Текст книги "Фанфан и Дюбарри"

Автор книги: Бенджамин Рошфор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

– У Рурка – ключ к тайне моей жизни! – лаконично заявил он и тем открыл ту часть правды, которая не могла её задеть.

– Знаешь, я близко знакома с адмиралом Бингом из адмиралтейства, заметила Дебора, начиная его раздевать, так сильно ей захотелось его ласк и так овладели ею обычные фантазии: она решила, что капитан Рурк знает тайну королевского происхождения её Фанфана.

– Он нам найдет капитана Рурка в два счета! – обещала она нагому Фанфану.

– Но я люблю тебя совсем не из-за таких твоих знакомств! – ответил Фанфан, начав её ласкать, поскольку знал, что радости любви разгонят его печаль.

***

– А, так вы приятель капитана Рурка! – протянул адмирал Бинг, краснолицый толстяк, сидевший в темном кабинете в здании адмиралтейства. Если давно с ним не встречались, увидите, он страшно изменился. Он все ещё числится у нас, но уже год в отставке! Бедняга потерял свой «Виндиктив» у Тенерифа! Ядром ему оторвало левую ногу и лишь в последний миг его спасли с корвета.

Адмирал Бинг, сочувственно вздохнул и, провожая Орландо Моргана к дверям, попросил:

– Постарайтесь как-нибудь взбодрить его! – правда, сказал он это тоном человека, заранее уверенного в тщетности усилий.

И вот теперь Орландо Морган и Дебора Ташингем стоят на Нидл Стрит в старинном лондонском квартале перед облупленным домом, где живет капитан Рурк.

Тюльпан сюда шел быстро, но словно в тумане, не глядя по сторонам, не замечая ни прохожих, ни экипажа, и, переходя улицу, едва не угодил под копыта гвардейского эскадрона! Дебора, испуганно вскрикнув, успела задержать его, схватив за руку.

Тюльпан недоуменно на неё взглянул, словно не понимая, что случилось.

– Твой Рурк никуда не денется! – убеждала она. – Тем более на деревянной ноге!

– "Как важно же должно все это быть, – подумала она, – если её Ролло дошел до такого состояния!" Это её тревожило, но потом и её охватила горячка нетерпения, как и Тюльпана, и теперь она почти бежала вслед за ним.

– Смотри, это здесь! – сказала она, взглянув на фасад дома из почерневшего кирпича, с немытыми окнами. – Не слишком-то тут весело!

Какая-то беззубая старуха, завидев их, стоящих перед домом, открыла окно и уставилась на них.

– Капитан Рурк дома? – спросил Тюльпан старуху.

– На втором этаже! – ответила та, но окно не закрыла, продолжая с любопытством их разглядывать.

– Если не возражаешь, я пойду к нему один! – предложил Тюльпан.

– Ну разумеется, милый! Иди, конечно! Ты мне потом расскажешь – ну, если захочешь, разумеется! – поправилась Дебора.

Фанфан-Тюльпан открыл входную дверь, стремительно вбежал на второй этаж и остановился – так забилось сердце!

"– Что мне суждено узнать? А если Летиция мертва?"

Когда адмирал Бинг упомянул о том, что" Виндиктив" потоплен, он обмер. "-А что, если Летиция была на борту?" Нет, это невозможно, ведь ещё год назад информатор Эверетта говорил, что корабль покинула больная молодая женщина… Но Фанфан не исключал и эту самую неправдоподобную и самую ужасную гипотезу – даже тогда, когда был почти у цели! Даже ту, что Летиция вышла замуж за Рурка! "-Нет, Бинг упомянул бы об этом! И думать так безумие! Ах, какое несчастье, что Эверетта нет! И как ужасно, что я не знаю, кто должен был искать Летицию по лондонским больницам! Во всяком случае, сейчас её там нет, жива она или мертва!"

При этих мыслях Фанфану даже плохо делалось. Потом он услыхал, как за его спиной скрипят ступени, и обернулся: старуха тяжело дыша, ковыляла наверх.

– Четыре раза в день я ему готовлю чай! – сообщила она.

– Но эти лестницы! Как тяжелы они бедняге с деревянной ногой! Пойдемте!

