Текст книги "Фанфан и Дюбарри"

Автор книги: Бенджамин Рошфор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

Будь в этот миг кто за дверьми, немало удивился бы странному диалогу, протекавшему в каюте, где женский голос простонал:

– Аркебуза!

Ну а мужской в ответ все удивлялся:

– Какая аркебуза? Откуда? Нет у меня аркебузы!

– Ах, есть! – не унимался женский голос. И в следующий миг блаженно возопил: – Давай! Стреляй в меня! Я твоя мишень!

И тот, кто оказался бы на борту "Фанфарона", навряд ли понял бы, при чем тут стрельба по мишеням, услышав, как мишень в восторге стонет:

– О да, да, Фаншетта была права! Я уже дважды умерла! Да! Да! Да! Да!

Аврора и Фанфан поднялись на борт в десятом часу. В полдень Аврора сказала: – Двенадцать! – и вовсе не имела ввиду время.

Спрятав лицо Фанфану под мышку, она вначале помурлыкала, как кошка, потом довольно потянулась и потом, желая оправдаться (кто может осудить её за это), заявила:

– На суше я б тебе не поддалась! (Кстати, мы вместе с Фанфаном изумлены такому толкованию этого слова, Авроре вовсе нечему было поддаваться, она сама Фанфана изнасиловала!) Но вот на корабле я над собой не властна. Все от того, что когда я познакомилась с мсье Баттендье на мосту де ля Турнель, он пригласил меня осмотреть свое судно, которое возило в Париж зерно из Нормандии. В тот день была такая же жара, как сегодня, а мсье Баттендье меня в своей каюте изнасиловал. И с той поры в летнюю жару от запаха зерна, смолы, воды и дерева со мной делается горячка!

"– А не был ли Баттендье тогда моим работодателем?" – спросил себя Фанфан, который, как мы помним, возил в Париж зерно из Нормандии, но вслух сказал только:

– Ну, если так, ему со мной ты изменяла без особой вины!.

4

"Мсье!

Вернувшись из поездки по делам в Байонну, я узнал, что моя супруга имела счастье вновь – и по счастливому стечению обстоятельств под моей собственной крышей – найти друга детства, подопечного нашей милой Фаншетты, на чьей свадьбе я имел честь быть свидетелем, поскольку незаурядный мсье де ля Турнере мой однокашник.

Мадам Баттендье сказала мне, что Вы на удивление соответствуете тому, как описали вас добрейшая Фаншетта в письме, которая моя жена, к несчастью утеряла (женщины так забывчивы!), но содержание которого пересказала мне, что Вы исключительно порядочный молодой человек, как утверждает мадам де ля Турнере.

Доставьте нам такое удовольствие, дорогой мсье, и приходите к нам на ужин, когда опять окажетесь в городе, мы сможем побеседовать о том, что как сказала мне моя жена – Вас так интересует, раз Вы хотите стать моряком. Моя жена полагает, что для начала Вам нужно несколько месяцев провести на суше, чтобы научиться всему, что касается мореплавания и торговли, и считаю, что она права."

***

Как можно понять, это письмо написал и подписал Оливье Баттендье. Фанфан нашел письмо подсунутым под дверь своей мансарды, когда вернулся после двух недель, проведенных на маневрах – маневрах довольно удивительных, как мы ещё расскажем в свое время.

***

И вот вечером четвертого сентября в шесть часов (в те времена ужинали рано) Фанфан, вымытый и сверкающий, как золотой экю (вспомним, как мило он назвал Аврору) предстал перед импозантным входом дворца мсье Баттендье в чистой форме, вычищенной шляпе, отполированных до блеска башмаках, в надушенной сорочке (достал пачули) и взялся за молоток.

Ему было немного не по себе. Мысль о том, что через минуту он окажется лицом к лицу с человеком, который столь любезно его пригласил и которому он без зазрения совести наставил рога, была неприемлема для его понимания чести. Но мог ли он отказаться от приглашения? Фанфан себе поклялся, что на Аврору впредь смотреть будет только почтительно и никогда больше не будет превращать её в мишень.

Открыл ему тот же лакей, что и в прошлый раз. То, как его приняли, Фанфана поразило: без поклона и приветствия! Только кивнул – мол, проходи, – без всяких церемоний, как разносчику!

