Текст книги "Пьесы"

Автор книги: Бьёрнстьерне Бьёрнсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

(Священники переговариваются между собой.)

Религия больше не является единственным идеалом человечества. Мы должны доказать, что она может стать его самым высоким идеалом. Люди теперь живут и умирают за то, что они любят – за родину, за семью, за свои убеждения. Для них то, за что они умирают, всегда выше всего остального, что только может дать жизнь в границах возможного. Поэтому, если им нужно указать что-нибудь еще более высокое, надо выйти за эти границы. Покажите им чудо!

(Сильное волнение среди священников.)

Фалк (встает). Помнится мне, в писании есть очень грозные слова, относящиеся к тем, которые не уверуют, не увидев знамения…

Братт. А знаете ли вы, что они вам ответят? Они ответят вам: мы просим только знамения, которое обещано самим господом, обещано тем, кто верует. Если среди вас нет ни одного верующего, достойного увидеть чудо, то чего же вы хотите от нас? Да, вот что вам ответят. Но дайте этим людям чудо, чудо, которое не сумеют разложить на мелкие частички самые тонкие инструменты сомнения, чудо, о котором сказано: «видевшие его все уверовали», тогда вы принуждены будете признать, что люди нуждаются не в силе веры, – она есть у них, – а в чуде! Вера совсем не должна возлагать все свои надежды на легковерие. Жажда веры всего острее у самых ярых скептиков. Каждый, кто знает, что представляет собою цивилизованный человек, хорошо понимает это. Каждый священнослужитель не раз замечал, что в большинстве случаев опасность именно в противоположном: не умея верить, как должно, люди впадают в суеверия.

Многие голоса (тихо). Это правда.

Братт. А если бы перед нами совершилось чудо, чудо столь великое, чтобы «все видевшие уверовали»? Прежде всего, к нему устремились бы миллионы тех, которые живут в нужде и жаждут справедливости: оскорбленные, угнетенные, страдающие… миллионы тех, которые чают справедливости. Если бы они услышали, что царство божье, в древнем его значении, вновь сошло на землю, они поднялись бы – все равно, в какой миг застигла бы их эта весть, в миг плача или в миг ликования, не взирая на то, что многим угрожала бы опасность умереть в пути – ведь лучше умереть на пути к свету, чем влачить дни во тьме. О, они выползли бы из своих жилищ, из своих хижин, даже больные встали бы навстречу божьему откровению. Но они не одни. Все, кто ищет на земле истины и справедливости, последовали бы за ними. Первыми были бы те, в ком жажда истины и справедливости особенно сильна, – глубокие, серьезные, проникновенные умы. И радость их была бы особенно прекрасна, их вера особенно сильна и ценна. Им недостает ни стремления к справедливости, ни силы веры, – им недостает чуда! Все хотят убедиться в том, что величайшее из откровений истинно. Даже беспечные, отбросившие эту мысль, как ненужную и неисполнимую, – все устремятся к свету. Ибо все без исключения жаждут большего, чем они знают. Жаждут веры. Но дайте им залог! Дайте им залог того, что откровение истинно. Если они увидят чудо – они поверят и тому, чего не видят. Так было испокон веков. Те, которые довольствуются меньшим – довольствуются своим личным опытом, поступают как магометане, евреи, буддисты, – все они веруют, лишь опираясь на личный опыт. И ни у кого нет уверенности в том, что этот личный опыт сама истина. Залог! Да, вот что нужно всем! Но я ищу его, ибо он обещан. О господи, господи! Я стою перед моим последним испытанием!

Епископ. Братт! Братт!

Братт. Да, да, перед моим последним испытанием. Ибо борьба эта уже свыше моих сил… Я откажусь от сана священнослужителя, откажусь от церкви, откажусь от веры, если… если…

(Рыдает.)

Епископ. Дорогой сын мой, так нельзя!

Братт. Нет, не говорите со мною! Умоляю вас. Помогите мне молиться. Ибо если здесь не было чуда, то чудес вовсе нет, их не может быть. Этот человек более велик, чем все прочие люди; он – самый благородный человек на земле. Такой веры, как его вера, никто еще не видел. И такой веры людей в силу его веры – тоже никто не видел.

Все. Да, это правда.

