Текст книги "Пьесы"

Автор книги: Бьёрнстьерне Бьёрнсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Маленькая комната с бревенчатыми стенами. В глубине сцены широко открытая дверь на балкон. Виден пейзаж: кругом голые скалы. В правой стене дверь, в левой большое окно. Над выходящей на балкон дверью золоченое распятие под стеклом. Слева, на переднем плане, диван и перед ним стол, на котором лежат книги. Вдоль стены стулья.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Элиас входит с балкона тревожно и торопливо. На нем полотняные штаны и легкая обувь. Он в рубашке и без шляпы. Он останавливается, затем идет к окну и прислушивается. Ясно слышно, как вдали мужской голос поет псалом. Элиас очень взволнован. Ракел осторожно входит из двери справа; дверь эта была закрыта, и, войдя, Ракел опять закрывает ее за собой. Элиас делает сестре знак, чтобы она остановилась и слушала.

Ракел (тоже взволнованная, говорит тихо). Я открою дверь в комнату мамы…

Элиас (тихо). А разве мама проснулась?

Ракел. Нет, но она слышит голос отца.

(Выходит в дверь направо; осторожно входит снова и оставляет дверь открытой; говорит шепотом.)

Она улыбнулась!

Элиас. О Ракел!

Ракел (взволнованно). Элиас! Не говори ни слова! Я не в силах вынести.

Элиас. Посмотри, Ракел! Что может быть прекраснее! Сотни людей неподвижно стоят вокруг церкви, а он молится и поет псалмы, даже не подозревая, что происходит в нескольких шагах. Окна открыты, но они слишком высоко, и он не может видеть, что делается вокруг, А они боятся шевельнуться! Они замерли, чтобы он ничего не услышал, чтобы только не помешать ему! Посмотри! Он говорил о цепи молитв! Вот они – все эти люди вокруг церкви – это и есть цепь молитв.

Ракел. Да!

(Они прислушиваются к пению. Пение обрывается.)

Как он долго поет сегодня!

Элиас. Закрой дверь. Мне надо так много тебе рассказать. Я здесь был два раза и искал тебя.

Ракел (осторожно выходит в дверь направо; снова возвращается, закрывает за собой дверь и говорит громче). Сегодня после полудня еще больше народу.

Элиас. Все время приходят новые – из самых отдаленных селений. Тебе не видно, сколько их! Многие расположились в роще и там слушают проповеди. Отцу они не мешают этим… Люди ходят от рощи к церкви… от рощи к церкви… они ждут… А посмотри-ка на берег!

Ракел. Что там такое? Ой! Все черным-черно от народа! Что там такое?

Элиас. Прибыл пароход миссионерского общества.

Ракел. Пароход миссионерского общества?

Элиас. Разве ты не знаешь, что в городе должен состояться большой съезд миссионерского общества и что для него даже наняли пароход? Пароход уже здесь, в нашем фиорде.

Ракел. Здесь?

Элиас. Да, здесь.

Ракел. Но зачем они явились к нам?

Элиас. Посмотреть на чудо! Наш пастор Крейер и еще один участник съезда должны были ехать с ними и уже взошли было на палубу парохода в устье фиорда…

Ракел. И что же?

Элиас. Ну и рассказали о том, что здесь вчера произошло, о том, что в момент обвала отец был в церкви и молился…

Ракел. Теперь я начинаю понимать…

Элиас. Услышав об этом, все выразили желание немедленно изменить маршрут и направиться сюда. Епископ и некоторые священники хотели было отговорить их, но все стремились только сюда. Пришлось уступить. Вот они все уже тут.

Ракел. И священники?

Элиас. И епископ, и священники, конечно!

Ракел. Неужели они придут сюда? Тебе, Элиас, следовало бы получше одеться.

Элиас. Платье меня стесняет.

Ракел. Стесняет?

Элиас. Да, оно меня душит… У меня появляется желание… ну, вроде бы, улететь. Я не могу тебе описать, что это за состояние. Но порой мне в самом деле кажется, что я мог бы летать.

Ракел. Да что ты, Элиас!

Элиас. Вот он! Смотри! Он идет!

Ракел. Кто? Кто там?

