Текст книги "Фанфан и Дюбарри"

Автор книги: Бенджамин Рошфор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

5

Не исключено, что решение, принятое Фанфаном спустя два месяца, отчасти было вызвано и его встречей с графиней Дюбарри: Фанфан решил уйти от Элеоноры! Теперь он только и думал о графине, об ослепительной её красе, превосходившей всех остальных женщин – а у Элеоноры Колиньон этот неблагодарный замечал теперь одни недостатки. А доказательством того, что он потерял голову из-за графини Дюбарри, было то, что он не словом не обмолвился о встрече, а камею с портретом графини укрыл в своей комнате. К тому же он боялся, что Клеменс, продавщица у Лабилля, в один прекрасный день навестит Элеонору, начнет рассказывать о его подвиге, а он сам, Фанфан, неизбежно выдаст – ну, например, вдруг покраснеет, как рак чувства, испытываемые им к графине; бедняга думал, что по его лицу все видно.

Из-за Элеоноры его замучили угрызения совести. К тому же она начинала утомлять. Уже не была так весела – не могла простить себе боль и разочарование, причиненные Фаншетте. И тем более решения, которое та приняла и о котором известила письмом:

"Мамочка!

Я приняла решение, которое оказалось для меня совсем не трудным, поскольку подсказало его мне мое сердце, а вовсе не недавние события, о которых я с Божьей помощью стараюсь позабыть. Мамочка, я решила посвятить жизнь Господу! Когда я сообщила это нашему исповеднику, он сказал, что на меня снизошел Святой дух, и тогда я рассказала матери-настоятельнице, которая расплакалась от радости при мысли, что увидят меня в числе Сестер…" (и т. д.)

Это печальное решение заставило Элеонору тяжело вздыхать, хотя вину свою она чувствовала лишь отчасти. А для Фанфана атмосфера становилась все невыносимее. По правде говоря, он скучал. Перечитал всего Плутарха, о котором не вспоминал многие месяцы, и ещё больше, чем раньше был убежден, что жить нужно с отвагой, а не как придется. Храбрый его поступок на Неф-де-Пти-Шамп, и озарившая его фигура графини Дюбарри, которая с тех пор в его мечтах и снах заняла место Фаншетты, – все это убеждало, что он способен на великие дела.

Удерживала его только мысль, что Элеонора будет страдать. А ведь она ему очень нравилась… Он рад был бы с кем-то посоветоваться, услышать компетентное мнение… но обратиться к брату Анже и думать не смел. Снова и снова Фанфан вспоминал его неясные предсказания, и понимал, что брат Анже имеет на него какие-то виды, но какие? По крайней мере, вряд ли он отпустит его скитаться по свету. Что, если собирается сделать из него священника? И Фанфан вспомнил о Гужоне. Во всяком случае, увидеться с ним будет здорово! И потому – конечно, в воскресенье – он отважился углубиться в незнакомые кварталы предместья Тюильри.

На доме 20 на рю де ля Вьель Эшель он обнаружил вывеску "Гужон и сын, пекарня, паштеты". В витрине деревянная табличка сообщала, что здесь готовят лучший фруктовый торт в Париже.

"Гужон и сын"! Это произвело на Фанфана впечатление. Значит, Гужон стал совсем взрослым, раз получил право на место на вывеске! Нет, он, конечно, ещё мальчишка, но уже пекарь и кулинар, и у него должно быть свои взгляды на жизнь!

Гужон, весь белый от муки, перед огромной квашней в полном одиночестве возился с тестом. Фанфан узнал его сразу. Еще из лавки он позвал:

– Эй, есть здесь кто-нибудь? Гужон – ты, ты здесь? Это Фанфан!

И из подвала донесся громкий голос:

– Фанфан? Надо же! Черт, спускайся сюда!

Вот так Фанфан предстал перед Гужоном, который крепко сжал его в объятиях, извозив всего в муке. Но перед каким Гужоном! Тот был теперь вдвое толще и на голову выше, чем Фанфан! И голос соответствовал его размерам! Фанфан, чей голос начал уже ломаться (что его очень расстраивало), дорос лишь до полутора метров, что тоже было неплохо, но не настолько, как ему хотелось.