Братт. И не удивительно, что его так любят. Когда он приехал сюда, он имел большое состояние. И все роздал нуждающимся. Не раз он подвергал свою жизнь смертельной опасности, спеша оказать помощь больным и страдающим. Нечего и говорить о творимых им чудесах, в которые они верят. Чудес много… Именно потому, что их так много, я и не верил в них.

Священники (тихо друг другу). И мы ведь так думали.

Братт. Но, может быть, мы должны как раз думать иначе? Должны понять: перед нами то, что называется подлинной верой. Присутствие подлинной веры и творит чудеса. Может быть, мы должны думать именно так? Но, что бы мы ни думали, мы не должны были относиться к нему с таким… профессиональным сомнением. Я ведь и сам в этом повинен. Его любовь и вера должны были смирить меня. Я обвиняю самого себя и в сердце своем прошу у него прощения!

Все священники (вполголоса). Да, да! И я тоже! И я тоже!

Братт. Он лучший человек из всех, кого мы знаем. Он обладает величайшей верой, какая только возможна. Так почему же здесь не совершиться чуду?

(Сильное волнение среди присутствующих.)

Йенсен (шепотом). Посмотрите-ка на крест над дверью? Что это? Отблески вечернего солнца… или?

Братт. Я не знаю. Но не сомневайтесь, поймите, что если чудо свершится, то при его свершении будут присутствовать тысячи существ, которых мы не узрим! О, если бы мы удостоились! Если бы мы удостоились! Подумайте только: пережить ту великую минуту, когда все видевшие уверуют! Если бы мы удостоились быть свидетелями чуда – ты, ты, я сам? Нет, это было бы слишком потрясающе… Это невозможно. Но если это возможно, то это совершится при нас и рядом с нами, братья, при нас, слабых, маловерных, огрубевших сердцем…

Все присутствующие. Да… да…

Братт. …то это совершится при нас, на которых не снизошла благодать, значит, и мы, недостойные, окажемся призванными.

(Среди присутствующих сильное волнение.)

Вот я смотрю на этот бедный, убогий горный поселок, над которым кричат чайки, и думаю: царство божье основано было в прекрасной плодородной стране, под благодатным солнцем. А если оно снова возникает во всем величии своем здесь, в глухом, бедном краю, у вечных льдов? Какое знамение божье!

Фалк (бледный как смерть, встает и говорит шепотом). Да, да!

Голоса священников. Да, да!

Братт. Мне кажется, все подтверждает, что чудо свершится!

(Все встают с мест.)

Епископ (тихо). О, если бы оно совершилось, чтобы и я, старик, удостоился увидеть его!

Бланк. Да! Если бы и мы познали эту великую веру! Не потому, что мы достойны узреть, а потому, что и мы молим о чуде!

(Старый Бланк падает на колени; его примеру следуют и другие.)

Братт. Все человечество молит о чуде! И молит все настойчивее с каждым днем, с каждым часом, ибо оно обещано. Ведь если чудо есть, то оно должно совершиться именно здесь.

(Становится на колени.)

Его вера вызовет чудо! Его вера – великая вера! Ей нет равной на всей земле! А вера все может! О, вера все может!

Все. Может! может! может!

Братт. Если бы вера не была всесильной, то и все остальное было бы невозможно. Тогда все было бы неправдой! И тогда во всем этом было бы нечто безмерное, нечто свыше наших сил…

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Ракел (за сценой, зовет испуганно). Элиас!

(Стремительно вбегает справа, подбегает к окну, открывает его и кричит изо всех сил.)

Элиас!

(Отшатывается от окна и падает на руки поспешившего ее поддержать Крейера. Разражается рыданиями, но тотчас же испуганно вскакивает и указывает пальцем на дверь.)

Смотрите! Смотрите! Она не одна! Смотрите же! Смотрите!

(Все поднимаются с мест. Элиас в этот момент появляется на балконе. Ракел вырывается из рук поддерживавшего ее Крейера и бросается к Элиасу.)

Ракел. Мама! мама!

Элиас. Она встала?

Ракел. Да, да!

Элиас. И идет?

Ракел. Да, да! Но она не одна!

Элиас. Неслыханно!

Ракел. Только не тревожь отца!

Элиас. Нет! Я вылезу на крышу! Я с колокольни возвещу всем!

(Быстро уходит.)

Ракел. Куда ты! У тебя же нет лестницы!

(Ответа нет. Всеобщая тревога.)

У него же нет лестницы.

