Текст книги "Фанфан и Дюбарри"

Автор книги: Бенджамин Рошфор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

4

Элеонора Колиньон сама зашла к Фелиции чтобы сказать, что наняла её племянника в помощь по хозяйству и что впредь Фанфан будет жить у нее. Все это было недалеко от правды, поскольку сам Фанфан заявил категорически, мол, будет её гостем только при условии, что ему будет поручаться любая работа.

Фелиция уронила пару слез, не больше. Когда Фанфан узнал, с какой бесчувственностью восприняла новость та, что воспитала его от рождения, его это больно задело. Возможно, он надеялся, что Фелиция начнет возражать и что вернет ему прежнее место в её жизни (хотя и не рвался к этому), но так уж вышло… Чтобы слишком не расстраиваться, тут же решил, что выбросит Фелицию из своего сердца, но должно было пройти немало времени, прежде чем это удалось.

В защиту Фелиции нужно сказать, что та была беременна. Неукротимый любовный пыл Пиганьоля взял верх над её бесплодием. И нежданное новое существо, которое уже шевелилось в ней, забрало на себя все её чувства. Измотанная и отупелая от беременности, она воспринимала все вокруг словно во сне. К тому же Пиганьоль уже неделю как лежал в больнице и Фелиция боялась, что станет вновь вдовой – третий раз в жизни – это слишком много! И все это словно создавало преграду между нею и окружающими. Пиганьоль на рю де ля Гран-Трюандери угодил под дилижанс из Меца: попав под колеса, обе ноги оказались сломанными, и не в одном месте.

Учитывая, как равнодушно был воспринят его уход, Фанфан сам не пошел за теми вещами, которые составляли все его достояние: томиком Плутарха, жизнеописанием Генриха IV, переводом "Одиссеи" и ещё несколькими книгами. Вместо него за ними зашла Фаншетта. С её же помощью Фанфан забрал и то, что унаследовал от Филиберта Тронша: одно ружье, один мушкет, несколько пистолетов разного калибра, небольшую наковальню и инструменты – все это он сложил в сарай, стоявший у Элеоноры в саду, и запер.

В их высоком узком доме, где на каждом этаже было всего две комнаты, его разместили на втором. Такой прекрасной комнаты он никогда ещё не видел. В первый же день он сколотил небольшую книжную полку. При этом напевал и присвистывал, хотя порой и сжимало горло: накануне его приятель Гужон с родителями отправился Бог весть куда – в Тюильри! Прощание их было трогательным. Происходило оно перед приютом Гроба Господня, где им случалось так часто стоять вдвоем, один – прося милостыню, другой – мечтая о путях крестоносцев.

– Прощай, Гужон! Желаю тебе удачи на новом месте!

– И я тебе тоже, – ответил Гужон, – но не прощайся – скорее до свидания!

– Ты знаешь мой адрес.

– А ты – мой.

Они пожали руки.

– Ты распрощался со Святым Отцом и Николя Безымянным? – спросил Фанфан.

– Дружище, не поверишь, они обревелись! – с деланной небрежностью бросил Гужон и торопливо удалился, тоже плача.

И у Фанфана на душе было неспокойно, хотя никогда ещё он не был так счастлив, как теперь. Он приколачивал полку, когда вошла Элеонора, чем-то обеспокоенная.

– Тебя кто-то хочет видеть, – сообщила она. – Он не представился. Странный тип, похож на полицейского. Худой, высокий, длинноносый и весь в черном!

– А, это брат Анже! – воскликнул Фанфан, откладывая молоток.

– Брат Анже?

– Он мне как дядя… он… он был другом моей семьи, моих родителей, которых нет в живых. Периодически меня навещает. Я сам его слегка побаиваюсь, хотя и очень люблю.

И он стремительно помчался вниз.

В самом деле, там был брат Анже. Стоя посреди магазина с треуголкой в руке, он с интересом разглядывал четки, разложенные на прилавке и в витрине.

– Что я вижу, милый Фанфан, – сказал он, увидев входящего, – вы живете теперь в таком месте, которое гораздо роскошнее любого предыдущего, и куда лучше пахнет!

– Это пачули, – ответил Фанфан.

– Да, помню, когда-то я был молод, – заявил брат Анже, и на его губах на миг мелькнула улыбка. – И у вас такая прелестная хозяйка, вы счастливчик!

