Текст книги "Фанфан и Дюбарри"

Автор книги: Бенджамин Рошфор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

Часть седьмая. Узы Эроса и ветер свободы

1

Неподалеку от Лондона, в Бовиче – прелестной деревушке, окруженной столь же прелестной местностью – в очаровательном домике над Темзой жила тогда относительно молодая, тридцатилетняя женщина, довольно привлекательная, хотя и полноватая. Звалась она Дебора Ташингем. И вот в начале 1776 года была она весьма озабочена.

Дебора Ташингем была известна своей благотворительностью. Дружила с пастором Гассингом, ходившим раз в неделю к ней обедать. Часто наведывалась в больницы и приюты для бездомных, показывая всем свое благочестие, которым отгораживалась от мерзостей жизни. Была она почтенной вдовой полковника Ташингема, два года назад скончавшегося на войне в Америке от тифа. И, в общем, мы легко сможем понять её заботы, когда она узнала, что беременна! Она, два года как вдова английского героя, и беременна! Какой скандал!

Люди, разумеется, тут же догадаются, что виной тут Ролло, поскольку Ролло живет с ней под одной крышей!

Дебора Ташингем отвлеклась на миг от роз и посмотрела на реку, задумавшись, что делать. Хороша же награда за её благотворительность! Какую она сделала глупость, когда год назад вытащила окровавленного, бездыханного юношу из лодки, принесенной течением в камыши. Тогда, увидев раненого, она и не заметила, что в лодке был и кожаный футляр. Прилив унес лодку, но она об этом и не думала, – слишком старалась спасти прелестного юношу. Да, теперь-то ясно, что лучше было бы отправить его в больницу. Да, точно!

"– Но была ли я так уж неправа? – спросила она себя. – Ведь доктор Стенхоп говорил, что он не выдержит дороги и лучше будет оставить юношу у меня!"

И вот Дебора Ташингем послушалась доктора Стенхопа, оставив поправляться в своем доме красивого молодого человека, который так напомнил её первую любовь – Ролло, который так на ней и не женился, и пришлось Деборе выходить за болвана с мужественной внешностью, полковника Ташингема – пусть земля ему будет пухом!

Вначале Дебора с раненым намучилась: ведь его приходилось мыть, а что касается интимных частей тела, тут было нелегко, пришлось преодолеть себя и свое пуританство при виде столь необычайных достоинств! И как при этом нарастала внутренняя дрожь! Дебора Ташингем никогда подобного не видела и не пробовала, – тем более не с Ташингемом, который… – нет, пусть покоится с миром! Конечно, через несколько недель Ролло способен был бы уже мыться сам, но она – нянька выискалась – делала это и дальше, раз видела, что ему это нравится – и оттого, конечно, что милосердие было у неё в крови… И вся деревня, включая доктора Стенхопа и пастора Гиссинга, не могла нахвалиться её "самопожертвованием" – да и она не упускала случая подчеркнуть свою "самоотверженность" – ведь столько возни ("By Love"[37]37
  Из любви


[Закрыть]) с этим несчастным! Да, в деревне говорили правду – доброта её была достойна удивления!

Так продолжалось несколько месяцев, и юноша уже шел на поправку (вначале он похож был на призрака, что не способен ни видеть, ни слышать, и тем более ни говорить). Дебора Ташингем, не жалея времени, пыталась говорить с ним, особенно по вечерам, стараясь приласкать, чтоб из его неповторимых очей исчезла черная тоска. Рассказывала о Мильтоне, о Поупе, которых так любила, а когда юноша заговорил, старалась поправлять его английский, – хотя он говорил неплохо, но употреблял такие жуткие слова, – Дебора даже их не понимала, хотя о смысле и догадывалась! Поскольку она знала и французский, то понимала и слова, которые Ролло мешал с английскими – и которые означали то же самое! Но где Ролло мог их набраться? И вдруг однажды вечером Ролло, схватившись за голову, заявил:

– Мадам, я француз, но понятия не имею, кто я такой!

С этого дня Дебора и Ролло (будем пока именовать его так) часто вели душевные беседы на языке отца и сына Кребильонов (эти французские писатели были любимым чтением молодой вдовы).