Крейер (делает успокаивающий жест и говорит шепотом). Тише!

Епископ (шепотом). Слушайте!

(Все слышат, как из церкви доносится пение: «Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!».)

Все (опускаются на колени и повторяют шепотом). Он знает! Он знает!

(Входит Клара. Она вся в белом. Идет очень медленно. Глаза ее устремлены на церковь. Она останавливается и протягивает руки навстречу пению.)

Все священники (хором тихо вторят пению). Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!

Ракел (с балкона). Отец идет!

(Слышно, как он поет сильным и радостным голосом: «Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!». Звук колокола и множество голосов, поющих «Аллилуйю», сливаются с его пением. В этом многоголосом хоре такая сила, что кажется, будто поют многие тысячи. Пение нарастает, потому что люди стекаются из рощи, спеша к дому пастора. Несколько мгновений кажется, что от этого пения весь дом поднимается ввысь. Санг появляется на пороге. Его лицо освещено вечерним солнцем. Все встают, уступая ему дорогу. Он протягивает обе руки навстречу Кларе стоящей посередине комнаты. Она тоже протягивает к нему руки; он идет прямо к ней и обнимает ее. Песнь ликующе звенит над ними. Комната наполняется народом. В дверях и за дверями, на балконе толпятся люди. Некоторые заглядывают в окна. Вдруг Клара медленно опускает голову на плечо Санга и бессильно поникает всем телом. Пение прекращается. Только колокол продолжает звонить.)

(Клара делает усилие, стараясь выпрямиться. Она поднимает голову и пристально смотрит на Санга.)

Клара. Когда ты вошел… вокруг твоей головы было сияние… мой любимый!

(Снова поникает головой, руки ее падают, все тело снова бессильно опускается.)

Санг (стоит неподвижно, поддерживая Клару; кладет руку на ее сердце. Наклоняется над нею; он как будто удивлен. Потом поднимает глаза к небу и говорит по-детски просто). Неужели так надо было?

(Опускается на одно колено, чтобы положить себе на другое колено ее голову. Еще раз всматривается в ее лицо и бережно кладет на пол. Поднимается и снова смотрит на небо.)

Неужели так надо было? Или… или?..

(Хватается за сердце и вдруг падает.)

(Ракел, все время стоявшая в оцепенении, с диким криком бросается на колени.)

Крейер. Что он разумел под этим «или»?..

Братт. Я еще не понимаю… но он умер от этого…

Ракел. Умер? Не может быть!

(Колокол продолжает звонить.)

Занавес опускается

Часть вторая

Вторая часть дилогии была издана впервые в 1895 году; в том же году появилось второе издание; третье – в 1900 и четвертое – в 1916 году. Пьеса включалась во все норвежские собрания сочинений Бьёрнсона. К началу 20-х годов столетия пьеса была переведена на немецкий, французский, итальянский и испанский языки. В России она впервые была издана совместно с первой частью в 1907 году. Примечательно, что в 1919 году вторая часть «Свыше наших сил» была издана Театральным отделом Наркомпроса в серии зарубежных пьес на революционную тему.

Первая постановка пьесы была осуществлена парижским театром «Творчество» в 1897 году. В ноябре 1899 года состоялась премьера в Национальном театре в Кристиании и в копенгагенском Народном театре.

Эта драма Бьёрнсона вызвала ожесточенные дискуссии в западноевропейской критике; во многих странах цензура запрещала ее постановку на сцене. Со специальной статьей, посвященной дилогии, выступил Ф. Меринг. Он писал: «Конечно, Бьёрнсон имеет весьма странные представления о средствах разрешения социального вопроса, и как только выступает Элиас Санг, дело становится безнадежным.

Но рабочее собрание между рабочей депутацией и фабрикантом Хольгером во втором, прения фабрикантов в третьем – всё это свидетельства в своем роде мастерского дара наблюдения и изображения. Мы не знаем даже, что можно сравнить с драмой Бьернсона в современной драматургической литературе; она является крупным прогрессом даже в сравнении с „Ткачами“, которые показывают нам только первые начатки того, что Бьёрнсон cyмeл изобразить уже в значительно более высокой исторической фазе развития».

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Элиас Санг.

Ракел Санг.

Пастор Братт.

Пастор Фалк.

Отто Херре.

Андерс Колл, по прозвищу Полевая мышь.

Эльза, по прозвищу Свиная шкура.

