Текст книги ""Полутораглазый стрелец""

Автор книги: Бенедикт Лифшиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 40 страниц)

«Марго, как быть?

Не олухом же слыть:

Отдай ключи!» – взывает к ней апостол.

Дурак врывается, крича,

Что бог суровей палача

(Все объяснить – не так уж просто).

Проходит дьявол наконец,

Приняв из рук Марго венец.

«Марго, как быть?

Не олухом же слыть:

Отдай ключи!» – взывает к ней апостол.

181

Господь отныне, рад – не рад,

Декретом отменяет ад

(Все объяснить – не так уж просто).

Во славу вящую его

Не буду жарить никого.

«Марго, как быть?

Не олухом же слыть:

Отдай ключи!» – взывает к ней апостол.

В раю веселье и разгул:

Сам Петр туда бы прошмыгнул

(Все объяснить – не так уж просто).

Но за труды его теперь

Пред ним захлопывают дверь.

«Марго, как быть?

Не олухом же слыть:

Отдай ключи!» – взывает к ней апостол.

182

МАРИ-ЖОЗЕФ ШЕНЬЕ

179. ГИМН НА ПЕРЕНЕСЕНИЕ ПРАХА ВОЛЬТЕРА ВО ФРАНЦУЗСКИЙ ПАНТЕОН

(11 июля «st1:metricconverter w:st="on» productname="1791 г"·1791 г«/st1:metricconverter·.)

Музыка Госсека

Нет, слезы проливать теперь совсем не время;

Сегодня – торжества, не сожалений день:

Пусть песни бодрости славнейшую меж всеми

Французами венчают тень.

Давно ли этот прах, тиранами гонимый,

Средь плача общего бежал от наших врат?

А ныне, возвращен народом в край родимый,

Он освятит собой наш град.

Привет, божественный! Ты был нам всем примером

И в наши стены вновь вступаешь гордо днесь;

Лишь нам принадлежит все, что звалось Вольтером:

Ты родился и умер здесь.

Ты духом творчества сограждан вызвал к жизни:

Прими же Франции свободной фимиам;

Ты, превзошедший всех мужей в своей отчизне,

Возглавь собой сей славный храм.

Гроза священников, над гибельной их ложью

Ты факел разума вознес, как Прометей,

И смертным указал на бездну у подножья

Их лицемерных алтарей.

Ты кистью мощною на римском небосводе

Лик древней доблести пред нами воскресил

И в сердце Франции стремление к свободе

Речами Брутов пробудил.

На сто ладов твоя чарующая лира —

И человечности, и разуму верна —

Сквозь радужную ложь Гомеровского мира

Нам сеет правды семена.

183

Спешите, граждане, Вольтеру дать дорогу!

Велик, любим и чтим, он восстает средь нас.

Чтоб проповедовать нам поклоненье богу

И вольность, как в свой смертный час.

Напрасно ищет он те башни роковые,

Что дважды плен его соделал храмом муз:

Бастилии уж нет, нет больше тирании, —

Дотла разрушен их союз.

На поле Марсово глядит он, где святою

Свободою престол бессмертный водружен;

Французов стекшихся он видит пред собою,

Их клятвам вновь внимает он.

За победителем, сокрыт клубами пыли,

Позорный фанатизм подъемлет дикий крик;

Так к Капитолию и Цезарь и Эмилий

Влекли поверженных владык.

Его триумф во дни сценической забавы

Был меньше, хоть народ, излив восторгов пыл,

Ему, согбенному под тяжким грузом славы,

В веках бессмертье присудил.

Ла Барр! Калас! Сюда, страдальческие тени!

Он ваш отмститель был, вы – должники его:

Покиньте скорбный брег, оставьте ваши пени,

Включитесь в наше торжество!

Народы-пастыри, следившие паренье

Сего отважного орла с гельветских гор!

Вы, жители Юры, пусть ваши песнопенья

Вольются в наш хвалебный хор.

Сыны Америки и дети Альбиона,

Воспойте разума опору и пример;

Вы, вольности друзья, чье сердце непреклонно,

Он ваш согражданин, Вольтер!

Народы, ждущие паденья самовластья,

Ликуйте: вольность вас от уз освободит.

Ее рукой средь нас алтарь воздвигнут счастья,

Сей день повсюду знаменит!

184

О божество божеств, природа, провиденье,

Не знавшее границ от века существо,

Исконное добра и правды воплощенье,

Начало мира самого,

Ты вольность создало, а рабство человеком

Придумано самим, но часто человек

Для будущих веков, вступая в тяжбу с веком,

Свободы бережет ковчег.

Свободы божество, простри над нами крылья,

Плодотвори поля, от всех врагов укрой,

Пошли нам вечный мир, отраду изобилья

И век искусства золотой.