Когда Фанфан увидел, как растолстел Гужон, обняв старого приятеля, шепнул ему:

– Да ты теперь поперек себя шире!

– А ты прям как девица-красавица, – в ответ Гужон взял его за подбородок. – И хорошо еще, что я отлично знаю, что ты парень, а то пришлось бы называть тебя "мисс", – это по-английски!

– Что это значит?

– Мадемуазель.

– Первый, кто посмеет меня так назвать, умрет на месте! – заявил Фанфан.

– Что привело тебя сюда, сеньор?

– Если "сеньор" означает то же, что "мисс", я запихну в тебя все твое тесто, – пригрозил Фанфан.

– По-испански это означает "мсье", – с громоподобным смехом ответил Гужон.

– Черт, ну ты и нахватался!

– Я готовлю, мешаю тесто, пеку, – но я и разношу, что испек, и так встречаюсь с людьми любых народностей, и те меня учат разным словам, минхеер, – это я выучил в голландском посольстве.

– Ах, толстяк Гужон, – сказал Фанфан, дав волю своему поэтическому дару, – чтобы ответить на вопрос, что привело меня сюда, я могу сказать дружба! И к тому же я хочу знать твой взгляд на то, как человеку жить на свете. (Фанфан, как видите, излагал свою проблему в общем виде, выходившем за рамки его личного случая).

– Что ты имеешь ввиду?

– Вот что! Что человеку выбрать? Нынешнее существование, приятное и удобное – или жизнь, полную приключений, подвигов, опасностей и риска?

– И в этом твоя проблема?

– Да!

Ах, как серьезно они беседуют! Как размышляют! Для своих лет они уже чертовски взрослые! Но в то время такими были все: в шестнадцать кое-кто становился маршалом, а тридцать шесть было предельным возрастом! Поэтому спешили взрослеть и торопились жить. Отважимся предположить, что милосердная природа (или Господь – добрый старик) помогали людям быстрее развивать свои таланты, чтобы в гонке со временем не слишком рано их настигла смерть.

– Выбирай опасности, и риск, и все такое прочее! – неторопливо произнес Толстяк по долгом размышлении. – Я знаю, что говорю! Моя жизнь предопределена! Готовлю, пеку и разношу – и должен сказать тебе, Фанфан, что сыт этим по горло!

Конечно, мнение Гужона – Толстяка имело вес, но окончательно к решению отправиться по свету Фанфана привело нечто иное: то, что ему устроил Пиганьоль!

***

В те дни Пиганьоля выпустили из больницы, где ему кое-как срастили обе ноги, переломанные под экипажем. Левая теперь была короче, и приходилось пользоваться костылем. Долгие месяцы страданий и неподвижности испортили его характер. К тому он в больнице свел знакомство с дурными людьми. Когда же Пиганьоль узнал от расстроенной Фелиции, что Фанфан съехал от них насовсем и что денег за него теперь не видать, он так и замер с разинутым ртом. Такой удар судьбы в довершению к предыдущим казался ему происками дьявола. Потом его охватил приступ ярости, ругаясь последними словами, он расколотил стул, крича, что убьет Фанфана, что его собственными руками задушит.

– Ты что, с ума сошел? – кричала Фелиция. – Мальчик здесь причем? Он сам-то ничего не решает!

– Ушел от нас он по своей воле! – орал Пиганьоль. – Черт, почему ты его отпустила? Должна была пойти туда, за уши оторвать от Колиньонов и привести обратно!

– Но я сама дала согласие! – Фелиция безутешно разрыдалась.

Беременность её была уже весьма заметна, большой живот она придерживала обеими руками. Увидев Пиганьоля, надвигавшегося с занесенной для удара рукой, она взвизгнула от неожиданности. Нет, Пиганьоль стал совсем другим, теперь он наводил на неё ужас.

– Согласие? Ты дала согласие? Ах ты, шлюха! – орал он как безумный, но рука упала и удара не последовало. Казалось, силы его оставили. Весь вечер он молчал, сжав зубы, но для Фелиции это молчание было страшнее его угроз. Пиганьоль не стал есть, часами ходил взад-вперед по комнате с отсутствующим видом, мрачно наморщив лоб, словно задумав что-то ужасное. В действительности не задумал ничего. Чувствовал себя совершенно беспомощным. Не знал, что делать, где искать помощи, ни по закону, ни какой иной. Брат Анже был совершенно прав, платя деньги тем, кто ныне предоставлял кров и стол этому грязному беспризорнику!