Слепой Андерс, Ханс Бро, Пер Стюа, Ханс Улсен, Хенрик Сэм, Аспелюнд – рабочие.

Xолгер, Анкер, Му, Юхан Сверд, Кетил, Блум – фабриканты.

Xалден, архитектор.

Кредо, юноша 18 лет.

Спера, его сестра 15 лет.

Глухонемой.

Человек в коричневом.

Рабочие, женщины, дети, фабриканты.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Глубокое ущелье, уходящее вправо. Вдали смутно различимое море. По обеим сторонам ущелья беспорядочно расположенные маленькие домишки. Некоторые из них – просто досчатые каюты или кормы кораблей. Есть дома двухэтажные с наружными лестницами. Некоторые дома стоят вблизи дороги, на откосе, так что каждый этаж имеет свой особый выход на дорогу. Посередине, внизу, площадь, на которой устроено нечто вроде рынка со старинным водоемом и фонтаном. Вокруг тоже дома. Справа, на переднем плане, полуразрушенный дом с выбитыми стеклами; его двери сорваны с петель; на согнутом шесте изодранная вывеска с надписью «Преисподняя». Сверху слышен глухой непрерывный гул. Это гудит железный мост, Переброшенный через ущелье. Время от времени слышны также пронзительные свистки локомотивов и тяжелый гул проносящегося поезда. Затем глухой и более слабый гул колес и стук лошадиных подков.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Еще до того как поднимается занавес, слышно похоронное пение. Поет много голосов. Когда занавес поднимается, из одного бедного дома слева выносят большой гроб, за этим гробом второй, поменьше, за ним третий, еще меньшего размера. Площадь заполнена рабочими, женщинами, детьми. Все мужчины сняли шляпы и шапки. Многие женщины и мужчины плачут. Некоторые маленькие дети громко плачут и кричат. Похоронное шествие выстраивается с пастором Фалком во главе. Он, в облачении, ведет под руку старика, а поэтому идет медленно. Вся процессия следует за ними. Дойдя до поворота дороги, ведущей из ущелья, они направляются вправо. Пение долго слышно сверху, по мере того как шествие поднимается по дороге. Еще до того как пение стихает, из полуразвалившегося дома робко вылезает пожилой человек. На нем длинный широкий сюртук. Человек держится так, словно не знает, куда ему деваться. Он смотрит на разрушенный дом и наконец, усаживается на ступеньку наружной лестницы.

Над тропинкой, по которой поднималась похоронная процессия, появляется человек. На нем черный скромный поношенный костюм. На большой голове картуз, который ему маловат. На правой ноге довольно хороший ботинок, на левой – шлепанец, привязанный к ноге за подошву. Лицо человека багрово-красное, руки – багрово– синие, волосы короткие и темные. Осанка у него смелая, движения резкие. Увидев человека, сидящего на ступеньке лестницы, он останавливается, потом медленно подходит поближе. Человек, сидящий на ступеньке, видит его, но отворачивается. Имя этого человека Андерс Колл, прозвище – Полевая мышь.

Андерс Колл (бормочет). Мдаа! Опять его выпустили!

Отто Херре. Скромная полевая мышь погружена в раздумье на пороге своей разоренной норы!

Андерс Колл (продолжает бормотать). Мдааа! Он уже хватил сегодня! Сразу видно.

Отто Херре. Окна выбиты! Вывеска наводит на грустные мысли и подобна праздно утекающей водке! Лестницу сломал ураган, – сломал и швырнул ее в океан судьбы твоей. А ты уцепился изо всех сил за этот жалкий обломок твоего житейского корабля!

(Андерс Колл тихонько посмеивается.)

А дверь-то какая! Дверь, повидавшая на своем веку столько людей, которые входили в нее попрошайками, а выходили из нее королями. Что же она теперь обмякла, как пьяница, который цепляется за каждую стенку на улице? Вот как бывает с теми, кого поразит гневная десница добродетели!

Андерс Колл. Значит, новости доходят и в места заключения?

Отто Херре. От всего твоего имущества остались одни черепки и скорлупки! Твоим стаканам и бутылкам приходится теперь только танцевать под свое собственное бренчание!

Андерс Колл. А ты поостерегись-ка, раз ходишь без сапога: здесь полно осколков!

Отто Херре. А где же твои бочки, полные водкой?

