Текст книги ""Полутораглазый стрелец""

Автор книги: Бенедикт Лифшиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 40 страниц)

И каждый горбатый

Язык воскового вина?

Я знаю, что каждая леди

Уже в диадиме;

Ей снится: в сиреневом дыме

Она возноситься должна.

И мне ли – сухие копытца

По лестнице? Мальчик глядится

В таблицу из меди,

Коричневый, широкоскулый,

В измятом венке бересклета:

Как плещется круглое пламя!

Как множатся трубные гулы

Иного, широкого лета!

Но никнут всё ниже крылами

Соседи – и только одна,

Высокая, в узкой одежде,

63

Рукой, удлинившейся в стебель,

Рукой, расцветающей в небе,

Возносит, как прежде, как прежде,

Бокал воскового вина!

1911

46. В. А. ВЕРТЕР-ЖУКОВОЙ

Сонет-акростих

Ваш трубадур – крикун, ваш верный шут – повеса.

(Ах, пестрота измен – что пестрота колен!)

Ваш тигр, сломавши клеть, бежал в глубины леса,

Единственный ваш раб – арап – клянет свой плен.

Разуверения? – нашептыванья беса!

Тревожные крыла – и в лилиях явлен

Едва заметный крест… О узкая принцесса,

Разгневанная мной, вы золотей Малэн!

Желтели небеса и умолкали травы,

Утрело, может быть, впервые для меня,

Когда я увидал – о, свежие оправы

Очнувшихся дерев! о, златовестье дня! —

Ваш флорентийский плащ, летящий к небосклону,

Аграф трехлилийный и тонкую корону.

18 июня 1912

47. МАТЕРИ

Сонет-акростих

Так строги вы к моей веселой славе,

Единственная! Разве Велиар,

Отвергший всех на Босховом конклаве,

Фуметой всуе увенчал мой дар?

64

Иль это страх, что новый Клавдий-Флавий,

Любитель Велиаровых тиар,

Иезавелью обречется лаве —

Испытаннейшей из загробных кар?

Люблю в преддверье первого Сезама

Играть в слова, их вероломный друг,

Всегда готовый к вам вернуться, мама,

Шагнуть назад, в недавний детский круг,

И вновь изведать чистого бальзама —

Целебной ласки ваших тихих рук.

1913

48. НИКОЛАЮ БУРЛЮКУ

Сонет-акростих

Не тонким золотом Мирины

Изнежен дальний посох твой:

Кизил Геракла, волчий вой —

О, строй лесной! о, путь старинный!

Легка заря, и в лог звериный,

Апостольски шурша травой,

Юней, живей воды живой

Болотные восходят крины.

Усыновись, пришлец! Давно ль

Ручьиные тебе лилеи?

Лукавый моховой король,

Ютясь, поникнет в гоноболь,

Когда цветущий жезл Гилеи

Узнает северную боль…

1913

49. НИКОЛАЮ КУЛЬБИНУ

Сонет-акростих

Наперсник трав, сутулый лесопыт

Искусно лжет, ища себе опоры:

Коричневый топаз его копыт

Оправлен кем-то в лекарские шпоры.

65

Лужайка фавнов; скорбно предстоит

Ареопагу равных скоровзорый:

«Южнее Пса до времени сокрыт

Канун звезды, с которой вел я споры».

Умолк и ждет и знает, что едва

Ль поверят фавны правде календарной…

Бессмертие – удел неблагодарный,

И тяжела оранжевая даль,

Но он, кусая стебель в позолоте,

Уже вздыхает о солнцевороте.

1914

50. ДАВИДУ БУРЛЮКУ

Сродни и скифу и ашантию,

Гилеец в модном котелке,

Свою тропическую мантию

Ты плещешь в сини, вдалеке.

Не полосатый это парус ли,

Плясавший некогда рябо,

Прорвавшись в мюнхенские заросли

На пьяном корабле Рембо?

Несомый по морю и по лесу

Четырехмерною рекой,

Не к третьему ль земному полюсу

Ты правишь легкою рукой?

Проплыл – и таешь в млечной темени,

Заклятья верные шепча:

Сквозь котелок встают на темени

Пророческие два луча.

1913

66

Болотная медуза

51. ДНИ ТВОРЕНИЯ

О, первый проблеск небосклона,

Балтийский ветр из-за угла, —

И свежей улицы стрела

Впивается в Пигмалиона!

Речная водоросль иль прах

Перворожденной перспективы?

Но имя – камень, и счастливый

Творец мечтает о дарах:

Не легкомысленный Пиновий

Создаст торжественный устав —

Смирит разбег болотной крови

Кумиродел и папский граф.

Чудовищный италианец,

Он может всё – и прав Лефорт:

Тупой подошвой будет стерт

Последних вихрей низкий танец.