Фелиция проплакала всю ночь. Но Пиганьоль, чьи мысли блуждали Бог весть где из-за все тех же денег, даже не спросил, как она себя чувствует! Когда Фелиция, забывшаяся на несколько часов тяжелым сном, проснулась, мужа не было. И тут Фелиция припомнила – перед тем, как уснуть, он бросил с таким видом, словно его осенила гениальная идея:

– Нет, я поговорю с Хлыстом. Мы вместе лежали в больнице. Вот это человек!

– Чем он занимается? – спросила Фелиция, испуганная его тоном.

– Говорю тебе, он большой человек! А теперь оставь меня в покое.

Весь день Фелиция места себе не находила. Ее мучили мрачные предчувствия, не знала, что делать.

Пиганьоль вернулся только поздно ночью. Видно было, что он пил – он, за которым это никогда не водилось – и это ещё больше встревожило Фелицию. Пиганьоль сказал ей только, что с Хлыстом он уже виделся, тут же рухнул на постель и захрапел. И при этом загадочно ухмылялся, как глупец, возомнивший, что открыл нечто великое. Но глупцы бывают опасны, а некоторым действительно удается наделать дел. Твердя себе это, Фелиция все сильнее дрожала от страха, но при этом не могла вообразить, что задумал Пиганьоль.

Рано утром, когда Пиганьоль ещё спал, она все-таки решила сделать то, что задумала ещё позавчера. Так поспешно, как только позволял её большой живот, побежала к Элеоноре Колиньон. Та уже ушла за покупками и Фанфан остался один. Было это через несколько дней после его визита к Гужону-Толстяку.

– Ну! Тетя Фелиция! – Фанфан бросил метлу. – Ты прямо как воздушный шар! Каким ветром тебя занесло? Мадам Элеонора вышла.

– Я пришла из-за тебя. – Она выглянула сквозь витрину на улицу, словно опасаясь, что за ней следят. – Пиганьоль вне себя от ярости, что лишился денег за тебя. Так и сыплет угрозами. В больнице его словно подменили. Стал суров и груб. – (Тут она сменила тон). – Я подумала, ты тут всех знаешь… кто такой Хлыст?

– Настоящий убийца! – ответил Фанфан. – Был с Картушем, но Картуш его выгнал, когда тот просто так, ради удовольствия зарезал стражника, которого остальные хотели просто отлупить.

– Боже мой! – застонала Фелиция. – Пиганьоль в больнице подружился с ним! Значит, этот человек способен на все?

– Да, на все! – беззаботно подтвердил Фанфан, хотя и начал беспокоиться. – Например, меня похитить, заточить куда-нибудь и потребовать богатый выкуп, чтобы разделить с твоим мужем!

– Что ты говоришь!

– То, что я узнал.

А узнал Фанфан какой-то час назад. Проведя весь вечер в кабаре "Де ля Селетт", злоумышленники часами обсуждали свой план, запивая морем белого вина.

Все о чем они говорили, Фанфан знал теперь в мельчайших деталях. Доложил ему Николя Безымянный – он теперь работал мойщиком посуды в кабаре "Де ля Селетт". Стоя в зале за портьерой, слышал всю негромкую беседу злоумышленников.

– Боже мой! – вновь застонала Фелиция, жалобно ломая руки. – Что случилось с моим Пиганьолем! Что ты будешь делать, Фанфан? Пойдешь в полицию?

– Они ещё ничего не сделали. И полиция тоже ничего предпринимать не будет в мою защиту, ни против них. Я уже хотел идти к тебе!

– Ко мне?

– Чтобы ты дала мне адрес брата Анже. Полагаю, брат Анже сумеет привести твоего мужа в чувство. Не могу же я все время сидеть дома и бояться выйти вечером на улицу!

Вконец расстроенная Фелиция разрыдалась от жалости к себе.

– Он меня даже не поцеловал, вообще не коснулся, только отругал и все! И я поняла, что ничего для него теперь не значу, потому что больше нет твоих денег! Я убеждена, он и женился только ради этих денег и пенсии покойного Виктора Донадье!