Андерс Колл (вздыхая). Ау! Были да сплыли! Ау!

Отто Херре. Так-таки все перебили? Значит, правда, что вино твое текло ручьями? И все по приказу какого-то паршивого пастора!

Андерс Колл. Да, он стоял, где ты теперь, и командовал!

Отто Херре. Но разве здесь нет никаких властей? Разве здесь, в преисподней, царит одно беззаконие? Почему же ты никому не жаловался?

Андерс Колл. Какое там! У нас тут из-за этой забастовки все законы стали дыбом. Попробуй я пожаловаться, со мной уж вовсе расправились бы! Они, знаете ли, постановили, чтобы меня вовсе изничтожить. Вот, спасибо, Братт заступился…

Отто Херре. И все из-за того только, что Марен, славная наша Марен, сошла с ума!

Андерс Колл. А что я могу поделать?

Отто Херре. Подумать только, Марен убила своих собственных детей! Да ведь я же сам видел, как они скакали вокруг нее – босые, кудрявые, веселые. Что такое жизнь после этого?

Андерс Колл. И ведь себя-то убила! И себя тоже!

Отто Херре. Да, да – и себя! Сначала убила детей, а потом себя! Медея! Настоящая Медея.

(Декламирует стихи на греческом языке.)

Напрасно, дети, я вскормила вас

И горькими трудами изнурялась,

Напрасно я вас в муках родила!

Андерс Колл (снова приподнимаясь). А я-то тут при чем?

Отто Херре. Ах ты, злосчастная полевая мышь! Ну, скажи правду перед открытой могилой – так ведь говорится в народе, – а тут ведь даже и не одна могила, а целых три открытых могилы! Ну, признайся, ведь водку-то она покупала у тебя. Ведь ей нужно было напиться, чтобы набраться смелости для совершения такого страшного дела.

Андерс Колл. Да почем я знал, что она замышляет? Я невинен, как дитя малое!

Отто Херре. Ну, не плачь, не плачь, Полевая мышь. Это не идет к твоему сану и положению! Уверяю тебя, будь я тогда на свободе… нет, я не то хотел сказать, – будь я в ту минуту здесь – ничего не случилось бы. Но как это народ не опомнился, когда видел, что водка текла впустую? Просто-таки текла впустую!

Андерс Колл. Текла, парень, текла, как прозрачный ручей! Вот ведь как!

Отто Херре. И они не лакали ее с земли, лежа на брюхе? Не черпали ее ложками? Не загребали пригоршнями? Не прибежали сюда с чашками и ведрами?

Андерс Колл. Она текла под ноги пастору. Так нужно! – вот что он сказал. Так нужно!

Отто Херре. Братт силен! Но всему же есть границы. Удивительное происшествие. Вроде землетрясения! Что же он такое, этот ваш Братт? Господь бог у вас, что ли?

Андерс Колл. О! Господь бог-то никогда не имел и половины той власти, какую имеет пастор!

Отто Херре. Его не было в похоронной процессии. А то я бы его поприветствовал. Ведь мы с ним, как-никак, коллеги!

Андерс Колл. Нет, он нонче все сидит в своей конторе, это уж я знаю.

Отто Херре. В конторе? Разве он уже не пастор?

Андерс Колл. Нет. Я разумею, в конторе, где собираются забастовщики. Ведь он и забастовку-то всю эту сам затеял, а теперь вот деньги собирает.

(Входит Эльза, по прозвищу Свиная шкура, полная рыжеволосая женщина.)

Андерс Колл. А вот вам и наша Свиная шкура!

Отто Херре. С добрым утром, Эльза! Ты у нас как горячий кофе: стоит почувствовать твой запах – и сразу все чувства приходят в волнение. Ну-с, чего тебе здесь нужно?

Эльза (говорит на бергенском диалекте). А тебя, толстопузый, не касается! Ты-то сам чего здесь? Опять выпустили?

Отто Херре. Я встретил похоронную процессию, но не заметил среди толпы твоих пышных волос. За гробом шла почти вся преисподняя, кроме тебя, ее гения. Чем же ты была занята? Утренними делами? а?

Эльза. Отвяжись от меня, толстопузый! Что же сам– то ты не проводил Марен и ее ребятишек? С тобой Марен была добрее, чем со мной.

