Текст книги "Фанфан и Дюбарри"

Автор книги: Бенджамин Рошфор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

– Чему же ты меня могла учить? Вот я тебя – действительно…

– Хвастун! Ты даже не лишил меня девичества!

– Ну ладно, ладно, – великодушно уступил он. – Зато теперь я к твоим услугам!

– Поехали ко мне! – предложила она.

– К тебе? Ты что, здесь живешь?

– А что, похоже, что я сплю под мостом? Взгляни получше!

– Какой прелестный шелковый шарф! – оглядел её Фанфан. – И тонкие белые чулки, сафьяновые туфельки, корсаж зеленого шелка с широкой белой юбкой так тебе идет! Да, ты права, под мостами ты не ночуешь!

– Я не просила тебя так меня разглядывать! – она погрозила пальцем у него под носом.

– А что?.. О! – Фанфан ошеломленно вытаращил глаза: на руке Фаншетты он увидел кольцо, она была замужем!

– Так ты…

– Как видишь! Ну так что, садишься?

– Чтоб познакомиться с твоим мужем?

– Чтоб разогреть твою колбасу! – она задорно подмигнула и расхохоталась.

Через четверть часа они уже сидели в кокетливо обставленных апартаментах, принадлежавших Фаншетте и её мужу, на ке де ля Хаф на втором этаже большого частного дома XVII века. Фанфан старательно вымылся, чего с ним не случалось уже долгие недели, потом они отдали должное колбасам. Читатель поймет, что мы имеем в виду.

Нетерпеливая Фаншетта разделась донага, едва они переступили порог квартиры! В камине так жарко пылал огонь! Не говоря ни слова, они накинулись друг на друга на супружеском ложе с задором и усердием людей, возобновляющих дружбу с детских лет и торопящихся наверстать потерянное время и кончить, наконец, то что когда-то начали.

Их охи и вздохи слышали только стены, затянутые плотным шелком, инкрустированный стол, бронзовые каминные часы, бархатные портьеры да коллекция оружия, висящая над постелью. Ну а с комода расстроенными глазами на них взирал портрет офицера в светлом парике, со шпагой на ремне – никто иной, как капитан де ля Турнере, супруг Фаншетты. Смотрел он долго, очень долго, и увидел предостаточно.

Часам к четырем Фанфан с Фаншеттой, шатаясь, перешли в кухню, где подкрепились яйцами, хлебом, вином – и, разумеется, той самой ливерной колбасой. Она была отличной! Тем более, что именно её заслугой по неведомому капризу судьбы они опять нашли друг друга!

В кухне на буфете стоял ещё один портрет капитана де ля Турнере, здесь он был в черном парике и с тонкими черными усиками, как и на самом деле. Портреты мсье де ля Турнере были всюду, и казалось, мсье капитан все никак не мог налюбоваться на свою физиономию!

– Он такой ревнивый! – вздохнула Фаншетта, заметив, что Фанфан разглядывает портрет. Сама же, сев Фанфану на колени, вертелась так, что становилось ясно, с чего ревнует капитан. И при этом спокойным тоном спрашивала Фанфана:

– Ты не боишься, что он нас застанет?

– Судя по твоему поведению, – также спокойно ответил Фанфан, – я решил, что он где-нибудь в отъезде?

– Вот именно, – прошептала Фаншетта и повела себя так беспокойно, что оба упали на пол.

И через некоторое время там и уснули.

Понятно, что такая безумная неосторожность – уснуть в костюмах Адама и Евы на полу! – должна иметь фатальные последствия! На сцене появится взбешенная Беллона со своим огненным мечом и навсегда разделит тех, кого соединил Эрос. Внезапно распахнутся двери, по полу простучат сапоги, и вот любовники каменеют от страха под взглядом вытаращенных глаз – не только нарисованных – взбешенного бойца! Какой кошмар!