– Да, мсье! – согласился, сияя, Фанфан. – А её дочь ещё прекраснее! Зовут её Фаншетта. Жаль, что сейчас она пошла к мессе, а то увидели бы, как она красива!

– Вижу, сынок, ты всем доволен! – заметил брат Анже, перейдя на тон попроще.

– Верно, мсье.

– А как ты стал элегантен! Во что же обошелся этот коричневый редингот, и эти красноватые панталоны… Господи! И все от хорошего портного, не так ли?

– От Шапо с рю де ля Пти-Трюандери! – сообщил Фанфан. – На это ушли все мои сбережения, – со смехом признал он. И это было правдой: от воинского трофея ничего не осталось, ведь он не хотел выглядеть бедняком в глазах двух этих элегантных женщин, пахнущих пачулями.

– Это хорошо! – одобрил брат Анже. – Одевайся самым тщательным образом – вот первая заповедь дворянина.

– Это ясно! – ответил Фанфан, – но вот, к несчастью, я не дворянин!

Тут брат Анже двусмысленно улыбнулся и мечтательно произнес:

– Нет… несомненно, ещё нет!

– Еще? – удивительно переспросил Фанфан.

– Жизнь преподносит иногда невероятные сюрпризы и повороты судьбы, изрек брат Анже вдобавок к первому двусмысленному намеку ещё одно загадочное замечание, на которые он был большой мастер, но тут же предпочел переменить предмет беседы.

– Я бы хотел поговорить с мадам Колиньон.

– Мадам Элеонора! – позвал Фанфан на лестнице. – Не будете вы так любезны спуститься вниз?

– Дорогая мадам! – довольно грациозно приветствовал брат Анже Элеонору, – простите, что я не обратился к вам раньше, но о том, что мальчик у вас, я только что узнал от мадам Пиганьоль. Вы, видимо, знаете, что я опекал его с тех пор, когда злосчастная судьба лишила его близких. В мою задачу входит главное – выплачивать ежемесячно тому, кто принял на себя заботы о Фанфане, определенную сумму на покрытие расходов. Вы, несомненно, знаете об этом.

– Да, мсье, – ответила Элеонора, которая не знала ничего, но на которую брат Анже сумел нагнать страха. И тут же виновато поправилась: Нет, мсье, я ничего не знала!

– Ага! Сумма эта, мадам, все десять лет выплачивалась вдове Фелиции Донадье, позднее вдове Фелиции Тронше, ныне мадам Фелиции Пиганьоль, которая, боюсь, скоро станет вдовой Пиганьоль, поскольку её муж, упомянутый Пиганьоль, в тяжелом состоянии в больнице.

– Да, мсье, – на Элеонору брат Анже производил все более сильное впечатление.

– А ныне вы, мадам, приняли на будущее заботу о мальчике, и значит вам, мадам, будет выплачиваться это пособие. Я сообщаю это с радостью, поскольку ничего не зная о существовании упомянутого пособия, вы приняли в свой дом это милое дитя совершенно бескорыстно!

– Разумеется, мсье! – вырвалось у неё с очаровательной непосредственностью, причем она не могла удержаться, чтоб не обнять Фанфана за плечи. – Все потому, что я и моя дочь его любим, потому, что он был несчастен, и у нас не было сил смотреть на это! Я благодарна вам за предложение, но уверяю вас, в деньгах я не нуждаюсь! Мой маленький магазинчик весьма популярен у клиентов! – добавила она с известной долей профессиональной гордости.

– Мадам, – брат Анже продемонстрировал мешочек, который вдруг извлек Бог весть откуда, быть может, из своей треуголки, как фокусники на мосту Пон-Неф извлекают из шляпы кролика. – Мадам, вы меня обижаете!

– Нет, это вы меня обидите, если будете настаивать! – Элеонора больше всего боялась, чтобы Фанфану не пришло в голову, что она хочет на нем заработать.

– Снесите эти деньги к нотариусу, когда-нибудь это будет мое приданое, – вмешался Фанфан, который угадал её мысли. И эта реплика удачно разрешила возникший было спор.

А через несколько минут Фанфан, пошедший как обычно проводить брата Анже по рю Сен-Дени, вдруг спохватился:

– Простите, мсье, ведь я ещё не поинтересовался, как ваши дела!

Брат Анже даже остановился.