Отто Херре. Да, Марен была славная. Почему я не проводил ее гроб? Это я скажу, откровенно скажу, если бы я пошел на кладбище, я произнес бы там речь! Я там, на кладбище, сказал бы такую речь, что у всех потемнело бы в глазах! Я сказал бы прямо: не она, лежащая в этом гробу, работящая, честная Марен, не она убила детей своих! Не она наложила на себя греховные руки! Ее убили те, кто живет наверху. Не людоеды ли, обитающие в больших городах, в роскошных домах, – убили и пожрали ее и несчастных детей ее? Забастовка лишила ее разума. Она помешалась из-за этой забастовки. В ее нервной душе таилась такая впечатлительная совесть, которой не хватало ее убийцам. В условиях, в которых она жила, она уже не решалась жить. Она уже не решалась взять на себя ответственность за то, что ее бедные девочки будут терпеть голод и унижения. Жизнь для нее стала хищным зверем, и Марен решила спасти своих детей, прежде чем…

(Взволнованный умолкает.)

Эльза. Вот-вот! Каждый раз, когда слушаешь такое, – чувствуешь, как оно поучительно. Так это у тебя чувствительно получается!

Отто Херре. Ты славная женщина, Эльза! У тебя доброе сердце!

Эльза. Как бы они теперь всех нас не сожрали!

Грубый мужской голос (кричит сверху, справа). Если мы их сами не сожрем.

Отто Херре. Что это за горный дух обращается к нам? Глас предостережения? Или это хижины угрожают дворцам?

Эльза (тихо Андерсу Коллу). Я ведь пришла сюда, чтобы предупредить тебя, Андерс!

Андерс Колл (тихо). Ах, господи ты боже мой! Что же это опять приключилось-то? Да неужто не могут оставить меня в покое?

Эльза (тихо). Я там наверху встретила полицейских; ну и, конечно, они спросили у меня, правда ли, будто ты разгуливаешь с огромной бутылью водки в кармане штанов?

Андерс Колл. Нет, нет! Вранье!

(Пытается спрятаться.)

Эльза (все так же тихо). И будто ты тайком торгуешь водкой? А?

Андерс Колл. Если обо мне идут такие слухи – и погиб! Меня разорят!

Отто Херре (бросается к нему и ощупывает его). Так это правда? Так у тебя есть… у тебя есть…

Андерс Колл (вырываясь). Нет! Отпустите меня! Отпустите меня! Слышите! Оставьте меня! Я ведь так боюсь щекотки! Ой-ой-ой!

Отто Херре. В заднем кармане что-то есть. Когда он наклоняется, я вижу в его кармане что-то круглое. А ну-ка, Эльза!

Андерс Колл. Эт-то все вр-ранье!! Эльза. Я его попридержу! Уж я-то его удержу! Андерс Колл. Не трогайте меня! Я буду кричать! Эльза. Что ж, кричи, кричи! Придет полиция и заберет и тебя, и твою бутыль!

Женский голос (сверху, справа). Что там делают с Полевой мышью? Почему она так пищит?

Андерс Колл. Нет, нет, нет, нет!

(Отто Херре вытаскивает из кармана Андерса Колла большую бутылку.)

Это не моя! Вы слышите! Это мне было заказано! Это уже не моя водка!

Отто Херре (отпивает большой глоток).

Твоя или чужая,—

А вкус я одобряю!

Эльза. Дай и мне! Дай и мне! А, черт!

Отто Херре (отпив еще немного).

Попробую, постой-ка!

Отличная настойка!

Эльза. Ну, давай и мне! Давай и мне!

Отто Херре.

Пей, жадная душа!

Эх, водка хороша!

Андерс Колл. Да это же самый настоящий грабеж! Это грабеж!

Эльза. Никогда в жизни такой прелести не пивала!

Отто Херре. Эй вы, там, наверху! Вы знаете, вы отлично знаете, почему вы запрещаете нам этот божественный напиток!

Андерс Колл. Вы всю мою выручку вылакали! Выручку за много дней!

Отто Херре. А ты пей вместе с нами, гад!

Эльза (тихо). А знаешь, что мне пришло в голову? Вот кабы нам выбрать ночку потемней и поненастней, да и поджечь бы весь город? А?