Пошли нам доблести, таланты, просвещенье

И с чувством долга дай сознанье наших прав,

Свободу чистую, законов попеченье,

Под стать законам нравы дав!

180. ГИМН РАВЕНСТВУ

(19 июля «st1:metricconverter w:st="on» productname="1792 г"·1792 г«/st1:metricconverter·.)

Тебе, о Равенство, благая

Опора вольности и прав,

Поем мы этот гимн, слагая

Его средь празднеств и забав.

Сей день, для родины священный,

Принес благодеяний рой,

В сей день твой голос драгоценный

Сплотил французов меж собой.

Ты свергло с мерзостью бесправья

Придаток титулов пустой,

Игрушку глупого тщеславья,

Все попиравшего пятой.

Разбив народные оковы,

Ты рабство обратило в сон :

С отменой преимуществ новый

И дух и смысл обрел закон.

185

Кумир свободного народа,

Ты меньше ведом, чем любим:

И Тибра и Кефиса воды

Гордились именем твоим.

Стремясь к бессмертию ревниво,

И воины и мудрецы

В горах Гельвеции счастливой

Тебе кадили, как жрецы.

И Франклин, победитель молний,

Став у державного руля,

Твоею славою исполнил

Пенсильванийские поля.

Луара, Рона, Сена, живо

Брега украсив, ждут забав:

С челом, увенчанным оливой,

Сойди и празднество возглавь.

О, благотворное светило,

Свой бесконечный свет излей,

Чтоб тирании блеск затмило

Сияние твоих лучей.

Он сгинет в ночи преисподней,

Гонимый славою твоей, —

С тобой и почва плодородней,

И небеса с тобой ясней.

181. ГИМН В ЧЕСТЬ ПОБЕДЫ,

ПРОПЕТЫЙ МОНТАНЬЯРАМИ НА ПОЛЕ СОГЛАСИЯ

20 ПРЕРИАЛЯ II ГОДА РЕСПУБЛИКИ (июнь «st1:metricconverter w:st="on» productname="1793 г"·1793 г«/st1:metricconverter·.)

Мужчины

О, боже сил! Сам у народа

Зажег ты мужество в груди,

Победа – спутница похода —

Несет знамена впереди.

Вершины Альп и Пиренеев

Тиранов гибель зреть могли,

И там, на севере, слабея,

В крови их полчища легли.

186

Мужской хор

Но прежде чем вложить мечи свои в ножны,

Клянемся все, что зло мы истребить должны!

Женщины

Внимайте, матери и девы,

Тому, кто правит всей землей,

Супруги, дети, братья – все вы

Шли за свободу смело в бой.

Когда приспешник преступленья

Жизнь молодую пресекал,

Сын за отца – ему в отмщенье —

Над трупом павшего вставал.

Женский хор

Но прежде чем вложить мечи свои в ножны,

Клянемся все, что зло вы истребить должны!

Мужчины и Женщины

Так будьте, воины, смелее!

Молитесь, девушки, нежней!

Отдайте, матери, скорее

Для дела славы сыновей!

Вы, старики, рукой дрожащей

Не в силах приподнять копье —

Так шлите юности кипящей

Благословение свое!

Хор

Но прежде чем вложить мечи свои в ножны,

Клянемся все, что зло мы истребить должны!

182. ВЗЯТИЕ ТУЛОНА

10 нивоза II года Республики

(30 декабря «st1:metricconverter w:st="on» productname="1793 г"·1793 г«/st1:metricconverter·.)

ГИМН

Опять французским став, Тулон

На пленную волну отныне не взирает

С высот своей скалы, освобожденный, он

Вслед Альбиону угрожает.

187

Огни, которые зажгла врагов орда,

Обрушились на них самих, как сонмы фурий;

Морей тираны, их суда

Теперь преследуемы бурей.

Великого народа злой

Соперник обречен на неуспех заране;

Героями всегда идут французы в бой,

Преступниками – англичане.

Но власть, царящая извечно в небесах,

Под покровительство берет судьбу народа,

И самовластие во прах

Стремится обратить природа.

Твои, о Англия, суда,

Окровавленные под Генуей суровой,

Французскую волну грязнили, навсегда

Суля нам рабские оковы.

А наши, Плимуту неся свободы весть,

Утешат весь Ламанш, разбойником плененный,

Чтоб знамя вольности вознесть

Над Темзой мрачною и сонной.

Напрасно мните вы и впредь,

Цари, священники, наемные солдаты,

Свой самовластный скиптр над морем простереть

Ценой коварства или злата.

Полмира восстает: на нас теперь лежит

Забота вновь обресть народов клад бесценный;

Длань новых римлян сокрушит

Зубцы второго Карфагена.

Восстань, чело свое покрой

Вновь, океана дочь, и лавром и цветами,

Брега Италии и Франции омой

Своими нежными водами,

Неси сокровища на ласковой груди

Из Адриатики, из дальней Византии,

И в наши гавани введи

Обилия дары благие.

