрашиваете о моем брате?

(Быстро.)

Что-нибудь случилось?

Братт. Он был здесь?

Ракел. Да… Разве вы его не встретили?

Братт. Он был здесь. Так… все сходится… Что он говорил? Что он замыслил?

Ракел. Вы спрашиваете: что он собирается делать?

Братт. Я вижу, что вы ничего не знаете; об этом он с вами не говорил…

Ракел. Нет… но завтра он придет опять…

Братт (настороженно). Завтра?

Ракел. Он придет или пришлет мне весть о себе.

Братт. Что он имел в виду?

(Внимательно глядя на нее.)

Он упоминал обо мне, Ракел?

Ракел. Нет. Впрочем, пожалуй, упоминал о вас… мимоходом.

Братт. Только мимоходом.

(Решительным тоном.)

Значит, он что-то скрывает.

Ракел. Он сказал, что сегодня видел вас. А до того давно уже не разговаривал с вами.

Братт. А он сказал, что я встретил его и не узнал? Сказал он об этом? Сказал, что он был переодет?

Ракел (с улыбкой). Элиас? Переодет? Не верю.

Братт. Он не бывает дома по ночам.

Ракел. Об этом он говорил. Он говорил, что давно не спал. Но, господи! Что же происходит? Братт?

Братт. Мне трудно это объяснить. Вы, пожалуй, сразу и не поймете. В сущности, у меня нет никаких определенных данных для предположений. Никаких его высказываний, никаких конкретных поступков…

Ракел. Но если у вас нет никаких доказательств…

Братт. Да… да… и тем не менее я почти уверен… О, как ужасно, что мне пришлось стать таким подозрительным… Подождите немного… я все вам разъясню. Ведь я для этого и пришел. Как мы с ним любили друг друга, Ракел! И чем он был для меня!

Ракел. Разве это уже в прошлом?

Братт. Его у меня отняли… и я знаю кто!

Ракел. Что вы говорите?

Братт. Сначала я ничего не понимал. Да и как я мог бы понять? Элиас! Пока мы сегодня не встретились… И тогда я вдруг все понял. Чем больше он говорил, тем мне становилось яснее…

Ракел. И все-таки я еще ничего не понимаю!

Братт. Его у меня отняли. И я знаю кто. Это так же верно, как то, что за летом следует осень, а за осенью – смерть. Его соблазнили гигантскими химерами! Все более и более воспламеняя его безграничную энергию. Как же мог он после этого остаться и жить среди нас обычной жизнью? Он жаждал совершить что-то безмерное – совершить сразу, одним ударом!

Ракел (испуганно). Но что же он собирается сделать?

Братт. Элиаса так легко увлечь, он так доверчив…

Ракел. Да, да… но кто же…

Братт. Тот, кто убедил его, что забастовка – слишком слабая мера, ошибка или даже нечто худшее. Это смутило Элиаса, и он стал терзаться угрызениями совести. Он был не в силах больше глядеть на страдания и нищету, которые окружали его. Вероятно; именно так все и происходило. И вот он задумал все исправить – одним поступком, который заставил бы весь мир обратить внимание на нашу нищету. Он задумал совершить что-нибудь новое, неслыханное! Вероятно, все это получилось именно таким образом.

Ракел (все больше и больше пугаясь). Но в чем же дело? в чем дело?

Братт. Подождите! Если я не сумею правильно объяснить все, что хочу сказать, вы неправильно поймете его. Ведь все это не его вина. Он не сказал мне ни слова! Правда, мы оба несем ответственность, значит, и вина у нас общая… Он ни в чем не упрекнул меня… Он хотел все исправить один, совершенно один, принеся неслыханную жертву! Вы знаете, что он отдал нам все свое состояние?

Ракел. Элиас! Все свое состояние?

Братт. И вот тут-то несколько сказанных им слов навели меня на мысль. А теперь я убедился. Да, это так. Он отдал нам все, до последней кроны, все, что имел. Вчера у него оставалось еще две тысячи крон; сегодня он отдал и их… все сразу.

Ракел (с восхищением). Жалеть о своем поступке ему не придется!