Тюльпан пошел с ней наверх. В какой-то миг его охватило желание вернуться, чтобы не узнать правды – но старуха уже открыла дверь и крикнула:

– К вам гости, капитан Рурк! – И шепнула Тюльпану: – Вы его обрадуете! К нему совсем никто не ходит!

Салон, куда они вошли, был не бедным, но запущенным и каким-то заброшенным. Там было до отчаянья уныло, шторы спущены, и стояла полутьма. Тюльпан внезапно ощутил, что у него прошла вся ненависть к капитану Рурку, которую он так долго вынашивал. Теперь тот только жалкий инвалид! Но он, никто другой, украл Летицию! Тюльпан, сжав кулаки, преодолел жалость и шагнул следом за старухой в следующую комнату. Там шторы тоже были спущены. Старуха неподвижно замерла посреди комнаты с подносом в руке, оглянувшись на Тюльпана с тихой покорностью старых людей.

– Когда-нибудь это должно было случиться! – заметила она. – Он не мог смириться с потерей своего корабля и ноги к тому же!

Капитан Рурк висел посреди комнаты на железном крюке, медленно покачиваясь и задевая ногами постель.

На том крюке когда-то висела люстра. Нет, она висела там ещё сегодня! Бронзовая люстра теперь лежала на постели, прижимая конверт. На конверте стояло: "Миссис Слоун".

– Это мне! – сказала старуха, доставая из конверта листок.

Тюльпан, догадываясь, что старуха не умеет читать, взял его из рук.

"Миссис Слоун, – прочитал он вполголоса, – знаю, что вам нравилась люстра. Когда-то она висела в моей каюте на фрегате. Завещаю её вам."

Тронутая старуха расплакалась и начала причитать, что мистер Рурк был таким хорошим человеком! Тюльпан, отвернувшись, зашагал вниз. Плач и стенания старухи сопровождали покойного капитана на его пути в ад – или все же в рай? Кто знает? И узнает ли Фанфан когда-нибудь, что стало с его Летицией?

***

На носу неповоротливого брига, который в этот солнечный, но ветреный день входил в устье Темзы, направляясь в Лондон, сидела молодая женщина, вся завернувшись в шаль и только волосы оставив на волю ветра, и глядела на другой бриг, медленно плывший по течению реки.

С такого расстояния молодой женщине были видны только неясные силуэты на палубе другого судна – кроме команды были там и пассажиры, которые, как она, опирались о фальшборт, глядя на воду, или на проплывающие берега, и для которых она сама была таким же неясным силуэтом. Через несколько минут суда должны были разминуться, и пассажиры уже махали друг другу. Молодая женщина почувствовала, что за её спиной кто-то стоит – это был сержант Лоусон, который с почтительно обнаженной головой сообщил:

– Капитан Диккенс спрашивает, не придете ли вы выпить с ним чаю?

– Скажите мужу, что я сейчас приду, Лоусон! Ах да, вы не можете сказать, что за флаг на том корабле, с которым мы скоро встретимся? Мне он незнаком.

– Это португальский флаг, а корабль плывет, вероятно, во Францию.

– О, во Францию? – молодая женщина прищурилась, чтобы лучше видеть. "Камоэнс" – тихо прочитала она название брига, которое стало различимо. – Я уже иду, Лоусон.

Сержант Лоусон, вновь учтиво поклонившись, отошел. Молодая женщина ещё немного оставалась на носу, глядя, как приближается "Камоэнс". На португальском корабле можно уже было различить пассажиров, видно было, как они одеты и что делают. Некоторые расхаживали по палубе, другие – как и она – стояли неподвижно. Среди людей, опершись о фальшборт "Камоэнса" был и мужчина в синем сюртуке, как и она прикрывавший шарфом лицо от ветра. Женщина на носу брига, плывшего в Лондон, весело помахала рукой в тот момент, когда корабли расходились, и мужчина в синем помахал ей в ответ. Они продолжали махать друг другу и когда корабли начали медленно, но неумолимо удаляться.

"– Неумолимо? Почему мне пришло в голову именно это слово? – подумала женщина. Почему именно это горькое слово, ведь просто незнакомка помахала незнакомцу!"