– … ждут в салоне, – унылым тоном сообщил он. – Дорогу знаете.

Взглянул он на Фанфана насмешливо и вместе с тем ехидно и отвернулся.

– Подождите-ка! – окликнул его Фанфан. – Что с вами случилось?

– Со мной? Ничего! – ответил тот дерзко смерив его взглядом. – А что, разве по мне это заметно?

– Ну вы дерзки, мой милый не по чину. И я скажу вашему хозяину, как вы ведете себя с теми, кого он приглашает в гости!

– Ну, я бы тоже кое-что хотел ему сказать! – шепнул наглец, не закрывая дверь, и вместо этого недвусмысленно уставившись на "Фанфарона", тихо покачивающегося в бухте метрах в двадцати!

Ну вот! Теперь все стало ясно! Он все знал! Какая неосторожность, что они так долго оставались на судне!

– Сколько? – спросил Фанфан сквозь зубы, сжатые от огорчения и ярости!

– Пять су!

– Но это все мое жалованье!

– Это ваше дело! – лакей подставил руку. Фанфан хмуро порылся в кармане и швырнул пять су на пол. Лакей в мгновенье ока сграбастал их и сунул в свой карман.

– Следуйте за мной, мсье! – произнес он с прежней сдержанной вежливостью. По тому, сколь цинично он подмигнул, отворяя двери салона, Фанфан понял, что дело этим с мерзавцем на этом не кончится.

Но к нему навстречу уже спешил Оливье Баттендье, громко возглашая:

– А, вот наш юный друг! – двумя руками он потряс руку Фанфана. Счастлив приветствовать вас у нас! (Усадил Фанфана в кресло). – Моя жена сейчас придет! (Сунул Фанфану в руку бокал портвейна). – Как дела?

– Благодарю, мсье! – ответил Фанфан, понемногу начинавший приходить в себя. – Благодарю за честь, которую вы мне оказали. О, да, у меня все в порядке. А у вас, мсье?

– Превосходно, – заявил Оливье Баттендье. – Дела идут отлично! И у жены тоже! Правда, она красавица?

– Безусловно, мсье! – подтвердил Фанфан, подняв бокал портвейна и выпив его залпом. Это вернуло ему смелость взглянуть, наконец, на мсье Баттендье, которого он до сих пор видел лишь неясным контуром, словно в глазах ещё стояла физиономия лакея.

Мсье Баттендье был жизнерадостным и шумным толстяком, несомненно, уже в возрасте, раз был однокашником Турнере, но его пухлая розовая физиономия без единой морщины, вздернутый нос, растрепанные светлые волосы и маленькие уши напоминали скорее ребенка, так что вполне можно было вообразить его огромным младенцем, произведенным на свет гигантами-родителями. Мсье Баттендье был симпатичным человеком. Даже очень симпатичным! И это утвердило Фанфана в его решении придерживаться только что взятого на себя обета. Фанфану было стыдно. И потому он буквально ледяным взглядом смерил Аврору, вошедшую в салон. Они церемонно поздоровались и Фанфан был выведен из себя тем равнодушным взглядом, которым Аврора окинула его! Он ей уже не нравится? Фанфан хотел бы остаться с ней наедине, чтобы устроить сцену.

Оливье Баттендье уже четверть часа распространялся о своих судах, коммерческих проблемах и об английских пиратах, когда другой лакей доложил:

– Мадам, кушать подано!

В великолепной столовой, такой огромной, что Фанфан в ней казался сам себе карликом, горело с полсотни свечей, хотя ещё было светло. Мадам Баттендье за ужином не снимала своей ножки с ноги Фанфана! Ужин был долгим. Состоял он из лангустов, тушеных в кагоре, голубей, фаршированных оливками, из грудок жаворонков в бланманже, к которым подавали вино из Бержерака, бургундское и шампанское.

Фанфан внимательно слушал мсье Баттендье (тот был весьма болтливым человеком), который объяснял, каким законам подчиняется его торговля, но Фанфан все больше волновала ножка Авроры, и он был очень рад, что Аврора не смотрит в его сторону, поскольку он бросал на неё все те же ледяные взгляды.