Отто Херре. Не пойдет! Вся сволочь успеет спастись. А впрочем (таинственно), послушай, что я тебе скажу: под городом есть минные ходы. Еще с того времени, как пытались отвести реку, которая здесь протекает. Мы ведь живем там, где в древности было русло реки. Эти древние подкопы начинаются за домами и с двух сторон охватывают весь город. Их надо найти. Их надо наполнить порохом, динамитом и всякими другими взрывчатыми веществами. Потом подвести электропровод… Ха-ха-ха! Вот бы обнажились и разлетелись во все стороны грязные и смрадные потроха!

Эльза. Урраааа! То-то будет чертям жаркое!

(Вырывает бутыль у Андерса Колла и жадно пьет.)

Андерс Колл. Но ведь эдак-то и мы взлетим?

Эльза (передавая бутыль Отто Херре). А разве мы тоже взлетим?

Отто Херре (смотрит на нее свысока и пьет, затем передает бутыль Андерсу). Что может быть прекраснее! Я ведь много раздумывал о том, как я, Отто Берг Херре, помру. И вот как это будет! Вместе с тысячами людей я ринусь в рассветное пламя бессмертия! По моей команде все эти люди, как рабы восточных владык, забудут о своих привычках и последуют за мною, как на праздник. Подумать только: оставить жизнь, озаренную великими порывами, но полную трудностей и лишений, а часто не сулящую признания, для того, чтобы хоть в последний миг выполнить свое назначение. Это ведь восшествие на престол! Подумать только: мы увидим свое имя, начертанное золотом, читаемое всеми народами. Мы воссядем на курульном кресле,[8]8
  Курульным креслом в древнем Риме называлось сделанное из драгоценных материалов кресло, только восседая на котором высшие должностные лица (консулы и др.) могли творить суд, выслушивать просителей и т. д.


[Закрыть] сооруженном из костей миллионеров. А, ха-ха-ха! Попирая ногами их мешки с деньгами! Удивление и проклятия человечества, гремящие, как величественный оркестр! Как море оваций! А, ха-ха!

Женский голос (как прежде – сверху, справа). Идут! Идут!

Андерс Колл (испуганно). Кто идет?

Эльза (в один голос с ним). Кто?

Отто Херре (в один голос с Андерсом и Эльзой). Кто идет?

Женский голос. Похоронная процессия! Они еще наверху!

Эльза. А, ну тогда у нас еще много времени!

Андерс Колл (тихо). Все эти минные ходы, знаешь ли… да, да… многие поговаривают о них… но до них ведь не доберешься…

Отто Херре. В том-то и дело! В том-то и дело!

Андерс Колл. И вода в них и всякое прочее…

Эльза. Да, да, я тоже слышала.

Отто Херре. Вот они каковы, рабские души! Довольно малейшего препятствия – капли воды, малой песчинки, – чтобы они отказались от мысли о мести, испугались своего стремления к свободе и свету!

Женский голос. С ними священник!

Отто Херре (встревоженно). Священник! Пастор Братт!

Женский голос. Нет, тот, другой, настоящий священник.

Андерс Колл. Фалк?

Отто Херре. Да какой он священник! Просто шарлатан. Я ему это и в глаза скажу в любой момент. Разве я не знаю его еще со студенческой скамьи!

Эльза. Ну, так я пойду.

Отто Херре (тихо). И я сейчас приду.

Андерс Колл. И ты… ты скажешь это священнику?

Отто Херре. Что?

Андерс Колл. То, что ты сейчас сказал… как ты назвал его?

Отто Херре. Шарлатан? А что? Думаешь, не скажу?

Андерс Колл. Если, если ты осмелишься сказать ему это в глаза – ты получишь целую крону. Да, да, получишь, уж я не обману!

Отто Херре. А ты давай вперед!

Андерс Колл. Н-н-еет!..

Отто Херре. Давай, давай!

Андерс Колл. А что, если не скажешь?

Отто Херре. Сию минуту прямо подойду к нему и скажу. Честное слово! Ну?

Андерс Колл. Тогда бери пока половину! На!

(Похоронная процессия приближается сверху.)

(Гул поезда доносится с моста. Фалк, в штатском, идет за толпой провожавших, несколько в стороне. Когда он приближается, Отто Херре подходит к нему и нерешительно обходит его.)

Фалк. Господи! Да это же, кажется, Отто Херре. Наш magister bibendi![9]9
  Учитель пития, главный пьяница (лат.).


[Закрыть]

Отто Херре (приветствуя Фалка). Да, ваше преподобие. Точнее будет сказать: это то, что осталось от Отто Херре!