Чертеж заморского грыдира,

Наклон державного жезла —

И плоть медузы облекла

Тяжеловесная порфира.

1914

67

52. СЕГОДНЯ

А если судорог медузы,

Зажатой в царственной руке,

Слабее каменные узы,

Почиющие на реке?

И ты, вершитель, не насытишь

Туман цветами чугуна —

Дремотный дым, болотный китеж,

С балтийского подъятый дна?

Лети, лети на темном звере,

Наездник с бешеным лицом:

Уже вскипает левый берег

Зимнедворцовым багрецом.

И вопль медузы – над тобою:

Из паволоки синевы

За петропавловской пальбою

Сердцебиение Невы.

16 июня 1914

53. ФОНТАНКА

Асфальтовая дрожь и пена

Под мостом – двести лет назад

Ты, по-змеиному надменна,

Вползла в новорожденный град.

И днесь не могут коноводы

Сдержать ужаленных коней:

Твои мучительные воды

Звериных мускулов сильней.

Что – венетийское потомство

И трубачей фронтонных ложь,

Когда, как хрия вероломства,

Ты от дворцов переползешь

Под плоскогорьем Клодта Невский

И сквозь рябые черныши

Дотянешься, как Достоевский,

До дна простуженной души?..

1914

68

54. ИСААКИЕВСКИЙ СОБОР

Золотосердой – в наше лоно

Несеверные семена! —

Из Монферранова бутона

Ты чуждым чудом взращена.

И к сердцу каждого потира

Забывший время златолей

Уводит царственное мирро

Твоих незыблемых стеблей.

Но суета: врата заката

Спешит открыть садовник твой,

И ты средь площади распята

На беспощадной мостовой.

Не для того ль седая дельта

Влечет Петра в балтийский сон,

Чтоб цветоносный мрамор кельта

Был в диком камне отражен?

И в час, когда в заневских тонях

Истают всадник и утес,

Подъял бы взор тевтонский конюх

На чудо лютецийских роз?

1914

55. КАЗАНСКИЙ СОБОР

И полукруг, и крест латинский,

И своенравца римский сон

Ты перерос по-исполински —

Удвоенной дугой колонн.

И вздыбленной клавиатуре

Удары звезд и лёт копыт

Равны, когда вдыхатель бури

Жемчужным воздухом не сыт.

В потоке легком небоската

Ты луч отвергнешь ли один,

Коль зодчий тратил, точно злато,

Гиперборейский травертин?

69

Не тленным камнем – светопада

Опоясался ты кольцом,

И куполу дана отрада

Стоять Колумбовым яйцом.

1914

56. ДВОРЦОВАЯ ПЛОЩАДЬ

Копыта в воздухе, и свод

Пунцовокаменной гортани,

И роковой огневорот

Закатом опоенных зданий:

Должны из царства багреца

Извергнутые чужестранцы

Бежать от пламени дворца,

Как черные протуберанцы.

Не цвет медузиной груди,

Но сердце, хлещущее кровью,

Лежит на круглой площади:

Да не осудят участь вдовью.

И кто же, русский, не поймет,

Какое сердце в сером теле,

Когда столпа державный взлет —

Лишь ось жестокой карусели?

Лишь ропоты твои, Нева,

Как отплеск, радующий слабо,

Лелеет гордая вдова

Под куполом бескровным Штаба:

Заутра бросится гонец

В сирень морскую, в серый вырез, —

И расцветает наконец

Златой адмиралтейский ирис.

1915

70

57. АДМИРАЛТЕЙСТВО

I

«Благословение даю вам…»

Простерши узкие крыла,

Откинув голову, ты клювом

Златым за тучу отошла.

И – вековое фарисейство! —

Под вялый плеск речной волны

К земле крыла Адмиралтейства

Штандартами пригвождены.

Но кто хранит в гнезде стеклянном

Скорлупу малого яйца,

Издалека следя за рьяным

Плесканьем каждого птенца?

И если ты не здесь, на бреге, —

Над Балтикою замерла,

Кто остановит в легком беге

Птенцов безумных вымпела?..

1914

58. АДМИРАЛТЕЙСТВО

II

Речным потворствуя просторам,

Окликнут с двух концов Невой,

Не мог не быть и стал жонглером

И фокусником зодчий твой.

Угасшей истины обида

В рустах глубоко залегла:

Уже наперекор Эвклида

Твои расправлены крыла,

И два равнопрекрасных шара

Слепой оспаривают куб,

Да гении по-птичьи яро

Блюдут наличника уступ.

71

И разве посягнет лунатик

Иль пятый в облаке солдат

На воинохранимый аттик,

Навеки внедренный в закат,

Когда вдали, где зреет пена,

Где снов Петровых колыбель, —

Единственна и неизменна

Иглы арктическая цель?

2 ноября 1917

С. Демиевка

59. БИРЖА

Здесь логосом и паевою пылью

Вершится торг, и, весом заклеймен,

Трезубый жезл невыносимой былью

Терзается средь чисел и имен.