Элиас. Это же он! Да, да, это он! Сегодня утром его принесли сюда. Он был совсем болен. Не мог двинуться. А теперь он идет. Видишь? Это случилось сегодня, когда отец начал петь псалмы. Никто не ожидал, что он будет петь. Мы все умилились до слез. А больной вдруг поднялся – понимаешь! – сам поднялся и пошел. Мы даже сразу не заметили, пока он не оказался среди нас. И мама так встанет, Ракел! Я верю! Мне кажется, я уже вижу, как это будет.

Ракел. Да, я знаю. Она встанет. Я жду этого с минуты на минуту; но я боюсь этой минуты. Почему ты на меня так смотришь, Элиас?

Элиас. Иной раз, когда ты так говоришь, мне кажется, что ты говоришь стихами. Впрочем, так бывает и с другими…

Ракел. Ну что ты, Элиас…

Элиас. Иной раз – как вот теперь – я слышу только звуки речи, как будто перестаю понимать значение слов. Может быть потому, что я в такие минуты слышу нечто такое… что невозможно выразить словами.

Ракел. Что невозможно выразить словами?

Элиас. Чаще всего мне кажется, будто меня зовет отец. Так было сегодня утром. (Взволнованно.) Он не случайно дал мне такое имя. Оно звучит особенно, оно зовет и обвиняет голосом отца. Иной раз я чувствую, что меня влечет куда-то. Порой меня одолевает желание предпринять что-нибудь необычайно опасное. Я совершенно уверен, что я останусь невредим. Да ты не пугайся, никакой опасности нет!

Ракел. Элиас! Пойдем, посидим у постели мамы. Там царит мир.

Элиас. Не могу. Ракел, умоляю тебя, скажи мне, как перед богом, проверь свои самые сокровенные, самые изощренные сомнения и скажи мне: чудо ли то, что мы видели?

Ракел. Господи боже! К чему все время говорить об этом?

Элиас. Послушай! Разве не ужасно, что, быть может, только мы двое и сомневаемся, что единственные, кто еще сомневается, – его собственные дети? Я готов отдать жизнь, чтобы уверовать!

Ракел. Довольно об этом, Элиас, умоляю тебя!

Элиас. Скажи мне только, веришь ли ты? А обвал? Неужели это тоже совпадение? Это слишком необыкновенно, чтобы быть совпадением! А то, что мама спит? Как только он начал молиться, она тотчас же заснула. Она спала так крепко, что даже не слышала грохота обвала… Она спит с тех пор, как он начал молиться. Разве это не чудо? Может быть, и то, другое, величайшее чудо – возможно?

Ракел. Я почти верю, Элиас.

Элиас. Ты почти веришь?

Ракел. И все-таки мне страшно…

Элиас. Тебе страшно? Но, почему же тебе страшно, если это – чудо? Значит, ты все-таки не можешь поверить?

Ракел. Нет, могу…

Элиас. Ведь это не может быть только его магнетическая исцеляющая сила? Или сила его личности? Нет, нет это нечто большее. Да отвечай же. Чудо это или нет? Уверена ли ты, что это чудо?

Ракел. Я не могу сейчас в этом разобраться. Я для того и сижу около мамы, чтобы не думать об этом. Она такая чистая и правдивая, что около нее легко: все тревожные мысли как-то рассеиваются. Теперь дело в другом, Элиас!

Элиас. А в чем же?

Ракел. Что будет потом? Что будет, если только она встанет? Ведь если она встанет… это может… в конце концов…

Элиас. В конце концов?

Ракел. Это может стоить им жизни…

(Горько плачет.)

Элиас. Ракел! Что ты! Господи!

Ракел. У мамы нет больше сил противостоять ему. А он ведь не изменится, и если это случится – тем более…

Элиас. Что же будет?

Ракел. То же, что и было.

Элиас. Но если чудо свершится, Ракел, то чего же бояться?

Ракел. Мне страшно подумать, каковы будут последствия всего этого для мамы, для отца, для всех нас… Ты, кажется, не понимаешь меня?

Элиас. Нет.

Ракел. В сущности, мне уже все равно… Но это будет катастрофой, гибелью для всех нас.

Элиас. Ты говоришь о чуде?

Ракел. Да, да! Это не благодать, это не благословение божье! Это ужас, Элиас! Ужас!