Дебора Ташингем читывала и "Нескромные прелести" Дидро, от которых её бросало в жар и которые в душе она, конечно, осуждала. Но, несомненно, именно это извращенное французское чтиво привело стойкую к соблазнам Дебору (которая столько лет сама гасила все свои порывы) в постель к Ролло… И с той поры, замирая от ужаса и стыда, она вспоминала те прекрасные минуты, которые впервые провела с Ролло, и свои истовые хвалы Господу за дарованное счастье, и все растущий страх за ждущие за это адские муки!

Но чтоб Господь простил вдове Деборе Ташингем её прегрешения, добавим вот что: Дебора полагала, что Ролло – человек весьма незаурядный; его таинственные раны, лодка, прибитая к берегу реки, потеря памяти и знание французского сделали его в её глазах настоящим романтическим героем! И более того: доктор Стенхоп, который при первом же осмотре раненого юноши заметил на его ноге татуировку, не скрыл своего удивления и сказал ей:

– Милая моя, это эмблема какой-то французской масонской ложи! И хотя, конечно, этот юноша рожден не из бедра Юпитера, во всяком случае он не простого происхождения!

Такое заявление старого приятеля до предела возбудило врожденный снобизм Деборы Ташингем. Когда-то, много лет назад, ещё юной девушкой случилось ей путешествовать по Франции, и португальский посланник предоставил ей возможность целый час провести в благородном обществе, собравшемся вокруг тогдашней королевской фаворитки графини Дюбарри. Она приметила тогда удивительные глаза знаменитой женщины – такие же глаза были у Ролло! Сложив все это вместе и поразмыслив логически (она была довольно неглупа), пришла к ошеломляющему выводу, что Ролло – сын Людовика XV, и в результате как-то знойной ночью накинулась на Ролло как на величайшую на свете драгоценность!

И вот после долгих лет непереносимого воздержания чуть ли не с самой юности (поскольку полковник по этой части оказался не на высоте) теперь она вся отдалась любовным утехам – в известной мере сводя счеты со своей сестрой, вышедшей замуж за француза и славшей из Франции вызывающие письма с описанием его бесстыдных ласк. Раз уж сестра без экивоков описала своего любовника, Дебора не задумываясь (хотя и непрестанно краснея) отправила обширное письмо о Ролло. Нет, впрямую в письме, конечно, ничего не говорилось, на это наша сочинительница не отважилась, но, прочитав, сестра должна была понять, что Дебора от неё не отстает.

Зато теперь Дебора в сотый раз повторяла одно и то же:

– Господи Боже, что мне делать? Как быть?

Оторвав взгляд от Темзы, медленно направилась к своему прелестному домику по дорожке, обсаженной кустами роз и боярышника.

Ролло сидел в салоне и читал. Читал рассеянно – впрочем, рассеян он был всегда, когда не занимался любовью – а тут уже все женщины, изведавшие его как любовника, сразу узнали бы Фанфана-Тюльпана. Но Ролло все ещё был не в себе. Часто ходил на долгие прогулки, как будто надеясь найти то, что помогло бы ему стать самим собой. Нет, он не был ни счастлив, ни несчастен.

Узнав, поправившись, что раненым был найден в лодке, он ничего не вспомнил! Когда же разразилась буря, выбежав в сад Ролло упорно вглядывался в небо, где сверкали огромные молнии. Потом вдруг, потрясенный, повернулся к Деборе, которая пришла уговорить его вернуться в дом, и, сдавив руками виски, словно пытаясь оживить память, сказал ей:

– Тогда ведь тоже была буря…и небо все в огне…и я слышал гром…

Потом Ролло умолк и не сказал уже ничего больше.

***

Когда Дебора вошла в салон из сада, Ролло, подняв глаза, ей улыбнулся – такой отсутствующей улыбкой, которая порою появлялась на его лице, но тут же снова скрывалась за завесой тревоги или меланхолии.

– Ты выглядишь взволнованной, – заметил он, хотя и без особого интереса. – Мне кажется, в последнее время тебя что-то беспокоит!

– Я тебе должна сообщить такую новость! – Дебора была так расстроена, что даже не садилась. – Я долго не решалась – хотела быть уверена! И вот теперь уверена!

– Но в чем?

– Что я беременна! – в отчаянии воскликнула она и разрыдалась.