– Ну нет! Ведь это надо! Ты у меня об этом никогда не спрашивал!

– Возможно, потому, что был ещё слишком мал, – заметил Фанфан, покосившись на брата Анже.

– Нет! Ты нашел, что я неважно выгляжу! Да или нет?

– Нет, ну что вы, вовсе нет! – но потом добавил: – Только мне кажется, вы немного бледны!

– Ты прав, я себя неважно чувствую, – ответил брат Анже, и Фанфан впервые за все время, что знал его, вдруг сделал ошеломляющее, рвущее сердце открытие, что брат Анже – не загадочная, чуть нереальная фигура, что появлялась и исчезала как заводная кукла на соборных часах, а человеческое существо из плоти и крови.

– Вы не больны, мсье? – спросил Фанфан, взяв брата Анже за руку.

Брат Анже улыбнулся, на этот раз уклончиво. Не ответив Фанфану прямо, он снова зашагал, бросив на ходу:

– Главное, чтобы Господь дал мне достаточно времени, чтобы осуществить великую миссию, которая касается тебя!

"Ну прямо как Сивилла-прорицательница", – подумал Фанфан, глядя вслед, как брат Анже исчез в толпе (Фанфан только что прочитал про Сивиллу).

На обратном пути Фанфан нагнал Фаншетту, которая возвращалась из церкви.

– Знаешь, – с загадочной миной заявил он, – благодаря мне твоя мать станет ещё богаче!

Но передаче пособия Фанфана Элеоноре Колиньон в один прекрасный день суждено было привести к серьезным последствиям.

***

Уже два месяца Фанфан жил у дам Колиньон (так величали их соседи), когда произошел ряд событий, из которого по меньшей мере двум было суждено переменить его жизнь и изгнать из рая в странствия по свету, что, честно говоря, больше соответствовало его наклонностям.

Первое событие произошло однажды утром. Сестры милосердия распустили своих учениц в честь какого-то праздника. Элеонора на весь день ушла из дому, собираясь накупить аксессуаров по последней моде у знаменитого кутюрье Лабилля на рю Неф-де-Пти-Шамп. Фанфан и Фаншетта остались дома одни. Фанфану, относившемуся к своим обязанностям очень ревностно, на этот раз совсем нечем было заняться – ни поручений, ни пакетов в разнос. И вот, старательно подметя в магазине и убрав метлу на место, он отправился в комнату Фаншетты, которая уже сгорала от нетерпения. И потом они занялись тем же, чем и всегда, когда оставались одни: разделись, скользнули в постель и отдались сказочным наслаждениям и нежностям, в которых ныне они уже неплохо разбирались, значительно усовершенствовавшись за эти два месяца, хотя моменты столь интимной близости и выдались всего пять раз ведь Фаншетта столько времени проводила в школе Сестер милосердия!

Послушаем, что говорят Фанфан и Фаншетта.

– Ты меня любишь?

– Конечно, люблю! А ты меня любишь?

– Да-а!

– А как ты меня любишь?

И т. д. и т. п.

Добавим, что они ещё не переступали роковую черту. Нет, попытка однажды была, но ничем не кончилась – видимо, Фаншетта испугалась. Но вот думали они об этом не переставая, и возможно, в этот день и случилось бы непоправимое, если бы Элеонора Колиньон, забыв дома сумку с деньгами, не вернулась. Фанфан, подгоняемый любовным нетерпением в комнату Фаншетты, забыл повернуть ключ в замке!

И вот так случилось, что веселое дребезжание звонка вдруг прервало их любовные игры, но они словно окаменели от страха, а потом было уже поздно: Элеонора была уже в комнате, где забыла сумку.

– О!!! – воскликнула она. И потом: Хо-хо!

Их позы, лица, багровые от стыда, совершенно обалделые, их нагота и смятая постель… Оглядев все это, Элеонора повторила:

– Хо-хо!

Фанфан, завернувшись в одеяло, заявил:

– Мадам, это моя вина! – и склонил повинную голову.

– Никаких рыцарских извинений, шалопай ты этакий! – крикнула Элеонора, наконец переведя дыхание и обретя дар речи. – Для такого нужны двое, и я подозреваю, что мадемуазель не пришлось долго упрашивать!