– 205

По счастью этого не случилось, поскольку мсье де ля Турнере был занят на ночных маневрах в десяти лье отсюда и не имел верного слуги, который бы шпионил за женой. Во всяком случае, если бы даже проявленная мужская интуиция не подвела капитана, его полковник явно не дал бы отпуска по такому пустяковому поводу! Еще добавим, что Фаншетта закрыла входную дверь на цепочку. Так что пока она собралась бы зажечь свечу, найти ночные туфли, пока бы спрашивала: "– Это ты, милый?" и пока возилась бы с цепочкой Фанфан вполне успел бы исчезнуть! Они успели вместе проверить, что без особых проблем он мог с балкона спрыгнуть на тротуар, до которого было всего два с небольшим метра. Так что их безопасность была надежно обеспечена. Сам мсье де ля Турнере велел приделать цепь на дверь именно для того, чтобы жена чувствовала себя в безопасности. Так что оставим капитана де ля Турнере и возвратимся на его кухню.

Фанфан уже успел подняться. Пройдя в гостиную, подбросил дров в огонь и заодно зажег четыре свечки на подсвечнике. Но, возвратившись с ним в кухню, с удивлением увидел, что Фаншетты там уже нет!

– Фаншетта! – позвал он вполголоса. Потом, вернувшись в спальню, позвал громче: – Фаншетта!

В постели никого!

Каминные часы показывали девять. Когда Фанфан уже успел одеться в свои лохмотья, Фаншетта вдруг вернулась. С широкого плаща с капюшоном текла вода, она промокла до нитки!

– Боже, – воскликнул Фанфан, – ты где была? Зачем пошла на улицу в такую погоду?

– Вот зачем! – ответила она с очаровательной улыбкой, достав из-под плаща большую корзину. – Ты не испытываешь голода и жажды?

Фанфан с восторженным изумлением взирал на то, как она выкладывает на стол жареную курицу, от которой ещё шел пар, раков, зелень, шоколадный торт и пять бутылок шампанского!

– Господь всемогущий! – воскликнул он, – я думал этого уже не существует! Но для чего пять бутылок шампанского? Твой муж вернется с нами ужинать?

– Знал бы ты, какая у меня жажда! – ответила Фаншетта, прижимаясь к нему… И в результате курицу пришлось есть совсем холодную.

– Слушай! – вспомнил Фанфан, когда они все дружно молча съели и залили целым морем шампанского, – а как дела у твоей матери? Прости, что не спросил раньше, сама понимаешь, мы слишком были заняты другим! Несколько месяцев назад я написал ей из Гонфлера, но она мне не ответила!

– Значит не получила твоего письма. В прошлом году она переехала.

– А-а!

– После твоего ухода она взяла меня обратно.

– О-о!

– Чувствовала себя слишком одиноко.

– Гм…

Фанфан не знал, что сказать. Не мог понять, что означает тон Фаншетты и то, как на него украдкой поглядывала, – то ли упрек, то ли сочувствие. Ну а спросить-то он, конечно, не отважился.

– Потом, когда я её тоже покинула, решила, что дом для неё слишком велик… и пуст… и тот квартал слишком… ну, ей там разонравилось!

– Ага, – протянул Фанфан, чувствуя себя ужасно виноватым. Ему хотелось плакать, настолько благородна была его душа и столько было выпито шампанского. – "Бедняжка Элеонора!" – подумал он.

И не желая больше обсуждать Элеонору, сменил предмет разговора в тот самый миг, когда Фаншетта уже собралась сообщить ему, что стало с её матерью. (Черт возьми! И мы по-прежнему не знаем, где Элеонора и что там делает!).

– А ты вышла замуж! – воскликнул он.

– Мсье де ля Турнере – человек очень добрый, – сказала Фаншетта. Пришел он к маме за панталонами в подарок своей метрессе. Он обожает кружевные панталоны. И познакомился со мной. С метрессой распрощался и женился на мне.

– Так сразу?

– Прежде раз десять приходил за панталонами. Потом я их нашла среди его свадебных подарков!

– Я рад, – сказал Фанфан, и голос его вдруг сорвался, словно отказался повиноваться его язык. – Панталоны всегда пригодятся!

Лицо Фаншетты словно затянуло каким-то туманом. Фанфану показалось, что она уж слишком пристально его разглядывает. И что-то говорит? Нет, это просто булькает шампанское в бутылке. Так что Фаншетта говорит? Вот что:

– Ты никогда не напивался пьяным?

Фанфан ещё сумел ответить:

– Нет!

На что Фаншетта заявила:

– Зато теперь ты напьешься!