Фалк (про себя). Господи ты боже мой!

(Начинает шарить в карманах.)

Отто Херре. Конечно, если все обсудить и обдумать, я сказал бы, что осталось-то самое лучшее. Но время не было ко мне милосердно, ваше преподобие!

Фалк. Да, да! Я вижу это!

(Тихо.)

Приходи ко мне, когда тебе будет очень плохо! Видишь ли… сегодня, я… право же, я роздал всю мелочь, какая была при мне. Вот все, что у меня осталось – полкроны.

Отто Херре. Спасибо, ваше преподобие! Великое спасибо! Недаром я всегда говорил народу, что у вас великодушное сердце!

(Уходит.)

Андерс Колл (спрятавшись за домом над дорогой выжидал, пока минует процессия, теперь выходит и направляется навстречу Отто Херре). Ну, как?

Отто Херре. Да ведь ты дал мне только полкроны!

(Уходит по тропинке вверх.)

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Фалк (Хансу Бро). Поверишь ли, этот человек в трезвом виде всегда уныл и подавлен. Впрочем, если бы я пережил такое, я тоже запил бы!

Ханс Бро. Да-да, это бывает, это часто бывает.

Фалк. Он как Ерихонская роза: иссушен однообразием серых будней. Но стоит влаге прикоснуться к нему, как он распускается и улыбается самым праздничным образом! Да, друзья мои, когда я говорил над могилами, я чувствовал, что всю боль сердца моего я смогу излить перед вами только здесь, внизу.

(Взбирается на несколько ступенек по лестнице и садится.)

(Люди толпятся вокруг него.)

Я начал и кончил свою речь одними и теми же словами: мы не должны осуждать ее! Пусть ее судит тот, кто знает все наши помыслы. Мир ее скорбному сердцу! Мир имени ее! Самое худшее в таких испытаниях, как забастовка, – это чувство безысходности, к которой забастовка приводит столь многих. Говорят, что в отчаяние впадают только наиболее слабые. А я скажу вам, что в отчаяние впадают наиболее восприимчивые, те, кто острее всего чувствует свою ответственность, – словом, часто самые лучшие и впадают в отчаяние! И, в сущности, лучшие страдают больше всего, принимают на себя самые тяжелые жертвы.

(По жестам присутствующих можно понять, что многие согласны с этим.)

Я не стану возлагать на кого-либо вину за все случившееся. Но ведь любой из нас хорошо знает, как трудно вам приходится, как горько, когда ребятишки лепечут: «мама, еще немножко хлеба, мама! Дай мне еще поесть, мама!»

(Среди слушающих волнение.)

(Тихо.) Я вношу свою лепту каждый день.

Голос из толпы (тихо). Да, ты добрый!

Многие голоса (тихо). Да, да, ты добрый!

Фалк. Иначе я не имел бы права прийти сюда и сказать то, что я говорю. Мое мнение, мой совет вот какой: такая забастовка… величайшая забастовка из всех, какие у нас были… такая забастовка не может быть длительной. Правда, за последнее время поступило много неожиданных крупных пожертвований, – но накормить нужно слишком многих. Теперь уже все знают, что такое голод. Но ничто так не подавляет, как отчаяние; помните об этом. Приближается время, – и время это может наступить скорее, чем кто-либо из вас предполагает, – приходит время, когда никто не сможет совладать с силами, которые были развязаны. Я уже вижу признаки этого. Я слышу угрозы, насилия и убийства…

Слепой Андерс. Насилие и убийство… да, да. да, да…

Фалк. Что ты сказал, старина?

Ханс Бро. Да ведь это же старый Андерс: он только об одном и говорит.

Фалк. А! Пусть он говорит…

Слепой Андерс. И с ней ведь так было… ах, бедная, бедная!

Фалк. Знаю, знаю… Ты уже говорил мне… Мы ведь шли вместе…

Слепой Андерс. Нет, я не о ней. У меня была еще младшая, та, что ушла в город, в богатый дом. И над ней тоже сотворили насилие.

Фалк. Да, да… мы помним это. Но сейчас не об этом речь, Андерс.

Слепой Андерс. Но вы же сами говорили: насилие и убийство… а это было насилие… Ей было так стыдно, так стыдно. Вот и произошло еще одно убийство. Господи, спаси нас и помилуй!