Братт. Дело не в этом. Но он ведь и нас вводил своими пожертвованиями в заблуждение. Он ежедневно присылал нам такие суммы то с запада, то с востока, то с юга, то с севера – чтобы мы верили, что у нас есть сильные друзья. Но завтра всему наступит конец. Завтра еще хватит денег на самое необходимое, а потом – ничего! Одна нужда, беспросветная нужда!

Ракел. Бедный мой друг!

Братт. Да, вы вправе это сказать, потому что именно я всему виною. Его ни в чем не надо винить! Никто не должен перекладывать вину на него. Вот почему я и хочу все объяснить вам…

Ракел. Я слушаю.

Братт. Недавно еще я был совершенно уверен в своей абсолютной правоте. В такие минуты чувствуешь, что сам бог помогает тебе. Я сознавал свои силы; ощущал их, люди доверяли мне – а ведь нет ничего прекраснее! И вдруг явился Элиас, и я не успел опомниться, как он вырвал почву из-под ног моих…

Ракел. Дорогой друг мой!

Братт. Но как могло случиться, чтобы человек, переживший все то, что пережил я, чтобы такой человек сразу поверил вновь? И, быть может, чем глубже были прежние заблуждения, тем сильнее оказалась новая вера? Я сказал себе: вот истина! Это уже не заблуждение!

(Закрывает лицо руками.)

Ракел. Друг мой! Добрый друг мой!

Братт. Порой передо мною встает вопрос: могу ли я найти верный путь? Могу ли я вести других по верному пути?

(Ракел отступает назад.)

(Идет к ней.)

Скажите же мне: ведь и вы сомневались в этом?

Ракел. Да.

Братт. И потому вы отошли от меня?

Ракел. Да.

Братт (ближе подходит к ней, она отступает). Я не помогаю людям, я только увлекаю их. Я никуда не привожу, я только совращаю с пути. Я делаю как раз противоположное тому, что я хотел бы сделать. Мои стрелы всегда летят дальше цели. Я умею только вызвать брожение – затем наступает отчаяние. Ведь так? И вот неизбежный результат – я повержен, и тысячи людей, поверженных вместе со мной, проклинают меня.

Ракел (подходя к нему). Что бы ни случилось вы мне всегда дороги. Вы были мне дороги с первой минуты…

Братт. И все-таки вы отошли от меня?

Ракел. Вы большой человек, вы честный человек но возле вас я лишаюсь сил.

Братт. Вот! Вы сами говорите это!

Ракел. Да, вы увлекали меня к тому, чего я сама не могла разглядеть.

Братт. В этом все дело!

Ракел. Но такова ваша натура. Вы ничего не можете поделать с собой.

Брат. А как вы думаете, если самой сильной натуре детства прививать здравые идеи, стремление вникнуть в суть подлинной жизни, а не в суть миров иных, – как вы думаете, сможет ли и такая натура сбиться с пути?

Ракел. Нет.

Братт. А вот мы, едва выпутавшиеся из тысячелетнего тумана, стремимся принести спасение миру А мир стал таким пестрым, пока мы пребывали вдали. Наш мозг еще не приспособлен к этому новому миру. Вот какая мысль все время витала передо мной, когда я взбирался сюда на гору. У нас перенапряжена фантазия или перенапряжена воля. Поэтому в нас всегда живет что-то такое, что свыше наших сил. Мы видели людей, устремляющихся на небеса в золотых колесницах, и ангелов в облаках, дьяволов в вечном пламени, мы жаждем чудес, но у не хватает разума, чтобы осмыслить простую жизнь. Нет, нет, мы достойны жалости, Ракел. У нас нет правильного глазомера, мы бросаемся наугад, куда попало. Совесть уже не достаточно верный руководитель для нас: ей нет места на земле в наше время. Мы направляем свой путь в царство утопий, в безграничное!

Ракел. В безграничное?

Братт. Теперь вы понимаете?

Ракел. Элиас?

Братт. Да, да! Я завлек его слишком далеко. Я не понял, что такая натура, как он, вступив на какой-либо путь, никогда не может остановиться.