Или Фанфану этот разговор только почудился? Во всяком случае, встав, Фанфан спьяну перепутал все на свете и важно заявил:

– Я лучше дверь запру на ночь, Элеонора!

И не сказала ли Фаншетта вдруг:

– Напишем маме, та будет так рада, что скажешь, Фанфан?

Потом, неясно улыбаясь, проследила, как он тяжелым шагом удалился невесть куда. И поднялась, совсем без спешки, лишь услышав, как в соседней комнате Фанфан, свалив стул, и сам рухнул на пол…

3

Через несколько недель мадам Элеонора Колиньон из магазина Лабилля «Ля Туалет» на рю де Неф-Ле-Пти-Шамп (черт, мы наконец-то знаем, где она живет и чем занимается) – получила письмо, отправленное из Нанта Фаншеттой.

Итак, Элеонора Колиньон продала свое дело и заняла место первой продавщицы в этом элегантном магазине, где за несколько лет до этого Фанфан в миг славы спас мадам Дюбарри и уничтожил мерзкого Пастенака. Насколько нам известно, об этих удивительных событиях Элеоноре Колиньон узнать не суждено. Ведь мы с Фанфаном вместе покинули Элеонору в печали и тоске, так что она собралась даже заняться благотворительностью и упиваться одиночеством и покорностью Господней воле. Но вот уже шесть месяцев, как все переменилось: Элеонора счастлива, у неё есть поклонник – шевалье Артаньян, гвардеец и наездник хоть куда – особенно на ней. Фаншетта хорошо об этом знает, поэтому письмо шлет отнюдь не удрученной женщине и не боится причинить ей боль – их с матерью вражда в далеком прошлом!

"Милая моя мамочка!

Должна Вам сообщить кое-что интересное. Случилось это несколько недель назад, но не могла Вам сообщить об этом раньше – пришлось ухаживать за Турнере, – он простудился на маневрах, пришлось лечить горчичниками. Порою я боюсь, что будет дальше – так и вижу его чахоточным импотентом! И говорю себе, что сделала ошибку, выйдя за такого старика. Ему ведь тридцать восемь, это даже страшно подумать, поэтому я стараюсь и не вспоминать.

Но я пишу совсем не для того, чтобы рассказывать о муже. Знаете кого я встретила одним октябрьским утром, катаясь в том маленьком экипаже, что подарил мне Турнере? Фанфана! Он уже большой! Ему тринадцать – о Боже, как летит время! Только что он вышел из тюрьмы, куда угодил за убийство коровы. Одет был – никогда не догадаетесь! Настоящее огородное пугало! Ах, мама, я совершила нечто ужасное, но каждый раз как вспомню это, не могу удержаться от смеха!

Прежде всего должна Вам сообщить, что этот бродяга меня пытался изнасиловать! Но он силен! Какие крепкие мышцы! И повсюду! Он заявил мне, что всегда был ужасно несчастен из-за того, что не довел тогда до конца то, чему ты помешала своим несвоевременным приходом. Да, уж настоять на своем он умеет! И с какой яростью! Он так швырнул меня на постель, что я едва не оказалась с матрацем вместе на полу! И до сих пор я вся в синяках, так что пришлось сказать Турнере, что упала с лестницы! Замечу, странное было падение, – синяки у меня повсюду, особенно на шее! Можете представить, какая была схватка! И как теперь ревнует Турнере, не можете представить!

Так вот, я как могла оборонялась, но держалась по-приятельски, и совершила жуткую вещь: напоила Фанфана до потери сознания, так что не знал, где он и что с ним. Понадобилось на это целых три бутылки шампанского! И вот, когда он был уже готов, я и придумала, что нужно написать Вам письмо, только вот подписать дала ему не столь невинное послание, а заявление, что он добровольно вступает в армию! (Контракт нашла я в бумагах Турнере).