– Такие вот дела! – закончил свой рассказ судовладелец, которого Фанфан уже не слушал, не потому, что выпил лишнего, но потому, что голова была полна одной единственной мыслью: когда и как сойтись с Авророй наедине! Желание это, однако, сильно задевало его понятие о чести, и потому он злился на себя, – ведь мсье Баттендье ему был симпатичен.

– И если вы не отказались от своих намерений, – тем временем судовладелец уже сменил тему, – итак, если вы на них настаиваете ("Господи, о чем он говорит," – ужасался Фанфан, чувствовавший, что он разоблачен, и провинился перед симпатичным хозяином!) и собираетесь стать моряком, вам нужно уйти из армии!

– О, разумеется, – ответил Фанфан, краснея от стыда, поскольку, встав из-за стола, обнаружил, как выдают его армейские штаны в обтяжку. И ещё счастье, что он первым прошел в салон, где подавали кофе, и где тотчас же сел, сложив руки на коленях.

– Завтра я навещу вашего полковника, которого хорошо знаю. Ведь, как я полагаю, это граф де ля Бриньоль?

– Нет, мсье, – ответил Фанфан. – Уже две недели у нас другой командир, и вовсе не такой, какой был мсье Бриньоль, тот был суров, но добр. Новый полковник – хвастун, с несносным характером, и с той поры, как пришел он в полк нам приходится туго!

Фанфан сообщил, как зовут нового полковника.

– Нет, этого я вовсе не знаю, – заметил Оливье Баттендье, – но все равно зайду поговорить!

Потом, допив свой кофе, встал, заявив:

– Милая мне нужно идти. В девять у меня встреча с братьями Дюруа. Они хотят зафрахтовать "Фанфарона", и разговор будет нелегким.

Потом он вновь двумя руками тряхнул руку Фанфана.

– До скорого свидания, приятель! Мой дом – ваш дом! Я часто в отъезде, но моя жена с удовольствием о вас позаботится!

И торопливо уходя, сказал еще:

– Аврора, ты не хочешь показать нашему другу "Фанфарона"? Пусть он составит представление о жизни моряков!

***

– Почему ты так мрачен, милый? – спросила Аврора Фанфана, когда он щедро отблагодарил её в капитанской каюте «Фанфарона», освещенной захваченным с собою фонарем.

– Потому, что был сегодня гостем твоего супруга, теперь знаком с ним и считаю весьма почтенным человеком!

Фанфан умолк, чтобы продолжать начатое дело, и только после того, как Аврора в восторге оценила результат, дождался от неё такого ответа: – Этот весьма почтенный человек в делах ведет себя как настоящий разбойник, среди своих друзей его зовут акулой! Речи у него медовые, но вот дела – совсем наоборот!

– Но мне он ничего плохого не сделал!

– Зато уже шесть месяцев меня и не коснулся! Так что за дело, мой стрелок!

Фанфан все так и сделал, и тогда она добавила:

– Ты не понимаешь, не то, чтобы меня это волновало, но такое уклонение от супружеских обязанностей я считаю оскорблением.

– Странное дело, – удивился Фанфан. – Ведь твои прелести соблазнили бы и каменную статую. Может, у него слишком много работы?

– Нет! – ответила Аврора. – Но часто ходит в бордель! Так как сегодня вечером! Это его страсть!

– А ты – моя! – заявил Фанфан, и снова доказал свое восхищение её прелестями, поскольку в конце концов наставлял рога всего лишь негодяю, неверному супругу и развратнику.

***

Если последние месяцы намерение дезертировать вызывала у Фанфана рутина гарнизонной жизни, то в последующие две недели на столь опасный шаг толкали обстоятельства совершенно противоположные.

С тех пор, как в полк пришел другой командир, Фанфану было не вздохнуть, а от маневров, которые полковник устроил уже на следующий день после вступления в должность, Фанфан вообще был вне себя!