Ракел. Никогда!

Братт. Вот он и бросится в безграничное, увлекая за собой всех нас. Близится что-то ужасное. Он отдал все, что имел, теперь он отдаст самого себя.

Ракел. Самого себя? Элиас?

Братт. Он пожертвует собой, чтобы принудить и побудить к тому же сотни других. Возможно, что это давно уже было подготовлено, но теперь это должно произойти. Понимаете?

Ракел. Нет.

Братт. Неужели вы не понимаете?

(Ракел вдруг в ужасе вскрикивает и падает.)

О, если бы и мне упасть рядом с тобой – и никогда не очнуться!

(Бросается на колени около Ракел.)

Занавес опускается

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Обширный зал. Налево возвышение, похожее на трон; вокруг возвышения и вдоль всех трех стен расположены скамьи с высокими резными спинками. Кроме того, в комнате много стульев. На заднем плане большие стрельчатые окна; под ними тоже скамьи. С обеих сторон, в глубине сцены, входные двери в том же стиле, что и окна. Потолок с резными украшениями, роскошный и богатый. Стены празднично украшены коврами, щитами, флагами и свежей зеленью.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Холгер на возвышении для председательствующего; перед ним маленький столик. На скамьях и стульях сидят представители разных фабрик страны. В дверях время от времени появляются новые лица и стоят по обе стороны дверей. Каждый раз, как дискуссия оживляется, они потоком вливаются в зал, а затем постепенно снова уходят. Слуги, одетые в костюмы позднего средневековья, разносят прохладительное питье в высоких кувшинах, разливая его в бокалы и кружки. Анкер стоит на маленькой трибуне под председательским местом, продолжает ранее начатую речь. Направо от него, за столом, сидят два секретаря.

Анкер.…однажды по весьма существенному поводу было сказано: «Вельзевулом нельзя изгнать Вельзевула». Это – мой символ веры. Мы не должны отвечать злом на зло. Доброе начало в народе мы этим не пробудим. А если мы не пробудим доброе начало, то у нас не будет основы, на которой можно строить будущее. И у нас не будет будущего.

(Спускается с трибуны при полном молчании зала.)

Холгер. Слово имеет господин My!

(My поднимается на трибуну. Многие, до сих пор стоявшие в дверях, поспешно входят в зал.)

My. Я имею честь от имени четырнадцати – да, четырнадцати – фабрикантов моего города поддержать предложение господина Холгера. Мы поддерживаем это предложение от всего сердца!

(Возгласы: «Слушайте!»)

Если рабочие организуют профсоюзы против нас, то и мы организуем свой союз против них.

(Возгласы: «Слушайте! Слушайте!»)

Мы согласны с предложением господина Холгера в целом и с каждым пунктом этого предложения – в частности! Я в высшей степени удивлен речью господина Анкера.

(Возгласы: «Правильно! Правильно!»)

Каждый владелец фабрики должен понимать, насколько ценно предложение выбрать общее руководство, которое могло бы поддержать нас в минуту опасности. Все должны понять и преимущество такого положения, когда каждый спор с рабочими рассматривается этим руководством, которое является в одно и то же время высшим судом и административной властью. Мы теряем свою свободу, но мы приобретаем безопасность. От всего сердца мы присоединяемся к предложению господина Холгера! Пусть рабочие узнают, что если они затеют беспорядки, в дело вмешается такая сила, которая не остановится ни перед чем. Их это сделает более покорными, а нам создаст больший престиж. Как только мы добьемся того, что владельцы фабрик в других странах тоже заключат подобные союзы, – мы немедленно объединимся с ними. В конце концов образуется таким образом один большой союз фабрикантов всех цивилизованных стран. Предложение Холгера грандиозно, и я (поворачивается в сторону Анкера) – я лично вовсе не боюсь возможных последствий! Господин Анкер сказал, что тем самым «меньшая часть человечества объявляет войну большей части». Но это просто колоссальное искажение фактов! Колоссальное! Ведь есть же на земле и другие люди, кроме фабрикантов и фабричных рабочих! И нет никакого сомнения, к кому им будет выгоднее примкнуть – к нам или к рабочим.