И на рассвете, погрузив нашего юного друга в коляску, я отвезла его так и не пришедшего в себя – в лагерь полка "Ройял Берри", где как раз шел набор рекрутов. Там заявила, что нашла парня на улице, не знала, что с ним, и, поискав, нашла какие-то бумаги – контракт и "королевские деньги" (это, мамочка, аванс, который получают рекруты, когда подпишут контракт – ну, разумеется, Фанфану сунула в карман их я сама). Сержант, который нес службу, ничему не удивился – с утра к нему доставили уже четвертого рекрута в таком состоянии. Все добровольцы упиваются в стельку, как только дорвутся до денег. Как понимаете, я позаботилась изъять из суммы аванса такую часть, на которую можно вдрызг упиться обычным вином. Не знаю, как себя наш бедненький чувствовал, когда проснулся. Боюсь, что был изрядно удивлен! Поэтому боялась, как бы он не совершил какую-нибудь глупость, – вы знаете, как он вспыльчив и горяч, – и чтобы не пришел ко мне с упреками, что я такого натворила, и чтобы ещё раз меня не изнасиловал. Но ничего не случилось. Вчера утром полк "Ройял Берри" промаршировал под моими окнами, отправляясь в Бордо. Фанфан шел в строю одной из рот, в белой форме с красными манжетами и воротником, ему так шло! А на голове была треуголка такой прелестный солдатик! Бил в барабан, слишком большой для него, но ангелочек наш казался совершенно спокоен. И, проходя под моим окном, не повернул головы, только схватил вдруг палочки в одну руку, а другой сорвал свою треуголку – не сомневаюсь, чтоб мне дать понять – он все знает!

Ах, оказался бы он под командой Турнере! Тот мог бы хоть смягчить для него суровый армейский распорядок (правда, мне пришлось бы опасаться, как бы этот маленький дьявол где-нибудь в Бордо меня опять не изнасиловал!)

Но Турнере по его рапорту, поданному ещё год назад, перевели в Гвардию, и таким образом мне суждено ещё раз потерять Фанфана из виду ведь он сейчас шагает в Бордо, а мы на днях переезжаем в Лилль.

Ах, мамочка, что Вы думаете о своей любящей дочери? Наверно, какая я коварная. Это верно… Но, мама, разве не его вина, что Вы меня отдали в монастырь? Я отомстила! Конечно, это не похвально, но… Но отомстила я и за вас, мамочка, за те огорчения, которые он Вам доставил!

Целую Вас крепко, милая мамочка, и заверяю, что остаюсь Вашей преданной дочерью.

Фаншетта."

***

В Бордо в 1771 году никаких казарм и в помине не было, – их и во всей Франции можно было по пальцам пересчитать, – хотя ещё сто лет назад Людовик XIV повелел построить для войск нужное число зданий, многие из них не были построены даже к началу революции.

Солдаты обычно расквартировывали на постой к местным обывателям. Так что Фанфан первый год своей вынужденной армейской службы – до октября 1772 – жил в маленькой комнатке на втором этаже дома нотариуса Молеона на рю Кассет. Делил он это скромное жилище с канониром по прозвищу Сквернослов. Было тому лет сорок, и он как правило, молчал, когда не ругался, и ругался, когда не молчал. У него явно были какие-то проблемы, но Фанфан, которому было на него наплевать, никогда так и не узнал, какие. Главным же недостатком Сквернослова было то, что смердела не только его речь, но и ноги. Армия, конечно не курорт, но Фанфан предпочитал договориться с сержантом-квартирьером Анунцидо и за приличную сумму перебрался с рю Кассет в тупик Ретиро в полуразрушенные конюшни, где ему сосед – крестьянин тоже за приличную сумму каждые две недели менял солому, на которой он спал. За прожитых там восемь месяцев – то есть до июня 1773 – он весь пропах соломой и лошадьми. Потом, однажды вечером, когда он весь разбитый возвращался с учений, узрел над Ретиро огромное зарево – то горела его конюшня!

Стояла ночь. Ночи были теплые, и Фанфан спал под открытым небом возле своей бывшей резиденции. Теперь от него несло сажей и дымом, и продолжалось это до тех пор, пока сержант Анунцидо не выдал ему документ на постой в доме Баттендье.