Как плоть в Аиде, робок скиптр Нептунов

И легче тени тяжкий призрак стен,

Где некий ветр, едва заметно дунув,

Подъемлет волны судорожных цен.

Ужель не жалко, что в табачной сини

Не светятся червонцы никогда?

Не дремлют – равнодушные рабыни —

У круглых спусков грузные суда?

Иль вымысел – диковинный и острый

Заморский запах, зов иной судьбы?

Жаровни на треножниках, и ростры,

Рассекшие пурпурные столбы?

И целый век жемчужные шеренги,

Как мертвецов, обходит аквилон,

Чтоб утешался мстительный Гваренги

Слоновьим горем пестумских колонн?..

6 января 1915

72

60. ЛЕТНИЙ САД

Еще, двусмысленная суша,

Ты памятуешь пены спад

И глас Петра: «Сия Венуша

Да наречется Летний сад».

Полдневных пленниц мусикия

Тебе воистину чужда:

Недаром песни не такие

Вокруг тебя поет вода,

И в каждом ветре, с водной воли

Врывающемся в гущу лип,

Ты жадно ловишь привкус соли

И отсырелой мачты скрип!

Средь полнощеких и кургузых

Эротов и спокойных муз —

В нерасторжимых ропщет узах

Душа, не волящая уз.

Как будто днесь не стала ясной

И меньших помыслов тщета,

И вызов кинут не напрасно

Устами каждого щита!

1915

61. ДОЖДЬ В ЛЕТНЕМ САДУ

О, как немного надо влаги,

Одной лишь речи дождевой,

Чтоб мечущийся в саркофаге

Опять услышать голос твой!

Мы легковерно ищем мира,

Низвергнув царствие твое,

И в связке ликторской секира

Утоплена по острие.

Но плеск – и ты в гранитном склепе

Шевелишься, и снова нов

Твой плен, и сестры всё свирепей

Вопят с Персеевых щитов:

73

Ничто, ничто внутрирубежный,

Двухвековой – ничто – союз!

И полон сад левобережный

Мятежным временем медуз.

1915

62. РЕШЕТКА КАЗАНСКОГО СОБОРА

Уйдя от ясных аллегорий

И недомолвок чугуна,

На хитром виноградосборе

Ты осторожна и скромна.

В зародыше зажатый туго,

Смиренен змий, и замысл прост:

По равным радиусам круга

Внизу сбирать за гроздом грозд;

При каждом веточном уклоне

Лукавый сдавливать росток,

Да всходит на змеином лоне

Цветка внезапный завиток.

А к вечеру – призыв небесный,

И циркуля последний взмах,

И ты на молнии отвесной

Недавний покидаешь прах,

Где суемудрого барокко

Увертливый не встанет змий,

Когда промчишься ты высоко

Над фугой бешеных острий.

11 января 1915

63. НЕВА

I

Вольнолюбивая, доныне

Ты исповедуешь одну

И ту же истину, рабыней

В двухвековом не став плену.

74

Пусть нерушимые граниты

Твои сковали берега,

Но кони яростные взвиты

Туда, где полночь и пурга.

Пусть не забывший о героях

И всех коней наперечет

Запомнивший ответит, что их

В стремнину темную влечет?

Иль эти мчащиеся, всуе

Несбыточным соблазнены,

Умрут, как Петр, от поцелуя

Твоей предательской волны?

1916

64. НЕВА

II

О, как не внять зловествованию

Невы, когда, преодолев

Себя и гневы младших Нев,

Истощена вседневной данью,

Она, природе вопреки,

Во тьме свершая путь попятный,

Неистовство глухой тоски

Влагает в плеск лицеприятный —

И словооборот Невы

Едва скрывает воплощенье

Ее последнего реченья

В речной глагол Иеговы.

1916

65. МАРСОВО ПОЛЕ

Не прозорливец окаймил

Канавами и пыльной грустью

Твое, река народных сил,

Уже торжественное устье.

75

Воздеты кони на дыбы,

И знают стройные дружины,

Что равен голосу судьбы

Единый выкрик петушиный.

О, только поворот и зов —

И лягут лат и шлемов блески

На чашу мировых весов,

Как золотые разновески!

Но между каменных громад

И садом мраморных изгнанниц

Суровый плац – презренный клад,

А князь Суворов – чужестранец.

1914

66. АЛЕКСАНДРИНСКИЙ ТЕАТР

Когда минуешь летаргию

Благонамеренной стены,

Где латник угнетает выю

Ничтожествующей страны,

И северная Клеопатра

Уже на Невском, – как светло

Александринского театра

Тебе откроется чело!

Но у подъезда глянет хмуро,

Настороженна и глуха,

Сырая площадь, как цезура

Александрийского стиха.

