Текст книги "Знаменитый газонокосильщик"

Автор книги: Бен Хетч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Бриджит спрашивает, не является ли это заболевание психосоматическим, явно имея в виду мистера Периса. А папа кричит, что единственное, что у меня распухло, так это самомнение.

Однако мои усилия не напрасны. Сначала мы с Джеммой идем в кино, а на обратном пути у Амершам-Хилл она поднимает рычаг поворотника и бросает на меня странный взгляд, показывая, чтобы я свернул налево. У следующего поворота она поднимает его вверх, и я сворачиваю направо. Так продолжается до тех пор, пока мы не оказываемся в грязном тупике на Астон-Клинтон, который заканчивается воротами, ведущими на фермерское поле. Когда я останавливаю фургон, Джемма перебирается назад, снимает с себя верхнюю одежду и манит меня согнутым пальцем. Я ставлю фургон на тормоз, гашу фары, закрываю окно спальником, и мы впервые занимаемся с ней сексом. Это оказывается очень весело и приятно. Мы занимаемся этим почти пятнадцать минут. Мне кажется, что Джемма достигает оргазма. Или делает вид, что достигла.

11 часов вечера.

Вечером звонит Шон, чтобы сообщить об очередном совпадении. Он отыскивает их повсюду с тех пор, как провалил экзамены, и это – дурной признак.

«Вот еще одно, Джей», – говорит он. Он всегда так начинает: «За сегодняшний день парочка, Джей» или «Сегодня только одно, пацан».

– Я кормил эту чертову Сеффи, – говорит Шон, – и заметил, что на крышке чертовой банки написано «Дикси». – Когда Шон начинает говорить о своих совпадениях, он так возбуждается, что утрачивает все свое красноречие и постоянно употребляет слово «чертов». – А мама хочет назвать новый дом в Шотландии Дикси. К тому же я сегодня был в фирме «Диксон», где покупал крышку для чайника. Чертовски странно. Как ты думаешь, это все связано? И почему это со мной происходит?

Я говорю, что, видимо, он обладает какими-то особыми способностями. Джемма считает, что Шон – шизофреник и его надо показать врачу, но я думаю, все дело в том, что он слишком много времени проводит в своей спальне, не занимаясь ничем конкретным.

Сегодня Шон сообщает, что за последующие два года собирается прочитать всю «Британнику». Потом он опять начинает говорить странные вещи о Джемме и произносит свою прощальную речь, что делает всякий раз, когда у меня появляется девушка: «Да, думаю, нам будет о чем вспомнить». Он даже спрашивает, не собираемся ли мы с Джеммой пожениться. Вероятно, на это указывает ряд каких-то совпадений.

– Ты имеешь в виду то, что мы проводим вместе свободное время? – спрашиваю я.

Шон говорит, что дело не только в этом, и рассказывает, как нашел металлическое кольцо на стоянке у Центра занятости, а потом случайно посмотрел сцену из чертова фильма, где священник ехал мимо церкви Святой Девы Марии.

Суббота, 6 марта

Чарли сегодня устроил скандал из-за куриного карри. Сара приехала поздно из-за репетиции свадьбы, поэтому у нас сегодня опять не было ростбифа. Мы уже три дня подряд едим куриное карри. Сегодня мясо оказалось особенно жилистым, Чарли не вытерпел, швырнул тарелку на пол и снова перешел на речь черепашек-ниндзя. Я попытался объяснить папе, что Чарли прав и пора уже сменить ассортимент блюд. В результате дело чуть было не закончилось сценой из тюремных драм, когда заключенные переворачивают столы и поднимают бунт, но папа пообещал купить что-нибудь вкусненькое и тем самым несколько разрядил обстановку.

Днем я очень нервничал, ожидая возвращения Чарли. Сара с Робом повезли его на консультацию к доктору Робертсу. Мы с папой расхаживали по саду, и он повторял, что надо что-то делать, а это я и без него знаю.

– Он становится все хуже и хуже. Ты знаешь, что он попытался сбежать с урока, притворившись, что у него началась сенная лихорадка? Он совершенно отбился от рук. У тебя же с ним самые близкие отношения, и ты должен понимать, что так дальше продолжаться не может. Почему ты не хочешь с ним поговорить?