Дом Баттендье стоял на ке дес Америкенс напротив главной гавани, где причаливали большие торговые суда. Собственно, это был очаровательный дворец, построенный лет десять назад. Как говорило его имя, принадлежал он семейству Баттендье. Сам Баттендье был судовладельцем. И нечасто случалось, чтобы рядовые попадали в такой богатый дом – как правило, там размещались офицеры. Но нам не стоит опасаться, что Фанфан будет купаться в роскоши ведь поместили его ещё выше, чем у нотариуса, на четвертом этаже, предназначенном для слуг, и входить он в дом мог только черным ходом. Фанфан не знал своих хозяев, которые бы все равно взирали на него сверху вниз. Четверо слуг не жили в доме, пятая – кухарка, толстуха поперек себя толще, вечно насупленная, с ним никогда не разговаривала – к тому же говорила она только на языке басков.

Одно письмо Фанфана той поры, адресованное Гужону-Толстяку, которое в 1828 году обнаружил аббат Дебро, библиотекарь, может отчасти показать нам, в каком он был тогда настроении.

"Все осточертело! Если ты спросишь, как мои дела, отвечу: хуже некуда! Первый год ещё куда ни шло – все что-то новенькое! И, кроме того, я тогда думал, что дело идет к войне. Но где там! Одна лишь маршировка да стрельба, да маневры то на равнине, то в лесу. С ума сойти можно! А что касается жратвы, что я могу тебе сказать? Когда в похлебку сунешь ложку, так и останется стоять! Из тех шести су, что получаю я в неделю, два су снимают интенданты за два кило хлеба, два – за сапоги и белье! Так что могу признаться – чтобы купить чего-нибудь свеженького, или зимой – чем согреться, приходится вертеться! Я сыт этим по горло!.."

Как следует из этого письма, Фанфан отнюдь не был доволен жизнью. Еще оттуда следует, что речь его переняла многое от товарищей по несчастью. О том же говорит другой отрывок из письма, где поминаются "дубы, оболтусы, засранцы и кретины, что понимают лишь пинки, а не людскую речь."

Конечно, он преувеличивает, видимо от дурного настроения – зато такая вот приписка его оправдывает:

"А в общем это неплохие парни с открытой душой. Я тут завел приятелей, и в том числе сержанта Анунцидо, – знаешь, он такой блондин с волосами вроде пакли, и каждый день молится Господу Богу, чтобы не было войны. Да и другие ничего, хотя поговорить мне по душам не с кем…"

И вот, погрязнув в монотонной гарнизонной жизни, поскольку не было у него настоящих друзей, а единственное развлечение составляло болтаться одному или в компании по городу, который ему совсем не нравился, поскольку не хотелось ему таскаться по борделям, которые этот портовый город предоставлял одиноким солдатским сердцам, и в результате, как мы понимаем, Фанфан вообще обходился без женщин (тут царили довольно строгие нравы) так вот, уже несколько месяцев он носился с мыслью о дезертирстве. Но куда и как бежать? Многолетние скитания по Франции изрядно охладили интерес к такого рода приключениям. К тому же он боялся, что будет пойман – ведь наказание за дезертирство было суровым: вначале отрезали нос и уши, потом же вешали или расстреливали! Как видим, перспектива излишне мрачная!

Вот что Фанфан любил – так это порт! Разгуливая там по набережным так, как когда-то в Нанте, мечтая о том, что попадет матросом на корабль. Но как, если на нем мундир королевской пехоты? Как сможет он наняться на корабль, чтоб не попасть в лапы военной полиции по обвинению в дезертирстве?

Теперь Фанфан мог покупать книги, которые читал по ночам в своей мансарде при свете свечки, воткнутой в горлышко бутылки. Как раз читал "Общественный договор" Жан-Жака Руссо. Но эти благородные занятия не успокаивали его желаний и не приносили спокойствие душе. Он часто думал о Фаншетте – то проклиная её подлое коварство, то от души смеясь над ним. И долго носился с мыслью написать ей "по-мужски", отнюдь не стихами, но не знал, в каком конце Франции обретается теперь эта прелестная предательница.

Так что вполне вероятно, что Фанфан наделал бы дел, если б судьба не рассудила иначе.

***

Произошло это однажды августовским утром. Стояла страшная жара. Фанфан в своей каморке как раз облился водой, которую в ведре принес из фонтана, и собирался на весь день уйти на Жиронду, поскольку получил два дня отпуска. И тут в дверь постучали.

– Да? – он прекратил свои процедуры. – В чем дело?