Быть может, память о набеге

Вчерашней творческой волны

Почиет в ревностном ковчеге

Себялюбивой тишины,

И в черном сердце – вдохновенье,

И рост мятущейся реки,

И страшное прикосновенье

Прозрачной музиной руки, —

76

На тысячеголосом стогне

Камнеподобная мечта,

И ни одно звено не дрогнет

По-римски строгого хребта.

1 января 1915

67. НАБЕРЕЖНАЯ

Кто здесь плотник, Петр или Иосиф,

Поздно было спрашивать, когда,

Якоря у набережной бросив,

Стали истомленные суда.

Как твоим, петровский сорожденец,

Куполам не надо звонаря,

Так полуулыбкой – невских пленниц

Держит двуединая заря.

Кораблестроитель черноокий —

Крепче клятв завязаны узлы! —

Знал: река не перестанет в доки

Подплывать тюленями смолы,

Но всегда отыщет меж судами

Знак медузы утлый рыболов:

В розовато-черном Саардаме

Золотые гроздья куполов.

1915

68. НОВАЯ ГОЛЛАНДИЯ

И молнии Петровой дрожи,

И тросы напряженных рук,

И в остро пахнущей рогоже

О землю шлепнувшийся тюк —

Заморские почуяв грузы

И тропиками охмелев,

Как раскрывался у медузы

Новоголландской арки зев!

77

Но слишком беглы очерк суден

И чужеземных флагов шелк:

Пред всей страною безрассуден

Петром оставленный ей долг.

Окно в Европу! Проработав

Свой скудный век, ты заперто,

И въезд торжественный Ламотов —

Провал, ведущий нас в ничто!

Кому ж грозить возмездьем скорым

И отверзать кому врата,

Коль торг идет родным простором

И светлым именем Христа?

«1917—1918·

69. ВТОРОНАСЕЛЬНИКИ

Гляди в упор, куда велят

Шпили, и купола, и стрелы;

Вверху не призрак оробелый,

Но дух чудовищный заклят!

Суоми омертвелый стяг

Не он ли вздул враждой старинной

И злобный облак над низиной

Так вызывающе напряг?

А ты – орлиную ли власть

Приносишь нам в гнездо Петрово,

Чтоб неотступно и сурово

Могли мы каждый камень класть?

И, медным преданы следам,

Насельники болотной гнили.

Мы, как в чистилище, вступили

В сей заповедный Саардам.

«1917—1918·

78

70

Где замысел водный Леблонов

Доныне и жив, и не жив,

Я знаю, ни камня не тронув,

Пройдете вы вдоль перспектив.

И не принесет нам обузы

Ваш ясный и тихий приход,

И сверстницы северной музы

Для вас поведут хоровод.

Все те же – слова о величьи,

И первоначальный размах

Речного овала, и птичьи

Распятья на спящих домах.

Лишь там неизбывные узы

Незримо на воды легли,

Да смертные вопли медузы

Взывают из мутной дали.

Любимая, до рукояти

Мечи увязают в груди,

Но нет милосердней заклятий,

Чем это – в туман – пропади!..

«1917-1918·

71. УЗОР ЧУГУННЫЙ

Пусть бодрствует, суров и грузен,

Правительствующий Сенат,

И на далекий плеск медузин

Взлетает конь, без крыл крылат —

В кругу смыкающихся копий,

Острий мятежных чугуна,

Уж проступают злобой топи

Отравленные письмена…

Но горе! Сдавленный оградой

И падая в твоем саду,

В чугунной грозди винограда

Я даже яда не найду.

1918

79

72. ПОД УКЛОН

Только ввериться пыланью,

Только знать: в заречный час

Движимое невской дланью

Рдеет зарево – о нас,

И тогда не город синий —

Вся любовь наречена,

Да в двусмысленном кармине

Тонут наши имена.

Вправду ль зодчий непреклонный

Воздвигал речную пыль,

И не вымысл – бастионы

И трезиниевский шпиль?

Разве можно так утончить

Этот дымный вертоград?

Надо как-нибудь окончить

Нерешительный закат!

Иль растратившему имя

В междуцарствие зари

Было знаками речными

Предначертано: умри?

19 января 1915

73. РАЗЪЕЗД

Цветов условных суета,

Неверных вееров маванья,

Но мрамор львиного щита

Красноречивей расставанья:

Уже касаются персты

Росы ночного винограда,

На занавеси маскарада

Лукавый очерк темноты.

А там – из синевы Невы

Не вырастет ли знак прощальный?..

Свободной лапой злые львы

Хватают дым фаты фатальной.

1914

80

74. ЗАКАТ У ДВОРЦОВОГО МОСТА

И треугольник птичьей стаи,

И небосклона блеклый прах —

Искусный фокус Хокусаи,

Изобличенный в облаках,

А душу водную волнуя —

Какая пламенная сыть! —

Из солнечного златоструя

Мы не торопимся уплыть,

Не веря сами, что добыто

Такое счастье над Невой

И не раздавит нас копыто

На набережной роковой.