Мы торжествующий народ,

Французы, жребий наш вершит судьбу вселенной:

Не солнце ль новое над всей землей встает,

Плодотворящее бессменно?

188

Все сущее с мольбой его взыскует благ —

Светила, чьих лучей зиждительное пламя

Земным тиранам – злейший враг,

Народам – пища, свет и знамя.

183. ГИМН ВЕРХОВНОМУ СУЩЕСТВУ

(«st1:metricconverter w:st="on» productname="1794 г"·1794 г«/st1:metricconverter·.)

Источник истины, кого не чтит хулитель,

Свободы божество и естества отец,

Всего живущего извечный покровитель,

Его хранитель и творец —

Никем не созданный и всем необходимый,

Зиждитель доблестный, законности оплот,

Враг самовластия, вовек неколебимый,

Французы ждут твоих щедрот.

Ты сушу утвердил над зыбкими морями,

Ты правишь молнией и ветры всюду шлешь,

Ты, солнцу сообщив живительное пламя,

Всем смертным пищу подаешь.

Ночная странница заоблачным туманом

Безмолвной поступью идет наперерез:

Ты указал ей путь, и звездным караваном

Равнину населил небес.

Повсюду твой алтарь мы зрим нерукотворный:

В селеньях, в городах, в пещерах дикарей,

В долине низменной и на вершине горной,

И в небе и на дне морей.

Но есть алтарь иной, – твоя святых святая, —

Над эмпиреями тобой взнесенный храм:

Не в сердце ль праведном сам бог живет, вдыхая

Его чистейший фимиам?

В очах у воина, бесстрашия и гнева

Исполненных, твое величие сквозит;

Во взор опущенный неискушенной девы

Ты заложил прелестный стыд.

189

На старческом челе премудрости высокой, —

Твоей премудрости, – след ясно различим;

Осиротевшее дитя не одиноко

Под взглядом отческим твоим.

Ты взращиваешь там, в земли горячих недрах,

Чудесное зерно грядущего плода.

Ты посылаешь ей дождей напиток щедрых

И благостные холода.

Когда же глас весны волшебным наважденьем,

Разлитым в воздухе, воспламеняет кровь,

Все то, что создал ты, – предавшись наслажденьям,

Себя воспроизводит вновь.

От сенских берегов до вод Гипербореев

Природу облачив в слепительный убор,

Несчетные дары своим сынам рассеяв,

Ты внемлешь их умильный хор.

И солнца и миры, путь соблюдая верный,

Простерты пред тобой, твои лишь чудеса

Поют на все лады, гармонией безмерной

Преисполняя небеса.

Под сенью царственной ты в страх приводишь власти,

Но скорбь врачуешь ты под кровлями лачуг;

Гроза преступника, не ты ль во дни несчастий

Защита и последний друг?

Тиранам и рабам ничто твоя опека:

Что добродетель им и равенства завет?

Ты лишь свободного сподобил человека

Нести в душе бессмертья свет.

190

ОГЮСТ БАРБЬЕ

184—185. ДЕВЯНОСТО ТРЕТИЙ ГОД

1

Во дни, когда корабль столетний государства,

Не в силах одолеть слепых зыбей коварство,

Без мачт и парусов, во всю свою длину

В сплошных пробоинах, средь грозного простора,

Готовился пойти под шквалами террора

С новорожденною свободою ко дну,

Вся свора королей, с волн не спуская взгляда,

О том лишь думала, чтоб страшная громада,

Столкнувшись с берегом, не свергла тронов их,

И, шумно радуясь возможности добычи,

Накинулась, в одном объединившись кличе,

На остов, гибнущий среди пучин морских.

Но, весь истерзанный неистовством стихии,

Свой корпус выпрямив и не склоняя выи,

Геройским пламенем ощерил он борта

И на расширенном уже явил плацдарме

Европе мощь своих четырнадцати армий,

Заставив хищников вернуться на места.

2

О год чудовищный, о девяносто третий

Величественный год! Сокройся в глубь столетий,

Кровавой славою увенчанная тень:

Мы, карлики, отцов бессмертных недостойны,

И ты потехою почел бы наши войны,

Когда бы посмотрел на настоящий день.

Ах, твоего у нас священного нет жара,

Ни мужества в сердцах, ни силы для удара,

Ни дружбы пламенной к поверженным врагам,

А если мы порой и чувствуем желанье

Позлобствовать, у нас лишь на три дня дыханья

С грехом хватает пополам.