(Ведет его в глубину комнаты.)

Элиас. Да в чем дело?

Ракел. Под самым окном стоит человек и пристально смотрит сюда. Какой-то странный, бледный…

Элиас. В застегнутом наглухо сюртуке?

Ракел. Да.

(Слабо вскрикивает.)

Вот он уже в комнате!

(Отступает, пятясь, как будто перед призраком, и убегает в комнату матери.)

Элиас. Здесь, в комнате?

(Незнакомец входит слева через боковую дверь. Останавливается и молча оглядывает комнату.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Элиас (увидев незнакомца). Это он!

Незнакомец. Вы позволите?

Элиас. Кто вы такой?

Незнакомец. Не все ли вам равно.

Элиас. Я видел вас еще вчера.

Незнакомец. Да, да! Я пришел сюда с гор.

Элиас. С гор?

Незнакомец. Я как раз был наверху, когда произошел обвал. Я все видел.

Элиас. Вы все видели?

Незнакомец. Да, и слышал звон колокола. А сегодня я видел больного, который встал и пошел, когда ваш отец начал молиться… А теперь, разрешите спросить, ваша матушка спит вот там, в доме?

Элиас. Да, но не в первой комнате, а в следующей.

Незнакомец. Но если она встанет, она непременно выйдет сюда? Ведь так? Она ведь пойдет в церковь, где находится ваш отец? Ведь так? Значит, она непременно выйдет сюда…

Элиас. Ну и что же?

Незнакомец. Я только прошу, точнее выражаясь – я умоляю вас… разрешите мне побыть здесь? Увидеть все это… Я так пламенно хочу увидеть то, что совершится! Я не в силах, не в силах противиться… Я не войду, прежде чем не почувствую, что меня влечет непреодолимая сила. Я не буду сидеть здесь… Я вам не помешаю. Но когда я почувствую, что непреодолимая сила влечет меня сюда, чтобы увидеть… Вы разрешаете?

Элиас. Да.

Незнакомец. Спасибо! Я должен сказать вам… этот день будет решающим днем в моей жизни!

(Уходит с балкона направо.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Элиас. Этот день будет решающим днем в моей жизни.

(Слева, с балкона, входит пастор Крейер.)

Крейер, ты видел этого человека, который только что вышел?

Крейер. Видел. А кто это?

Элиас. Ты его не знаешь?

Крейер. Нет, не знаю.

Элиас. Удивительный он человек… Этот день будет решающим днем в моей жизни… Боже, как это верно!

Крейер. Я так и полагал, Элиас, что этот день будет великим днем для тебя. Можно ли оставаться безучастным к тому, что происходит? Посмотри на сотни молящихся, окружающих церковь, в которой молится он, не подозревая даже их присутствия. Я не могу вообразить ничего прекраснее.

Элиас. Ведь правда? О, я отброшу всякий страх, все сомнения! Этот день будет решающим! Какие замечательные слова! Я долго боролся и страдал и ничего не достиг. И вдруг все мне далось сразу! Теперь в душе моей мир. Мне хотелось бы поговорить с тобой.

Крейер. Только не сейчас. Видишь ли, у меня к тебе поручение…

Элиас. Ко мне? От кого?

Крейер. Я вернулся сюда на пароходе миссионерского общества.

Элиас. Знаю.

Крейер. И вот епископ и священники послали меня спросить, не смогут ли они занять эту комнату на некоторое время?

Элиас. Для чего?

Крейер. Им необходимо обсудить, как им надо отнестись ко всему происходящему. И мы не знаем лучшего места, где можно было бы уединиться. Да, да, пожалуйста, не удивляйся. Понимаешь ли, мы ведь профессионалы, так сказать, проповедники по ремеслу, и наша обязанность смотреть на подобные явления более трезво, чем другие.

Элиас. Не внесет ли их приход сюда дисгармонию?

Крейер. Из дисгармонии рождается гармония. Да и кто может противиться чуду?

Элиас. Да, это правда. Но зачем именно здесь, в доме? Они вклинятся между отцом и матерью. В их присутствии нельзя будет открыть дверь маминой комнаты, когда отец начнет молиться.