Вернувшись, Сара, прежде чем сообщить мне, как Чарли, спрашивает, как папа. Судя по всему, он уже успел ей нажаловаться на то, что я слишком много времени провожу в ванной. Он считает, что это из-за меня мы получили такой большой счет за очистку выгребной ямы. Я говорю Саре, что провожу в ванной ровно столько времени, сколько и все остальные, дело в том, что папа просто не привык заниматься счетами. Он не оплачивал счета в течение двадцати лет – это делала мама, – и вполне естественно, что теперь они кажутся ему слишком большими.

– А почему ты не можешь читать у себя в комнате, как все нормальные люди? – спрашивает Сара. – Все дело в том, что ты по два часа лежишь в ванне и читаешь.

– Наверное, придется мыться в тазу, чтобы экономить деньги, – говорю я.

Сара просит, чтобы я не вел себя как идиот. Хотя, по-моему, ничего идиотского я еще не сказал. Я не виноват в том, что мы не подключены к главному трубопроводу. Ванна – это просто какое-то яблоко раздора между мной и папой. Как земли Эльзас-Лотарингии между Францией и Германией.

Перед отъездом Сара говорит, чтобы я взял себя в руки, так как, похоже, Чарли все-таки отправится в интернат.

– Папа встает на рассвете, чтобы забросить Чарли к Анджеле, которая отводит его в школу. Не забывай – он теперь управляется за двоих. Ему приходится готовить, заниматься уборкой, оплачивать счета, ходить по магазинам и делать все, что раньше делала мама. Он просто не справляется со всем этим. Ему надо помочь. Я тоже сначала возражала, но теперь не вижу другого выхода. Пока еще ничего не решено, но, думаю, доктор Робертс поддержит это предложение.

Совершенно упав духом, я забрал свое пуховое одеяло и перетащил его в комнату к Чарли. Забравшись на свою бывшую верхнюю полку, я попробовал побеседовать с ним о школе, его проблемах и о том, что может произойти дальше. Однако на полуслове заметил в щель между кроватью и матрацем, что он что-то стирает со стены.

– Эй, я все вижу. Это опять твои домовые?

Чарли отвечает «нет», но когда я поднимаю край матраца, то вижу, как он выдалбливает в красном квадратике, нарисованном на стене, очередного домового. У него там уже целая фреска.

– А папа видел, что ты этим занимаешься? – спрашиваю я. Чарли молчит – он слишком поглощен своим занятием. – Эй, ты, Микеланджело, папа знает, что ты этим занимаешься?

– Нет, – отвечает Чарли и с беспечным видом указывает на еще одного домового, работа над которым уже завершена.

– Чарли, ты хоть знаешь, что папа собирается отправить тебя в интернат? Он только что отремонтировал твою комнату. И что это за история с сенной лихорадкой?

Чарли смотрит на меня с непроницаемым видом и продолжает осторожно выцарапывать следующий кусок стены. Он настолько сосредоточен, что языком выпирает щеку.

– Чарли, все это необходимо привести в порядок. Или хотя бы чем-нибудь закрыть. Ты ведь не хочешь, чтобы тебя отправили в интернат?

Он сидит на кровати, скрестив ноги, и соскабливает ногтем ту часть домового, которая выступает за линию, проведенную карандашом. Я не могу не восхититься его аккуратностью.

– Чарли, – говорю я, – если папа это обнаружит, он тебя убьет. Это новые обои. И почему ты прикинулся больным и начал симулировать сенную лихорадку?

– У меня уже три раза шла кровь из носа, – гордо заявляет Чарли. – Два раза из-за этого и один раз из-за другого.

– Чарли, я с тобой разговариваю.

– Их надо протирать, пока они еще не подсохли.

– Чарли!

– Иначе могут отвалиться.

– Чарли, пообещай мне, что утром ты все приведешь здесь в порядок. Обещаешь?

– Ладно, – с усталым видом говорит он.

– Чарли, – снова начинаю я, потому что мне кажется, что он уже засыпает, а мне еще надо кое о чем его спросить.

– Что? Я ничего не делаю.