191

ОГЮСТ-МАРСЕЛЬ БАРТЕЛЕМИ

186. ГОСПОДИНУ ДЕ ЛАМАРТИНУ,

КАНДИДАТУ В ДЕПУТАТЫ

ОТ ТУЛОНА И ДЮНКЕРКА

Я думал: что же, пусть, чувствителен не в меру,

Поэт преследует высокую химеру,

От стогнов городских уходит в мир могил

И там, где акведук образовал аркаду,

В тумане звонкому внимает водопаду

Под сенью ястребиных крыл.

Увы, всю жизнь – одни озера, бездны, выси!

Раз навсегда застыть на книжном фронтисписе,

Закутав тощий стан коричневым плащом,

И взором, лунною исполненным печалью,

Следить за волнами, что льнут к ногам, за далью,

За реющим во мгле орлом!

Какое зрелище! Поэт-самоубийца

Пьет жизни горький яд с бесстрастьем олимпийца,

Улыбкой смерть зовет к себе во цвете лет

И, в добровольное давно уйдя изгнанье,

Подобно Иову, лишь издает стенанья:

«Зачем явился я на свет?»

Как я жалел его! Тая в душе тревогу,

К его убежищу я все искал дорогу,

Желая разделить обол последний с ним,

Сказать ему: «Пойдем, на Ионийском склоне

Ты жажду утолишь божественных гармоний,

Ты будешь жить, как серафим».

Но вскоре все мое сочувствие иссякло:

Я увидал тебя в обличии Геракла;

Ты мчался в тильбюри, забыв про небеса.

В толпе услышал я: «Он едет дипломатом

В Тоскану, но и там, на поприще проклятом,

Он явит миру чудеса».

192

Я понял: нет границ твоим духовным силам!

Ты арифметику сопряг с Езекиилом

И из Сиона в банк летишь, взметая прах.

Держатель векселей, заимодавец хмурый,

Умеет пожинать плоды литературы,

Оставив ястребов в горах.

На чернь презренную, мне ясно, лишь для вида

Обрушиваются твои псалмы Давида,

Что на веленевой бумаге тиснул ты:

Поэт и финансист, ты деньгам знаешь цену

И вексель предъявить просроченный Гослену

Нисходишь с горней высоты.

Чуть в академии освободилось кресло,

Иеремия наш, препоясавши чресла,

Спешит туда, свернув с пророческой стези,

Рукой архангела сгребает не впервые

Чины и ордена, сокровища земные,

Полуистлевшие в грязи.

Я слышал, будто бы, покинув край безбурный,

Ты счастья попытать решил теперь у урны.

Чело твое уже венчает сельдерей;

Ветхозаветную отбросив прочь кифару,

Ты процветание сулишь надолго Вару

Кандидатурою своей.

Приветствую, о брат, твою любовь к отчизне,

Но как поверю я, что ты далек от жизни?

Молчали мы, когда всеобщий наш кумир,

Библейским языком пять лет подряд глаголя,

Обменивал стихи на милости Витроля,

На шитый золотом мундир.

Когда же, ханжеских в награду песнопений,

У избирателей ты клянчишь бюллетени,

Мы говорим: «Постой, ты гордостью смущен!»

Кого влечет к себе публичная арена,

Тот должен изложить пред нами откровенно,

Что для свободы сделал он.

Но подвигам твоим подвесть мы можем сальдо:

Мы помним хорошо все гимны в честь Бональда,

193

Над реймским алтарем твой серафимский взлет,

Стихи, в которых ты, не без подобострастья,

Бурбонов изгнанных оплакивал несчастья

И к власти им сулил приход.

Но времена прошли возвышенных экстазов,

Сионских арф, псалмов, библейских пересказов:

Кого теперь пленить сумел бы пустозвон?

А впрочем, есть еще на свете Палестина:

Пожалуй, изберет в парламент Ламартина

Воспетый им Иерихон.

187. ШУАН

Он враг республики, сей ревностный католик:

В нем даже мысль о ней рождает приступ колик.

Его влечет к себе дней феодальных даль;

Он ждет, уйдя в нору, развязки авантюры,

Которую начнут Бурмоны да Лескюры,

Бернье, Стофле и Кадудаль.

Заочно осужден на днях судом присяжных,

От приговоров их уходит он бумажных

В Анжер иль Морбиган, в Шоле иль Бресюир;

К престолу Господа его глаза воздеты;

Кто богу молится и носит пистолеты,

Тот на земле уже не сир.

Невиннее его не сыщешь человека;

В нем непосредственность есть золотого века:

Он с четками в руках, в часы ночных забав,

Растливши девушку, шутя ее удавит;

На дыбе он хребты трехцветным мэрам правит,

Карая их за вольный нрав.

Он ночью, во главе отчаянной ватаги

Врываясь в погреба, презренной ищет влаги,

Всех вин кощунственных непримиримый враг.

Он твердо убежден, что доблесть лишь проявит,

Когда свое ружье на дилижанс направит

И кровью обагрит овраг.