Мужчина на "Камоэнсе" продолжал махать, хотя с растущим расстоянием становился все меньше. В тот миг, когда он должен был совсем исчезнуть из виду, она заметила, что рядом с ним появилась какая-то женщина. Потом обе фигуры растаяли вдали, женщина отвернулась и ушла к своему мужу, чтобы выпить с ним чаю. На палубе "Камоэнса" эти взаимные приветствия не ушли от внимания спутницы мужчины в синем.

– С кем ты прощался, дорогой?

– Да ни с кем! – ответил он, смеясь. – С какой-то милой дамой, пожелавшей нам счастливого пути!

– Мне больше нравится здесь, чем ей может нравиться там! Старший офицер сказал мне, что тот корабль пришел из Америки, и что на нем воины, раненые в этой ужасной войне – их везут домой.

Мужчина в синем и его спутница тоже пошли выпить чаю – в ту самую минуту, когда на бриге, плывшем в Лондон, молодая женщина села лицом к лицу со своим мужем капитаном Диккенсом, который полулежал на кровати, опираясь на большую подушку и любовно глядя на супругу, наливавшую ему чай.

– Почему вы так меня разглядываете, мой милый?

– Потому что вы так прекрасны! Я не могу налюбоваться вашей красотой, вы же знаете! – усмехнулся капитан Диккенс. – Даже привычка видеть вас не притупила восхищение, что вы моя, что вы моя жена! Но почему вы так задумчивы?

Молодая женщина улыбнулась.

– Нет, ничего. Просто пришло в голову…

– Что?

– Да ничего, в самом деле. Как вы себя чувствуете, Элмер? Как ваша нога? Элмер! – вдруг вскрикнула она.

Капитан Диккенс закрыл лицо руками и тихо заплакал.

– Элмер! Милый! Что с тобой?

– Я так боюсь остаться калекой! – тихо ответил он. – Господи Боже! Счастье еще, что у меня есть вы. Дай Бог мне никогда не потерять вас, Летиция!.

2

Плыли они до Франции семь дней. Погода стояла прекрасная, море спокойное. Дебора была очень мила. Узнав, что Тюльпан обнаружил в квартире Рурка не ключ к тайне своей жизни, а только мертвое тело, пыталась утешить его, как могла.

– Мы вместе откроем эту тайну! – говорила она. – Мы сумеем установить твое происхождение!

Так наконец Тюльпан узнал о тех фантастических догадках, которые возникли у неё при виде его татуировки. Поскольку возвращались они во Францию, а значит и к "дорогому" герцогу Шартрскому, Тюльпан настрого запретил ей обсуждать свои догадки с кем бы то ни было, даже с ним самим.

– Обсудим это позднее! – обещал он, чтобы не слишком разрушать её мечты. Не потому, что сам не интересовался своей семьей и своим прошлым, но, по правде говоря, был сыт своими приключениями и несчастьями, сердце его разрывалось от неотступных мыслей о непоправимой потере Летиции, и ему слишком хотелось покоя. Теперь он мечтал о спокойной жизни без проблем, по крайней мере, на первое время, – надеясь, что месяцы, проведенные в Бордо дадут такую возможность: просто, без проблем и будь что будет!

На ке дю Лайон их встречала сестра Деборы Ташингем. Помахав зонтиком, хранившим её от майского солнца, та ловко выскочила из экипажа в тот самый миг, когда Дебора со своим возлюбленным в сопровождении носильщиков сошла на берег.

Когда сестры со слезами и вздохами наобнимались, Дебора с ещё не просохшими глазами, но с улыбкой на лице представила:

– Это моя сестра, милый!

– Мое почтение, мадам Баттендье! – приветствовал Тюльпан и поклонился.

Аврора! Сестрой Деборы Ташингем оказалась никто иная как Аврора Баттендье – а ироническим и нежным свидетелем их встречи был "Фанфарон", пузатый парусник, в чреве которого они впервые занялись любовью, и который был пришвартован рядом с "Камоэнсом", с которого сошли на берег Тюльпан с Деборой! Недаром Аврора Баттендье в эту минуту казалась свалившейся как минимум с Луны!

– Но это же Фанфан! – воскликнула она, внимательно взглянув на сестру. – А ты его именовала в письмах Ролло!

– Что? Вы знакомы?

– Фанфан! Ну надо же! – пораженно воскликнула Аврора и расхохоталась.

– Аврора! Вот так встреча! Как поживает Оливье? – Тюльпан был рад и вместе с тем смущен.