– Ого! – удивленно воскликнул он и, встав, обнял её. – Это и вправду серьезно!

– Серьезно? Ужасно! Теперь я обесчещена!

– Ну что ты, вовсе нет! И перестань плакать! Ты что, не любишь малышей? Ведь говорила, что всегда хотела детей, не так ли? Теперь у тебя будет по крайней мере один, и я горжусь, что стану его отцом!

Но будущая мать расстроилась ещё больше.

– Ты слишком молод, чтобы быть отцом! Разве мы можем пожениться? Все бы решили, что ты женишься на своей тетушке! А я лишилась бы своей пенсии вдовы офицера!

Ролло-Тюльпану и в голову не приходило на ней жениться, но будучи человеком любезным, он предпочел ответить так:

– Я совсем не против женитьбы! – но тут же поспешно добавил, – Но ты права, это не пойдет, создаст слишком много неудобств!

Дебора хмуро на него покосилась, как будто сочтя, что слишком уж быстро он успокоился, но не сказала ничего, хоть в голове мелькнула мысль: " – А почему это он не хочет жениться?"

Во всяком случае, здесь свадьба была невозможна. При одной мысли о том, как будут на неё смотреть местные поселяне, и уж тем более пастор Гиссинг, ей становилось нехорошо. И к тому же, как она могла выйти за человека, не знавшего, кто он такой? Что, записать в свидетельстве о браке "Миссис Теодора Ташингем и мистер Икс?" Это немыслимо! Тогда пришлось бы ей до дна испить чашу своих несчастий!

При этой мысли Дебора вновь расплакалась, от злости на себя, на Ролло и на свое проклятое милосердие. Она даже затопала ногами, и Ролло, чтобы успокоить, пришлось вести её в постель и применить самый действенный способ утешения, который так помог его плачущей спасительнице, что та опять истово благословляла себя, Ролло и милосердие Господне.

А спустя несколько дней, когда кухарка с горничной были в деревне, а Дебора с Ролло завтракали наедине, он предложил ей ехать рожать в Лондон.

– Ведь впереди ещё семь месяцев, как ты сказала. И, как я понимаю, месяца два не будет ничего заметно! И даже три, если одеться соответственно. Поселимся в приличной гостинице и…

– А у меня идея лучше! – перебила Дебора, выглядевшая уже гораздо бодрее.

– Какая?

– У меня есть сестра. Во Франции. Не виделись мы со дня свадьбы. Значит есть повод её навестить. Для нас с тобой это пришлось бы очень кстати! – Дебора, помолчав, добавила: – Может быть, увидев Францию, в тебе что-нибудь отзовется и вернется память…

– Хорошо бы, – невесело ответил Тюльпан. – Но, как видишь, и само слово "Франция" для меня – пустой звук! Я ничего не представляю – ни страну, ни людей, я вообще уже не знаю, как Франция выглядит! Ну да ладно, – сказал он наконец. – Хорошая идея! Я за Францию!

Дебора неотрывно смотрела ему в лицо, точнее, в глаза.

– Слова "графиня Дюбарри" тебе тоже ни о чем не говорят?

– Нет! А что?

– Да ничего, милый!

"– Может во Франции его кто-нибудь узнает!" – говорила себе Дебора, одолеваемая идеей королевского происхождения Ролло. Она уже видела себя супругой королевского бастарда, что дает нам основание подозревать – именно это натолкнуло её на мысль пересечь Ла-Манш, и на ещё одну безумную мысль шепнуть сестре, что её сын (ну должен же быть сын!), по-видимому, внук Людовика XV – то есть хоть и внебрачный, все равно!

***

"Милая сестричка! – так начала Дебора Ташингем свое письмо сестре во Францию. – Мой Ролло и я уже несколько дней живем в Лондоне, в отеле «Фейрмонт» возле Пикадилли. Не стоит говорить, как Ролло и я тронуты тем, что ты нам предлагаешь свое гостеприимство. Твой мальчик уже подрос, но надеюсь, что он подружится с моим, когда тот появится на свет, – полагаю, произойдет это в конце июня или начале июля. В начале мая мы должны отплыть на португальском корабле, чтоб избежать всякого риска. Нет, между Англией и Францией войны как будто нет, но корсары продолжают орудовать, и на английские суда нападают французские и наоборот. Так лучше уж на португальском.