– Может быть, – коротко ответил Фанфан. – Кстати, все соседи так и думали. Знаешь, как его звали?

– Нет.

– Твоим нахлебником! – сказал Фанфан, ничуть не жалея, что так отплатил ей за то равнодушие, с которым она приняла его уход и от которого у него до сих пор болела душа.

– Какой ужас! – воскликнула потрясенная Фелиция.

– Дай мне адрес! – повторил Фанфан, нежно её целуя, и уже жалея, что был с ней так жесток.

***

Фанфан шел через весь Париж, чтобы рассказать, что замышляют против него, брату Анже, жившему в Батиньоле в третьем этаже почерневшего от времени дома, где тот занимал всего одну скупо меблированную комнату, всю заваленную стопками книг. Больше всего книг было об оружии и по генеалогии. Вечером вместо штор он затягивал окно своей старой сутаной.

Брат Анже был ещё в постели, в белой ночной рубашке, делавшей его ещё старше. Фанфан вновь ощутил к нему какую-то странную любовь, которую, однако, так и не решался показать столь холодной, ледяно-спокойной особе.

Брат Анже был очень бледен. Стул у изголовья уставлен всевозможными флаконами и флакончиками.

– Нет, со мной все в порядке, – успокоил он Фанфана, озабоченно спросившего о его здоровье. – У меня сейчас много забот, ну а это не на пользу. И частично они касаются тебя. Опасаюсь, что осуществление планов, приготовленных для тебя, откладывается на неопределенное время. Так что мне нужно поскорее поправляться. Некогда болеть. Но, мой милый, я хочу услышать, с чем ты пришел.

– Вы хотите сделать из меня священника, брат Анже?

– Ну уж нет! – расхохотался тот. – Кое-что гораздо лучше, сынок! Но говори же!

Рассказ Фанфана он выслушал молча.

– Это несерьезно, – заключил он.

– Несерьезно? Гром и молния!

– Я-то думал, что ты ничего не боишься! – хитро покосился брат Анже.

– Да, я нечего не боюсь! Я недавно совершил такое… никому не говорил, но вам могу сказать… Я только боюсь, что они меня куда-нибудь запрут…

Помолчав, брат Анже спросил:

– Слышал ты когда-нибудь о графе де Бальзаке?

– Я? Нет, – ответил Фанфан, понятия не имея, при чем тут граф. Снова эти туманные намеки, снова нужно ломать голову!

– На войне в Канаде третий полк драгун – это был его полк! Донадье служил у него!

– И его убили ирокезы, – добавил Фанфан, знавший всю историю на память.

– Бальзак – человек щедрый и платит пенсии вдовам своих подчиненных.

– И тете Фелиции тоже, я знаю, – Фанфан становился все нетерпеливее, ибо разговор все время уходил в сторону. – А мерзавец Пиганьоль женится на Фелиции только из-за пенсии за Донадье! И из-за моих денег, разумеется. Ну и что?

– Представь себе, несколько месяцев назад я ужинал с графом де Бальзаком и он мне кое-что рассказал! Чисто из любезности, из любви к людям, из христианского милосердия он выплачивает целых шесть пенсий женам, чьи мужья не пали на поле боя, а дезертировали – но не для того, чтобы вернуться к своим женам, а чтобы исчезнуть в канадских дебрях! И среди таких дезертиров – Виктор Донадье!

– Не может быть! – вскрикнул ошеломленный Фанфан.

– Именно так! – подтвердил брат Анже.

– Ах, мерзавец! А я-то считал его героем! Значит, он не умер?

– Судя по всему – нет, но это не единственный случай, когда такой дезертир живет в племени индейцев!

– Черт возьми! – протянул Фанфан, настолько потрясенный и заинтригованный, что повторил: – В племени индейцев!

– Но послушай дальше: Пиганьоль об этом знает. Знает правду. И он сам явился сообщить Фелиции о гибели Виктора! А теперь представь – Фелиция узнает, что её обманывал этот негодяй, что он лгал, лишь бы присвоить её пенсию…

– Представляю!

– И что он все время ломал комедию!

– Ах, какой мерзавец!

– Что тогда Фелиция сделает?

