Текст книги "Фанфан и Дюбарри"

Автор книги: Бенджамин Рошфор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

4

Через три дня, посреди ночи, Анна Рансон была разбужена странным шумом. Приняв его сперва за шум ветра, придя в себя и навострив уши она сообразила, что шум доносится из комнаты Жанны. Тогда толкнула мужа.

– Рансон!

– Ну… – промычал он.

– Ты слышишь?

– Что?

– Эти звуки… в комнате Жанны… Какие-то стоны. Ну вот!

Через минуту, запалив от кресала свечку, уже стучала в дверь. Теперь ей было ясно: Жанна стонала, икала и жаловалась.

– Жанна! Что с тобой?

– Иди к ней! – велел следовавший за ней Рансон.

Анна открыла дверь. В комнате Жанны тоже горела свеча, чье пламя вздрагивало при каждом порыве ветра. Согнувшись над умывальником, Жанна прижимала руку ко лбу, другой придерживала свои роскошные волосы. Ее рвало. К матери повернулось лицо, орошенное потом, с глазами, полными слез.

– Жанна, девочка моя!

– Мне стало плохо ещё в экипаже, на обратном пути, – прохрипела Жанна. – О, я больна!

– Ты не отравилась? Не перепила вина?

Жанна кивнула, соглашаясь – и её тут же вырвало, потом смогла договорить, что потом танцевала с монсеньором. В действительности – то они играли: носились по всем комнатам, борясь, пытаясь уложить друг друга то на, то под себя, переворачивая при этом мебель.

– Сходи вниз за водой, – бросила Анна мужу. И, оставшись наедине с Жанной, спросила прямо:

– Ты, часом, не беременна?

– Но, мамочка… ты плохо думаешь о монсеньоре!..

Ей ещё хватило сил коротко хохотнуть, но Анне было не до шуток и она произнесла банальную речь о том, что это, конечно, невозможно, немыслимо и совершенно исключено, но в то же время вполне возможно, вероятно и явно вытекает из ситуации. Но эта нервная и сбивчивая речь была прервана сообщением Жанны, что неделю назад у неё были месячные.

– Ах так! – протянула Анна, которую это успокоило и вместе с тем разочаровало. Рансон, вернувшийся с водой и стаканом, был удивлен её рассеянным взглядом.

– Ну что, – спросил он, – ей уже лучше?

– Во всяком случае, она не так больна, как кажется, – заявила Анна, сердито сунув дочери стакан воды.

– Я завтра буду в порядке, чтобы идти к мадам де Делай, – простонала Жанна, ложась. – Должен прийти мсье Мармонтель и я буду читать одно из его стихотворений!

– И я уверена, произведешь большое впечатление, – согласилась мать. Она не знала, как окажется права, когда на следующий день в четыре часа посреди изысканного салона мадам де Делай Жанна, облаченная в чисто белое платье, выглядящее столь же девственно, как одеяние Эсфири, и окруженная кружком любителей поэзии, среди которых был сам мсье Мармонтель и три академика, чьи имена история нам не сохранила, испытала сильнейший приступ тошноты, испачкала при этом паркет и упала в обморок.

***

В шесть часов уже стемнело, когда небольшой экипаж, в котором Жанна как обычно ездила к мадам Делай, вернулся в монастырь Женевьевцев. Монсеньор, разбиравший свои медали, заранее трепеща от наслаждения, подошел к окну. Кучер, соскочив с козел, как раз открывал дверь экипажа. И герцог с удивлением обнаружил, что из него вылезает кто-то незнакомый, хотя, судя по формам, и женщина! За ней уже появилась и Жанна. Что происходит? Кто эта женщина и почему она поддерживает Жанну?

Стремительно промчавшись кабинетом, герцог распахнул дверь. На лестнице уже были слышны шаги. Возглавлявший шествие кучер светил фонарем бледной и осунувшейся Жанне, обеими руками державшейся за живот, и ту подталкивала наверх мадам де Делай!

– Бог мой! – вскричал монсеньор, кидаясь к ним. – Что случилось? Несчастье? Обморок? Ах, девочка моя! – Он взял её на руки и отнес в кабинет, где усадил в кресло. – Дитя мое, как ты бледна! Что же произошло, мадам? – Спросил он, обернувшись к чопорно державшейся вдове.