Ты знаешь, мне было просто нечего надеть, и моему Ролло тоже, поэтому мы в Лондоне только и бегаем по швеям, портным и сапожникам. Мой Ролло стал настоящим денди: стал носить даже трость с серебряным набалдашником. Милый мой бедняжка! Если бы путешествие во Францию вернуло ему память! Во всяком случае, одну серьезную проблему я решила – проблему его личности, не настоящей, разумеется! У одного юриста, который занимается всякими незаконными делами с бумагами, за пятьдесят фунтов я купила документ, который подтверждает, что мой Ролло родился в Бервике в 1754 году (это примерно его возраст) и что зовут его Орландо Морган. Теперь мы собираемся…"

Что касается нас, мы тоже собираемся следом за Орландо Морганом, который в самом деле одет как настоящий денди: на нем светлый редингот, белые чулки, туфли с пряжками, и при ходьбе он постукивает по мостовой своей тростью с серебряным набалдашником!

Орландо Морган расхаживает по Лондону один. И чувствуя в туманном сумраке особый запах этого большого города, состоящий из запахов жареной рыбы, морской воды, черного угля, которым топят всюду, Орландо Морган нервничает, словно о чем-то вспоминая, не зная сам, что. Зудит рана на шее – как всегда, когда в нем возникает чувство, что вот-вот встретится с самим собой.

Но мы-то знаем, что в этом элегантном буржуазном районе такого произойти не может, как и в других местах, которые он посещает в Лондоне: в танцевальном зале "Воксхолл", в самом модном кафе "Чайльд", куда захаживает Босуэлл и которое стоит посреди Сити – ведь эти места показала ему Дебора, но их не знал ни Фанфан-Тюльпан, ни Невью, ни Шартр!

Шартр, Невью, Фанфан-Тюльпан жили в совсем другом районе, довольно далеко от мест, где бродит Орландо Морган. И тем не менее, вдыхая лондонский воздух, Орландо Морган шагает сквозь сумрак по улицам и мостам на встречу с кем-то, чьего имени не знает – с Фанфаном-Тюльпаном!

И тут Орландо Морган вдруг остановился. Как долго он бродил? Уже настала ночь! Перед собой он видит вывеску таверны "Проспект оф Уитби"! Что-то толкает его внутрь – возможно, просто жажда – однако таверна закрыта и Орландо разочарованно поворачивает обратно, и в памяти ничто не шевельнулось!

Пройди он дальше – вышел бы на Чик Лейн. Но вместо этого он торопливо развернулся и прибавил шаг, – начиналась гроза, пока ещё вдалеке, но молнии уже пронзали облака и бедняге вдруг показалось, что предназначены они ему и норовят его убить! И он пустился бегом!

***

– Боже, – воскликнула Дебора, когда Орландо возник перед ней. – Что случилось? Ты так бледен!

Давно пробило восемь. Над Лондоном бушевала буря, даже и здесь, в элегантном ресторане "Олд Джордж Инн", где Дебора поджидала своего Ролло, гром заглушал слова гостей.

– Нет, ничего, – Ролло устало опустился рядом с ней. Отсутствующим взглядом оглядел элегантную публику (среди них много моряков в форме), которая оживленно беседовала, смолкая с каждым раскатом грома, мерцающие лампы и расхаживавших взад-вперед официантов.

– Ничего, – повторил Ролло, приложив ладонь к пылающему лбу.

– Ты заблудился, милый? Я жду здесь целый час!

– "Проспект оф Уитби"! – вместо ответа протянул Ролло. – "Проспект оф Уитби"! "Проспект оф Уитби"!

Дебора перепугано взглянула на него, но он расхохотался – да, как ни странно!

– Я бы выпил пива с джином!

– Пива с джином? – удивленно переспросила Дебора. – Но это пьют одни извозчики! Пей лучше портвейн, как я!

– Нет, – устало возразил он. – Наверно, я в прошлой жизни был извозчиком!