– Чарли, ты когда чаще вспоминаешь маму – дома или в школе? Папа считает, что дома. Это так, Чарли?

Чарли трижды бьется головой о подушку, а потом с напевными интонациями отвечает:

– Иногда дома, иногда в школе, но она с Богом, ангелами и бабушкой и больше никогда не вернется… глупая ты башка, – после чего выключает свет.

Воскресенье, 7 марта

Сегодня утром смотрел у Джеммы фильм об английском парне по имени Чарльз, который в один прекрасный день бросил работу, продал дом, оставил жену и отправился в Африку жить в глиняной хижине, потому что ему надоел Запад. Потом этот Чарльз влюбился в чернокожую прачку по имени Бобан, которая лишилась ноги, подорвавшись на пехотной мине. Фильм нам показался очень смешным, хотя ничего смешного в нем не было, и мы с Джеммой то и дело отпускали разные шуточки. Например, когда герои встречаются у водоема, и Бобан показывает Чарльзу, как надо стирать штаны. А потом они вместе отправляются на романтические прогулки, и Чарльз поет колыбельные деревенским ребятишкам, которых они вроде как усыновили.

Большей пошлятины я еще не видел, но самое ужасное заключалось в том, что фильм меня почему-то тронул. Женщина-инвалид, плетни и мазанки, а также несколько колыбельных – все это представляется мне гораздо более привлекательным, чем клиенты и борьба за премиальные. Если бы я мог забыть об этом, я бы с радостью женился на одноногой женщине по имени Бобан. Думаю, до увольнения мне осталось не больше недели.

После того, как мы снова занимаемся с Джеммой сексом, я начинаю делать вид, что я – Чарльз, а она – Бобан. Я начинаю копировать акцент, с которым говорил герой фильма, ремнем подвязываю Джемме ногу, сажаю ее в машину и вожу по Чешемскому парку до тех пор, пока она не начинает икать от смеха. Вернувшись в фургон, мы распечатываем свежую колоду карт и каждый раз на перекрестке вытаскиваем по одной штуке, чтобы решить, куда поворачивать – налево или направо.

У торгового центра «Сарра-гарден» мы снова вытаскиваем карту, чтобы решить, не забраться ли нам назад и не пообниматься ли. Но только мы приступаем к этому занятию, как в заднее окошко начинает стучать охранник стоянки, который интересуется, в своем ли мы уме и понимаем ли, что делаем. Терпеть не могу людей, которые задают такие вопросы, как будто главное – это понимать, что ты делаешь, поэтому я снова начинаю говорить голосом Чарльза и отвечаю, что мы ждем своего шофера, который пошел покупать электрические лампочки. Охранник теряется и не знает, что ответить.

– У моей жены Бобан нет ноги, – продолжаю я. – Мы познакомились с ней у водоема, а потом все утро я катал ее на машине, очень устал и прилег отдохнуть.

Охранник заглядывает в фургон, видит подвязанную ногу Джеммы и начинает оправдываться, что-то объясняя про киоск, который был украден неделю назад. Как только он отходит в сторону, мы тут же разражаемся хохотом.

Когда мы возвращаемся к Джемме, она дает мне почитать свой дневник, вернее, не очень возражает, когда я запираюсь с ним в ванной. Я узнаю из него много интересного, включая то, что она меня любит. Джемма начинает смущаться, и остаток вечера я трачу на то, чтобы заставить ее произнести это вслух. У нее уже были мальчики, но она говорит, что никогда не испытывала ничего подобного, поэтому я чувствую себя польщенным. Мы очень медленно подходим к ее признанию, так как Джемма слишком горда для того, чтобы сразу уступить. Сначала я заставляю ее повторить за мной «Кошка любит своих котят» и только после этого «Я люблю тебя, Джей».

Меня очень радует то, что у нас все как у людей. Мы уже начали ссориться из-за мелочей. Мы боремся за верховенство и постоянно решаем, кто из нас главнее. Например, когда мы сегодня играли в трик-трак, я отказался расставлять ее фишки, когда она ушла в туалет, и расставил только свои. А Джемма в отместку не стала наливать мне чай и принесла его только себе. Однако все это мы делаем совершенно беззлобно, и это лишь добавляет остроты нашим отношениям.