194

Чтоб соблюсти отцов обычаи и веру,

Он прячется от всех, как дикий зверь в пещеру,

В глухое логово, и, между тем как там,

В родной часовенке, старинные напевы

Восходят в полумгле к подножью приснодевы,

Он зверем рыщет по горам.

В ночи республики ему как свет эдемский —

Не Карл Десятый ли и герцог Ангулемский

Да юной лилии благоуханный цвет?

На шее носит он, рисуясь нестерпимо,

Чеканную медаль – портрет Елиакима

С лицом уродливым, как бред.

Он, этот мученик, бродящий по дорогам,

Уже застраховал себя мартирологом

И к лику праведных окажется причтен;

Зловонней Иова и Лабра неопрятней,

Лесных разбойников немногим деликатней,

Он – роялист, как сам Мандрен.

О всемогущие правители народа,

Вам должен нравиться герой такого рода:

Заботьтесь же о нем по мере ваших сил.

Вот истинный француз, достойный подражанья:

Он в городах нигде не подымал восстанья

И лент трехцветных не носил.

195

ТЕОФИЛЬ ГОТЬЕ

188. АЛМАЗ СЕРДЦА

На сердце иль в столе запрятан

У каждого любви залог,

К груди не раз бывал прижат он

И в дни надежд и в дни тревог.

Один, мечте своей покорный,

Улыбкой ободрен живой,

Похитил дерзко локон черный,

Хранящий отсвет голубой.

Другой на белоснежной шее

Отрезал шелковую прядь,

Которой тоньше и нежнее

С кокона невозможно снять.

На дне шкатулки прячет третий

Перчатку с маленькой руки,

Тоскуя, что ему не встретить

Второй, чьи пальцы так тонки.

Вот этот – призрак счастья жалкий

Стремится воскресить в душе,

Вдыхая пармские фиалки,

Давно зашитые в саше.

А тот целует Сандрильоны

Миниатюрный башмачок,

Меж тем как в маске благовонной

Влюбленный ловит очерк щек.

Но у меня нет ни перчаток,

Ни туфельки, ни пряди нет:

Я на бумаге отпечаток

Слезы храню, волненья след.

Жемчужиною драгоценной

Из синих выскользнув очей,

Она растаяла мгновенно,

Упав в сосуд любви моей.

196

И эта капля чистой влаги,

Алмаз, каких не знал Офир,

Пятном расплывшись на бумаге,

Мне заслоняет целый мир,

Затем что, дар судьбы нежданный,

Из глаз, до той поры сухих,

Скатясь росой благоуханной,

Она отметила мой стих.

189. ЛОКОНЫ

Подчеркивая томность взгляда,

Где грусть и торжество слиты,

Два локона, как два снаряда,

Для ловли сердца носишь ты.

Закручен туго, каждый сросся

С щекой, но ты легко могла б

Приладить оба, как колеса,

К ореховой скорлупке Маб.

Иль это лука Купидона

Два золотые завитка

Слились в кольцо, прильнув влюбленно

К виску крылатого стрелка?

Но с миром чисел я в разладе:

Ведь сердце у меня одно.

Так чье же на соседней пряди

Повиснуть рядом с ним должно?

197

ЛЕКОНТ ДЕ ЛИЛЬ

190. ЯГУАР

За дальней завесью уступов, в алой пене

Всю местность выкупав, отпламенел закат.

В пампасах сумрачных, где протянулись тени,

Проходит трепета вечернего разряд.

С болот, ощеренных высокою осокой,

С песков, из темных рощ, из щелей голых скал

Ползет, стремится вверх средь тишины глубокой

Глухими вздохами насыщенный хорал.

Над тинистой рекой воспрянув из туманов,

Холодная луна сквозь лиственный шатер

На спины черные всплывающих кайманов

Накладывает свой серебряный узор.

Одни из них давно преодолели дрему

И голода уже испытывают власть,

Другие, к берегу приблизившись крутому,

Как пни шершавые, лежат, раскрывши пасть.

Вот час, когда в ветвях, присев на задних лапах,

Прищуривая глаз и напрягая нюх,

Прекрасношерстый зверь подстерегает запах,

Живого существа чуть уловимый дух.

Для предстоящих битв он держит наготове

И зуб и коготь. Весь в стальной собравшись ком,

Он рвет, грызет кору и в предвкушеньи крови

Облизывается пунцовым языком.

Согнув спиралью хвост, он бешено им хлещет

Древесный ствол, затем, приняв дремотный вид,

Сникает головой на лапу и, в зловеще

Притворный сон уйдя, неявственно храпит.

Но, вдруг умолкнув и простершись бездыханней

Гранитной глыбы, ждет, укрытый меж ветвей:

Громадный бык идет неспешно по поляне,

Задрав рога и пар пуская из ноздрей.