И тут, как мы и предсказывали, с Ролло кое-что произошло. Официантка только что с презрительной миной подала ему пивной коктейль с джином, Дебора начала объяснять, что в зале столько флотских офицеров, потому что поблизости морской госпиталь, и Ролло огляделся вокруг, – и взгляд его вдруг замер на мужчине, сидевшем в одиночестве за соседним столом. Орландо Морган при виде этого человека содрогнулся, словно в него ударила молния и рядом с Деборой уже сидел Фанфан-Тюльпан! У Ролло в голове что-то вспыхнуло, он испытал мучительную боль, словно вновь появляясь на свет, вновь обретя себя и всю свою былую жизнь! Ведь в человеке с деревянной ногой Фанфан-Тюльпан узнал капитана Рурка!

***

– Продолжайте, прошу! – мило взывала Дебора к Фанфану. Давно пробило полночь и они отдыхали в своем номере отеля «Фейрмонт». Буря уже удалялась от Лондона, гром был слышен все глуше и реже.

– Теперь вы знаете о моем прошлом все! – сказал Фанфан-Тюльпан и Дебра вновь сменила компресс на его пылавшем лбу. В отсветах свечей, стоявших на ночном столике, на его лице, шее и руках блестели капельки пота.

– Да, почти все! И вы поняли, что весь мой рассказ – просто день безумных приключений!

Изумленная, испуганная, смятенная Дебора пожирала взглядом Фанфана-Тюльпана – как она только что узнала, таково было его настоящее имя! И взгляд её выражал восторг и испуганное почтение. Господи, сколько же пережил и совершил её малыш Ролло! Она подобрала раненого юношу, ухаживала за неизвестным, который был никем и блуждал в поисках самого себя – и вдруг из него вылупилась ослепительная бабочка и вмиг он стал совсем другим человеком! Авантюрист, драчун, забияка, боец, шпион, обольститель женщин и волокита (по части женщин ей Фанфан не рассказал и малой части того, что знаем мы!). Да, теперь он был совсем другим человеком, и даже голос у него переменился, стал звонок и звучен. А как засверкали его глаза! Но всего сильнее подействовало на Дебору то, что он оказался одним из героев таинственного и памятного налета на Вуди Хилл, о котором газеты писали, что удайся он – это могло бы дорого обойтись Англии!

Тюльпан так упивался тем, что к нему вернулась память, что неосторожно выболтал о себе все! И Дебора уже спрашивала себя, не должна ли она сдать властям столь опасного врага её родины (но при этом была абсолютно уверена, что не сделает этого, но вопрос все же задала, чтобы соблюсти приличия, соответствовавшие её положению).

– Ах, Боже, – блаженно вздохнула она, – неужели я смогу рассказать это сестре? Только почему ты теперь со мной на "вы"?

– Ха-ха-ха, – засмеялся Тюльпан. – Но и вы со мной – то же!

– Это оттого, что во мне пробудились совсем иные чувства! – она тоже рассмеялась. – И вообще я вас впервые вижу! – с этими словами она призывно посмотрела на него, так желая, чтобы он заключил её в объятия и приласкал… только не отважилась признаться, – ведь для нового знакомства это не годилось!

– Фанфан!

– Да, Дебора?

– Раз уж я теперь о вас все знаю, значит я… ваша сообщница!

– Нет, вы ничего не знаете! Я вам ничего не говорил!

– Все равно, но я теперь рвусь покинуть Англию! Здесь уже не чувствую себя в безопасности, и всему виной вы, разбойник! – И она снова рассмеялась. – Как же хорошо, что я забеременела и вспомнила о своей сестре! Но что вы делаете?

– Встаю! – заявил Фанфан-Тюльпан.

– В таком состоянии?

– Я хорошо, даже очень хорошо себя чувствую! И не могу терять ни минуты, если хочу найти капитана Рурка. Расскажите мне ещё раз поточнее, что произошло со мной в "Олд Джордж Инн"!

– Ничего! Только вы вдруг вскочили, опрокинув бокал, и тут же потеряли сознание. Мне некогда было даже выяснить, кто там был и как выглядел! Люди помогли вас поднять, перевезти в отель и донесли до нашего номера!

Фанфан-Тюльпан торопливо оделся. Пот уже не лил, зато подламывались ноги.

– А теперь, простите, мне нужно быть на Чик Лейн! – До сих пор Фанфан ни слова не сказал ни о Чик Лейн, ни об Авроре, Анжеле и Эверетте Поксе!

– На Чик Лейн? Но там опасно даже днем! Там полно головорезов!