(Возгласы: «Слушайте! Слушайте!»)

А мы и все эти прочие – мы и есть государство. Государство принадлежит нам – так было и так будет! От всего сердца я присоединяюсь к предложению господина Холгера!

(Возгласы: «Слушайте! Слушайте! Слушайте!» Му спускается с трибуны под возгласы шумного одобрения и оживленные разговоры присутствующих.)

Холгер. Слово имеет господин Юхан Сверд!

Голос с места. Голосовать!

Многие голоса подхватывают: «Да, да, голосовать!»

Все. Голосовать!

Юхан Сверд (поднимается на трибуну с портфелем, который он кладет перед собой). Не нужно так откровенно выражать свои чувства, уважаемые! Ситуация мне ясна! Как техник я привык заниматься анализом.

(Смех в зале.)

Если я сейчас просил слова, то лишь потому, что обещал моим коллегам, которых я имею честь здесь представлять, доложить собранию их точку зрения.

Голос с места. Которую вы сами им продиктовали!

Второй голос с места. Диктатор!

Юхан Сверд. Кроме диктатуры лица, может быть диктатура убеждения!

My. И вы желаете таковую испробовать?

Юхан Сверд (весело). Ежели мне это позволит высокочтимое собрание! Да! Испробую! Дело в том, что у меня имеется аргумент, которому не сумеет противостоять ни один умный человек.

Многие голоса. Ах, вот что?!

Юхан Сверд. Сейчас вы все услышите! Наши фабрики, как знает высокочтимое собрание, находятся в сельской местности. Рабочие этих фабрик имеют, в сущности, все, или приблизительно все, о чем здесь идут споры.

(Пауза.)

Голоса с мест. Да, в сельской местности! Там иные условия.

Один голос (покрывающий все голоса). Мелкие предприятия – там все иначе!

My. Давайте материалы!

Юхан Сверд (указывая на свой портфель). Я принес с собой засвидетельствованный отчет за последний год. Из этого отчета можно убедиться, что дела идут скромно, но все-таки идут!

Многие голоса. Весьма скромно! Да! Весьма скромно!

Юхан Сверд. Да, мы довольствуемся скромной прибылью, и, возможно, именно в этом основное расхождение между нами и высокочтимым собранием.

Многие голоса. А, вот как! Ого!

Один голос. Эй ты, не лезь в чужие дела!

Юхан Сверд. Я могу сообщить вам еще кое-что. Все наши рабочие являются членами союза, организованного Браттом, и все выписывают газету Элиаса Санга. Да, именно так! Но горы, среди которых мы живем, и водопады, которые нам служат, выглядят от этого не хуже. А теперь самое ужасное – и мы, владельцы фабрик, являемся тоже членами союза, организованного Браттом, и платим ему членские взносы.

(Возгласы бурного негодования.)

Многие голоса. Нечего его слушать! Чего ему тут надо? Социалисты! Анархисты! Довольно! Долой!

Юхан Сверд. Оказывается, умных людей здесь меньше, чем я полагал.

(Смех, возмущенные выкрики со всех сторон.)

My (покрывая все голоса). Вы всегда были наглецом!

Другой голос (покрывая все). Пусть он позаботится лучше о собственном разуме! Он принадлежит к семейству идиотов!

Юхан Сверд. Если я принадлежу к семейству идиотов, то у меня здесь много родственников!

(Смех.)

Я очень высокого мнения об этом семействе и надеюсь, что оно столь же высокого мнения обо мне и позволит мне подвергнуть краткой критике предложения господина Холгера. Первое, что я хочу сказать об этом предложении, – союз всех фабрикантов одной страны или даже всего мира может существовать лишь при условии, если к нему присоединятся все фабриканты.

Му. На этот счет вы можете не беспокоиться!

Один голос. Вас принудят присоединиться.

Анкер. Никакого принуждения.

Многие голоса. Да! Именно принуждение! Только принуждение!

(Шумные разговоры в зале.)

Юхан Сверд. Господин председательствующий!