– Я полагаю, ей лучше лечь в постель, монсеньор, – ответила мадам де Делай. – Здесь есть, где лечь? Ей стало плохо.

– О! О-ля-ля! – стонала Жанна. – Ох, я хочу к маме!

– Пошлем за ней, – заявил герцог, – а пока уложим тебя здесь!

Снова взяв её на руки, пнул ногой двери спальни и положил стонущую девушку на постель. При этом надменно пояснил мадам де Делай:

– Это моя постель, мадам, но раз здесь вы, в этом нет ничего неприличного!

– Постель как постель, монсеньор герцог, – заметила дама с ещё более кислой миной, чем та, с которой вошла. Оставшись на пороге, но глазами так и обшарила всю комнату, которая, по счастью, оказалась в порядке – и никакого шампанского на виду!

– Скажите, что случилось? – спросил герцог, прикрыв дверь спальни, где Жанна продолжала призывать мать.

– Монсеньор, её вырвало, потом покачнулась и упала в обморок! Я не могла позволить ей возвращаться одной. Вы, конечно, простите мне, что я привезла её сюда!

– Я глубоко признателен вам, мадам, и благодарю от имени её родных…

– Так они живы?

– Ну что вы, мадам! Я имел ввиду её бабушку, это её она зовет мамочкой.

– Тогда придется сообщить бабушке, что её ангелочек в положении, монсеньор!

– Что вы говорите!

– Да, монсеньор, я сказала именно то, что хотела сказать.

– Всемогущий Боже! – герцог приложил руку ко лбу. Он словно вдруг отупел, побагровел и очень хорошо понимал, с каким выражением смотрит на него сейчас мадам.

– Не сомневаюсь, вы этого не знали, – заявила эта хмурая особа. – Она сама не знала!

– Нет, вы должны мне объяснить! – воскликнул герцог, совершенно сбитый с толку.

– Когда она пришла в себя, я сообщила ей свое мнение, так вот она заявила, что у неё никогда не прекращались… ну, меня понимаете!

– Но это правда! – воскликнул герцог с невероятным безрассудством, которое только показывало, насколько он потрясен. И торопливо поправился:

– Я только хотел сказать, что хорошо все понимаю. Но как же, черт возьми, этот ангелочек может быть беременной?

– Бывает, монсеньор! Хоть редко, но бывает! Естественные процессы продолжаются как ни в чем не бывало, но можете не сомневаться: ваш ангелочек просто беременна! Нам это подтвердил врач, бывший сегодня среди моих гостей. Он осмотрел её и вынес то самое неопровержимое заключение, которое я вам уже сообщила!

– Хороший врач?

– Лучший в Париже!

И мадам де Делай назвала имя одного из тех трех академиков, о которых история умалчивает, но которое она, естественно, знала. Он же несколько лет назад лечил и Монсеньора от неожиданного пинка венериной ножки!

– Мое почтение, монсеньор! – мадам де Делай направилась к дверям тяжелым шагом, похожим, как заметил Монсеньор, на поступь гвардейца.

– Мое почтение, мадам! – ответил он, едва ли не бегом догнав её, чтобы проводить. На лестнице ждал кучер с фонарем.

– Отвези мадам баронессу домой! – приказал герцог.

– Баронессу? – мадам де Делай сверкнула на него взглядом снизу вверх, поскольку уже спустилась на несколько ступенек. – Но я не баронесса!

– Но когда-то это с вами должно же было случиться! – с очаровательной улыбкой заявил монсеньор и извиняющимся тоном добавил:

– Простите мне, мадам, что привел под ваш кров овечку, которая совсем не была белой!

– Ах, мсье, – ответила дама, которая в растерянности могла сказать что угодно, и сказала вот что:

– Дева Мария несмотря ни на что так и осталась Девой!

Баронесса! Теперь мадам де Делай не знала, то ли навсегда перестать уважать этого старого развратника, то ли испытать к нему вечную признательность.