– Он будет очень рад тебя увидеть!

Аврора и Фанфан кинулись друг другу в объятия, и теперь свалившейся с Луны казалась Дебора. Она была настолько потрясена, что пришлось наспех объяснить, что два года назад Фанфан был на постое в доме Баттендье, что они стали добрыми друзьями и что…

– Добрыми друзьями? – протянула Дебора, прекрасно знавшая свою сестру.

– Ну, Оливье с Фанфаном, разумеется! – с подозрительной нервозностью и неуместным смехом поправилась Аврора, но тут же продолжала: – А мы все так тогда беспокоились, мой жучок, когда ты ночью вдруг исчез и с той поры ни слуху, ни духу!

Когда их чемоданы погрузили и они расселись в экипаже, Тюльпан начал рассказывать, что пережил за эти годы и каким образом с Корсики попал в Англию.

– Чтобы стать там любовником моей сестры! – прыснула Аврора, немилосердно ущипнув Тюльпана за бедро.

– Это не худшее, что с ним могло случиться! – заключила Дебора, которая была раздражена, что сестра оказалась знакомой с Тюльпаном раньше, чем она и тем испортила сюрприз, и – хотя и не была уверена – боялась наихудшего! Недаром же Аврора называла его "мой жучок"!

– Но в Англию я прибыл совсем не ради этого! – сказал Тюльпан, целуя руку своей английской любовнице, почувствовав, как той все действует на нервы. – Однако Господь Бог по счастью сделал так, что несчастье, едва не стоившее мне жизни, закончилось такой счастливой встречей!

Дебора рассказала сестре о той ужасной ночи в Вуди Хилл, как будто там была сама. Рассказ она закончила как раз перед домом Баттендье, когда на его пороге появился Оливье, увидевший из окна их приезд.

– Ну надо же! – едва смог выдавить Оливье. Он ждал некоего сквайра, лорда или хотя бы бифитера из королевской гвардии – кого же еще? Но кого он перед собой видел? Милейшего Фанфана!

И перед домом Баттендье долго были слышны возгласы и крики обоих приятелей, хлопавших друг друга по спинам – а через пять минут вся эта прекрасная компания уже сидела в салоне, пила шампанское и говорили наперебой, чтобы поскорее рассказать друг другу о себе, о том, что и как сумели пережить. Все были так счастливы, что снова встретились, и никто не думал ни о чем ином – кроме Тюльпана, говорившего себе: "– Для начала Аврора ущипнула меня за бедро – так что же будет дальше?". И кроме Авроры, которая вся горела, как в огне, твердя себе: " – Тюльпан стал ещё красивее, чем прежде, я все ещё ему нравлюсь, и вообще, разве возможно, чтоб он был влюблен в мою сестру?". И кроме Деборы, которая говорила: "– Когда пятнадцать лет назад родители разошлись и наша мама с Авророй переехали в Париж, ей пришлось дочь отдать в монастырь Вознесения в квартале Сен-Дени, обнаружив, как неприлично та себя ведет с молодым кучером". В монастыре Аврора познакомилась с какой-то Фаншеттой, с которой до сих пор переписывается и о которой мне писала, что та весьма слаба на передок… Да, из-за этого всего мне стоит опасаться за Фанфана!".

И только Оливье Баттендье не думал ни о чем, лишь говорил себе, что когда тут снова Фанфан и сестра жены, он сможет каждый вечер ходить в бордель. И его это так обрадовало, что он хлопнул в ладони и воскликнул:

– Как здорово, что причудами судьбы здесь встретились четыре человека, которым жизнь позволила сдружиться и стать одной большой семьей!

Ведь Оливье четыре года назад, во время предыдущего приезда Деборы, сумел заняться с ней любовью, пока полковник Ташингем отлучился. (Только Дебора, по правде говоря, уже и думать об этом забыла!). И что Оливье без всякой задней мысли лишь высказался по доброте душевной. И мы бы ошиблись, увидев в этом намек на связь между его женой и Фанфаном, поскольку Оливье продолжал делать вид, что ничего не знает. Так что оставим эти рассуждения и пойдем взглянуть на их малыша! Поскольку в конце концов семью скрепляет возможность восторженно ахать над колыбелькой!