В самом деле, невозможно было поверить, что Фаншетту пришлось добиваться гусарским натиском: вся её одежда, включая чулки, была тщательно сложена на спинке кресла! Да, Фаншетта была девушка аккуратная. И теперь она рыдала, как Мария – Магдалина, спрятавшись при этом под одеяло.

– Одевайтесь, молодые люди! – потребовала оскорбленная мать после убийственной паузы, когда слышно было лишь её учащенное дыхание.

Фанфан поспешил: схватив свою одежду, столь же тщательно сложенную (это Фаншетта научила его столь хорошим манерам) выскочил к себе как ужаленный, не дожидаясь приказания.

"– Вот так ситуация! Такая досада! Нет, какая неприятность! Теперь его выгонят из дому! А что, если потихоньку сбежать?" – подумал он. Выглянув в окно, решил, что спокойно может слезть по водосточной трубе, и потом через забор.

Но отчаянный плач Фаншетты, долетавший снизу, исключил столь не геройский поступок. Фанфан торопливо оделся и спустился вниз так же быстро, как и поднялся к себе.

Фаншетта получила всего одну оплеуху и теперь держалась за правую щеку, но когда Фанфан влетел в комнату, встретила его молча, с испугом в глазах.

– Мадам, – заявил Фанфан Элеоноре, испепелявшей его взглядом, – как принято, я все искуплю, женившись на Фаншетте!

Элеонора ошеломленно уставилась на этого мальчика-с-пальчик, говорившего так свысока, и едва не расхохоталась.

– Женишься на ней?

– Да, мадам!

– Но ведь тебе только десять, дурачок!

– Возможно, мадам, но врожденное благородство души… (Фанфан только что прочел "Сида" Корнеля).

– И он осмеливается говорить мне о своей душе! Ах ты маленький развратник, у моей дочери в руках была отнюдь не твоя душа!

Тут Элеонора повернулась к Фаншетте:

– Тебе не стыдно? Не стыдно? Портить маленького мальчика!

И опять обрушилась на Фанфана:

– Ну, конечно, вы пойдете к королю, к архиепископу, к папе или не знаю к кому просить разрешения на свадьбу!

И опять Фаншетте (Элеонора, как видим, непрестанно вертелась как волчок):

– А что если бы, дура несчастная, ты забеременела?

– С чего вдруг, сама же говоришь, он ещё маленький мальчик!

– Не везде он маленький! – оборвала её Элеонора. – Я успела заметить: кое-что, ты знаешь, о чем я, у него явно не по возрасту!

– Мадам! – успокоил её Фанфан, – не беспокойтесь! Мы с ней вовсе не совокуплялись!

Элеонора смерила их взглядом по-очереди: – Это правда?

– Правда, мадам!

– Правда, мама!

– Клянитесь!

– Клянусь! – крикнули несчастные одновременно.

– Фу! – вздохнула Элеонора и ушла к себе, где пару часов провела в размышлениях. Фанфан и Фаншетта, каждый в своей комнате, думали о том, какая это хрупкая вещь – счастье, как коварна жизнь и как глуп человек, не закрывающий двери на ключ. К полудню Фанфан вновь услышал плач. Осторожно спустившись вниз, напряг слух. Слышал только Фаншетту, умолявшую: – Нет, мамочка, нет!

Фанфан спустился ниже, но подслушивать не понадобилось – двери отворились и он увидел Фаншетту, как та, спрятав лицо в подушку, бьет вокруг себя руками.

– Впредь, – заявила Элеонора, – Фаншетта будет жить у Сестер милосердия! Я не собираюсь держать в доме двух развратников, думающих только о том, чтобы, скрывшись с глаз моих, ходить как Адам с Евой!

Решение Элеоноры казалось окончательным.

– Мадам, – предложил Фанфан, – выгоните лучше меня! Я ведь вам не родной! Тут же распрощаюсь, и вы никогда меня больше не увидите!

– Ну конечно! Боже, – огорченно возразила Элеонора, – а что скажет брат Анже, если не найдет вас здесь? Он доверил вас мне, и я за вас отвечаю. По крайней мере до тех пор, пока не получу других распоряжений! И добавила: – Вот недели через три придет брат Анже, тогда поговорим!

***

Не помог ни плач, ни крик. И теперь Фаншетта заперта в монастыре Сестер милосердия, где может набраться дурных привычек. А Фанфану каково! Он страдает! Он от одного удара судьбы (та, оказывается, иногда может выступать в форме ключа) потерял и свою Фаншетту, и расположение Элеоноры. Словно в пьесе Корнеля, ей – Богу!