***

– Ах, если бы ты хоть не назвала здешний адрес этой инквизиторше! выговаривал герцог Жанне, которая сидя в постели, приходила в себя с бутылкой шампанского в руке. – Хорошо же я теперь выгляжу!

– А что если бы я назвала свой? – возразила Жанна. – Чтобы она отвезла домой мадемуазель Ланж и обнаружила там семейство Рансонов, увидев живьем всех мертвецов, которыми вы меня наградили?

"– Боюсь, и в самом деле, – подумал про себя герцог, придется, дабы сохранить репутацию, просить короля сделать её баронессой!"

Потом повисла долгая пауза. Жанна задумчиво допила свою бутылку шампанского. Герцог, не менее задумчиво, свою. Потом взглянули друг на друга.

– Уже три месяца, – сказала Жанна, и выглядела так, как чувствовала себя в эти минуты: спокойно, юно, мирно, удивленно вслушиваясь, как в ней пульсирует чужая жизнь. И монсеньор испытывал нечто подобное, раз на лице его появилась задорная и нежная улыбка.

– Еще один, которого придется татуировать! – воскликнул он.

***

Последующие месяцы Жанна неизбежно чувствовала себя весьма неспокойно. Если после известия о беременности месячные все же исчезли, вид её тела долго не менялся. И в ноябре, на пятом месяце, выглядела почти также, как и раньше, хотя и с помощью платьев с кринолином. Герцог, хотя и помнивший одну из своих племянниц, которая была беременна не меньше шести месяцев, пока это стало заметно, порою все же в шутку спрашивал, будет ли кого татуировать. Жанна боялась, что ребенок будет крохотным, и мать наконец сводила её к знаменитой акушерке, обитавшей неподалеку от Бастилии. Старуха осмотрела Жанну, подтвердила срок беременности и сказала, что бояться нечего – с такими случаями она уже встречалась. И даже рассказала об одной девице в их квартале, которая родила совсем одна в своей комнате, причем родители так ничего и не заметили!

– Ну, что, ты успокоилась? – спросила Анна дочь, когда они возвращались все в том же сером экипаже. – Знаешь, когда я носила тебя, все было очень похоже. И, насколько я помню, примерно так же – и с моей матерью. Это семейная традиция, – продолжала она со смехом. – Только ты, доченька, случай вообще исключительный, раз месячные продолжались до третьего месяца!

– Я все же боюсь выкидыша, – сказала Жанна, глядя в окно экипажа на проплывавшие улицы Парижа.

– Вот еще! – мать потрепала её по руке. Потом вдруг заволновалась.

– С чего бы вдруг? Ты же не занимаешься больше глупостями? Я хочу сказать… Ладно! Лучше бы поостеречься… Гм… Несколько месяцев, это не так страшно! И не пей шампанского! Пузырьки вредят маленькому, я это часто слышала!

Потом настала пауза, во время которой Анна Рансон пыталась избавиться от мыслей о пугавшей её возможности выкидыша. Потерять ребенка – уже какая боль! А потерять внебрачного ребенка герцога Орлеанского! С того дня, как она узнала, что Жанна в положении – узнала в тот же день, когда и Жанна с герцогом, причем от самого герцога, который в полночь лично отвез Жанну домой, чтобы на семейном совете заставить всех торжественно поклясться перед Господом, что сохранят тайну рождения – так вот, с того же дня Анна предавалась безумным мечтам, отказываясь верить, что все мечты могли бы рухнуть ввиду какого-то зловредного казуса природы.

Она уже видела Жанну, вознагражденную дворянским титулом, замком, множеством слуг, то, как она участвует в роскошных торжествах в Версале и даже открывает бал в паре с самим Людовиком XV. Казалось, меньшего от герцога и ожидать было нельзя, чтоб доказать свою любовь и благосклонность, к такой прелестной девушке, которая даровала ему свою честь и вот-вот сделает его отцом, что очень лестно, если учесть его возраст! В какой же роли она видела саму себя? Видела покрытой драгоценностями, какие бы не мог позволить даже поставщик. Видела в роли управляющей замком своей дочери, которая конечно не справится с таким большим хозяйством! Возможно, и она сама, Анна Рансон, будет возведена в дворянское достоинство. Анна осторожно выспросила одного специалиста по генеалогии – но столкнулась с жестоким разочарованием – оказалось, что у неё никогда не будет ни малейших шансов получить ну хоть какой-то титул!