Малыш крепко спал, и когда ахи и охи его разбудили, открыл глаза, но никто не сказал, что у него глаза Фанфана – заметил это лишь Тюльпан. Судя по времени, когда он здесь гостил, и возрасту ребенка, все сходилось.

"– Ах, – вздохнул Фанфан-Тюльпан, – так я отец Жозефа-Луи (так звали этого ангелочка), и буду отцом Мэтью (так должны были назвать второго ангелочка), если Дебора родит мне сына!".

И с той поры Фанфан привык прикрывать глаза – ссылаясь на то, что они болят, – чтобы никто не мог уловить опасное сходство.

– Правда, красавец? – гордо восклицал Оливье Баттендье. – А какие у него глаза!

– Это глаза нашей мамочки! – торопливо заявила Аврора, превозмогая смех, чтобы не вызвать скандал. – Совершенно как у неё были! Помнишь, Дебора, какие у нашей мамочки были чудесные глаза!

– Нет! – покачала Дебора головой. – Когда вы переехали в Париж, я ещё не имела привычки заглядывать людям в глаза, но раз ты утверждаешь, это правда!

– Да, это точно мамины глаза! – снова вздохнула Аврора, отважно подмигнув Тюльпану.

– Безусловно! – подтвердил Оливье Баттендье. – Ах, Дебора, у вашей мамы были изумительные глаза.

"– Значит, скоро вместе с сыном Анжелы у меня будет уже три сына! сказал в душе Тюльпан, который был в восторге от такой шутки судьбы, и который вместе с тем начинал ощущать свою ответственность. – Но вот из вырастить – это будет проблема!" – подумал этот утомленный молодой человек, приплывший сюда с намерением зажить спокойной жизнью. Но, к счастью, до забот этих было пока далеко. Сейчас же нужно было умудриться никому не дать причин для подозрений, – ни Оливье, ни Деборе, – и любой ценой избежать предприимчивости разохотившейся Авроры, которая уже за ужином сжала обеими своими ногами его колено!

– Почему она зовет тебя "мой жучок"? – спросила Дебора, когда они добрались до постели.

– Да о чем ты говоришь?

– На пристани она тебя жучком назвала!

– Она меня знает с детских лет!

– Поклянись мне, что у тебя с ней ничего не было!

– Но я…с твоей сестрой!..

– Тогда она ещё не была моей сестрой!

– Как это – не была сестрой?

– Я хочу сказать, ты тогда ещё не знал об этом, не валяй дурака!

– Но я же друг Оливье! – огорченно заметил он. – Вы, женщины, что, не знаете, что у друзей такого не бывает?

– Это правда, похоже, Оливье в тебе души не чает! – признала Дебора, уже почти убежденная словами Тюльпана.

– Я его тоже обожаю! А теперь спим, да?

– Нет! Докажи мне, что ты меня любишь!

И начиная с этой ночи Дебора начала проявлять свою радость от любовных наслаждений не обычным воркованием, а громкими выкриками и бесстыдными словами, рассчитывая так принудить сестру, которая спала в соседней комнате, признать её право собственности на Фанфана и доказать той окончательно, как безумно Фанфан её любит и заодно подогреть у той муки ревности, если все-таки два года назад у Авроры с Фанфаном что-то было!

Аврора это выдержала целых четыре недели. Ночные серенады в соседней комнате бесили её тем больше, что вообще не мешали спать Оливье, не пробуждая в том желания посостязаться с Фанфаном. К тому же Аврора была до предела возмущена и тем, что Фанфан подобным образом изменяет ей не с кем-нибудь, а с её старшей сестрой!

Эти сложные чувства Аврора проявляла тем, что хлестала по щекам прислугу, или изображала мигрень, чтоб все её жалели и утешали. Только в один прекрасный день она не выдержала и сказала Тюльпану, когда они пошли собрать землянику к обеду:

– Тебе не стыдно, в двух шагах от колыбели сына ведешь себя как свинья!

– Но он же спит, как сурок! – удивился Фанфан этой атаке. – И вообще это не мой сын!

– Ах ты мерзавец! Ты прекрасно знаешь, что твой! Не видишь, чьи у него глаза?

– Твоей матери.

– У нашей матери глаза были черные!

– Ладно, я скажу Деборе, чтоб была потише, а то будит Оливье!