198

Еще два-три шага, и, ужасом объятый,

Бык замирает. Льдом сковав ему бока

И плоть его сверля, горят во мгле агаты,

Два красным золотом налитые зрачка.

Шатаясь, издает он жалобные стоны,

Мычит, влагая в рев предсмертную тоску,

А ягуар, как лук сорвавшись распрямленный,

На шею прыгает дрожащему быку.

От страшного толчка чуть не до половины

Вонзает в землю бык огромные рога,

Но вскоре, яростный, в бескрайние равнины

Мчит на своей спине свирепого врага.

По топям, по пескам, по скалам и по дюнам,

Необоримых чащ пересекая тьму,

Стремглав проносятся, облиты светом лунным,

Бык с хищным всадником, прикованным к нему.

И, миг за мигом в даль все глубже отступая,

Отходит горизонт за новую черту,

И там, где ночь и смерть, еще идет глухая

Борьба кровавых тел, сращенных на лету.

199

ХОСЕ-МАРИЯ ДЕ ЭРЕДИА

191. ВИДЕНИЯ ЭМАЛИ

В приюте сумрачном, где ропщет атанор,

Беснуется в ночи огонь неугомонный,

И, попирая все природные законы,

Эмаль кладет на медь роскошный свой узор.

Из-под кистей моих встает, смущая взор,

Былых чудовищ сонм, искусством воскрешенный:

Кентавры, Пан и Сфинкс и детища Горгоны,

Пламекрылатые Пегас и Хризаор.

Ахиллову ли скорбь и смерть Пенфесилеи

Иль Эвридике вслед пришедшего Орфея

У врат Аидовых изображу сейчас?

Победу ли над псом Гераклову в Аверно,

Иль деву в трепете средь полумглы пещерной,

Где лалом светится Дракона страшный глаз?

200

ШАРЛЬ БОДЛЕР

192. СООТВЕТСТВИЯ

Природа – темный храм, где строй столпов живых

Роняет иногда невнятные реченья;

В ней лесом символов, исполненных значенья,

Мы бродим, на себе не видя взоров их.

Как дальних отгулов прерывистая хрия

Нам предстоит порой в единстве звуковом,

Так в соответствии находятся прямом

Все краски, голоса и запахи земные.

Меж ароматами есть свежие, как плоть

Младенца, нежные, как музыка гобоя,

Зеленые, как луг. Другие – расколоть

Хотят сознание, и, чувства беспокоя

Порочной роскошью и гордостью слепой,

Нас манят фимиам, и мускус, и бензой.

193. ИДЕАЛ

Нет, ни красотками с зализанных картинок —

Столетья пошлого разлитый всюду яд! —

Ни ножкой, втиснутой в шнурованный ботинок,

Ни ручкой с веером меня не соблазнят.

Пускай восторженно поет свои хлорозы,

Больничной красотой пленяясь, Гаварни —

Противны мне его чахоточные розы:

Мой красный идеал никак им не сродни!

Нет, сердцу моему, повисшему над бездной,

Лишь, леди Макбет, вы близки душой железной,

Вы, воплощенная Эсхилова мечта,

Да ты, о Ночь, пленить еще способна взор мой,

Дочь Микеланджело, обязанная формой

Титанам, лишь тобой насытившим уста!

201

ПОЛЬ ВЕРЛЕН

194. МАРИНА

Океан, в котором

Звонок плеск волны,

Мечется под взором

Траурной луны,

И, вгрызаясь резче

В неба бурый мрак,

Блещет в нем зловещий

Молнии зигзаг.

В судороге пьяной

Каждый новый вал

Пляшет, плещет рьяно

Вдоль подводных скал,

А по небосводу,

Рыща напролом,

Рвется на свободу

Ураганный гром.

«st1:metricconverter w:st="on» productname="195. A"·195. A«/st1:metricconverter· POOR YOUNG SHEPHERD *

Я боюсь поцелуя:

Он – пчелиный укус,

Днем и ночью влачу я

Страха тягостный груз.

Я боюсь поцелуя !

Но глаза хрупкой Кэт —

Словно пара агатов,

И лица ее цвет

Обольстительно матов.

Ах, мне нравится Кэт!

* Бедный пастушок (англ.). – Ред.

202

Завтра день Валентина,

И предстать должен я

Перед нею с повинной…

Где ж решимость моя

В страшный день Валентина?

Мы помолвлены с ней —

Это было бы счастье,

Если б в лучший из дней,

Тайной мучимый страстью,

Я не млел перед ней!

Я боюсь поцелуя:

Он – пчелиный укус.

Днем и ночью влачу я

Страха тягостный груз.

Я боюсь поцелуя!