– Ну, я не знаю! Она стала такой дурой!

– Злость, обида, разочарование будут ей хорошими советчиками! Фелиция выгонит почтенного мсье Пиганьоля из дому!

– В этом я не очень уверен. И она, к тому же, беременна!

– Положись на её гнев и обиду! Но, во всяком случае, Пиганьоля нужно припугнуть такой возможностью, пусть задумается! Мысль о том, что после твоих денег может вдруг лишиться и тех, других, может оказаться так жестока, что откажется от своего чудовищного плана!

– Вэлл (еще одно слово, которое Фанфан подхватил у Толстяка Гужона) так что будем делать?

– Увидишь? – пообещал брат Анже.

План его был столь привлекателен, что Фанфан забыл рассказать брату Анже о своем подвиге – то есть о встрече с графиней Дюбарри. Расскажи он все в тот день, да ещё покажи как доказательство дареную камею, брат Анже, быть может, позабыв обо всем, постарался побыстрее реализовать свой план, о котором столько раз упоминал – но что делать, такова история: слова, оставшиеся несказанными, меняют если не дальнейший ход истории, то по крайней мере судьбы действующих лиц!

Через двое суток после разговора, которому мы были свидетелями, Пиганьоль с девятым ударом часов вошел в кабаре "Де ля Селетт", где было полно народу. Кучера, только что закончившие свой рабочий день, уличные "дамы" в поиске клиентов, торговцы из соседних лавок, несколько солдат все старались перекричать друг друга. Пиганьоль, тяжело хромавший и раскачивающийся из стороны в сторону в такт своей неровной походке, направился к заднему столу, за которым его поджидал Хлыст. Это был парень лет двадцати пяти, низколобый, почти лысый, расплющенный нос и оттопыренные уши его тоже не украшали. Как-то в драке он лишился одного глаза. Изгнанный из банды Картуша, начал "работать" сам и стал специалистом по вооруженным ограблениям, которые всегда сопровождал насилием просто ради собственного удовольствия. На столе перед ним стоял большой, но уже полупустой глиняный кувшин. Сразу он и не заметил, что Пиганьоль выглядит взбешенным, и одновременно поникшим и растерянным.

– Все готово, – процедил Хлыст сквозь зубы по-привычке торопливо. – Я договорился с Жюльеном, голландцем, у него коляска с парой добрых коней. Стоит во дворе у братьев Генри. Я установил, куда и когда ходит наш юный друг Фанфан. Каждое утро в семь часов – за молоком на ферму Пикара, это за садом Колиньонов. Сделаем все так: как я дам сигнал, что вышел из дому, Жюльен выедет с фиакром, в нем будешь сидеть ты. Когда вы его догоните, остановитесь, ты откроешь дверь экипажа, поздороваешься и предложишь подвезти. Раз он тебя знает, ничего не заподозрит, это точно! И – по коням! Жюльен погонит с места, если повезет, никто ничего не заметит. Через двадцать пять минут будем в Пантине, у Жюльена там есть уединенная хибарка. Ты же, разумеется, приготовься дать мальчишке как следует, если он…

– Оставь это, – сказал Пиганьоль, трижды уже пытавшийся прервать словоохотливого Хлыста. – Боюсь, все пропало!

– Что ты несешь?

– Все пропало. Этот парень нынче остановил меня на улице – видно проследил, когда и куда я хожу (Пиганьоль сказал это с хмурой иронией). Знаешь, что он мне заявил? Черт побери! Я бы его убил на месте, если б мог!

– Ну давай, говори, дерьмо! Давай! – злобно заворчал на Пиганьоля сообщник, взбешенный нерешительностью Пиганьоля и ещё больше заявлением, что план их лопнул.

Было около одиннадцати утра, когда Фанфан, действительно поджидавший, когда Пиганьоль выйдет из дому, того окликнул. Фанфан не хотел заходить с ним в дом, предпочитая, чтобы разговор проходил на улице, ибо полагал, что Пиганьоль способен на все – и ещё потому, что не хотел доводить Фелицию до отчаяния сообщением, которое бы показало, как фальшив, никчемен и лжив с первой встречи был с ней этот человек, которого она все-таки любила и который был, в конце концов, отцом её ребенка.