– Она все делает назло, и я её за это ненавижу!

Но было бы ошибкой в это верить. Также как не было правдой, что Аврору ненавидела Дебора. Сестры прекрасно понимали друг друга. Болтали вместе бесконечно, и разговоры становились тем дольше, чем больше становилась заметна беременность Деборы, чем больше та удерживала Дебору дома и чем меньше та ходила с Тюльпаном на прогулки.

Аврора довольно наблюдала, как с каждым днем растет живот сестры. В конце июля он стал уже похож на бочку, чем Аврора и воспользовалась, в одной из долгих бесед посоветовав избегать в дальнейшем отношений с Фанфаном.

– Ты думаешь? – воскликнула Дебора.

– А что, ты хочешь потерять ребенка?

– Нет, полагаю, ты права! – допустила Дебора, причем даже с каким-то облегчением. – Этот наездник может натворить дел!

И заявила, что все сделает как надо.

Мы с вами знаем, чего стоят такие решения. Жаркие августовские ночи заставили – неважно, виноват был наездник или она сама, – частенько забывать об осторожности, но после нового вмешательства Авроры Дебора все-таки решилась переехать в отдельную комнату. Получила она прекрасное помещение в доме, которое именовалось "королевскими апартаментами", и помещалось которое в дальнем крыле.

Да и сама Дебора, у которой вечно что-то болело и которая уже вступила в нервное состояние последней стадии беременности, действительно считала невозможным рисковать жизнью внука Людовика XV, королевского бастарда, чья слава, как она чувствовала, уже начинала проявляться в её чреве, судя по тому, как тот брыкался.

Что же касалось долгих разговоров между сестрами, мы ещё не сказали, чего они касались. Все потому, что они так старались избежать чужих ушей (даже наших) и все пытались удержать в страшной тайне.

Мы все равно давно уже догадались, что разговоры эти касались ошеломляющих догадок Деборы насчет Тюльпана и его происхождения – сестры договорились, что при нем не смеют об этом и заикнуться.

Дебора, доверившая Авроре необычайную ценность содержимого её чрева (отчасти для того, чтоб уязвить сестру, родившую какого-то Баттендье) и думать не могла (её подозрения исчезли, утонув в предчувствии блаженства) что Аврора, услышав это, в душе воскликнула:

"– Мой Бог! Значит, мой сын Жозеф-Луи – внук Людовика XV!" Разумеется! Ведь у него тот же отец, что и у сына сестры – очаровательный наездник Фанфан!"

Поэтому в расчете на выдающееся будущее сына (ибо Аврора была не только страстная женщина, но и заботливая мать) она в ту же ночь поговорила об этом с Оливье, – разумеется, тому пришлось пообещать, что сохранит все в тайне!

– Как? – тихо воскликнул наш добряк, когда жена передала ему все, услышанное от сестры. – Наш Фанфан – сын Людовика XV?

– Бастард, но все всяких сомнений.

– Да, без сомнений. Он об этом знает?

– Естественно, а как же иначе? Но это страшная тайна и он не хочет это обсуждать, видно из осторожности или недоверия – и я тебе скажу, почему.

– Но он доверился Деборе!

– Да нет! Дебора сама догадалась, сложив все вместе, начиная с его татуировки! И когда все рассказала ему, он отрицать не стал.

– Но кем тогда была его мать? Камеристкой или горничной?

– А ты ещё не догадался? Ей может быть только графиня Дюбарри! И знаешь, все с неё и началось: Когда Дебора нашла Фанфана без сознания, у него висел на шее медальон, а на нем, как она полагает – портрет этой знаменитой фаворитки Людовика XV. Помнишь, когда Дебора прошлый раз была во Франции, она с ней встретилась?

– С кем? С графиней Дюбарри?

– Ну да! И была поражена её глазами! Так вот, Дебора уверяет меня, что у Фанфана точно такие же глаза!

Баттендье был настолько этим ошеломлен, что, встав, пошел налить рюмку мадеры. Вернувшись же в супружеское ложе, сказал вполне разумно:

– Ну ладно! Допустим, это так. И если бы Фанфан поступил как сын Людовика XV – то есть признал бы своего бастарда – или бастардов – то сам Людовик XV с ним такого не сделал, а теперь он мертв! И я не вижу, какую пользу сможет извлечь в один прекрасный день Фанфан из своего происхождения – ну, кроме морального удовлетворения!