– Ничего, сейчас же ночь! – отвечал он, смеясь. – Но именно там я могу узнать, где найти Рурка!

О том, зачем ему нужен Рурк, он тоже не распространялся, и Дебора предпочла не спрашивать. Ей и в голову не приходило, что речь идет о делах любовных (вы уже поняли, что Фанфан в своем рассказе о Летиции и не заикался, не желая огорчать свою спасительницу). Нет, Дебора испугалась, что опять начинается какая-то ужасная шпионская история, и поэтому тоже встала, накинула плащ и заявила, что его проводит – решение это было вызвано отчасти какими-то романтическими позывами, отчасти – её доброй душой, – она видела, что Фанфану ещё не по себе.

– О, только не это! – запротестовал Фанфан. – Там и днем опасно и полно головорезов!

– С вами я ничего не боюсь! – решительно заявила Дебора. – И вообще я по глазам вижу, что у вас там есть ангел-хранитель!

***

Меньше чем за час они дошли до таверны «Проспект оф Уитби». У Тюльпана из оружия был с собою лишь малайский кинжал. Эту память по полковнику Ташингему подарила ему Дебора, но он не понадобился, никто им не угрожал. После бури пошел сильный дождь, так что никто носа на улицу не высовывал ни порядочные граждане, ни те, кто бы хотел их обобрать.

"Проспект оф Уитби" – с трудом прочитала Дебора надпись на погруженной во тьму вывеске, и повернулась к Фанфану.

– Вы трижды повторили это название, когда пришли в "Олд Джордж Инн".

– И это одна из причин, почему ко мне вернулась память! – ответил Тюльпан. – Так и вертелось все время в голове, но почему и что это такое сообразить никак не мог!

– Теперь узнали? В чем тут дело?

– Это касалось тех дней, что я провел на Чик Лейн и в её окрестностях, – ответил он, вызвав у собеседницы новое возбуждение, как всегда бывает с человеком, наткнувшимся на загадочную тайну – в данном случае тайну её молодого спутника. И потому Фанфан – Тюльпан казался Деборе все более загадочным, все более необычайным и чужим. Когда Дебора вспомнила ещё и про его татуировку (но так и не отважилась спросить), то вовсе перестала сомневаться в его принадлежности к знатному роду и подтвержденному доктором Стенхопом высокому происхождению.

– Хотел бы я знать, почему тут закрыто! – бросил Тюльпан, вернувшись с крыльца таверны, где вначале стучал, потом ломился в дверь и, наконец, даже свистел под окном (конечно, условным образом, как подумала Дебора) – под окном Анжелы! И ничего, никто не отозвался. Дебора чувствовала, как возбужден Тюльпан, когда он ей предложил пройти дальше. Взяв её под руку, торопливо повлек вперед, явно – как поняла Дебора – хорошо зная внушавший опаску лабиринт, где то мелькали за окном с полуразбитыми стеклами неверные огни свечей, то долетал какой-то шепот, но в целом в темноте стояла зловещая тишина, нарушаемая лишь шумом дождя.

И тут Тюльпан вдруг остановился! Откуда-то долетали голоса. Дебора чувствовала, как её восхищение Фанфаном все растет и сгорала от возбуждения, представляя, как сможет рассказать сестре об этой ночной вылазке, хотя одновременно и тряслась от страха. Когда Фанфан вдруг замер, уставившись в землю, сердце её бешено заколотилось и она осмелилась спросить, что он нашел.

– На этом месте я должен был погибнуть, только вместо этого убийца пал от моей руки. И звали его Пастенак! – ответил он.

Но то, что Дебора Ташингем никогда уже не смогла забыть, последовало потом.

Они спустились по десятку каменных ступенек к дверям, которые Фанфан открыл – а это были двери в "Рай" – и тут последовала немая сцена, словно из ночной тьмы возникла на пороге статуя командора – "каменный гость"!