– Матушка! – прервала её дочь ту оживленную беседу, которую в душе вела её мать с королем Франции.

– Что, моя девочка?

– А если будет выкидыш, Луи меня не разлюбит?

– Ну хватит! Думай о чем-нибудь другом! А то накликаешь беду!

Анна торопливо перекрестилась, а вернувшись домой отправилась к себе, чтоб пасть на колени и в тишине молиться святой Элефтерии, про которую одна соседка, супруга нотариуса Капелина, говорила, что очень помогает с благополучным разрешением беременности. Услышав, что Жанна отбывает в Медальерный кабинет, опрометью слетела вниз, распахнув дверь на улицу, откуда ворвалась волна холодного воздуха.

– Ты только не простынь! Это главное!

– В том, что на мне? – иронически усмехнулась Жанна, покрутившись в изумительной собольей шубе, – последнем даре Луи.

– Но ты, как полагаю, не всегда так ходишь? Там хорошо натоплено?

– Отлично!

– На! – вполголоса сказала Анна, протягивая маленький кожаный мешочек.

– Что это?

– Порошок из рога носорога – это такой африканский зверь. Ничто с ним не сравнится по части удержания верности!

– Но Луи никогда прежде ни в кого не был так влюблен!

– Тем лучше! Только снадобье не помешает, поверь мне.

– До вечера, матушка!

Когда Жанна вошла в Медальерный кабинет, предвкушая удовольствие рассказать Луи о визите к акушерке, герцога там не оказалось. А у окна сидел какой-то человек в коротком плаще и созерцал падающий снег. Жанна его не знала. Когда вошла, мужчина встал. Как это может быть, что некоторые лица и глаза вас сразу холодом пронзают?

И Жанну в тот же миг охватили ужасные предчувствия.

– Граф де Фонфруа, мадам, – представился мужчина. – Примите мое почтение.

Жанна с нескрываемым опасением взглянула на его бледное, скорее нездоровое лицо, на живот, слишком большой для тоненьких паучьих ножек, и наконец смогла пробормотать:

– Что с герцогом? Где монсеньор?

– Ничего страшного, мадам, могу заверить! Вот здесь его письмо.

При этих словах величественным жестом подал большой белый конверт с печатью герцога.

– Он оставляет меня, – решила Жанна. – Всему конец! И не решился мне сказать!

У неё задрожали ноги. Вскрыла конверт, но буквы прыгали перед глазами. Овладев наконец собой, повернулась спиной к графу де Фонфруа и к своему великому облегчению прочитала вот что:

"Ангел, ангелок, ангелочек души моей! Твой Лулу заболел! Но пусть никто, моя милая девочка, не вздумает меня хоронить. Сегодня ночью на меня напала сильная слабость, которую болваны врачи приписали тому, что я слишком много танцевал на балу у мадам де Сибран, моя красавица, и ещё слишком много последнее время танцевал не той ногой! И мне предписали отдых. Я проведу его в своем поместье в Баньоле. Чувствую, отдых мне нужен. Мне очень жаль, что буду разлучен с тобой, но ещё хуже, если умру в твоих объятиях, потому, что не дал несколько дней отдохнуть своему "скипетру", как ты говоришь. Посещай нашу милую обитель так часто, как захочешь. Хватит того, что буду несчастен я, и не хочу чтобы наше ложе тоже было несчастно, лишившись твоего присутствия. Я скоро дам знать о себе. А ты следи за собой как следует ради нас всех! Если твой ребенок полюбит меня так, как уже люблю его я, я буду самым счастливым человеком на свете!"

– Мне ждать ответа, мадам? – спросил Фонфруа, когда она дочитала.

У Жанны панический страх сменился сладчайшим ощущением счастья, сердце забилось сильнее от любви к Луи. И даже мсье де Фонфруа стал казаться гораздо симпатичнее.