– Мсье Пиганьоль, – окликнул его Фанфан, – мне вам надо кое-что сказать!..

– О! – воскликнул пораженный Пиганьоль, пораженный вежливым тоном того, кому они готовили ловушку, и потому заговорив с Фанфаном почти ласково: – Как дела? Как ты подрос за эти несколько месяцев! И как здорово выглядишь, правда!

– Да? Благодарю вас! А как ваши дела?

Короче говоря, завязался светский разговор, и при воспоминании о нем у Пиганьоля горели уши, так он чувствовал себя смешным.

– С вами собирался говорить брат Анже, но я ему отсоветовал. Он болен и не может выходить. Он спросил, смогу ли я поговорить с вами от его имени, и я согласился!

– Да! А в чем дело? – стал заикаться Пиганьоль, которому имя брата Анже Бог весть почему нагнало страху.

– Мсье Пиганьоль, это касается Виктора Донадье.

– О! Да? Гм, а почему? – Пиганьоль почувствовал, что бледнеет.

– По доверительному сообщению графа де Бальзака, бывшем и вашим командиром в третьем драгунском полку…

– О, полковник был прекрасным командиром! – голос Пиганьоля дрогнул.

– Брат Анже узнал, что мсье Виктор Донадье не погиб, а дезертировал, и что вы знали, как это произошло, потому что согласно сведениям, полученными братом Анже, вы входили в группу дезертиров, которая, однако, была поймана и осуждена к трем годам тюрьмы. Так что у вас было достаточно времени увидеть, как ваш друг Виктор Донадье убегает в лес близ крепости Форт-Меридьен, где вы служили.

– Ха! Хо! Гм… – выдавил Пиганьоль, – гм, но…

Вот и все, что он ответил Фанфану. Скажем проще, потерял дар речи. Глядя на Фанфана с идиотской миной, все же смог пробормотать:

– Виктор Донадье погиб. Его убил какой-то ирокез…

– Этого не может быть! Вы вступили в сговор с ирокезами, завели с ними темные делишки и те помогли вам бежать!

– Гром меня разрази! – вытаращил Пиганьоль глаза. Попытался стать в позу: – Ну и что?

– Это от Фелиции вы скрыли! Вы ей попросту лгали! И она бы не обрадовалась, узнав об этом! Ей хватило бы письма брата Анже с информацией, в каком ведомстве можно получить все сведения о Викторе – и о вас, мсье Пиганьоль! Как вы думаете, пришла бы она в восторг? Вы могли бы сразу лишиться и дома, и денег, не так ли?

– А по какому праву? По каким законам она бы могла это сделать? выкрикнул Пиганьоль, хватаясь за соломинку. Тут он был прав, и Фанфан знал то, что здесь было слабое место всех его угроз. Но юридическую проблему они оставили в стороне, потому что Пиганьолю не терпелось узнать, что этот засранец хочет добавить.

– Я хочу, чтобы вы с Хлыстом оставили затею похитить меня и потребовать выкуп, – заявил вдруг тот и ушел! Не прощаясь, ибо вдруг испугался – похоже было, что Пиганьоля вот-вот хватит удар!

– Вот такие дела! – закончил этот бедняга в кабаре "Де ля Селетт" свой рассказ Хлысту. – Ты уж, друг, прости, что я отнял у тебя столько времени!

– Но вот как же, черт возьми, он узнал о наших планах? – спросил Хлыст, побелев от ярости.

– Я откуда знаю? Только он все знает, и брат Анже тоже, и Бог весть кто еще! Я отказываюсь! Уже чую на шее веревку!

Оба помолчали. Хлыст выглядел ещё опаснее, чем прежде.

– Твоя жена ничего тебе сделать не может, по закону, конечно, процедил он сквозь зубы. – Ну, пошлют письмо, и что дальше? Дашь ей пару раз – и все дела. Муж в доме хозяин!

Пиганьоль покачал головой.

– И думать забудь об этом, прощай!

Тяжело поднялся, даже не притронувшись к вину. Взгляд сообщника жег ему спину.

– Ладно, ты забудь. Я – нет!

Гибко, как змея, скользнув между столиками, он вышел. Пиганьоль, выйдя на улицу, его уже не обнаружил.