***

Ненси Вонючка, игравшая на бочке в домино с Теодорой, столетнею хозяйкой «Рая», за спиной которой торчал Симон-Чудак, первая подняла глаза, когда в зал потянуло холодным воздухом, заколебавшим огоньки свечей, озарявших компанию старых приятелей. И даже джин, проглоченный в изрядных дозах, не уберег их от испуга при виде «призрака». Ненси завопила, к ней присоединилась Теодора, а Симон, зажмурив глаза, рухнул на колени. Последовавшая сцена описанию не поддавалась: перепуганные дамы заметались по залу, то и дело падая на пол и визжа от ужаса, в то время как Симон-Чудак, заикаясь, выл:

– Vade retro Satanas! Vade retro Satanas![38]38
  Изыди, Сатана!


[Закрыть]

– Но это же я! – кричал Фанфан. – Ведь это я, Невью!

– Этот и в огне не сгорит! – истерически вопила Теодора.

Ненси взмолилась:

– Господи, отпусти мне грехи мои! Спаси дочь твою Ненси! Я тебе, Господи, обещаю на коленях проползти вокруг Лондона, пусть даже это будет стоить мне жизни!

Дебора Ташингем ошеломленно взирала на эту сцену – ей передался испуг этих женщин – и уже спрашивала себя, а вдруг её Фанфан, человек с тысячью имен и тысячью лиц, и в самом деле тот, кто всемогущ – сам Дьявол? Но если она любилась с дьяволом, у её сына будут на ногах копыта!

"– Нет, я с ума сойду!" – стенала она в душе, но тут Тюльпану в голову пришла гениальная идея: он шагнул в комнату – и три несчастных женщины, метнувшись в стороны, вжались в стены – схватил бутылку джина и отхлебнул как следует!

– Дьявол пьет только воду! – громогласно возгласил он. – А будь я призраком, от такой выпивки исчез бы, испарился – ведь джин все растворяет, особенно такой джин, как у Теодоры!

Потом он мило улыбнулся и снова дружески представился:

– Друзья мои, да я же Невью!

Потом сел, стряхнул капли дождя со своего плаща и стал ждать, что будет дальше. Видел, что все начинают успокаиваться, но знал – лучшим доказательством того, что он человек, послужит только опыт: схватив пальцами уголек из очага, тут же его отбросил с криком:

– Ох, дерьмо! – и всем троим продемонстрировал сожженную руку:

– Теперь вы видите, я обжегся!

– Господи Боже! – потрясенно завопила Теодора. – Невью! Это Невью!

– Невью! Невью! – вопили остальные, и Дебора Ташингем подумала: нет, Фанфан прямо словно змей, меняющий свою кожу!

Теперь она уже не знала, восхищаться Тюльпаном или опасаться его, и вообще, не под угрозой ли её будущее как женщины, жены и матери!

– Так, значит, ты не умер? – спросила Ненси Вонючка, осмелившись наконец приблизиться к Фанфану и даже прикоснуться к нему. – А мы все думали, ты уже год, как мертв! Не знали, ни где, ни как это случилось, но были абсолютно уверены, раз и Аврора Джонс и Анжела начали носить траур!

– А Анжела каждый день ходила к Темзе и бросала там в воду цветы! Теодора расплакалась. – Вот мы и догадались, только не решились спросить у Эверетта, что случилось.

– Это долгая история, – уклончиво ответил Тюльпан, и вдруг спросил:

– А почему закрыт "Проспект"? Там никто не отзывается!

И по лицам приятелей тут же понял, что случилось что-то очень серьезное, так что ноги под ним подломились и на лбу выступил пот.

– Там нет никого, – грустно сообщил Симон-Чудак. – Они уехали!

– Когда?

– Месяцев девять-десять назад.

– Почему? – Сердце Фанфана больно сжалось. – И куда?

– Ну, знаешь… нет, ты не можешь знать! Эверетт Покс, если я верно понял, почувствовал опасность. Боялся, что его сцапают – но я не знаю, почему!

– Продолжай, – сказал Тюльпан, который знал это слишком хорошо. – Куда они поехали?

Симон-Чудак покосился на Дебору, которая решила, что лучше будет сесть, и теперь злилась оттого, что среди всех этих людей, так хорошо знавших друг друга, и обменивавшихся столь загадочными репликами, чувствовала себя как среди готтентотов; а кроме того, слишком уж много женских имен мелькало в разговоре: что это за Анжелы да Авроры? Зло поджала губы, когда услышала, как старик спрашивал Тюльпана:

– Мы можем говорить при миледи?