9 часов вечера.

Вечером еще раз попробовал поговорить с Чарли, когда он чистил зубы. Когда Чарли чистит зубы, он размазывает пасту по всему лицу, а потом снимает ее зубной щеткой, делая вид, что бреется опасной бритвой. Считается, что к нему нельзя обращаться, когда он это делает, иначе он может порезаться.

– Чарли, что это за история с сенной лихорадкой? У тебя же нет никакой сенной лихорадки, – говорю я, когда он заканчивает.

– Есть, – отвечает он. Он смотрится в зеркало и массирует себе подбородок, проверяя, чисто ли он выбрит, так что я не могу удержаться от смеха.

– Чарли, я прекрасно знаю, что у тебя нет никакой сенной лихорадки.

– Нет, есть, – повторяет он снова. Он хватает полотенце, резко поворачивается ко мне спиной, что-то делает со своим лицом и, повернувшись обратно, трижды чихает. – Видишь?

– Как ты это делаешь? – спрашиваю я.

На этот раз Чарли уже не отворачивается.

– Для того чтобы заработать сенную лихорадку, нужно запихать палец в нос, – и он запихивает его в нос. – Мне это показал Колин Хиггинс. – Лицо у Чарли искажается, и он снова чихает. – У Колина сенная лихорадка уже два года.

В пятницу на день рождения Чарли должна прийти Джемма, которая хочет с ним поговорить. Надеюсь, это не произведет на него слишком сильное впечатление, потому что лично мне нравятся его выходки. Я не хочу, чтобы он превратился в бродягу, как Пижон, или еще во что-нибудь такое, но его поведение доказывает, что у него есть воображение. По-моему, нет ничего хуже, чем ребенок, лишенный фантазии. У Чарли есть несколько таких одноклассников – кажется, что это куклы, лишенные индивидуальности, и можно не сомневаться, что со временем они станут взрослыми людьми, которые будут сообщать окружающим: «От этого может пострадать репутация фирмы».

Понедельник, 8 марта

Как только я приезжаю на работу, меня вызывает Бриджит, и я следую за ней в одну из комнат, предназначенных для собеседований. Я подозреваю, что речь пойдет о мистере Перисе, но Бриджит меня ошарашивает.

– Мне тут одна птичка напела, что ты занимаешься какими-то глупостями с прейскурантами, – заявляет она.

Я не знаю, что ответить, и поэтому говорю, намекая на Линду:

– Похоже, на тебя работает не одна птичка.

– Нет, только одна, – отвечает Бриджит, подтверждая тем самым мои подозрения. – Хотя это неважно. У меня замечательный нюх, Джей, и я чувствую, когда человек собирается опустить поводья.

Я напрягаюсь, с вялым видом глядя в пол, и Бриджит выдерживает паузу, выжидая, когда я выдам себя кивком или улыбкой. И я понимаю, что не уступить ей будет по меньшей мере невежливо.

– Но ведь не обязательно верить всему, что тебе говорят, – произношу я с загадочным видом и задумываюсь, а не пора ли произнести речь об отречении. Но потом мне приходит в голову, что можно воспользоваться случаем и спровоцировать Линду, сообщив ей заведомо ложные сведения, чтобы проверить степень ее лояльности. – Иногда люди говорят не то, что думают.

Но Бриджит меня опережает.

– У меня есть одно из писем, направленное тобой в строительную компанию «АМКА». Я знакома с их заместителем директора по административно-хозяйственной части, – произносит она.

Я не могу удержаться от легкого смешка, и мы встречаемся глазами – в моих написано добродушное признание, а в ее – не менее добродушное торжество.

– Если бы только это… – вздыхает Бриджит. – Но я читала твои записи в книге по учету рабочих, к тому же истории с мистером Арнольдом и мистером Перисом. Да и твоя исполнительность и пунктуальность тоже оставляют желать лучшего… Джей, я не знаю, что мне делать. Только честно – как бы ты поступил на моем месте?

– Уволил бы меня, – отвечаю я.

После этого мы еще некоторое время болтаем, и Бриджит говорит, что мы могли бы стать с ней близкими друзьями. Я не очень понимаю, что в данном случае имеется в виду под словом «близкий». Потом мы пожимаем друг другу руки, и я выхожу из комнаты, гадая по дороге, а не надо ли было ее поцеловать.