(Тот сидит неподвижно.)

Анкер (громко). Но что, если банки согласятся помочь им?

Многие голоса. Они не решатся! Они в этом раскаются!

Юхан Сверд. А торговцы?

Многие голоса. Пусть попробуют!

Юхан Сверд. Тогда у нас будет еще два новых союза: Союз банков и Союз торговцев!

My. Первый мы будем бойкотировать, а второй подавим дешевой продажей!

Юхан Сверд. Вот еще одна область, где придется использовать запасной фонд! А конфликт со всей либеральной партией? Тут уже начинается политика!

My. Это всегда было политикой!

Юхан Сверд. Нет! Тут уже есть нечто совершенно новое! Союз фабрикантов, осуществляющий насилие над членами союза, насилие над рабочими, бойкот банков, борьбу с торговцами и так далее! Это нечто совершенно новое!

Анкер. Это никогда в жизни не удастся!

Многие голоса (ожесточенно). Удастся! Удастся!

Юхан Сверд. Допустим, что это удастся! Удастся блестящим образом! Вы будете управлять фабрикантами, рабочими, рынком, а вместе с этим косвенно местными общинами и государством. Но какие же будут последствия и результате превышения власти со стороны кого-либо из высокочтимых управителей, – а такая полнота власти побуждает неминуемо к превышению власти – в результате превышения власти вспыхнет восстание более ужасное и жестокое, чем были религиозные воины наших предков! И где мы тогда окажемся? Впереди? Нет, далеко позади. Мы окажемся в мире дикарей, где все машины будут разбиты на куски, все фабрики сожжены, все руководители убиты – кое-что из этого нам довелось увидать, потому что уже происходит перестрелка между передовыми отрядами.

Анкер. Да, да, это правда!

Юхан Сверд. А какая это будет война? Кто останется цел? Кто будет уничтожен? Обе стороны – и хозяева и рабочие. К тем же результатам можно прийти с меньшей затратой сил: пусть все сидят по домам – и фабриканты и рабочие – и только пошлют кого-нибудь в назначенный час поджечь и взорвать все, чем они владеют, чтобы пожар запылал вовсю и охватил весь город, в котором они жили, и обессилил страну, для которой они работали!

(Возгласы невольного одобрения.)

Му. Скажите это рабочим!

Юхан Сверд. Обеим сторонам следует сказать, что они летят вверх тормашками в пропасть! Положение становится невероятным! Противоестественным! Вероятно, это унаследованный слепой инстинкт, родственный тому инстинкту, который имеет величие и поэзию в «сверхъестественном». Но я скажу вам, что придет такой день, когда люди поймут, что величие и поэзия заключаются именно в естественном и реально возможном, каким бы скромным оно ни выглядело, а не в космическом начале, в какой бы форме это начало ни выступало – от самого древнего мифа о солнце до недавней проповеди на эту тему. Если обе стороны не будут удаляться от непосредственной действительности, что они откроют? Они поймут, что враг, ищущий погибели тех и других, находится вне их; мы усиливаем его, ослабляя друг друга; тем самым он начинает все более безраздельно властвовать над нами. Я имею в виду капитал.

Высокий тенор. Не упоминайте о капитале!

Юхан Сверд. Высокочтимые слушатели! А почему же, скажите на милость, я не должен упоминать о капитале? Ведь мы же все знаем, что в нашей еще молодой промышленности большинство пользуется заемными капиталами и с великой радостью освободилось бы от этой зависимости, но капитал…

Высокий тенор. Не упоминайте о капитале!

Юхан Сверд (тем же тоном). А почему же? Разве это святыня?

(Смех.)

My. Я совершенно согласен, что бесцельные и бесконечные жалобы на капитал…

Юхан Сверд (несмотря на то, что My продолжает говорить)…жалобы на капитал?

Высокий тенор. Не упоминайте о капитале!

(Взрыв смеха.)

Юхан Сверд. Господин председатель! Неужели вы не можете прекратить эти бессмысленные выкрики?

(Холгер не обращает на его слова никакого внимания. Смех, выкрики: «Браво!»)