Оставался бы Фанфан и впредь несчастным, если бы через неделю не пришла к нему Элеонора – ночью, в темноте, в его постель!

– Что? – спросила она, видя его удивление, – не заслуживаю я вашего горячего внимания? (Всю неделю Фанфан думал, что она с ним на "вы", потому что злится, но теперь понял – чтобы сделать его старше).

– Ну что вы! – любезно возразил он.

– Только скажите, что она красивее меня, только посмейте! (Судя по такой настойчивости, причина тут – ревность, хотя, разумеется, и многое другое). – Вот теперь я это знаю!

– Что, мадам?

– Что теперь сочтена достойной вашего внимания!

– Простите, мадам, я не виноват!

– Все в порядке, мой малыш, только продолжай! – перешла она на "ты", чувствуя, как подкатила слабость. – Нет, со мной ты не остановишься! – и блаженно задышала.

– Нет, мадам, я не остановлюсь!

***

Именно за тем занятием, что мы только что описали, и застала их месяцем позднее Фаншетта – и это было вторым происшествием, о котором мы упоминали. Фанфан с Элеонорой забыли, что уже воскресенье – по воскресеньям Фаншетта приходила из пансиона домой, где оставалась до вечера

– Мамочка, это я! – сообщила она о своем приходе, открывая дверь в спальню матери – и что она увидела, мы уже знаем.

Ни сказав ни слова, Фаншетта на весь день заперлась у себя, а вечером вернулась к Сестрам милосердия. Фанфан же провел целый день на улице, куда сбежал после разоблачения его постыдного поведения. Вернуться он постарался как можно позднее, чтобы быть уверенным, что Фаншетты уже не будет.

– Что она вам сказала? (Опять на "вы").

– Ничего!

Элеонора плакала! Ее замучили угрызения совести. Фанфана тоже. Фанфана мучили не только угрызения совести, но и мысль о том, что Фаншетта, которую он, разумеется, любил по-прежнему, уже никогда, никогда не будет любить его! Он погубил их любовь. И вот Фанфан злился на Элеонору, а Элеонора на Фанфана, что, однако, не было поводом для расставания. И они не только не расстались, но, чтоб забыться, занялись этим пуще прежнего. Только с тех пор стали весьма осторожны и всегда заботливо запирали все двери. По воскресениям Фанфан теперь чуть свет уходил из дому и шлялся по Парижу. А вернувшись к ночи, всегда спрашивал:

– Что она говорила?

И получал всегда один и тот же ответ:

– Ничего.

– Ах, я погубил наше чувство! – вздыхал он, и это его очень огорчало.

В одно из этих печальных воскресений около двух часов пополудни Фанфан шагал по Неф-де-Пти-Шамп. Элеонора поручила ему зайти к знаменитому кутюрье Лабиллю купить перчатки. Фанфан знал, что ему откроют и в воскресенье, поскольку у Лабилля продавщицы жили при магазине и одна всегда дежурила, открывая почтенным клиентам, желавшим избежать толкотни обычных дней.

Стоял прекрасный майский день 1768 года, и Фанфану было суждено запомнить его навсегда – ведь в этот день он стал участником незабываемых событий.

Фанфан как раз свернул на рю Неф-де-Пти-Шамп, когда в полусотне метров перед собой заметил горбатый силуэт, слишком хорошо ему знакомый, и грязно-рыжие волосы, которые могли принадлежать только Пастенаку! Ах, Пастенак! Свинья Пастенак! Мерзавец, которому он обязан самым ужасным унижением в своей жизни!

Уже хотев бежать за ним, чтоб проучить как следует, он вдруг заметил, что Пастенак стоит как раз под вывеской Лабилля "Ля Туалетт".

Фанфан тоже остановился, желая узнать, что нужно там его врагу, и тут его обогнали двое, причем один сказал другому:

– Он уже там – мы вовремя!

Мгновением позже оборванцы присоединились к Пастенаку и ошеломленный Фанфан увидел, как вдруг все трое вошли в магазин "Ля Туалетт". Чтобы Пастенак пошел купить перчатки с двумя такими оборванцами? Нет, это невозможно!