1915

75. ПАВЛОВСК

Во цвель прудов ползут откосы,

А в портики – аквамарин,

Иль плещется плащом курносый

Выпуклолобый паладин?..

О, как решительно и туго

Завязан каждый из узлов

В твоем саду, воитель круга

И дон-кишот прямых углов!

Еще уходит по ранжиру

Суконный бант на париках,

А ты стремишь свою порфиру

В сырую даль, в зеленый прах, —

Из Розового павильона,

Где слезы женские – вода,

Следить, сошла ли с небосклона

Твоя мальтийская звезда.

И царедворцы верят фавну,

Клевещущему в лоно звезд,

Что прадеду неравен правнук,

По гроб избравший белый крест.

1914

81

76. КУОККАЛА

Розы в шелковом бульоне:

В шелк лазоревый раскрыт

Строй кабин на желтом лоне —

Раковины афродит.

Кто, не ведающий зною,

Золотой не выпьет грог,

Если рыжею слюною

Брызжет танговый бульдог?

Кляксу, ставшую кометой, —

Песья пляска! теннис клякс! —

Ловит канотье-ракетой

Ландышевый англосакс.

Кипень пены, стручья лодок,

Змеи солнечных рапир —

И наводит в воду кодак

Оплывающий сатир.

Только ты с улыбкой детской,

Став на знойную корму,

Ищешь веер Сестрорецка

В светло-бронзовом дыму.

1914

77. КОНЦОВКА

Сколько званых и незваных,

Не мечтавших ни о чем,

Здесь, плечо к плечу, в туманах

Медным схвачено плащом!

Пришлецов хранитель стойкий

Дозирает в дождеве:

Полюбивший стрелы Мойки

Примет гибель на Неве…

Город всадников летящих,

Город ангелов, трубящих

В дым заречный, в млечный свет, —

82

Ты ль пленишь в стекло монокля,

Тяжкой лысиною проклят

И румянцем не согрет?..

18 ноября 1915

78. ПРОРОЧЕСТВО

Когда тебя петлей смертельной

Рубеж последний захлестнет

И речью нечленораздельной

Своих первоначальных вод

Ты воззовешь, в бреду жестоком

Лишь мудрость детства восприяв,

Что невозможно быть востоком,

Навеки запад потеряв, —

Тебе ответят рев звериный,

Шуршанье трав и камней рык,

И обретут уста единый

России подлинный язык,

Что дивным встретится испугом,

Как весть о новобытии,

И там, где над проклятым Бугом

Свистят осинники твои.

«1918·

83

Патмос

79

Глубокой ночи мудрою усладой,

Как нектаром, не каждый утолен:

Но только тот, кому уже не надо

Ни ярости, ни собственных имен.

О, тяжкий искус! Эта ширь степная,

Все пять морей и тридцать две реки

Идут ко мне, величьем заклиная,

И требуют у лиры: нареки!

Но разве можно тетивы тугие

На чуждый слуху перестроить лад,

И разве ночью также есть Россия,

А не пространств необозримых плат?

Как возложу я имя на поляны,

Где мутным светом все напоено,

И, совершая подвиг безымянный,

Лежит в земле певучее зерно?

Уже мне внятны: дивное зачатье

И первый поиск звука в глубине,

Двух полюсов земных рукопожатье,

В младенчестве приснившееся мне, —

И в забытьи, почти не разумея,

К какому устремляюсь рубежу,

Из царства мрака, по следам Орфея,

Я русскую Камену вывожу.

1919

84

80

Приемлю иго моего креста,

Трех измерений сладкую обиду,

Пусть ведая, что в райские врата,

Вовнутрь вещей, я никогда не вниду.

Но не гордынею душа полна,

Хотя уходит в сторону от Рима:

На что мне истина, пока она

С поющим словом несоизмерима?

Вдоль Божьих уст ложатся русла рек,

И Дух витает по пустыням водным,

Но хорошо, что каждый человек

Отягощен проклятьем первородным:

В тишайший час, иль в бурю и грозу,

Когда Господь является пророкам,

На Патмосе, в неведенье высоком,

Я золотое яблоко грызу.

1919

81

Есть в пробужденье вечная обида:

Оно изгнание, а не исход

Из сновидения, где Атлантида

Вне времени явилась нам из вод.

Насельники исчезнувшего брега

И с явным брегом явно не в ладу,

Зачем должны мы, идя внутрь ковчега,

Менять сердцебиенье на ходу?

И петь! И петь! Иль, в самом деле, снова

Поющей плотью станет этот крик —

И выплывет из океана слова

Метафоры ожившей материк?