Крейер. А что, по-твоему, ответили бы им твой отец или твоя мать?

Элиас. Безусловно, согласились бы… Ты прав. Я отдам им комнату. Но я не хотел бы встречаться с ними. Я уйду.

Крейер. Я все улажу. Скажи только: обе двери, ведущие в комнату твоей матери, закрыты?

Элиас. Да.

Крейер. Когда все соберутся, я закрою окно и обе двери.

Элиас. Пускай себе запираются! Я найду сочувствие у тех, кто благоговейно ожидает около церкви чего-то великого, что должно совершиться именно сегодня. И, конечно, они ожидают не напрасно!

(Уходит.)

Крейер (ему вслед). Об этом надо помолиться, Элиас!

Элиас. Да, теперь я попытаюсь молиться!

(Оба уходят налево.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Крейер (опять входит слева). Сюда! Пожалуйста!

(Идет вперед и закрывает окно.)

(В комнату входят епископ и священники. Крейер возвращается и закрывает обе двери.)

Бланк. Не можете ли вы, знакомый с порядками в этом доме, устроить нам чего-нибудь поку-у-шать?

Епископ. Я знаю, что мы производим комическое впечатление. Но это по причине морской болезни.

Брей. У нас в желудках ничего не осталось!

Епископ. Едва мы успели войти в спокойные воды, где уже можно было начать варить и жарить…

Брей. Как совершилось чудо!

Фалк. Я так ужасно проголодался.

Крейер. Боюсь, что сегодня здесь о еде никто не позаботился. Но я все-таки пойду, разузнаю. (Уходит.)

Йенсен. У меня от голода начинаются галлюцинации. Я читал, что это бывает… Впрочем, когда читаешь об этом, то обычно не веришь. Вот! Я положительно вижу перед собой куропаток!

Фалк. Куропаток?

Йенсен. Не только вижу – я чувствую их запах! Жареные куропатки!

Голоса. У нас будут жареные куропатки?

Крейер (возвращается, с порога говорит). Увы! Ничего нет! Я побывал и на кухне, и в кладовке. Пусто. И ни одной живой души.

Брей. Ни одной живой души?

Фалк. А я так ужасно проголодался!

Епископ. Не надо становиться смешными, друзья мои! С неизбежным надо примириться. Давайте займемся делом. Будьте добры, присаживайтесь!

(Садится на диван, все прочие – на стулья.)

Будем беседовать кратко и без шума – вы ведь знаете, что в этом помещении находится серьезно больная? Мы должны прийти к соглашению относительно того, как всем нам следует вести себя. Я всегда придерживался мнения, что пред лицом таких событий священнослужитель должен, как правило, оставаться совершенно нейтральным. Ни соглашаться, ни возражать, пока движение не определится настолько, что возможно будет высказать о нем суждение. Поэтому сегодня я желал от всего сердца, чтобы нам удалось не приехать сюда. Но нам пришлось приехать.

Священники (перешептываются). Нам пришлось приехать! Да, нам пришлось приехать…

Епископ. Сюда, где, как полагают, это чудо, так сказать, произошло, сюда стремились все, и я никого за это не осуждаю.

Но уж если мы оказались здесь, притом на одном пароходе со многими спешившими сюда верующими, – все захотят узнать наше мнение о случившемся. Даже когда мы отправимся дальше и явимся на съезд, – у нас опять-таки спросят наше мнение. Каково же оно?

Крейер. Позвольте мне почтительно высказать свое скромное суждение. Я полагаю так: либо мы верим в чудо и действуем в соответствии с этим, либо мы не верим в чудо и – опять-таки – действуем в соответствии с этим.

Епископ. Гм. Есть еще и третье решение, юный друг мой.

Священники (перешептываются). Есть и третье решение! Безусловно, есть еще и третье решение.

Епископ. Чем старше и опытнее становишься, тем труднее оказывается составить себе окончательное мнение, в особенности относительно явлений сверхъестественных, в таких случаях, когда почти нет возможности исследовать суть вопроса. А что, если мы станем высказывать противоречивые суждения? Как будет принято в наше время сомнений и колебаний разногласие между священнослужителями в вопросе о чуде? Вопрос ведь стал бы так: возможно ли, что где-то в Норвегии в настоящее время совершаются чудеса?