Папа спрашивает, почему я так рано вернулся. Я совсем забыл, что он работает дома. Он стоит, бескомпромиссно сложив на груди руки. Я говорю, что уволился, чтобы посвятить себя самообразованию, и отправляюсь к себе читать роман Мопассана, а он мне вслед кричит «Бездельник».

Мне кажется, что на этот раз я вышел сухим из воды, но позднее, когда мы усаживаемся смотреть футбол, я допускаю глупейшую ошибку и вступаю с ним в разговор. Я говорю что-то о ленивых игроках типа Дэвида Джинолы, которые позволяют ослам выполнять за себя всю тяжелую работу, чтобы потом блеснуть своей изобретательностью и талантом. Вероятно, папа решает, что я намекаю на наши отношения и мою книгу, потому что моментально выходит из себя и начинает трясти головой с такой силой, словно ему в ухо залетела оса. Сначала я даже не понимаю, что происходит, поскольку мое замечание было абсолютно невинным, и даже собираюсь предложить влить ему в ухо кипятка, чтобы избавиться от зловредного насекомого, но тут он набрасывается на меня, так ожесточенно мотая головой, как это делает Рик Парфитт в шоу «Рок во всем мире».

– Тебе восемнадцать лет! Во-сем-над-цать! А ты мыслишь как младенец! Ты доведешь меня до инфаркта. Смерти моей хочешь, да? – По его словам, даже Чарли ведет себя более ответственно. И при таком отношении к жизни мне ничего не светит. И когда я начну платить за квартиру? Или, может, я хочу превратиться в бродягу и ночевать на улице? Знаю ли я, как огорчал маму постоянный бардак в моей комнате? Неужели я не видел синяков, которые она набила себе, поскользнувшись на бумажных обрывках, которые валялись у меня на полу? Вряд ли человек, серьезно относящийся к своей работе, станет так себя вести. Я – умный мальчик, но пора взять себя в руки.

Все это было крайне некстати, потому что мне приходилось смотреть в его сторону, и в результате я пропустил отличный удар левой, который был нанесен французским полузащитником «Арсенала» Патриком Виера.

Поездки в метро, сетования на плохую работу светофоров на Чалфонт Латимер, посещение корпоративных вечеринок для того, чтобы тебя начали узнавать, и поедание куриных чипсов – неужели это и есть жизнь? Я все равно хочу стать великим писателем. И больше мне ничего не надо. Я хочу жить вне общества, за загородкой, как дикое животное с острыми когтями.

– Понятно, – отвечает папа. – И кто, интересно, будет обеспечивать эту жизнь за загородкой? Полагаю, я?

И я говорю, что скорее стану вором, если мне потребуется себя обеспечить. Папа заявляет, что я уже им стал, и напоминает мне о пяти фунтах, которые я взял у него на метро и не отметил в календаре.

На шум спускается Чарли, чтобы узнать, что происходит. Папа не отвечает, и Чарли поворачивается ко мне.

– Ничего особенного, – говорю я.

– Да-да, – подхватывает папа, – ничего особенного. Просто твой брат в очередной раз лишился работы. Но он считает, что в этом нет ничего особенного. Зато для меня это кое-что значит. Это очень важно для его отца, который скоро окончательно облысеет.

Когда Чарли удаляется, папа снова подходит ко мне. И мне кажется, что он собирается приступить ко второму раунду, но вместо этого он обрушивает на меня собственные новости. Думаю, он получает большое удовольствие от того, что делает это именно в данный момент.

– Полагаю, тебе следует знать, что я разговаривал с доктором Робертсом, – говорит он.

На кухонном столе лежит распечатанное письмо от доктора Робертса. Он пишет, что, на его взгляд, выходки Чарли являются «попыткой каким-то образом влиять на неконтролируемые события внешнего мира», что вполне объяснимо, учитывая то, что произошло с нашей мамой. Затем следует какая-то профессиональная тарабарщина о смене обстановки и роковая фраза: доктор Робертс считает, что «переезд на новое место жительства» может принести пользу.

2 часа ночи.