– Дайте мне время написать ответ, – весело бросила она. Но тут, уже держа перо в руке, передумала. Кто может знать судьбу письма, которое она напишет герцогу? Она, конечно, доверяла Фонфруа, раз его послал Луи – но кто знает, что может случиться?

Вокруг сильных мира сего хватает шпионов, двойных агентов и предателей… Поэтому она вернулась в кабинет.

– Мсье, постарайтесь передать монсеньору, как я волнуюсь за его здоровье. Скажите, я буду молиться, чтобы Господь помог ему!

Потом на всякий случай – хотя и не рассчитывая, что её наивная ложь кого-то может обмануть, добавила:

– Скажите, я буду продолжать классификацию медалей, ради которой, как вы знаете, меня и пригласил монсеньор.

– Знаю, мадам, – без тени улыбки сказал Фонфруа. – Монсеньор узнает о ваших словах через пару часов. Тысяча благодарностей, мадам.

– Примите мою благодарность!

Граф низко поклонившись, удалился. Жанна, глядя ему вслед, едва удержалась от смеха, когда увидела, что этот самоуверенный тяжеловесный тип крутит при ходьбе задом, как девица из театра. Потом внизу зацокали копыта его коня, и все стихло.

И удивительная тишина стояла здесь, где непрерывно раздавался их смех, были слышны их сладострастные вздохи и ликующие вскрики. Сняв соболью шубу, Жанна подошла к огромному камину, в котором горела груда поленьев. В соседней комнате тоже весело потрескивал огонь. Уставшая Жанна прилегла на постель, подумав с беспокойством, действительно ли Луи настолько серьезно заболел, как утверждает? И потому, как у неё сжалось сердце, вдруг поняла, как дорог он ей, и, пав на колени, начала молиться: " – Боже мой, пусть с ним ничего дурного не случится! Я клянусь, что никогда не посягну на его богатство и власть! Сохрани для меня его жизнь и его любовь, клянусь, я навсегда забуду свои планы, которые недостойны любви, которую я к нему питаю!"

Без новостей от Луи страдала она всю неделю. Ни писем, ни гонцов ни домой, ни в кабинет, который Жанна навещала каждый день, хотя и не надолго, все в том же сером экипаже. Потом ей стало страшно. Нет, она не отваживалась поехать в Баньоль, где что-то можно было разузнать из деревенских разговоров. И мать её, не находя места, листала по читальням газеты, печатавшие новости королевского двора – но все напрасно, о герцоге ни слова! Армейский интендант, который по природе своей деятельности имел контакты в министерствах и мог что-то разузнать, был в поездке по северу Франции.

– А что, если тебе навестить мадам де Делай? – воскликнула Анна Рансон, когда они однажды вместе ужинали.

– На это я никогда не отважусь.

– У неё связи при дворе, она знакома с монсеньором.

– Нет, это невозможно. Я умерла бы от стыда!

Но все же, когда следующие четыре дня не принесли ничего нового, Жанна собрала все свое мужество и как-то вечером отправилась к мадам де Делай. Та не забыла, что над ней повис баронский титул – последнее время она думала о нем беспрестанно, и это делало её необычайно нервозной, часто ни с того ни с сего переходящей со смеха на плач. И потому девушку, которую когда-то приветила и от которой во многом зависело её собственное будущее, приняла как ни в чем не бывало, с подчеркнутой любезностью. Нужно сказать, что она почти уже забыла о ней, в основном из-за ущерба, нанесенного репутации её салона из-за диагноза врача-академика. Теперь ей нужно было делать вид, что ничего не знает. И вот мадам де Делай умудрилась подать все так, что ни о чем не ведает, а Жанну знает только как несчастную сиротку, о чьей судьбе заботился монсеньор герцог как истинный христианин. К несчастью, у неё нет для Жанны хороших вестей о её благодетеле (последнее слово она подчеркнула). В Версале говорят, что герцог очень болен… вчера король даже послал в Баньоль своего личного врача…

– Но что с ним, мадам? – простонала Жанна, теребя носовой платочек. Это и вправду так серьезно?

– Милая моя, я ничего об этом не знаю!

– Но он не умрет, скажите мне?