Бланк. Если я понял ваше преосвященство правильно, то нам, прежде всего не подобает обсуждать, совершилось чудо или не совершилось, – это дело отца нашего небесного.

Епископ. Вот именно! Воистину разумные слова! Спасибо, старый друг мой!

Бланк. А еще я полагаю, что чудеса подчиняются таким же законам, как и все остальное вокруг нас, хотя мы оных законов порою еще и не знаем. В этом отношении мнение мое совпадает с мнением профессора Пейтерсена.

Фалк. В книге, которую он до сих пор не опубликовал?

Бланк. Не опубликовал сейчас – опубликует через несколько лет. Но ежели это так, то смеем ли мы своим слабым разумением судить о каждом отдельном чуде? Если бо-ольшин-ство верующих считает, что это – чудо, нам остается только прославлять господа нашего.

Епископ. Значит, ты все-таки хочешь, чтобы мы признали чудо?

Бланк. Признаем мы чудо или не признаем – наше дело прославлять господа нашего вместе с па-аствой.

Епископ. Нет, старина! Тут одним прославлением не отделаешься!

Священники (перешептываются). Тут прославлением не отделаешься! Не-ет! Тут прославлением не отделаешься!

Епископ. Теперь слово имеет господин Брей.

Брей. Я, собственно, никак не могу понять, что, собственно, мешает нам сразу же признать чудо? Разве чудо такое уж редкое явление? Я вот, например, постоянно сталкиваюсь с чудесами. В моем приходе настолько привыкли к чудесам, что чудом было бы не замечать их.

Фалк. Не будет ли Брей любезен назвать какие-нибудь из чудес, которые он в своем приходе встречает на каждом шагу?

Епископ. Нет, это ни к чему. Мы только уклонимся.

(Обращаясь к Йенсену.)

Вы встали? Вы желаете взять слово?

Йенсен. Да. В данном случае все зависит от того, как расценивать факт, перед которым мы стоим: надо решить – чудо это или даже ряд чудес – или не чудо?

Крейер. Именно так.

Йенсен. Каждое отдельное чудо нужно исследовать. Но в таком случае нам нужно иметь техническое заключение, обстоятельное медицинское заключение, по возможности, показания очевидцев, запротоколированные хорошим юристом. Только тогда священнослужители могут с уверенностью дать свое духовное суждение. Под словом «духовное» я разумею не то, что мы часто слышим от разных проповедников и так называемых «одержимых» или «богом вдохновленных» людей. Я разумею точное, трезвое, ясное суждение о чуде, с точки зрения его духовной сущности, и чем проще, трезвее и суше суждение, тем оно ближе к истине и духовнее.

Фалк. Слушайте! Слушайте!

Йенсен. Тогда, может быть, окажется, что чуда здесь не было. Никогда не было… Чудо происходит внезапно, отнюдь не тогда, когда его ожидают и прославляют сотни, может быть, даже тысячи восторженных и любопытных. Да, да, любопытных! Настоящее чудо приходит как уравновешенное, незаметное и реальное явление к уравновешенным, незаметным и трезвым людям.

Фалк. Да это же мои собственные мысли! Он положительно читает в моем сердце!

Крейер. С разрешения Фалка я, однако, сделаю еще одно замечание. С тех пор как я стал здесь священнослужителем, я не раз замечал, что самые уравновешенные люди особенно легко поддаются суевериям.

Бланк. Это и я наблюдал. Совершенно правильно!

Крейер. Из осторожности они часто отрицают очевидное, но столь же часто на них нападает безотчетный страх перед тем, что для большинства из нас просто неощутимо. Я много думал над этим вопросом. Мне кажется, что стремление к сверхъестественному до такой степени заложено в нас, до такой степени свойственно всем людям, что, если мы будем противиться ему в одном случае…

Бланк. То оно проявится в другом! Я того же мнения!

Фалк. Да. Дело не в том, кто верит – восторженные или уравновешенные люди. Я хочу спросить: почему мы должны отказаться от света, уже достигнутого, перестать понимать слова, уже понятые, и опять беспомощно метаться в темноте, как совы?..

Брей. А почему вы смотрите на меня?

(Священники громко смеются.)