196

В трактирах пьяный гул, на тротуарах грязь,

В промозглом воздухе платанов голых вязь,

Скрипучий омнибус, чьи грузные колеса

Враждуют с кузовом, сидящим как-то косо

И в ночь вперяющим два тусклых фонаря,

Рабочие, гурьбой бредущие, куря

У полицейского под носом носогрейки,

Дырявых крыш капель, осклизлые скамейки,

Канавы, полные навозом через край, —

Вот какова она, моя дорога в рай!

197. ПОСЛЕДНЕЕ ИЗЯЩНОЕ ПРАЗДНЕСТВО

Расстанемся друг с другом навсегда,

Сеньоры и прелестнейшие дамы.

Долой – слезливые эпиталамы

И страсти сдерживавшая узда!

Ни вздохов, ни чувствительности ложной!

Нам страшно сознавать себя сродни

Баранам, на которых в оны дни

Напялил ленты стихоплет ничтожный.

203

Жеманясь и касаясь лишь слегка

Утех любви, мы были смешноваты.

Амур суровый требует расплаты —

И кто осудит юного божка?

Расстанемся же и, забыв о том,

Что блеяли недавно по-бараньи,

Объявим ревом о своем желаньи

Отплыть скорей в Гоморру и Содом.

198. САТУРНИЧЕСКАЯ ПОЭМА

Право, и дьявол тут мог бы смутиться —

Я опьянел в этот солнечный день.

Что было хуже: сама ли певица,

Или тупая ее дребедень?

Под керосиновой лампой пьянино…

Дым, изо всех наползавший углов…

Печень больная была ли причиной,

Но я не слышал собственных слов.

Все расплывалось в каком-то угаре,

Желчь клокотала во мне, как фонтан.

О, эти арии в репертуаре

Хари, укрытой за слоем румян!

После мороженого я скоро

Вышел на воздух в открытый сад,

Где с меня не сводили взора

Три мальчугана с глазами трибад.

Эти бездельники за парапетом

Станции стали еще наглей.

Я заорал на них, но при этом

Пепла наелся сигары своей.

Вот и конец наважденью: я – дома!

Кто-то мне на ухо шепчет… Нет,

Это не явь, а все та же дрема!

К счастию, ночь на исходе… Рассвет…

204

199. САФО

С тугими персями, с запавшими глазами

Вдоль хладных берегов волчицей Сафо бродит.

Ей распирает грудь желаний томных пламя,

И о Фаоне мысль до бешенства доводит:

Все слезы презрел он! Забывши об обряде,

Она густых, как ночь, волос терзает пряди.

О, если б вырваться из тягостного плена

В те времена, когда свою любовь напевам

Ей нравилось вверять, чтобы в стихах нетленно

Их память сберегла в усладу спящим девам!

И вот, окликнута из моря Мойры зевом,

Она бросается в него белей, чем пена,

Меж тем как в небесах, пылая правым гневом,

Отмстительницею Подруг встает Селена.

205

ЖАН-АРТЮР РЕМБО

200. ОЩУЩЕНИЕ

В сапфире сумерек пойду я вдоль межи,

Ступая по траве подошвою босою.

Лицо исколют мне колосья спелой ржи,

И придорожный куст обдаст меня росою.

Не буду говорить и думать ни о чем —

Пусть бесконечная любовь владеет мною —

И побреду, куда глаза глядят, путем

Природы – счастлив с ней, как с женщиной земною.

201—203. ОФЕЛИЯ

1

По черной глади вод, где звезды спят беспечно,

Огромной лилией Офелия плывет,

Плывет, закутана фатою подвенечной.

В лесу далеком крик: олень замедлил ход.

По сумрачной реке уже тысячелетье

Плывет Офелия, подобная цветку;

В тысячелетие, безумной, не допеть ей

Свою невнятицу ночному ветерку.

Лобзая грудь ее, фатою прихотливо

Играет бриз, венком ей обрамляя лик.

Плакучая над ней рыдает молча ива.

К мечтательному лбу склоняется тростник.

Не раз пришлось пред ней кувшинкам расступиться.

Порою, разбудив уснувшую ольху,

Она вспугнет гнездо, где встрепенется птица.

Песнь золотых светил звенит над ней, вверху.

206

2

Офелия, белей и лучезарней снега,

Ты юной умерла, унесена рекой:

Не потому ль, что ветр норвежских гор с разбега

О терпкой вольности шептаться стал с тобой?

Не потому ль, что он, взвевая каждый волос,

Нес в посвисте своем мечтаний дивных сев?

Что услыхала ты самой Природы голос

Во вздохах сумерек и жалобах дерев?

Что голоса морей, как смерти хрип победный,

Разбили грудь тебе, дитя? Что твой жених,

Тот бледный кавалер, тот сумасшедший бедный,

Апрельским утром сел, немой, у ног твоих?

Свобода! Небеса! Любовь! В огне такого

Виденья, хрупкая, ты таяла, как снег;

Оно безмерностью твое глушило слово —

И Бесконечность взор смутила твой навек.