– Нет-нет! – прервала её мадам де Делай. – Не смейте говорить такие вещи, – и она даже погрозила пальцем, так сжалось сердце при мысли, что герцог может умереть – и тогда прощай и титул, и баронские поместья! И именно эта ужасная перспектива заставила её вскочить с возгласом:

– Немедленно еду в Версаль! Вы правы, моя дорогая, это невыносимо, что мы ничего не знаем! Приходите ко мне завтра опять!

И тут же в вихре жестов, беготни и выкриков давала приказания, одевалась, велела кучеру запрягать… и так стремительно исчезла, что Жанна даже не успела поблагодарить за такую заботу.

***

Жанна не знала, сколько часов она расхаживала по улицам, которые совсем опустели ввиду мороза и снега, падавшего беспрестанно уже десять или двенадцать дней. В матерчатом плаще, с капюшоном (ибо она никогда не отважилась бы появиться на людях в своих роскошных мехах, подаренных герцогом) все шла и шла… Сжав зубы, чтобы не кричать от ужаса и отчаяния.

– Луи! – повторяла снова и снова, – Луи, Луи, Луи!

И потом снова: – Луи!

Пробило десять, когда она поняла, что печальная прогулка привела её к монастырю святой Женевьевы. С тем же успехом она могла прийти домой, чтоб выплакаться на материнской груди, но этого не случилось. Быть может потому, что если не могла быть рядом с Луи, хотела оказаться там, где постель с балдахином под разбитыми вдребезги ангелами говорила о том, что столь буйный мужчина просто не мог умереть! Или, может быть, можно иным объяснить, почему в тот вечер Жанна оказалась именно здесь: злая ирония судьбы, воля небес?

Жанна вошла во двор, все ещё не решив, подниматься ли наверх по лестнице в Медальерный кабинет, и даже вздрогнула, увидев, что окна кабинета освещены. Видно было мерцание свечей и даже блики пламени в камине. Ее деревянные подошвы зацокали по каменным ступеням. Колотя в дверь, Жанна закричала:

– Луи, ты здесь?

Но нет ответом была лишь ненавистная тишина, стоявшая тут две недели. Кабинет пуст! И спальня тоже! Из витрин иронически косились на неё слепые глаза медалей. А треск огня в камине был так страшен и странен, ведь он никого не грел! Странной и загадочной казалась и еда на мраморном столе, которую она узрела, обернувшись. Фрукты, куропатка, бульон в серебряной супнице, откуда ещё шел пар, словно его только что подали. Но кто? Луи оставил тут своего таинственного слугу – может быть он? Да, так оно и есть! Страх Жанны как рукой сняло. В графине было бургундское. Она напилась, чтобы успокоиться. Теперь почувствовала, как устала, видела, что она вся в грязи, промокла, но сил осталось только рухнуть на кровать.

Зевая, начала раздеваться. Вино заставило забыть отчаянье и страх. Выпила еще, и затуманив мозг, оно дало новую энергию телу. Пошла умыться; ванна была полна ещё теплой водой, но это Жанну уже не удивляло, она погрузилась в воду, как в благодатные струи реки. Как долго оставалась там? Быть может, и вздремнула. Но, выбравшись из ванны, вздрогнула от холода, поспешно вытерлась и возвратилась в спальню. И тут ей в голову пришла идея, вызванная выпитым вином или её нервным напряжением, или каким-то суеверным чувством, что все, что делает, мог вопреки расстоянию увидеть Луи и материализоваться здесь, в комнате. Жанна навесила на себя все драгоценности, которые подарил ей Луи, – подвески, колье, перстни, серьги, диадемы, – чтоб наконец-то выглядеть такой, какой он любил её разглядывать долго-долго, пока желание не превозмогало восхищения.

Потом, откинув одеяло на постели, легла и прошептала:

– Луи, возьми меня! – словно творя заклинание против смерти.

И Жанна кусала шелковые простыни, царапала ногтями, стонала, извивалась, – так вдруг зажгло её желание. И потом это произошло: кто-то вошел в неё сзади и стал ласкать, а она тонким дискантом стала благодарить Господа!.