Епископ. Тише, тише! Не будем забывать, что в доме больная.

Фалк. Ожидание чуда возникает из веры, так же, как из природы язычества вырастает колдовство, – это нарост, болезнь, атавизм.

(Священники стараются сдержать смех и кашляют в платки.)

Епископ. Тсссссс!

Фалк. Чудо, которое не подтверждено, так сказать, священнослужителями, не рассмотрено и не признано высшими церковными властями под председательством его величества короля, – такое чудо для меня все равно что беглый бродяга, попрошайка, вор-взломщик.

(Епископ улыбается; священники не спускают с него глаз и тоже улыбаются.)

Возможно, что хорошо быть наивным. Я тоже был когда-то наивным. Но если ты пастор в большом городе – тебе приходится в один и тот же день и сокрушаться над гробом умершего, и выглядеть счастливым на свадьбе, и стоять у смертного одра бедняка, а потом, в тот же день, присутствовать на обеде в богатом замке. Вот тут-то научаешься понимать человеческую слабость и неустойчивость. Тут-то и начинаешь понимать, что полагаться можно не на людей, а только на прочные установления. Когда совершается чудо, все установления, все правила рушатся под напором чувств. Потому-то католическая церковь и попыталась сделать чудо особым установлением, создать специальное учреждение, ведающее чудесами. Но из-за этого она вскоре потеряла уважение всех мыслящих людей и опирается только на простаков и людей своекорыстных. Кстати сказать, я был однажды в обществе дам. Их было человек двадцать, а я оказался единственным мужчиной…

(Всеобщее оживление.)

У одной из дам вдруг начались судороги. Совершенно внезапно…

(Веселое оживление растет.)

А потом судороги случились с другой, с третьей – и так с шестью. Ну вот, я взял графин воды и окропил одну за другой (показывает руками, как он кропил), кстати, и здоровых: ведь судороги – это очень заразительно!

(Громкий хохот. Епископ первым сдерживает смех и произносит: Тсссс! – но снова заливается смехом, а за ним остальные, потом снова сдерживает смех и еще раз говорит: Тсссс! Тсссс! Тише!)

Я полагаю, что поливание водой полезно для здоровья!

(Все снова смеются и кашляют в носовые платки. Некоторые священники сердечно благодарят Фалка за веселую шутку.)

Крейер. Все мы знаем Фалка и знаем, что он человек хороший, несмотря на его странности. Но ежели он, к примеру сказать, увидел бы вдову пастора, о которой шла речь, – ей уже почти сто лет, как вы знаете, – я полагаю, что уж ее-то Фалк не стал бы обливать водой, хотя она как живое чудо бродит среди нас и всех заражает своей верой. Такова же и молодая девушка, Огот Флурвоген, которая ухаживает за старушкой. Чудо воскрешения этой девушки видел я сам и многие другие. Мы видели, мы подтвердили, что она мертва и холодна. А он помолился над нею, взял ее за руку – и она встала. Можете поверить моему свидетельству.

(Общее удивление.)

Они обе сейчас здесь.

Голоса многих присутствующих. Они здесь? Они уже здесь?

Крейер. Быть может, они уже вошли. Я видел их около дома. Старуха ходит медленно, с трудом, но она пришла, чтобы увидеть больную. Она хочет собственными глазами увидеть ту, которую не разбудил грохот обвала. Но вы взгляните только на старуху! Только поговорите с ней! Поговорите с девушкой, которая привела ее, – и вы на все свои вопросы получите ответ, столь же достоверный и ясный, как то, что вы их видите собственными глазами. Это даст вам для уразумения вопроса больше, чем все наши рассуждения. Я говорю не для того, чтобы упрекнуть вас. Я ведь сам думал так же, как и вы, пока не стал священником здесь. Никто не переживал болезненнее, чем я, все те уступки, на которые приходится идти служителям церкви! Какие убогие доктрины и толкования приходится нам применять! Без чуда мы бедны. Мы не имеем сил молиться о даровании чуда, не имеем сил совершать чудо – и нам приходится притворяться, либо что мы можем обойтись без чудес, либо что мы богаты чудесами. Я знаю каждого из вас достаточно хорошо. И вот, что я вам скажу: если бы вы были уверены, совершенно уверены в том, что здесь вам посчастливилось увидеть чудо, великое чудо, такое чудо, о котором в писании сказано: «и все, видевшие, уверовали», – если бы вы увидели такое чудо, то все вы, сколь бы велики ни были сомнения и слабость в некоторых из вас, – все вы стали бы как дети, и отдались бы вере, и посвятили бы весь остаток дней своих тому, чтобы возвещать это чудо.