1919

85

82

Когда на мураве, с собою рядом

Ты музу задремавшую найдешь,

Ни словом, ни нетерпеливым взглядом

Ее видений сонных не тревожь.

Не прерывай божественной дремоты:

Застыло солнце, и родник не бьет,

И только мерно заполняет соты

Благоуханный и прозрачный мед.

О, никаких не должно соответствий

Тебе искать в созвучиях – пока:

Всё за тебя и вовремя, как в детстве,

Заботливая сделает рука.

Недолго ждать: незримые зефиры

Еще резвятся с музой в полусне,

Но золотое средоточье лиры

Уже обозначается вполне —

Там, высоко, в сужающемся круге,

Где бытие твое заключено,

И под рукой очнувшейся подруги

Сейчас прольется лирное вино.

1919

83

Ни у Гомера, ни у Гесиода

Я не горю на медленном огне,

И, лжесвидетельствуя обо мне,

Фракийствует фракийская природа.

Во всей вселенной истина одна,

И на земле ее раскрыли музы,

Чтоб на тебя орфические узы

Я возложил еще во время сна.

До первых звуков утреннего хора,

Пока ты не очнулась во плоти,

О милая, я должен был уйти

Из твоего земного кругозора.

86

Но я с тобой, невидимый тебе,

Моя Эллада, дочь моя родная, —

Когда, меня с трудом припоминая,

Ты рвешься вверх в дорическом столбе!

1919

84

Так вот куда, размыв хребты

Прамузыки материковой,

О дилювическое слово,

Меня приподымаешь ты! —

В безмолвие, где ты само

Уже не существуешь боле,

И мне богоподобной воли

Предопределено ярмо.

О, Господи, подай хоть знак

Твоей отеческой досады,

Что в лирных небесах не так

Уселся звук широкозадый,

Что слишком много в нем росы

И тяжести земного мая,

Чтоб, зодиака не ломая.

Возлечь на звездные весы, —

И это будет неспроста,

Но по любви твоей небесной,

Когда рукой в перчатке тесной

Мне муза заградит уста.

1920

85

Ни в сумеречном свете рая,

Где то, что ныне стало «я»,

Дремало, еле поборая

Соблазны полубытия;

87

Ни в нежном долге левирата,

Где, родолюбец-ибраим,

Я обладал вдовою брата,

Кровосмесительствуя с ним;

Ни там, где, незнаком с Гименом,

Подъяв вакхический бокал,

Я легкомысленным изменам

Без счета сердце предавал, —

На мусикийском небоскате,

Еще не взысканный судьбой,

Не ведал я ни благодати,

Ни муки быть самим собой.

Но вот – завесы роковые

Разорвались, и – сон во сне

И пламя в пламени – впервые

Богоявилась муза мне.

И в том, что духу предлежало

Как новый образ бытия, —

Люциферического жала

Смертельный яд воспринял я.

Но если, Господи, недаром

Среди осенних позолот

Его особенным загаром

Ты отмечаешь каждый плод,

Не осуди моей гордыни

И дай мне в хоре мировом

Звучать, как я звучал доныне,

Отличным ото всех стихом.

1920

86

В потопе – воля к берегам,

Своя Голландия и шлюзы;

В лесах – не только пестрый гам,

Но и наитье птичьей музы.

88

Пусть сердцевина не сладка

В плоде, доставшемся от змия:

К чему отчаянье, пока

Ты правишь миром, эвритмия?

И лишь в бессоннице: не в той,

Где всё – бессмертия порука,

Но там, где вечной темнотой

Разъеден самый корень звука,

Тебя теряя, внемлю я

Над бездной, общей нам обоим, —

О, ужас! – духа перебоям

В пространствах полых бытия.

1920

87

Когда, о Боже, дом Тебе построю,

Я сердце соразмерить не смогу

С географическою широтою,

И севером я не пренебрегу.

Ведь ничего действительнее чуда

В обычной жизни не было и нет:

Кто может верно предсказать, откуда

Займется небо и придет рассвет?

И разве станет всех людских усилий,

Чтоб Царствия небесного один —

Один лишь луч, сквозь зейденбергской пыли,

На оловянный низошел кувшин?

Кто хлебопашествует и кто удит

И кто, на лиру возложив персты,

Поет о том, что времени не будет, —

Почем нам знать, откуда идешь Ты?

Во всех садах плоды играют соком.

Ко всем Тебе прямы Твои стези:

Где ни пройдешь, Ты всё пройдешь востоком —

О, только сердце славою пронзи!

1919

89

88

Раскрыт дымящийся кратер,

И слух томится – наготове —

И ловит песенный размер

Переливающейся крови, —

И рифма, перегружена

Всей полнотою мирозданья,

Как рубенсовская жена,

Лежит в истоме ожиданья…

К чему ж – предродовая дрожь

И длительная летаргия?

О, почему уста тугие

Ты все еще не раскуешь?