– Людовик XV мертв, Жанна жива! – победоносно заявила Аврора, именуя мать Фанфана по имени, как будто уже стала членом семьи.

– Жанна?

– Графиня Дюбарри! Знаешь, что случилось с Жанной после кончины Людовика XV? Ее сослали в монастырь! Но теперь она уже оттуда вышла, мой милый! А Людовик XVI вернул ей все владения и налоги с Нанта, дарованные Людовиком XV.

– Ты все знаешь!

– Я написала Фаншетте де ля Турнере, которая теперь живет в Версале и знает все секреты! По её мнению, графиня Дюбарри к концу года сможет вернуться и в свой замок Лувенсьен. Королева Мария-Антуанетта, кажется, её уже простила. Я не говорю, что та вернется ко двору – это уже слишком – но теперь вокруг неё увивается и опекает министр Морне, а он такой богач! Поэтому, я думаю, у Фанфана есть все виды на прекрасное будущее! А хочешь знать мое мнение о нем и его матери? Они в сговоре и только ждут, когда графине возвратят все её права, тогда графиня сможет признать Фанфана и представить свету как своего сына!

– Ты так думаешь?

– Так думает Дебора. И, как мне кажется, не без оснований!

– Но ведь тогда Фанфан мог бы стать покровителем нашего Жозефа-Луи! мечтательно протянул Оливье после длительного молчания, сопровождавшего оптимистические мечты.

– Посмотрим! – ответила Аврора, считавшая, что Тюльпан, будучи отцом Жозефа-Луи, просто не сможет отказать тому в своих благодеяниях, а если Оливье сумеет как-нибудь ему помочь, – ещё лучше, поскольку к отцовским чувствам добавится ещё и благодарность Фанфана!

Поэтому на следующий день после ночного разговора Тюльпан, уже начинавший понемногу скучать (особенно оттого, что остался в постели один и нечем ему было заняться) был приятно удивлен, когда Оливье Баттендье пригласил его на осмотр доков, – если он желает, разумеется. Господи, это Фанфана всегда интересовало! И вечером они долго беседовали о кораблях, судовождении и навигации. В результате наш друг Оливье превратился в учителя: он стал преподавать Фанфану географию и математику.

Когда же в октябре родился Мэтью, Тюльпан (обзавевшийся к тому времени очками с дымчатыми стеклами) под чутким руководством Оливье Баттендье стал изучать бухгалтерию и дела фирмы Баттендье.

Аврора в рамках операции по возвращению себе Фанфана-Тюльпана, которому явно предстояло таинственное, но великое будущее, тоже сыграла свою роль: в тот же день, когда родился внук Людовика XV и графини Дюбарри (увидев его глаза все согласились, что и он пошел в мать Деборы и Авроры) явилась ночью к Фанфану в спальню, и в постель, разумеется. Ничто не дает нам основания считать, что Баттендье был с этим согласен, но ничто не говорит и об обратном!

Тюльпан чувствовал, что всем он по душе, и спал с Авророй каждую ночь, – а Оливье каждую ночь ходил в бордель! Дебора же спала так же крепко, как и её сын. Так, наконец, осуществились мечты Фанфана о тихой и спокойной жизни, на которую он рассчитывал в Бордо.

"Милый – написала ему в дружеском письме Фаншетта де ля Турнере, надеюсь, у твоего Мэтью и твоего Жозефа-Луи столь же неповторимые глаза, как у Мишеля, которого мы зачали с тобою в Нанте и которому нынче уже четыре года."

Считая сына Анжелы, их было уже четверо, и Тюльпан, который единственный из всех понятия не имел о своем славном будущем, ломал голову, как быть, если вдруг в один прекрасный день придется о них заботиться. И потому с таким усердием штудировал коммерцию. Теперь – с учетом своих возможных новых потомков и не желая дальше жить за счет Деборы, – он видел свое будущее в торговом флоте. Когда-нибудь он станет компаньоном Оливье Баттендье (так ему дали понять). Так Фанфан, причудами судьбы побывавший солдатом, шпионом, и покорителем женщин, все той же причудой судьбы должен был стать почтенным нотаблем в Бордо, подписывающим векселя и занимающимся фрахтом судов. Так песчаные барханы комфорта засыпают те геройские обещания, которые человек дает сам себе! Но, в действительности, дело было ещё не кончено.