(Движение, в особенности среди старших священников.)

Я решаюсь сделать такое признание от вашего имени братья, потому что я нахожусь внутри того круга, очерченного духом круга, о котором сказано – либо в нем, либо вне его. Когда находишься внутри него, то все жалкие уловки отпадают сами собой, и мы можем позволить себе смелость говорить правду! Но что станется с христианством, если церковь потеряет веру в чудо?

Элиас (входит). Простите, пришла старушка, вдова пастора. Она хочет увидеть мою мать.

(Все встают. В дверях появляются старая вдова и Огот. Элиас открывает перед ними дверь, ведущую в комнату направо. Сам он уходит вместе с ними. Все священники отодвигают стулья и почтительно пропускают пришедших, расступаясь перед ними.)

Вдова пастора (с порога второй комнаты). Оставь меня теперь, Огот, Тут я хочу побыть одна, одна… Ибо здесь побывал господь – здесь место свято… Здесь человек стоит лицом к лицу с господом. И здесь лучше быть одной.

(Она стоит так, чтобы видеть спальню. Склоняет голову, потом благоговейно поднимает руки. Снова заглядывает в спальню, еще раз склоняет голову и отступает назад.)

Она светится! Она вся сияет белизной. Я так и думала. Она сияет белизной. И спит, как младенец. Вот я и увидела! Какое сияние! О, какое сияние! Благодарю тебя, что ты оставила меня с нею одну.

Огот. Но разве ты была одна?

Вдова пастора. Совершенно одна. Никого, кроме меня… И она сияет белизной.

(Обе уходят.)

Элиас (входит справа). Обе двери закрыты. Теперь я закрою и эту.

(Закрывает двери и уходит.)

(Священники стоят в глубоком молчании.)

Крейер. Вы не говорили с нею?

Епископ. Нет.

Крейер. А знаете ли вы, что у всех у вас на лицах как бы солнечный луч. И я скажу вам, почему это происходит: люди, которых чудо осенило своим сиянием, светятся его отблеском. Поговорим об этом!

(Все придвигают к нему стулья и садятся.)

Йенсен. Можно ли мне задать вопрос? Разве чудом не является обращение к вере?

Крейер. То, что мы называем чудом обращения к вере, можно проследить шаг за шагом с психологической точки зрения, и, в сущности, это еще не чудо. Нечто подобное можно встретить во всех великих религиях и при нравственном перерождении людей, хотя оно происходит втайне. Но я спрашиваю вас, что такое христианство, которое покоится на чуде и которое утратило веру в чудеса, – что оно без чуда? Не более как свод предписаний морали!

Фалк. Самое существенное в христианстве не чудеса, а вера в воскресение!

Крейер. Но эту веру разделяют все великие религии и все люди, склонные к религиозному чувству.

Фалк. Но они не могут «быть, как дети».

Крейер. Это правда.

Фалк. Следовательно, они не понимают и настоящего самоотречения.

Крейер. Нет, это неверно! Идея мученичества явилась еще до христианства. Человечество еще до христианства знало счастье жить и умирать за то, во что верило. Это счастье и теперь идет рука об руку с христианством, проявляясь везде, в самых разных формах…

Епископ. Но что же такое христианство, по-вашему?

Крейер. Для меня христианство гораздо больше, чем проповедь морали. Проповедь морали можно встретить во многих религиях, и порой эта проповедь в других религиях разумней и тоньше, чем в Новом завете. По-моему, христианство – нечто гораздо большее, чем стремление к самопожертвованию; если это не так, то христианство не отличается от других религий. Либо христианство есть «жизнь во Христе», вне мира и всех мирских установлений, либо его вовсе не существует. Либо оно нечто большее, чем просто приверженность идее, либо оно – созидание нового мира, чудо, либо – христианства нет!

(Садится, взволнованный и ослабевший.)