Фанфан, не обращая внимания на прохожих – да тех почти и не было – в несколько шагов оказался у дверей. Внутри были три молодые женщины: Клеменс, продавщица, которая как раз дежурила и которую Фанфан знал, и ещё двое, из них одна – судя по ослепительному белому наряду – из тех светских гранд-дам, о которых рассказывала Элеонора. И ещё там были Пастенак с теми двумя оборванцами. Все трое уже вытащили ножи! А ослепительная дама с лицом, окаменевшим от страха, уже снимала драгоценности!

И в этот миг вошел Фанфан, держа в руке свой любимый пистолет "Квин Энн", карманный пистолет, с которым он не расставался с тех пор, когда, стыдясь, стал разгуливать только по ночам и опасался встреч с лихими людьми.

– Мадемуазель Клеменс, сходите за стражниками! – велел Фанфан твердым голосом. – Стражники на рю Неф-де-Пти-Шамп. А эти господа будут любезны подождать. Привет, Пастенак!

– Фанфан! Господи, ты же не поступишь так со старым другом! воскликнул, обернувшись, обезумевший от страха Пастенак.

– Твой старый друг знает, кого благодарить за ночлег у августинок, ты, мерзавец!

– Я не знал…

– Все ты знал. Мне рассказал Картуш!

– Ах он предатель! – застонал мерзкий изменник Пастенак, который у всех видел свой характер.

Когда примчалась стража – пятеро здоровых мужиков – Пастенак лежал на животе, раскинув руки, и оба оборванца тоже. Этому Фанфан научился у Картуша, а тот – унаследовал от своего прославленного деда.

– Эти негодяи, – заявила ослепительная дама начальнику караула, – уже собрались было отобрать мои драгоценности, и требовали выдать кассу, когда вошел вот этот молодой человек и привел их в чувство, как видите!

К даме уже вернулось хладнокровие, но её голос ещё чуть подрагивал, хоть и звучал удивительно гордо. Лицо её и все фигура были столь же ослепительны, как и её платье. Фанфан заметил это и пришел в восторг. Никогда ещё он не встречал такой прекрасной и благородной женщины! И как же он покраснел, когда, повернувшись к нему, она слегка поклонилась и добавила:

– Премного вам благодарна, мсье! Вы проявили удивительную отвагу!

– Да, мадам! – простодушно ответил Фанфан, – поскольку мой пистолет не заряжен!

Сказав это, он рассмеялся, и все к нему присоединились, – кроме, разумеется, Пастенака и его сообщников, которые, ранее позеленев от страха, теперь побагровели от унижения. Пинками стражники заставили их встать и увели, но до того сержант попросил Фанфана зайти в участок подписать протокол – если он умеет писать.

– Конечно прийду, мсье, уж писать-то я умею! – гордо заявил Фанфан, скорее чтобы покрасоваться перед гранд-дамой, чем от того, что так гордился своим поступком – ну и ещё и потому, что он скорее все сыграл, чем пережил. И потом, не для того, чтоб лишний раз похвалить храбростью, а скорее озабоченно и даже с некоторым испугом добавил:

– Мой пистолет и в самом деле не заряжен! Я сделал это из осторожности, но теперь вижу – это была скорее – неосторожность!

– А почему вы разгуливаете с пистолетом? – спросила его дама, уже вполне успокоившись и наградив его неподражаемой улыбкой.

– О! – он пожал плечами, – это так, шутка.

– Изаура, – обратилась дама к своей спутнице – камеристке: – дайте этому юноше мой кошелек! Клеменс мы заплатим в другой раз, если она не возражает!

– Ну конечно, госпожа графиня! – Клеменс успела уже принести лучшее средство снять волнение: бутылочку кюммеля и рюмки.

– Ни слова о деньгах, мадам! – заявил Фанфан графине и отстранил кошелек, который достала Изаура. – Для меня было бы удовольствием помочь всем избавиться от этих неприятностей! И, к тому же, – добавил он, рассмеявшись вновь, – я здорово отделал Пастенака! Нет, этой встречи он не ожидал!

– Как я заметила, вы с ним знакомы, – сказала графиня. – И если правильно поняла, он вас когда-то обидел?

– Устроил мне изрядную гадость, мадам. Но отомщен я буду всего через десять минут. Позвольте мне умолчать, как – это совсем не интересно.