В тот день с утра полк батальон за батальоном выступил на равнину, именовавшуюся Ля Жирондин. Офицеры прокричали команду "на караул!" и вот неторопливо подъехал на коне новый полковник в сопровождении адъютантов. Вопреки всем обычаям полковник спешился и медленно прошел вдоль строя каждой роты, заложив руки за спину, в упор, ни говоря ни слова, нос к носу вглядываясь в каждого солдата, причем так странно, что это вызывало тревогу. Фанфан по мере приближения полковника все четче понимал, что тот ему откуда-то знаком. Кургузая фигура… ноги колесом… длинное желтое лицо, висячие монгольские усы… Не может быть! О, Боже!

Это Рампоно! Тот самый человек, что выпорол его на виду у всех, в тот день, когда Фанфан проник в приют, не зная, что там разместились драгуны! Прошло немало лет, но Фанфан прекрасно помнил и боль и стыд!

Рампоно прошел так близко от него, что Фанфан почувствовал его зловонное дыхание. На миг он даже испуганно решил, что полковник узнал его! Нет, это невозможно, Фанфан так изменился!

Инспекция прошла в мертвой тишине, потом полковник произнес невразумительную речь, из которой, впрочем, следовало, что теперь он сделает из них настоящих солдат.

– Да, из вас выйдут настоящие солдаты, мсье, а не те мокрые курицы, которых я вижу перед собой, и не огородные пугала, которые ружья как следует держать не умеют…! И т. д., и т. п.

И началось. Шеренги простояли четыре часа на солнце, держа "на караул"! Двенадцать человек упало в обморок. Потом последовал осмотр оружия, амуниции, палаток, который продолжался до самого вечера. И тут-то начался настоящий ад – без всякого отдыха: Рампоно отдал приказ на ночной марш! Погода тем временем переменилась и солдатам пришлось маршировать сорок километров под дождем, с полной выкладкой и по полям, превратившимся в болота. И лишь потом настало возвращение – с запретом расходиться по домам! Солдатам пришлось набиться в палатки, как сельди в бочку. И после четырех часов отдыха – подъем! И снова марш! Потом бег! И новый марш! Солдаты падали, как мухи, и санитары не успевали подбирать их по дороге. И все это под крик и ругань, пинки, которые раздавали направо и налево перепуганные унтер-офицеры, командуя: – "Живей!", "Вперед!", "Бегом!".

Рампоно мог быть удовлетворен. За первые пять дней трое солдат умерли, а двадцать пять попали в госпиталь, и пять из них со сломанными ногами.

Когда-то мы упоминали, что полковник страдал несварением желудка, тем, что не дворянин, что урод, что ещё не генерал – всего не перечислишь. Он наслаждался, если мог дать волю своей безумной страсти к маневрам и учениям, так выражалась у него мрачная мизантропия и ненависть ко всему человечеству. Другим лекарством, как мы помним, было зубрить уставы, цитировать их в бесконечных речах и заставлять солдат знать на память устав пехоты.

Рампоно прекрасно себя чувствовал с тех пор, как принял полк, и Фанфан не сомневался, что придумывает новые экзерсисы, поскольку Рампоно, до смерти боясь войны, свою болезненную жажду славы утолял, с наслаждением глядя, как измученные солдаты шатаются, как пьяные и падают замертво. Все это вместе с воспоминанием о монастыре августинок привело к тому, что Фанфана охватила безумная жажда убийства.

– Знаешь, сказал он как-то ночью Авроре, – я его или убью, или дезертирую! Мы все едва живые и уделавшиеся от страха – я тоже. Когда твой муж решится мне помочь? Прошел уже целый месяц, как он тогда на ужине пообещал помочь мне!

Аврора и Фанфан находились в мансарде. Они привыкли там располагаться каждый раз, как Баттендье был в отъезде. Кухарка – единственная прислуга, жившая на четвертом этаже – вернулась в свою Басконию, так что ночью им не приходилось опасаться даже лакея, который жил в городе и приходил на службу в семь утра. Баттендье уже неделю был в Тулоне. Теоретически Фанфану и Авроре не приходилось опасаться его ночного возвращения, поскольку дилижансы ходили только днем, а в своем экипаже ночью он тем более не ездил, панически боясь грабителей.

– Смотри, ведь уже целый месяц прошел! – вполголоса повторил Фанфан.

– Я знаю. Но у него дела…

– Он имеет привычку выполнять свои обещания?