Иль, выше наших пониманий,

Ты отдаешь любовь свою

Тому, что кроется в тумане

Да в смертном схвачено бою?

1920

89

Мне ль не знать, что слово бродит

Тем, чего назвать нельзя,

И вовнутрь вещей уводит

Смертоносная стезя?

Что в таинственное лоно

Проникать нельзя стиху,

Если небо Вавилона

Есть не только наверху?

Но, очаровать не смея

Явной прелестью ланит,

Ты зовешь меня, алмея,

В мой возлюбленный гранит.

И мой дух, нарушив клятву,

В сумрак входит роковой,

В соблазнительную сатву,

В мертвый город над Невой.

90

И лечу – отныне камень,

Позабывший о праще,

Отдаю последний пламень

Тайной сущности вещей.

1922

90

Вот оно – ниспроверженье в камень:

Духа помутившийся кристалл,

Где неповторимой жизни пламень

Преломляться перестал.

Всей моей любовью роковою —

Лишь пронзительным шпилем цвету,

Лишь мостом вздуваюсь над Невою

В облачную пустоту.

И в таком во мне, моя алмея,

Ты живешь, как некогда в стихах,

Ничего кругом не разумея,

Видишь камень, любишь прах.

А о том, что прежде был я словом,

Распыленным в мировой ночи,

Если в этом бытии суровом

Есть и память, умолчи.

1922

91

Нет, не в одних провалах ясной веры

Люблю земли зеленое руно,

Но к зрелищу бесстрастной планисферы

Ее судеб я охладел давно.

Сегменты. Хорды. Угол. Современность.

Враги воркуют. Ноги на скамье.

Не Марксова ль прибавочная ценность

Простерлась, как madame de Рекамье.

91

Одни меридианы да широты,

И клятвы муз не слышно никогда:

Душа! Психея! Птенчик желторотый!

Тебе не выброситься из гнезда.

О, только б накануне расставанья

Вобрать наш воздух, как глоток вина,

Чтоб сохранить и там – за гранью сна —

Неполной истины очарованье.

1923

92

Самих себя мы измеряем снами,

На дно души спускаемся во сне,

И некий дух себя измерил нами

В первоначальном дыме и огне.

Он в этот миг установил навеки

Зодиакальный оборот земли

И русла вырыл, по которым реки

Людских существований потекли.

О темный голос, ты не льстишь сознанью,

Ты воли извращаешь благодать:

Я не хочу видений смутных гранью

Во сне довременном существовать!

Что на весах у судии любого

Вся участь Трои в Ледином яйце,

Коль в этот стих облекшееся слово

Уже не помнит о своем творце?

Оно само пересекает воды,

Плывет по сновидениям чужим,

И утлый мир божественной свободы —

Где ни приснится – неопровержим.

1923

92

93

Чего хотел он, отрок безбородый,

Среди фракийских возлагая гор

На чресла необузданной природы

Тяжелый пояс девяти сестер?

Преображенья в лире? Урожая

Полуокеанического дна —

Чтоб, новый небосвод сооружая,

Спустилась долу вечная весна?

Но – предопределенною орбитой

Ты двуединый совершаешь ход,

И голова над лирою разбитой

Плывет по воле сумасшедших вод.

Так в чем же, наконец, живет простая,

Неразложимая твоя душа,

То Парфеноном полым прорастая,

То изнывая в жерди камыша?

И где же сердцевина небосвода,

Когда, фракийским ужасом полна,

Захлестывает пояс хоровода

Твоей свободы дикая волна?

И все-таки – и все-таки, немея

В последний час, зову тебя: Психе!

И все-таки системы Птоломея

Не признаю ни в жизни, ни в стихе!..

1923

94

Как только я под Геликоном

Заслышу звук шагов твоих

И по незыблемым законам

К устам уже восходит стих,

Я не о том скорблю, о муза,

Что глас мой слаб, и не о том,

Что приторная есть обуза

В спокойном дружестве твоем,

93

Что обаятельного праха

На легких крыльях блекнет цвет,

Что в зрелом слове нет размаха

И неожиданности нет.

Но изрыгающего воду

Слепого льва я помню вид

И тяготенья к небосводу

Напрасные кариатид,

Затем что в круг высокой воли

И мы с тобой заточены,

И петь и бодрствовать, доколе

Нам это велено, должны.

1919

95

Насущный хлеб и сух и горек,

Но трижды сух и горек хлеб,

Надломленный тобой, историк,

На конченном пиру судеб.

Как редко торжествует память

За кругозором наших дней!

Как трудно нам переупрямить

Упорствующий быт камней!

Безумное единоборство —

И здесь, на берегах Днепра:

Во имя мертвой Евы торс твой,

Адам, лишается ребра.

Не признавая Фундуклея

И бибиковских тополей,

Таит софийская лилея

Небесной мудрости елей.