3

И вот Поэт твердит, что ты при звездах ночью

Сбираешь свой букет в волнах, как в цветнике.

И что Офелию он увидал воочью

Огромной лилией, плывущей по реке.

204. НА МУЗЫКЕ

Вокзальная площадь в Шарлевиле

На чахлом скверике (о, до чего он весь

Прилизан, точно взят из благонравной книжки!)

Мещане рыхлые, страдая от одышки,

По четвергам свою прогуливают спесь.

207

Визгливым флейтам в такт колышет киверами

Оркестр; вокруг него вертится ловелас

И щеголь, подходя то к той, то к этой даме;

Нотариус с брелков своих не сводит глаз.

Рантье злорадно ждут, чтоб музыкант сфальшивил;

Чиновные тузы влачат громоздких жен,

А рядом, как вожак, который в сквер их вывел,

И отпрыск шествует, в воланы разряжен.

На скамьях бывшие торговцы бакалеей

О дипломатии ведут серьезный спор

И переводят все на золото, жалея,

Что их советам власть не вняла до сих пор.

Задастый буржуа, пузан самодовольный

(С фламандским животом усесться – не пустяк!),

Посасывает свой чубук: безбандерольный

Из трубки вниз ползет волокнами табак.

Забравшись в мураву, гогочет голоштанник.

Вдыхая запах роз, любовное питье

В тромбонном вое пьет с восторгом солдатье

И возится с детьми, чтоб улестить их нянек.

Как матерой студент, неряшливо одет,

Я за девчонками в тени каштанов томных

Слежу. Им ясно все. Смеясь, они в ответ

Мне шлют украдкой взгляд, где тьма вещей нескромных.

Но я безмолвствую и лишь смотрю в упор

На шеи белые, на вьющиеся пряди,

И под корсажами угадывает взор

Все, что скрывается в девическом наряде.

Гляжу на туфельки и выше: дивный сон!

Сгораю в пламени чудесных лихорадок.

Резвушки шепчутся, решив, что я смешон,

Но поцелуй, у губ рождающийся, сладок…

208

205. РОМАН

1

Нет рассудительных людей в семнадцать лет!

Июнь. Вечерний час. В стаканах лимонады.

Шумливые кафе. Кричаще-яркий свет.

Вы направляетесь под липы эспланады.

Они теперь в цвету и запахом томят.

Вам хочется дремать блаженно и лениво.

Прохладный ветерок доносит аромат

И виноградных лоз, и мюнхенского пива.

2

Вы замечаете сквозь ветку над собой

Обрывок голубой тряпицы с неумело

Приколотой к нему мизерною звездой,

Дрожащей, маленькой и совершенно белой.

Июнь! Семнадцать лет! Сильнее крепких вин

Пьянит такая ночь… Как будто бы спросонок,

Вы смотрите вокруг, шатаетесь один,

А поцелуй у губ трепещет, как мышонок.

3

В сороковой роман мечта уносит вас…

Вдруг – в свете фонаря, – прервав виденья ваши,

Проходит девушка, закутанная в газ,

Под тенью страшного воротника папаши.

И, находя, что так растерянно, как вы,

Смешно бежать за ней без видимой причины,

Оглядывает вас… И замерли, увы,

На трепетных губах все ваши каватины.

4

Вы влюблены в нее. До августа она

Внимает весело восторженным сонетам.

Друзья ушли от вас: влюбленность им смешна.

Но вдруг… ее письмо с насмешливым ответом.

209

В тот вечер… вас опять влекут толпа и свет…

Вы входите в кафе, спросивши лимонаду…

Нет рассудительных людей в семнадцать лет

Среди шлифующих усердно эспланаду!

206. ЗЛО

Меж тем как красная харкотина картечи

Со свистом бороздит лазурный небосвод

И, слову короля послушны, по-овечьи

Бросаются полки в огонь, за взводом взвод;

Меж тем как жернова чудовищные бойни

Спешат перемолоть тела людей в навоз

(Природа, можно ли взирать еще спокойней,

Чем ты, на мертвецов, гниющих между роз?) —

Есть бог, глумящийся над блеском напрестольных

Пелен и ладаном кадильниц. Он уснул,

Осанн торжественных внимая смутный гул,

Но вспрянет вновь, когда одна из богомольных

Скорбящих матерей, припав к нему в тоске,

Достанет медный грош, завязанный в платке.

207. ВЕЧЕРНЯЯ МОЛИТВА

Прекрасный херувим с руками брадобрея,

Я коротаю день за кружкою резной;

От пива мой живот, вздуваясь и жирея,

Стал сходен с парусом над водной пеленой.

Как в птичнике помет дымится голубиный,

Томя ожогами, во мне роятся сны,

И сердце иногда печально, как рябины,