– Это – выполнит! – уверяла Аврора.

Они помолчали, прижавшись во тьме друг к другу, ибо был уже конец сентября и ночи стояли холодные.

– Я же тебе говорила, – продолжала Аврора, и от тебя, и от других он узнал, что Рампоно – человек просто невозможный. И он боится нарваться на отказ!

– Я тоже этого боюсь! – вздохнул Фанфан.

– Насколько я знаю Оливье, уверена, что-нибудь придумает, чтобы освободить тебя, и Рампоно ничего не сможет сделать!

– Но что?

– Не знаю. У него хватает самых разных знакомых. Знает армейских поставщиков, людей весьма влиятельных. И весьма высокопоставленных лиц а органах власти.

– Надеюсь! Скажи…

– Что?

– Что заставляет тебя с такой уверенностью утверждать, мол это обещание он исполнит?

– О, есть одно обстоятельство, – как-то странно замялась Аврора.

– Так скажи мне!

– Что, мой ангел?

– Что бы он сделал, если бы узнал?..

Аврора не ответила. Фанфан вопрос повторил. Но вместо ответа опять услышал тот же странный смех.

– Аврора!

– Я спрашиваю себя, не знает ли он уже…

– Что ты говоришь?!

– Тебя не удивило, что Ледю (так звали того лакея) не продолжает шантажировать?

Фанфан все рассказал Авроре о Ледю, чтобы была поосторожнее.

– А я решил, его заела совесть! – воскликнул он.

– В ту ночь на "Фанфароне" ты ненадолго уснул. А я услышала скрип, такое мягкое потрескивание досок палубы, как будто кто-то тихо уходил. Я испугалась, но сказала себе: не сходи с ума, это крысы! Но на другой день Баттендье меня спросил:

– Ну что, осмотр прошел удачно? Ты показала ему все, что могла?

Эти слова мне показались очень странными. И знаешь, что потом произошло? Он повалил меня в салоне на ковер и обращался со мною, как дикарь. И при этом все время повторял:

– Ах ты моя стервочка! Милая моя шлюшка, как я тебя люблю, путаночка ты моя!

– Господи Боже! – воскликнул Фанфан.

– Тот тихий скрип, видимо был не от крыс, а от Ледю! А Баттендье его послал шпионить за нами и доложить ему, что слышал. Разумеется, при условии, что Ледю потом не разнесет это по городу и шантажируя тебя, не нарушит ситуацию, которая так нравится Оливье!

– Святая Дева! – прошептал Фанфан после долгого молчания. – Как вижу, мне ещё немало предстоит узнать о человеческой натуре!

– Вот потому я и сказала, что надеюсь – Оливье сдержит слово. Он слишком счастлив будет иметь тебя под руками, чтоб ублажать – с помощью Ледю – свои наклонности, которые оправданы в его глазах, поскольку так он сможет выполнять свои супружеские обязанности как должно. Надеюсь, ты не ревнуешь? Ведь с той поры он так и продолжает!

– Похоже, он нас просто загнал тогда на "Фанфарон", – задумчиво сказал Фанфан, потом добавив: – Мне ревновать? Да как же я могу ревновать твоего мужа? Напротив, судя по твоим словам, он предлагает мне роскошную жизнь!

– Ну тогда – go[3]3
  go – (здесь) поехали.


[Закрыть]! – сказала Аврора, знавшая английский.

***

Пока что не случилось ничего, что так опасались Фанфан, солдаты и даже офицеры – что у полковника Рампоно начнется новый приступ безумного маневрирования. Но мы ошибались, если бы решили, что он успокоился, или что погибшие, раненые, хромые и больные жертвы первых маневров охладили его пыл и научили осторожности.

Рампоно даже в голову не приходило опасаться, что настороженное чьим-то донесением военное министерство могло бы доставить ему неприятности – он вел себя как абсолютный властелин, собравшись выковать стране таких воинов, которые бы стали абсолютно непобедимыми.

Нет, просто Рампоно был прикован к постели – не считая того, что раз пятнадцать в день слетал с неё на горшок, чтобы потом вернуться совершенно обессиленным, стуча зубами. Как мы уже поняли, Рампоно пробрал ужасный понос, словно в справедливую расплату за его злодеяния – ведь все солдаты тоже страдали от дизентерии, подцепленной на злосчастных учениях.