Графиня продолжала улыбаться, почти с нежностью взирая на мальчика, который был так необычен, соблазнителен и загадочен в своем поведении, так не соответствующим его возрасту, ибо было ему максимум лет двенадцать, как она считала, но держался он прямо, как настоящий мушкетер, – и приподняла свою рюмку с ликером.

– За ваше здоровье, за ваше будущее, за вашу славу, мсье… мсье?

– Титус – вот мое имя, – заявил Фанфан, ибо как раз читал Расина, и имя Фанфан казалось ему неуместным для такого случая и для такой женщины.

Поднимая рюмку, он на миг смутился – что, если Клеменс знает, как его зовут. Но нет, не может быть! Ведь она его не поправила.

– За вас, мадам! – сказал он, поскольку из его прошлого опыта в памяти остались только обороты, подходившие больше для кабака, чем для королевского двора.

– Если вы не хотите принять от меня деньги, – сказала очаровательная графиня, – может быть, примете хотя бы вот это? – И она сняла со своей белоснежной шеи, напоминавшей своей гибкостью лебединую, золотую цепочку, на которой висела камея. – Взгляните, это мой портрет, – добавила она. Примите его, прошу вас!

– Мадам, – сказал Фанфан, до глубины души тронутый, когда графиня повесила свой портрет ему на шею, – я никогда с ним не расстанусь!

Ну а когда графиня его поцеловала, едва не лишился чувств. Ах, эти духи! Эта атласная кожа! А её нежное дыхание! Губки графини едва коснулись его уст, и Фанфан, весь покраснев, откланялся и направился к выходу, словно витал в облаках.

– Прощайте, мсье Титус, – сказала графиня (и голос её звучал, как небесная музыка). – Если когда-нибудь с вами случится беда и понадобится помощь, вспомните, что сегодня вы спасли мадам Дюбарри!

Да, эта благородная женщина была графиней Дюбарри, ей было двадцать пять лет, уже три дня она была метрессой[2]2
  Метресса (фр. metresse) – любовница, официальная возлюбленная.


[Закрыть] короля Людовика XV, а меньше чем через год станет его официальной фавориткой! До этого она была метрессой герцога де Ришелье, графа д'Эспинола и всех, кто занимал видное место в Готском альманахе – и начала она с того, что в пятнадцать лет стала любовницей Луи, герцога Орлеанского, который называл её «мой ангел!». Теперь вам ясно, что Фанфан только что спас Жанну! Но Фанфан не знал, что это его мать, а мадам Дюбарри не знает, что это её сын.

***

Когда Фанфан минут через двадцать вышел из участка, он был на вершине блаженства. Месть его Пастенаку свершилась! Ведь он добился разрешения поговорить с ним, и шепнул на ухо:

– Пастенак, я уже не девственник! Не могу сказать тебе, чьей заслугой, скажу только, что начала, хоть и частично, дочь, а завершила её мать. И это продолжается!

Пастенак изнывал от желания нравиться девушкам. В том был его крест, и может быть, это искалечило его душу. Вспомним, как он ревновал своих друзей, кто был выше его. Нет, Пастенак не мог усомниться в том, что ему было сказано, поскольку казалось вполне естественным, что это произошло с Фанфаном – ибо он сам, Пастенак, готов был дьяволу молиться, чтобы этого не случилось. И, с болью убедившись в этом, он все же спросил:

– Клянешься головой?

– Клянусь!

Именно этот триумф Фанфана, как мы уже говорили, привел к тому, что Пастенак с той поры был вечно зелен от зависти. Ну а теперь пусть его отведут в камеру, будут судить и осудят, нам нет до него дела, – ведь неизвестно, встретимся ли мы когда-нибудь ещё с этой мерзкой личностью. Поэтому скорее за Фанфаном, который шагает, насвистывая! Как он счастлив! Не так от того, что осуществил свою месть и совершил такой подвиг, но скорее потому, что все время думает о графине Дюбарри – именно это привело его на вершину блаженства! Фанфан влюбился в графиню по уши! Всем телом ощущал её камею и дрожал от возбуждения. Вернулся в "Ля Туалетт", чтобы забрать перчатки, заказанные Элеонорой. Графини уже не было, но все ещё висел аромат её сильных духов. Шагая по улицам домой, он старался не дышать, чтобы аромат духов графини не исчез из его ноздрей…