"– Опять начнутся неприятности", – подумал он, решив, что некому стучать к нему, кроме гонца из штаба, который сообщит, что отпуск отменяется по той или иной причине – ну, например, из-за неожиданного визита кого-нибудь с инспекцией!

И, не дождавшись ответа, распахнул дверь, ничуть не думая о том, что не одет – какое, к черту, дело до этого посыльному! Открыл – и оказался лицом к лицу не с гонцом, а с молодой женщиной! Прелестной, элегантной, тут же покрасневшей, смешавшейся и отступившей, словно увидев хищного зверя а, как мы знаем, по некоторой части Фанфан таким и был! Но все же наша красавица сумела выдавить, что мадам Баттендье хотела бы поговорить с ним и ждет его в гостиной.

Прелестная посетительница уже исчезла в конце коридора, когда Фанфан сообразил, что должен был прикрыть свой срам хотя бы руками – но было слишком поздно.

"– Что нужно от меня мадам Баттендье?" – вопрошал он себя, поспешно одеваясь. Небось, такая толстая мещанка, вся в шелках и драгоценностях, каких Фанфан встречал в роскошных экипажах на улицах Бордо! Ну ясно, жена судовладельца, надо понимать!

И, торопливо сбежав по черной лестнице, через пару минут Фанфан уже стоял перед солидным парадным входом. Постучав молотком и застегнув воротничок мундира, раздумывал о том, откроет ли ему та самая прелестная служанка, что только что видела его в костюме Адама.

Но нет, открыл худой парень с красноватой кожей, наряженный в такой фрак, каких Фанфан в жизни не видел, разве что в Версале.

– Мадам вас ждет, мсье, в своем салоне! – довольно холодно сообщил он. Но эта холодность и гонор выглядели довольно комично, уж слишком смахивал он на карманника с рю Сен-Дени!

– Я следую за вами! – столь же изысканно ответил Фанфан. "Мсье" ему здорово польстило. Зашагав за лакеем по длинному коридору, выложенному розовым мрамором, он снял треуголку и заодно отряхнул ей свои галифе.

Когда они вошли, мадам в салоне не оказалось. Видимо "мадам вас ждет в салоне" должно было означать "мсье будет ждать в салоне, пока придет мадам!"

– Прошу садиться, мсье!

Мсье сел. Эх, принесла бы маленькая горничная чего-нибудь освежиться лакей-то сразу исчез! Фанфан поогляделся: какая роскошь! На стенах гобелены. На полу черного мрамора – восточные ковры. Кресла в стиле Людовика XIII с прямыми спинками и столики, отделанные перламутром. Гармония! Но лучше всего был вид из окна! Фанфан, который никогда не мог усидеть на месте, вскочил, прошел к окну и залюбовался кораблями в бухте.

Тут тихое покашливанье за спиной заставило его обернуться. Та служанка!

– Ах, моя прелесть! – с очаровательной улыбкой обратился к ней Фанфан. – Как торопливо вы исчезли! Нагнал я страху, да? Мне очень – очень жаль! и, завладев её пальчиками, он нежно их поцеловал. – Что нужно от меня вашей хозяйке?

– Но это я! – прелестница вновь покраснела. – Я – мадам Баттендье!

– Вы шутите! – Фанфан неотразимо улыбнулся. – Мадам Баттендье наверняка неповоротливая старуха, увешанная драгоценностями. А вы, вы, стройная как юноша, юная и сияющая, как золотой экю! А как тебя зовут?

– Аврора!

– Какое чудное имя! И ты пришла ко мне как утренняя Аврора!

– Аврора Баттендье! – повторила Аврора Баттендье, ибо она и была Авророй Баттендье. При этом, правда, красавица смущенно улыбнулась, словно извиняясь, что она ни толста, ни стара, ни увешана драгоценностями.

– Мадам, – сказал Фанфан, который был ошеломлен, и одновременно растерян, – я никогда представить себе не мог, что хозяйка дома, куда меня поселили, может быть так хороша собой, как вы! Покорно прошу простить мою ошибку!

Короткий смешок мадам Баттендье прозвучал как колокольчик. Прелестная молодая дама искоса взглянула на Фанфана, заметив при этом:

– Ошибка ваша мне весьма лестна. Да, и внешность, и манеры ваши именно таковы, как мне и рассказывали!