***

Однажды ночью в апреле следующего года, Фанфан как раз меланхолически размышлял об этом, когда вдруг Оливье Баттендье ввалился в спальню, где только что Фанфан так энергично осчастливил Аврору, что та ещё никак не пришла в себя. Оливье был настолько возбужден, что даже не заметил жены в фанфановой постели (а если и заметил, то доказал, как хорошо воспитан, поскольку даже не подал виду, как будто та была, скажем, Дебора).

– Все готово! Все уже решено! – восклицал он. – Мы торговались целых четыре часа, но наконец договорились! Рембо и Рекюль де Басмарин приняли меня в компаньоны! Это крупнейшая сделка в моей жизни! Пошли, откупорим шампанское! Нет, я не выдержу!

– Я был бы рад услышать, в чем тут дело! – заметил Тюльпан, когда они перешли в салон и Оливье разлил шампанское в бокалы. – Ты уже несколько недель твердишь об этой сделке одними намеками, и так таинственно себя ведешь! Речь о торговле рабами? Тогда я сразу скажу, пусть это лучшая сделка в твоей жизни – я против!

– Да дело совсем не в этом! Речь идет о покупке корабля. У Рембо и Рекюля де Басмарина не хватило капитала, но все равно они не хотели иметь со мной дела. Но теперь тот, кто судно продает, приставил им нож к горлу хочет, чтобы заплатили ему уже завтра утром, – вот и пришлось им смириться, деньги-то у меня!

– А что вы затеваете с тем судном?

– Тут же его перепродать. С огромным барышом. Да и не только с разовым барышом, – с огромной выгодой, которая бывает, когда включишься не просто в коммерческую операцию, а – возможно, в нечто историческое!

Поскольку Тюльпан из этого рассказа по-прежнему ничего не понимал, Оливье спросил его прямо:

– Ты слышал о маркизе де Лафайете?

– Я? Нет!

– Тогда иди оденься.

– Одеться?

– Ты же нагой, как Адам!

– Пардон, – только тут Фанфан заметил, что это так и есть. – Но для чего мне одеваться?

– Этой же ночью мы едем в Испанию! Пошевеливайся, нас ждут!

***

Двое мужчин, с капюшонами на головах и шпагами на перевязях, на самом деле ждали их в озаренном лунным светом предместье. Оба были высоки и стройны. Оливье Баттендье коротко представил их друг другу.

– Мсье Фанфан-Тюльпан, капитан Ле Бурсье, сэр Сайлас Дин!

И они тут же направились к пристани, где ждал их баркас с двумя моряками на борту. Подгоняемый сильными взмахами весел, баркас пересек Жиронду. На другом берегу ждала карета, запряженная четверкой лошадей. Все сели в нее, кучер щелкнул бичом и экипаж помчался в ночь.

"– Интересно! Что-то это похоже на бегство! Но, черт побери, куда?" Так мог бы спрашивать себя Тюльпан, но нужно признать, что ничего подобного ему в голову не приходило – едва усевшись, он уснул.

И кто знает, не готовит ли судьба ему новых сюрпризов на пути к новой встрече с самим собой, но наш бездельник спит, поскольку слишком ретиво ублажал Аврору! Если он поехал с Оливье, то только из чувства вины и огорчения, что Оливье его застал, когда он яро наставлял ему рога. Сам Фанфан уже по горло сыт был приключениями и в душе смирился с тем, что станет богатым буржуа в Бордо, а это ночное путешествие сулило только лишние хлопоты.

Лафайет? Имя это ему ничего не говорило. Кто это, он узнал лишь через пару дней после отъезда из Бордо, когда они добрались до небольшой испанской гавани, именовавшейся Лос-Пасайос. Разумеется, Фанфан проспал не всю дорогу, но ни в баркасе, ни в карете, ни на паруснике, ждавшем их в какой-то бухте, никто – ни Оливье, ни капитан Ле Бурсье, ни Сайлас Дин, ни Тюльпан – не обменялись ни словом, словно участники какого-то таинственного заговора, которым нужно было выполнять приказ "ни слова при чужих, повсюду вражеские уши, враг подслушивает".