***

Пиганьоль проснулся на рассвете. Спал он плохо, во сне видел сплошь палачей да виселицы! Долго не мог уснуть – его угнетала мысль, что если Хлыст осуществит их затею, он, Пиганьоль, так или не так все равно окажется соучастником – ведь было известно, что план придумал он! И он не сомневался, что, возникни проблемы, Хлыст способен был отправить Фанфана на тот свет. Требовать выкуп – это ещё куда ни шло, но убивать – нет уж! Это было Пиганьолю не по душе, и он теперь горько сожалел, что вообще связался с этой затеей.

Когда в соседнем монастыре пробило шесть, Пиганьоль тихо встал и оделся. Фелиция, казалось, спала глубоким сном. И Пиганьоль уже был у дверей на лестницу с костылем на плече, чтобы стуком не разбудить жену, когда услышал за спиной тихое:

– Пиганьоль!

Через миг Фелиция уже была рядом.

– Куда ты собрался в такой час?

– Пройтись, – вполголоса оправдывался он. – Я совсем не спал!

Испуганное лицо жены его удивляло.

– Пиганьоль, скажи мне, зачем и куда ты идешь?

– Да так… пройтись, – ответил он, не понимая, отчего она так испугалась.

– Мне кажется, вот-вот начнутся роды, – выдавила она. – Но это ничего, ты поклянись мне, Пиганьоль…

– Черт возьми, в чем?

– Я умираю со страха с того дня, когда ты угрожал Фанфану, прошептала она, не отваживаясь сказать больше и признаться, что знает все.

Пиганьоль молчал, смотрел на неё в упор и спрашивал себя, что, если… Но нет! Не может быть!

– Послушай, – наконец сказал он, деликатно затолкав её обратно в комнату, чтобы соседи не слышали. – Я иду к Фанфану. Успокойся, у меня нет никаких дурных намерений, клянусь тебе ребенком, которого ты носишь под сердцем! К несчастью, я боюсь, что Хлыст задумал нечто опасное… По крайней мере я его так понял… – но я тут совершенно не при чем, добавил он, – надеясь, что эта ложь пройдет. – Хочу предупредить мальчишку. И нужно сделать это до семи, поскольку в это время он ходит за молоком к Пикару на ферму!

– Господь тебя прости, – произнесла Фелиция со слезами на глазах, Господь тебя прости, мой милый!

Пиганьолю не суждено было узнать, что она знала обо всем, поскольку никогда в жизни она об этом ничего не сказала. И он спешил, как мог. Но сколько нужно было одолеть этажей на этой узкой лестнице! Он всегда мучился безумно долго, пока оказывался внизу. Короткая правая нога в то утро особенно болела, так что он стонал при каждом шаге. В семь или в шесть сказал ему Хлыст? Пиганьоль знал, что летом люди тянутся к Пикару на ферму уже часов с пяти. А Хлыст с Жюльеном наверняка ждали спозаранок. Конечно, если собирались зловещий замысел свой осуществить именно сегодня – а это было очень вероятно!

Вдруг Пиганьоль остановился, утирая пот. И в голове мелькнула жуткая картина: вдруг Хлыст, что сидит в засаде, увидит, как он стучит в дверь магазина Элеоноры Колиньон, и сразу сделает единственный вывод: что Пиганьоль идет предупредить Фанфана!

Он заколебался, но вспомнил о Фелиции, повернулся и опять заторопился вперед. На улицах уже появились прохожие, и это его успокоило. Ведь план имел шансы на успех, будь он, Пиганьоль, в фиакре. Но если Фанфана окликнет Хлыст, которого Фанфан знает, тот тут же позовет на помощь или пустится бежать. Во всяком случае, будет настороже!

И снова Пиганьоль остановился, пытаясь углядеть среди прохожих, или среди торговцев, что-то обсуждавших у витрин и у ворот, или среди возниц, шагавших на работу, Хлыста или Жюльена или обоих сразу – и никого не видел.