Мадам Баттендье села, Фанфан тоже. Он осознавал, что красавица разглядывает его с все растущим любопытством.

– Значит, вам кто-то обо мне рассказывал?

Мадам Баттендье согласно кивнула.

– Несколько дней назад. Но вам ни за что не догадаться, кто. Мне сообщили, что вы в Бордо и попросили по мере возможности выяснить, где вы и не слишком ли тяжко вам приходится. Поинтересовавшись в канцелярии вашего полка, я к своему удивлению узнала, что мсье Фанфан проживает под моим кровом!

– Фаншетта! – Фанфан вскочил. – Это могла быть только она!

– Ах, да! – со смехом отвечала мадам Баттендье. – Она мне пишет раз в два-три года. На этот раз решила сообщить, что у неё родился сын – и, честно говоря, с изрядным опозданием, ведь сыну-то уже два года! Говорит, он очень мил. Особенно глаза, совсем не в мать и уж тем более не в мсье Турнере.

– Поздравьте её от меня!

– Обязательно! И, наконец, в постскриптуме написала о вас, как я уже сказала!

– Надо же, какая забота!

– И заодно просила меня позаботиться о вас, если только в этом будет нужда!

– Ее мучает совесть, мадам! – без всякой иронии ответил Фанфан. – Я угодил в солдаты не по своей воле, а только из-за подлого её предательства!

– Да я уже знаю! Она все написала. И мучается с тех пор, как родила сына.

– А почему с тех пор?

– Не знаю. Может, поумнела и теперь смогла понять, как навредила вам.

Фанфан прошелся по комнате, взглянув в окно на парусник, который с попутным ветром выходил из гавани, и возвратился к Авроре Баттендье.

– Я все давно простил, – махнул он рукой. – Но вы её откуда знаете?

– Ни за что не угадаете, – кокетливо улыбнулась она. – Мы были вместе в пансионе Сестер милосердия в квартале Сен-Дени, хотя и в разных группах я старше, чем она – но подружились за последний год, когда хотели принять постриг.

– Вы тоже?

– Да.

– Господь лишился двух таких красавиц!

– И как-то раз нас вместе, – продолжала Аврора Баттендье, – застукала мать-настоятельница, когда… – она вдруг запнулась, сильно покраснела и нежной ручкой прикрыла рот.

– Ну-ну! – воскликнул тут Фанфан, тоже смущенный, судя по всему. – Я ничего не слышал, мадам, – добавил он, – к сожалению… – и тихо засмеялся. Мадам Баттендье, подняв свои прекрасные глаза, которые до этого потупила, как подобает доброй христианке, вдруг закусила губку (такую яркую и нежную!) и тоже тихо рассмеялась.

– Какая жалость! – сказал Фанфан.

– Почему? – чуть слышно спросила она.

– Мы годы жили в Париже по-соседству, а я вас никогда там не встречал!

Он тихо к ней шагнул, но был разочарован, когда увидел, что мадам Баттендье встает. Та связь, которая, как ему на какой-то миг показалось, возникла между ними, сразу исчезла, стоило Авроре – в конце концов, прежде всего мадам Баттендье – вдруг светским тоном заявить:

– Ну вот и все! Теперь вы знаете, о чем я собиралась вам сказать.

И позвонила лакею.

– Благодарю, мадам, но я ни в чем не нуждаюсь, – заявил Фанфан, рассерженный таким финалом, и щелкнул каблуками с поклоном на прусский манер.

Что он себе вообразил? Что здесь, в салоне заключит в объятия эту мещанку, которая вдруг повела себя так холодно? Нет слов, она великолепна, и глубоко открытая грудь произвела неизгладимое впечатление, так что, пожалуй, слишком долгий пост затмил Фанфану разум и он увидел Бог весть какие перспективы там, где речь шла просто о светской любезности!

Аврора же, оставшись одна и ещё слыша шаги Фанфана, уходившего следом за лакеем, – тем самым, по которому тюрьма плачет, отчаянно заламывала руки.

– Ах, дура! – стонала чуть не в полный голос, – ах ты глупая Аврора, ты так и не сумела его заполучить! А ещё грудь чуть не всю выставила! Наверное, ты ему не понравилась! – она расстроено кинулась к зеркалу.