Рампоно по своей кастовой ограниченности, из дурацкого снобизма и демонстративного презрения к комфорту отказался поселиться в доме какого-нибудь видного горожанина – из страха, что попав к богатым людям, выглядеть будет как нищий. Поэтому велел соорудить большой шатер, который украсил коврами и вполне приличной мебелью, позаимствованной в мэрии. "Палатка – дом воина", – думал Рампоно. В своем шатре, полном мечей, сабель, пистолетов и деловых бумаг, мнил себя маршалом Туренем! Правда, страдавшим поносом, но все равно маршалом! И как Турень, который временами упрекал сам себя, когда над ним свистели пули: "– Дрожишь от страха, баба чертова!" сейчас и Рампоно дрожал всем телом, когда сидел на горшке.

Весь штаб его был вне себя от ярости. Офицеры, сумевшие устроиться со всеми удобствами в городе – причем обычно спали с хозяйкой дома или её дочерью – теперь ютились по палаткам без всякого комфорта. Палаток этих с дюжину расставили вокруг его шатра в полулье от города, на лугу, прикрытом от ветра сосновым леском. А ведь зима была не за горами!

Полковник был готов перевести на этот образ жизни и солдат, но палаток для этого не хватало, и большая часть бойцов осталась, где была, – в конюшнях, подвалах и мансардах. Те, кому не повезло, размещены были в палатках и могли утешаться тем, что их начальникам не легче, и что они не меньше взбешены таким положением.

Ноябрь, декабрь и часть января следующего года прошли довольно спокойно. А потом все пошло в том же темпе, как и до появления полковника Рампоно – с молчаливого согласия офицеров было столько учений и караулов, сколько нужно, и даже ещё меньше. И больше всего занимались… игрой в карты! Потом произошло с виду невинное событие, которое, однако, имело тяжелые последствия.

Фанфан, стоя декабрьской ночью в карауле, придумал песенку, чтобы развлечь своих скучающих товарищей, пытавшихся согреться, топая вокруг костров.

"Рампоно – наездник бравый

На горшке скакал со славой Оттопыривши губу,

И трубил в свою трубу.

Если он с горшка спадет,

Народ смехом изойдет.

Рампоно – наездник славный

И горшок – конь его главный.

Поглядите, вот оно

Наш полковник Рампоно!

Через три дня песенку эту знал весь полк. Одного пьяного солдата, распевавшего эту песню в таверне, накрыл лейтенант де Шаманс, который как раз там ужинал. Лейтенант де Шаманс строго приказал пьянице повторить, и солдат повиновался, причем дрожал от страха, пока лейтенант списывал текст в записную книжку. Потом лейтенант, ни слова не говоря, вышел из таверны, а несчастный вояка, которого в полку иронически именовали Сухарем, разрыдался при мысли о том, что с ним будет, – но ничего не произошло ни на следующий день, ни позднее.

Лейтенант де Шаманс из таверны отправился прямо в игорный зал на рю А ль'Эпи, куда ходили все офицеры. В тот вечер их там было не меньше дюжины играли в карты, пили и волочились за девицами. Лейтенант де Шаманс прочитал им этот злосчастный куплет, а потом и спел его. На лицах всех присутствовавших появилось выражение глубокой задумчивости.

– Мсье, – заявил де Шаманс, минутку помолчав, – с этим нужно что-то делать!

– Слушаюсь, мсье лейтенант! – ответил безусый корнет и сел за пианино, стоявшее в салоне, чтобы сыграть песенку с подобающим аккомпанементом.

– Вам нравится, мсье лейтенант?

– Чуть поживее ритм, – посоветовал де Шаманс. – Мсье?

Все встали по его призыву, обступив пианиста. Через десять минут офицерский хор достиг похвального совершенства в исполнении того, что они единодушно назвали "Марш полковника Рампердоно"!

Но кто потом, когда полковник крепко спал, положил текст этого марша ему на грудь? Этого так никогда и не узнали, хоть и подозревали брата одного из тех рекрутов, кому пресловутые ночные маневры стоили жизни.