Мне… мне многое хотелось сказать… я многое… должен был сказать… но… больше я не в силах!

Епископ. Как только я увидел вас сегодня на палубе нашего парохода, милый мой Крейер, я сразу же заметил, что вы переутомлены и больны. Но так выглядят все адепты пастора Санга!

Незнакомец (приоткрывает балконную дверь и останавливается на пороге. Не закрывая дверь, он шаг за шагом, медленно приближается). Можно мне сказать слово?

(Все оборачиваются; некоторые невольно встают.)

Епископ. Это ты, Братт?

Остальные. Пастор Братт?

Отдельные голоса. Так это и есть Братт?

Епископ. Ты не был с нами, – почему же ты теперь пришел сюда?

Братт. Я пришел с гор.

Епископ. С гор? Значит, ты не собирался участвовать на съезде миссионерского общества?

Братт. Нет. Я шел сюда.

Епископ. Я понимаю тебя.

Братт. Я шел увидеть чудо. Я пришел вчера, когда произошел обвал. Я стоял на горной тропинке и видел обвал. Я слышал звон колокола. И вот я здесь. В тот же день я видел больного, которого принесли в церковь; когда пастор запел псалом, больной поднялся, возблагодарил бога и пошел. Можно мне сказать еще несколько слов?

Епископ. Конечно!

Братт. Я – человек, в трудную минуту пришедший к вам за помощью, братья мои!

Епископ. Говори, говори, друг мой!

Братт. Я говорю себе; вот наконец я вижу чудо, но через мгновение мне приходит мысль: а чудо ли это? Ибо я не впервые присутствую при чуде. Я посетил все прославленные чудесами места в Европе – и каждый раз уходил разочарованный в своих ожиданиях. Правда, здесь, у нас, вера сильнее и целеустремленней. Санг – великий человек. Я почувствовал сверхъестественную силу того, что я здесь увидел. Меня охватил восторг. Но через несколько минут снова вернулось сомнение. Сомнение – вот мое проклятье! И я сам навлек его на себя. Семь лет я, будучи пастором, обещал верующим чудо. Обещал им то, что обещано в писании. Но сам я был обуреваем сомнениями: ибо я никогда не видел, чтобы верующие получали чудо по своей вере… Семь лет я проповедовал то, чему не верил сам. Все эти семь лет, в самые трудные дни, – а таких дней было много, как и бессонных ночей, – все эти семь лет я пламенно молился и взывал к всевышнему: да где же та сила творить чудеса, которую ты обещал верящим в тебя.

(Плачет.)

Епископ. О, сколько искренности в твоих словах. Ты всегда был таким.

Братт. Ведь он обещал, ведь он возвестил, что верующим дана эта сила. Сила совершать большее, чем свершил сын человеческий. Что же сталось с его обещаниями? Неужели после восемнадцати веков безмерного распространения веры среди нас не найдется ни одного верующего, который мог бы совершить чудо? Или обещание самого господа не выполнено? Сила веры не может слабеть. Сила веры должна укрепляться от постоянного применения, как и все другие способности человека. За истекшие восемнадцать столетий вера эта пройти через многие поколения, постепенно воспитываясь у людей, должна была стать безмерно возросшим наследием. Неужели же эта вера теперь недостаточно сильна, чтобы творить чудеса? Неужели соединенные устремления всех верующих не могут выдвинуть хотя бы одного человека, обладающего силой творить чудеса, – так, чтобы все кто их видел, уверовали бы. Но ведь это слова писания они должны быть исполнены. Мы так часто читаем в библии: «и все видевшие уверовали»… Значит, бывают же чудеса, которые делают всех видевших верующими! А почему теперь отпадают многие тысячи? Потому что не смотря на обещание, чудеса не совершаются. Люди с новыми воззрениями, просвещенные мужчины и женщины наших дней не умеют верить, как верили прежде. Не потому, чтобы способность верить ослабела в них, а потому, что она стала иной, более высокой Их способность к самоотречению совсем иного качества, более глубокого, более тонкого и потому, естественно, – встречается реже. Но те, у кого теперь есть такая способность обладают самым ценным, что только может встретиться на земле. Нужно понять новое состояние умов – другого пути нет.