Собрав остаток сил, доплелся к дому Элеоноры Колиньон. Ставни ещё не открывали. Пиганьоль стараясь делать вид, что он тут не при чем, поскольку был убежден, что Хлыст с Жюльеном следят за ним, поэтому прошел мимо, не останавливаясь. Дойдя до дома братьев Генри, где Жюльен держал свой фиакр, он с бьющимся сердцем отскочил назад: в нескольких метрах от него о чем-то спорили Жюльен с Хлыстом. Тут Хлыст прыгнул в фиакр, Жюльен взял в руки вожжи. Фиакр неторопливо выехал со двора, свернул направо и к удивлению Пиганьоля вдруг помчался вперед, разгоняя людей, которые с проклятьем отскакивали по сторонам, вскоре исчезнув в конце улицы. Пиганьоль так и остался в своем укрытии и уже собирался вернуться к дому Элеоноры Колиньон, как вдруг перепугался так, что в горле пересохло: фиакр Жюльена возвращался назад, проехал мимо Пиганьоля, притормозил и так же медленно, как раньше, вернулся на свое место во дворе братьев Генри!

– Черт возьми, теперь начнется! – подумал Пиганьоль, сообразивший, что произошло: они репетировали похищение!

Элеонора Колиньон в розовом дезабилье отворяла ставни, когда Пиганьоль, сопя как морж, подковылял к ней. Элеонора никогда его раньше не видела, не знала, кто этот хромой гигант, который мчится к ней и собирается ворваться в магазин. Захлопнув дверь перед его носом, завопила:

– Фанфан! Кто этот человек? Он смахивает на ненормального!

Фанфан как раз вышел из кухни, неся большой бидон, с которым собрался за молоком.

– Это Пиганьоль! – воскликнул он, разглядев сквозь окно витрины испуганную физиономию Пиганьоля, продолжавшего колотить в дверь.

– Открой, – кричал Пиганьоль, – открой за ради Бога!

Пиганьолю понадобилось несколько минут, чтобы перевести дыхание, – так душили его страх, усталость и боязнь, что не удастся предупредить Фанфана вовремя.

Так что он только тыкал пальцем на улицу и хрипел:

– Жюльен с Хлыстом! Сегодня не выходи!.. Они там…

– Но что происходит? – вопрошала Элеонора. – Что все это означает? Фанфан, ты объяснишь мне? Что нужно этому человеку?

– Полагаю, – сказал Фанфан, – он хочет, чтобы сегодня утром за молоком шли вы!

– Вот именно, мадам! – умоляюще выдавил Пиганьоль. – Так точно!

– Надеюсь, когда я вернусь, вы будете любезны все мне объяснить! язвительно сказала удивленная Элеонора, но взяла бидон, набросила платок на плечи, пожав ими при этом, словно говоря: "– Ну что поделаешь с двумя идиотами!" – и вышла на улицу.

Когда она удалилась, Пиганьоль начал тихо и озабоченно объяснять:

– Хлыст сговорился с Жюльеном. Выследил, когда ты выходишь на улицу, особенно утром, когда идешь за молоком. Они хотят нагнать тебя в фиакре Жюльена, схватить и увезти в хибару Жюльена в Пантине. Вот что я собирался тебе сказать! Они готовы на все!

Голос Пиганьоля постепенно затухал. Ему было стыдно, и ни на миг он не решился взглянуть Фанфану в лицо. Тот помолчал, потом сказал:

– Спасибо, мсье Пиганьоль! Но с вами как?

– Забудь обо мне, я просто потерял рассудок!

– Это вы так боитесь, что Фелиция узнает о ваших… о вашей лжи?

Пиганьоль стыдливо усмехнулся:

– Да!

Потом добавил, уже совсем еле слышно:

– Но дело тут совсем не в деньгах, жилье и прочем, вовсе нет! Честное слово! Представь себе, я вдруг понял, что не могу без Фелиции… и нашего младенца! Спасибо, что помог понять мне это, Фанфан! Будь осторожен! И прощай!

Они растроганные подали друг другу руки. Фанфан долго смотрел вслед Пиганьолю, удалявшемуся по улице, а когда тот исчез из виду, ушел к себе и начал складывать вещи. Он не хотел рвущих сердце прощаний и обещаний. Шагая по пути к новой судьбе, зашел в "Фидель Бержер", чтобы послать Элеоноре Колиньон кило драже. Потом направился в сторону Батиньоля, где жил брат Анже, чтобы проститься, и тихо заплакал.