На рассвете весь лагерь был разбужен дикими криками. Офицеры и несколько солдат, выскочившие из палаток, увидели полковника в одной ночной сорочке, орущего и размахивающего листком бумаги.

– Трибунал! Требую созвать полевой трибунал! Проклятье, ну вы у меня получите!

Полковник как безумный метался взад-вперед, опасно размахивая вокруг себя саблей. И тут упал в снег, – снег выпал той ночью. Его подняли и отнесли в палатку. К ложу поспешили полковые лекари. Когда они вышли из палатки, офицеры и солдаты, во множестве собравшиеся вокруг, поскольку пошли слухи, что полковник окончательно обезумел, не знали, аплодировать или принять скорбный вид. В конце концов приличия победили и все разошлись в фальшиво огорченном молчании после того, как шеф-лекарь Элембер сказал:

– Мсье, полагаю, нужно вызвать полкового священника!

Бумажка с текстом была найдена в снегу и Фанфан таким образом узнал, что смерть полковника Рампоно будет на его совести! Фанфан был недоволен, что убил полковника только косвенным образом, он предпочел бы сам проткнуть его клинком, ибо не чувствовал себя полностью отмщенным за свое прошлое унижение. Нет, это не была месть с открытым забралом, как ему хотелось!

В последующие четыре дня напряженного ожидания штабные офицеры ретиво репетировали погребальную церемонию, положенную по чину командиру полка.

Но хлопоты оказались излишними! Рампоно не отдал концы. На пятый день он встал, уже не столь желтый, и натянул форму. Взрыв ярости его не только не убил, но и спас! Теперь у него был запор! И не было уже слабости, и ненависть лишь удесятерила его силы! Полковник лихорадочно размышлял, как осуществить самое жестокое коллективное наказание, поскольку прекрасно знал, что автора памфлета никогда не найти. И хорошо зная, как его все ненавидят, хотел, чтобы все поплатились за это!

***

Вопреки опасениям Фанфана, Оливье Баттендье помнил о его деле! Каковы бы ни были тому причины, мы видим, что он был человеком, исполнявшим свои обещания, поэтому какое нам дело, что целью этой дружеской заботы было оживить свой собственный интерес к супруге!

Как верно угадала Аврора, Баттендье не хотел обращаться прямо к грубияну Рампоно. В Бордо не нашлось никого, кто захотел бы это сделать.

– Он просто тут же вышвырнет меня вон, – заявил ему даже городской советник Лариага.

Поэтому Баттендье отправился в Марсель, к старому другу своего отца, весьма влиятельному человеку, который уже тридцать лет был армейским поставщиком. Теперь удивимся тому, какие повороты затевает жизнь, какие изобретает сцены – и театр себе такие не позволит! Ведь поставщик этот был никто иной, как человек, знакомый нам в связи с Анной Беко, тот человек, который наряду с Рансоном и братом Анже считался отцом маленькой Жанны, тогда матери Фанфана, а теперь графини Дюбарри!

Поставщик выслушал Оливье Баттендье, но покачал головой, теперь уже совсем седой. Он сам ничем помочь не мог! Рампоно, бедный и честный полковник, ненавидел армейских поставщиков, богатых и бесчестных!

– Но кое-что я сделать могу, – добавил поставщик, – написать одной особе, которую я знаю от рождения и с которой поддерживаю хорошие отношения. Поклянитесь мне, что сохраните это имя при себе и никому не скажете ни слова! Это фаворитка, да-да, графиня Дюбарри, мой милый! (И в самом деле написал на следующий день письмо по всей форме).

Как хорошо было бы теперь узнать, как Фанфана вырвала из рук Рампоно всемогущая Жанна, которая была его матерью, не зная этого, так же как и сам Фанфан – однако это письмо, доставленное через двадцать дней, было найдено в секретариате графини Дюбарри в огромной груде писем, жалоб и прошений, которые к графине поступали со всей Франции, только десятого мая! В тот день в 3 часа 15 минут умер Людовик XV. И в ту же ночь рота гвардейцев окружила замок Лувесьен, где пребывала фаворитка. Их командир приветствовал графиню и сказал ей: – Мадам, я получил приказ немедленно доставить вас в аббатство Пон-о-Дам.