Растреллием под архитравы

Взметен, застрял на острие

Осколок всероссийской славы —

Елизаветинское Е.

94

Но там, где никнет ювелира

И каменщика скудный бред,

Взгляни – в орлином клюве лира

Восхищена, как Ганимед.

Скользи за мною – над затором

Домов, соборов, тополей —

В зодиакальный круг, в котором

Неистовствовал Водолей.

Чу! Древне-женственной дигамме,

Ты слышишь, вторит вздох самца!

Чу! Не хрустит ли под ногами

Скорлупа Ледина яйца?

Ты видишь: мабель и дилювий

Доступны, как разлив Днепра,

Пока звенит в орлином клюве

Лировозникшее вчера.

Оно – твое! И в кубке Гебы,

На дне ли скифского ковша —

Одна и та же вечность, где бы

Ее ни обрела душа.

1920

96

И вот умолк повествователь жалкий.

Прародины последняя заря,

Не догорев, погасла в орихалке…

Беспамятство. Саргасские моря.

Летейский сон. Летейская свобода.

Над памятью проносятся суда,

Да в простодушном счете морехода

Двух-трех узлов не хватит иногда.

Да вот еще… Когда, смежая очи,

Я Саломее говорю: пляши! —

В морях веков, в морях единой ночи

Ты оживаешь, водоросль души.

95

О танцовщица! Древняя русалка,

Опознаю сквозь обморок стиха

В твоих запястьях отблеск орихалка

И в имени – все три подводных «а».

А по утрам, когда уже тритона

Скрываются под влагой плавники,

Мне в рукописи прерванной Платона

Недостает всего одной строки.

1924

97

Как душно на рассвете века!

Как набухает грудь у муз!

Как страшно в голос человека

Облечь столетья мертвый груз!

И ты молчишь и медлишь, время,

Лениво кормишь лебедей

И падишахствуешь в гареме

С младой затворницей своей.

Ты все еще в кагульских громах

И в сумраке масонских лож,

И ей внушаешь первый промах

И детских вдохновений дрожь.

Ну, что ж! Быть может, в мире целом

И впрямь вся жизнь возмущена

И будет ей водоразделом

Отечественная война;

Быть может, там, за аркой стройной,

И в самом деле пышет зной,

Когда мелькает в чаще хвойной

Стан лицедейки крепостной.

Но как изжить начало века?

Как негритянской крови груз

В поющий голос человека

Вложить в ответ на оклик муз?

96

И он в беспамятстве дерзает

На все, на тяги дикий крик,

И клювом лебедя терзает

Гиперборейский Леды лик.

1925

98

Покуда там готовятся для нас

Одежды тяжкие энциклопедий,

Бежим, мой друг, бежим сейчас, сейчас,

Вслед обезглавленной Победе!

Куда не спрашивай: не все ль равно?

Все злаки золоты, все овцы тучны,

На площадях кипящее вино

И голос лиры – неразлучны.

О милая, как дивно по волнам

Твоим нестись за облачную овидь

И эту жизнь, дарованную нам,

И проклинать, и славословить!

Все истина – о чем ни запоем,

Когда, гортанное расторгнув пламя,

Мы захлебнемся в голосе твоем,

Уже клокочущем громами.

Куда ни глянь – курчавый произвол

Водоворотов, и в окно ковчега

Ветхозаветным голубем глагол

Опять врывается с разбега.

Масличное дыхание чумы

И паводью воркующая слава, —

Бежим, мой друг, покуда живы мы,

Смертельных радуг водостава!

Бежим, бежим! Уже не в первый раз

Безглавая уводит нас победа

Назад, в самофракийский хризопраз

Развоплотившегося бреда.

97

Все – только звук: пенорожденный брег,

Жена, любовь, судьба родного края,

И мы, устами истомленных рек

Плывущие, перебирая.

1926

99

Когда у вас дыханья не хватает,

Земных ветров кузнечные меха,

И даже магистерий в тиглях тает,

Не превращаясь в золото стиха,

Я не хочу добычи беззаконной:

Пусть лира задыхается в дыму —

Над умирающею Персефоной

Я покрывала не приподыму.

Что плакальщиц заломленные руки

Пред этой бездною глухонемой:

Земной ли голос плачет о разлуке,

Айдесский ли ответствует на мой?

Повремени, повремени, о лира,

Не торопись судить, не суесловь:

Мерило слова и мерило мира —

Играющая временем любовь.

И в тишине, где нас никто не слышит,

Где пеньем сфер мы сражены в упор,

Не нашу ль жизнь, как легкий пар, колышет,

Карбункулом пылая, атанор?

1926

100

Еще не кончен путь печальный,

А сердце, снова налегке,

Откалывает пляс охальный

В обросшем мясом костяке.

98

Ну что ж, стремись навстречу бури:

Да здравствует распад, разброд!