Правда, лицо её тут же прояснилось, когда Фанфан-Тюльпан коротко, хотя и сухо ответил:

– Это моя жена! Говори!

– В Америку! – сказал Симон-Чудак. – Я знаю точно, потому что когда полиция нагрянула в "Проспект" – уж несколько месяцев прошло – я был поблизости и слышал, как один констебль говорил другому:

"– Этот негодяй смотался в Америку, но я узнал только вчера, и мы пришли слишком поздно, Том!" Вот так-то!

– А что с Авророй Джонс?

– Она отправилась с ними! С тех пор, как ты погиб, не выносила запах Темзы!

– Ах, Боже мой! – вскричал Тюльпан, пытаясь отогнать мучительную мысль, что никогда уже не встретит Аврору, свою нежную Анжелу и даже Эверетта. К мучительной боли прибавилось сознание того, что без Эверетта и его сведений не найти капитана Рурка – а значит и Летицию, что нанесло ему удар ещё страшнее.

– Ну что же, с Богом, друзья, – сказал он, хоть ему хотелось плакать. – Не знаю, когда мы теперь встретимся, но обещаю вам вернуться снова!

И он обнял отчаянно рыдавшую Ненси Вонючку, присоединившуюся к ней Теодору и Симона-Чудака, который произнес короткую, но блестящую речь:

– Тот, кто прошел все сражения, правда, без приближения, не может пускать слезу, Невью. Так что тебе не видать моих слез – я все их излил в моем сердце!

– Расцелуйте за меня всех остальных, – поручил Тюльпан и торопливо покинул "Рай", чтоб избежать мучительного прощания.

Дебора вышла раньше, так что Ненси, догнав его, смогла шепнуть на ухо:

– Ты с ними ещё встретишься, Невью! Ты должен их найти! Анжела родила тебе прелестного мальчишку и назвала его Френсисом! А теперь иди, твоя жена тебя уже ждет!

Тюльпан долго молча шагал по улице, а Дебора не думала ни о чем ином, или, точнее, только о том и думала, и наконец кисло спросила: – Кто такая эта Аврора?

Тюльпан такого вопроса ожидал.

– Аврора Джонс, восьмидесяти лет, самая веселая и самая храбрая женщина, которую я когда либо знал. Единственная мать, которую я знал. И я в отчаянии, что своей смертью причинил ей единственную боль, которую вообще мог причинить.

– А, вот в чем дело! – Дебору это явно успокоило и она не меньше десяти минут раздумывала, прежде чем снова спросить:

– А Анжела?

– Племянница Эверетта Покса! Я обожал ее! Играли с ней часами, поскольку у неё не было маленьких друзей!

– Но теперь у тебя будет ребенок, другой ребенок, которого ты сможешь любить – твой сын! – удовлетворенно заметила Дебора, вновь взяв его под руку. Тюльпан, чтоб удержать себя над пропастью отчаяния, сказал себе, пытаясь отогнать слезы и развеселиться:

"– Теперь у меня будет столько карапузов, что не придется беспокоиться о своей старости!"

И эта мысль его действительно развеселила. Слегка. Не очень. И только в глубине души.

Когда они вернулись в свой номер в отеле "Фейрмонт", Дебора наконец решилась спросить (у неё явно оставались некоторые сомнения):

– Чик Лейн, насколько я поняла – то место, где ты собирался с помощью Эверетта Покса узнать, как отыскать капитана Рурка. Но для чего он вам?

– Чтоб отблагодарить! Ведь когда я его нечаянно увидел, ко мне вернулась память! – цинично бросил он, но тут же пожалел. Цинизм его был всего лишь попыткой разрядить обуревавшие его эмоции. Какой чужой казалась ему сейчас Дебора! Возможно – все возможно, – он бы тут же её бросил, ушел, сбежал бы аж в Америку – если бы Дебора вдруг так ласково не сказала:

– Я все равно тебе не верю, мой милый! Здесь что-то другое, гораздо более важное! Мне все равно, в чем тут дело, но я хотела бы тебе помочь!

Да, такова Дебора Ташингем! Умная и глуповатая, благородная и мелочная, надменная и простая, сама не знающая толком, что происходит у неё в душе и почему так поступает. И потому Тюльпан, тронутый её словами, ответил ей чувством на чувство и откровенностью на откровенность.