И рано утром павшая фаворитка, всю дорогу не перестававшая плакать, вошла в ворота монастыря Пон-о-Дам! Из роскоши своего замка Лувесьен – в голые стены монашеской кельи! Жанна проплакала целый день. Власть её длилась шесть лет.

Письмо поставщика было сожжено вместе с двумя тысячами других бумаг. Фанфан запрыгал от радости, когда узнал, каковы результаты вмешательства Баттендье.

– Графиня Дюбарри? Но это удивительно! Знаете, что я с ней знаком? Однажды – мне ещё не было и десяти – я спас ей драгоценности!

И Фанфан подробно изложил Оливье и Авроре ту давнюю историю, которая произошла на рю Неф-де-Пти-Шамп. Он видел перст судьбы в том, как странною причудою судьбы прошение о помощи направлено было именно той женщине, которая когда-то свою помощь ему обещала! И если, разумеется, графиня не могла его вспомнить, не сомневался, что помощь не за горами!

– Как жаль, что я не знал, что ваш знакомый напишет именно ей! Я бы попросил напомнить ту сцену в магазине Лабилля и того малыша, который назвался Титусом!

Только теперь не в этом было дело! Фанфан уже буквально ощущал, как на него нисходит протекция графини. И чувствовал себя любимцем богов!

И ощущение, что протекция ему обеспечена, эта эйфория привели к тому, что он совершил поступок, который можно назвать примером рыцарства, но который граничил и с провокацией и заработал ему потрясающую репутацию во всей французской армии.

***

Однажды мартовским утром, когда Фанфан явился в лагерь, чтобы заступить на службу, – после незабываемо волшебной ночи, проведенной с Авророй (впервые они были не в мансарде, а в роскошной комнате для гостей дворца Баттендье, – тот так решил официально, конечно, не потому, чтобы жене удобней было заниматься любовью с Фанфаном, а для того, чтобы Фанфан мог выспаться в хорошо натопленной комнате), – так вот, этим мартовским утром Фанфан узнал, что автор гнусной песни о Рампоно разоблачен! Теперь виновник в кандалах сидел в подвале заброшенного дома по соседству с лагерем (подвал этот служил чем-то вроде гауптвахты).

Солдат этот, по имени Картель, в действительности вовсе не был разоблачен! Он просто хвастался в кругу солдат, что сочинил песню он, ну а доносчик передал полковнику!

Те, кто в тот вечер у костра были свидетелями, как Фанфан сочинил свои куплеты, могли бы доказать правду, но все любили Фанфана и терпеть не могли Картеля, известного хама и грубияна. И раз этот грубиян был к тому же и такой болван, что ложно похвалялся авторством куплетов, – пусть сам теперь и разбирается!

Таково было всеобщее мнение. Нужно сказать, что Картель, кривоногий, длиннорукий, заросший волосами до самых глаз, в свои тридцать лет известен был не только как болван и хам, но и как вор, обкрадывающий по ночам спящих товарищей!

Фанфан терпеть не мог Картеля, точно также как и все.

Когда получасом позже он услышал от лейтенанта де Шаманса (того, кто песенку распространил среди офицеров, но этого Фанфан не знал), так вот, когда Фанфан спросил у лейтенанта де Шаманса, что угрожает болвану-хвастуну, узнал, что Картель наверняка получит год каторги!

– Не больше, мсье?

– Нет, не думаю. Кроме того, мне кажется, он не сумеет настоять на своих словах. Для этого он слишком глуп! Так глуп, что я не верю ни на миг, что он мог выдумать "Марш мсье Рампердоно"!

– Как, вы назвали эту песню?

– Гм… – только и ответил лейтенант, который выдал офицерскую тайну (хотя не всю – Фанфан так и не узнал, что офицеры добавили к его тексту ещё и припев:

 
"Мсье полковник Рампердон, о! о! о!
Имел огромный бомбардон, о! о! о!
Он пердит как буйный слон, о! о! о!"
 

Вместо этого лейтенант де Шаманс сделал круглые глаза:

– Разве я произнес какое-то название?

– Нет, разумеется нет, мсье, – Фанфан рассмеялся. – Картель тут не причем, виновник – я!