Такое состояние Авроры мы можем объяснить лишь горьким сожалением, что не сумела дать понять свое сердечное расположение и что она готова испытать все то, о чем предупреждала Фаншетта. Возможно, все ясней станет, если сослаться на такой пассаж её письма:

"… будь начеку, милая Аврора, а я как вспомню, на что он был способен в тринадцать лет, и как подумаю, что теперь ему шестнадцать, так вот что тебе советую: не оставаться с ним одна, если сама вдруг не захочешь этого! Господь Фанфану даровал такую аркебузу и он умеет так с ней обращаться, что будешь ты едва жива! Зато потом проснешься в его объятиях с единой мыслью: так умереть ещё раз!"

Слова эти Аврора знала на память. Читая, каждый раз вспыхивала, и, ходя по канцеляриям его полка, искала не столько Фанфана, сколь это его орудие. Авроре было двадцать два, и уже давным-давно ей не случалось умирать от счастья! Ах, если бы случилось так, как пишет Фаншетта! Ожить и снова умереть! И снова – долгие часы, за разом раз!

Аврора, вне себя от этой мысли, торопливо распахнула окно и увидела Фанфана, проходившего внизу. Услышав свое имя, тот поднял голову.

– Вы не хотели бы… осмотреть… какое-нибудь судно? – она спросила это странным голосом, срывавшимся при мысли о том, что произойдет, когда она останется наедине с этим стрелком.

***

«Фанфарон» был довольно крупным судном, перевозившим зерно. Фанфан давно его заметил у причала. У «Фанфарона» снят был такелаж и рангоут – шла подготовка к постановке в док. И на борту никого не было.

Фанфан в восторге разгуливал по палубе. Он уже ощущал суровый нрав открытого моря, и даже воздух казался не столь раскален как на берегу, всего в десятке метров, но гораздо свежее и ароматнее. Ладонью хлопнул по штурвалу:

– Ах, стать бы моряком, уплыть в Америку!

Потом он перегнулся через фальшборт и засмотрелся на волну, покачивавшую всякий мусор. Помчался на нос, вспомнив, как Христофор Колумб кричал "Земля!" Опять вернулся на корму, любуясь воображаемой кильватерной струей, исчезавшей на горизонте. И тут в мечты проник нетерпеливый голос:

– Теперь пойдемте осмотреть каюты! (С чего это, черт возьми, мадам Баттендье так заикается?)

Вниз он спустился в три прыжка по широкому трапу. И в нос ему ударил сильный, удушливый запах зерна, разогретого дерева и соли, который он вдыхал с наслаждением. Палуба гудела под его ногами. И тут его окликнула Аврора:

– Тут такие чудесные каюты!

– Но вы вся дрожите! – удивился Тюльпан.

– Это из-за разницы в температуре снаружи и здесь!

– Мне кажется, здесь довольно жарко! – удивился он, действительно ощущая себя в геенне огненной.

– Что?

– Я говорю, мне кажется, здесь ужасно жарко… – Фанфан без лишних размышлений снял мундир, а потом и рубашку.

– И в самом деле жарко… – Аврора Баттендье в смятении распахнула какую-то дверь. Она вела в каюту капитана. Каюту небольшую, но уютную, с широкой кроватью. В иллюминатор проникал неясный свет, временами чуть подрагивавший.

– О, тут кровать! – заметила Аврора Баттендье, и глубоко при этом вздохнула.

– Да, – ответил Фанфан, удивляясь, что его провожатую удивляют такие естественные вещи, и, взглянув на нее, увидел – Аврора Баттендье держалась за грудь и, казалось, в любой миг готова была упасть в обморок.

– О, как мне плохо! – вдруг воскликнула она. – Я задыхаюсь! Ослабьте мне корсет, расшнуруйте его!

– Не бойтесь, я вам помогу! – сказал Фанфан и принялся за дело. Аврора Баттендье побледнела и Фанфан почувствовал, как все сильнее дрожит её рука на его плече.

– Боже! – воскликнул он. – Похоже, вам не по себе! Не желаете ли на минутку прилечь?

– Все эта жуткая жара! – простонала она и Фанфан в изумлении увидел, как в несколько секунд она сорвала все, что на ней было и навзничь рухнула на постель, закрыв глаза.