Теперь подъем поворотника стал означать для нас с Джеммой предложение заняться любовью. Я поднял его, когда мы возвращались из паба, хотя впереди и не было видно никаких перекрестков. И Джемма меня сразу же поняла.

Странно, раньше я всегда очень осторожно обращался с женской грудью, как будто это маленькие хрупкие котята, – я только гладил ее и подавлял в себе желание сжимать ее в руках. Но с Джеммой все иначе. Она очень пылкая и в разгар страсти позволяет мне делать все что угодно с самыми существенными частями своего тела. Поэтому я мну, тискаю и сжимаю ее грудь так, словно я домохозяйка, вступившая в схватку с тестом. Сегодня вечером мы занимались сексом четыре раза – для меня это рекорд. Джемма говорит, что абсолютно улетает, когда занимается со мной сексом. И я улетаю тоже.

Потом она пытается подбодрить меня в связи с Чарли. Она говорит, что вряд ли его отправят в интернат раньше сентября следующего года, а к этому времени он может исправиться. Кроме того, Джемма считает, что я испытываю абсолютно необоснованную ненависть к интернатам. Она говорит, что один из ее сокурсников, Род, закончил школу-интернат и при этом остался совершенно нормальным парнем.

28 сентября: Поразительно, насколько быстро восстанавливаются люди. Сначала, когда думаешь о приближающейся трагедии, кажется, что она тебя сломает. Но потом жизнь продолжается практически в нормальном русле. Просто вместо того, чтобы думать о мелочах – о творчестве, о том, что ты начал набирать лишний вес и у тебя до сих пор нет подружки, – начинаешь заботиться о вещах более существенных.

Как будто на все остальное у тебя в голове просто не остается места. И что бы ни происходило, выясняется, что невозможно превысить предел, установленный для твоих переживаний. Это как с папиным ноутбуком – нельзя занять оперативную память из других программ и залезть в Word или Agenda. Человек по-прежнему продолжает есть, когда голоден, и пить, когда испытывает жажду.

Сегодня днем был у мамы в больнице. Не прошло и недели, как нам сообщили о диагнозе, а ее состояние уже заметно ухудшилось. Мышцы из-за отсутствия движений обмякли, и когда на обед приносят утку, мне приходится ее разрезать, так как маме в кровати не на что опереться. А потом ее начинает пучить, и нам с одной сестер приходится приподнимать ее, чтобы она выпустила газы. Все это доводит меня практически до слез, и я, чтобы удержаться, целую ее в лоб. Тело мамы внезапно оказывается таким легким и невесомым, словно самодельный столик, который того и гляди рассыплется, когда его берешь в руки.

Мы с папой отвозим Чарли в «Макдоналдс» в надежде, что это его отвлечет, а также потому, что папа все равно не в состоянии что бы то ни было приготовить. В зале для некурящих я замечаю пожилую даму с палкой, которая, судя по всему, встречается там со своим сыном. Дама плохо видит, и сын вынужден читать для нее меню. А я при виде этого думаю о том, что хотел бы, чтобы моя мать состарилась. Тогда бы я тоже читал ей меню.

Папа говорит, что я должен философски смотреть на происходящее. Он утверждает, что все мы прожили невероятно счастливую жизнь и теперь пришла пора расплачиваться.

Это еще одна идея Джеммы – она считает, что я должен перечитывать свой старый дневник, хотя я в этом сильно сомневаюсь. Она полагает, что если я не хочу говорить, то должен это перечитывать. Однако делать это непросто. Потому что всякий раз при этом я не могу понять, почему рядом больше нет мамы. Порой у меня это вообще не укладывается в голове. Иногда мне кажется, что она просто вышла за продуктами и сейчас вернется с корзиной белья под мышкой. Все в этом доме напоминает о ней: в шкафах по-прежнему лежит ее одежда, на кухне все так же висит штифт, на который она вешала выглаженные рубашки, из гардероба до сих пор не убраны ее пальто, а в фургоне болтается одна из ее перчаток, которую я никак не могу выкинуть. Такое ощущение, что она повсюду оставила легкий налет своей личности, и иногда мне кажется, что я смогу воссоздать ее, если соберу все воедино.

Вторник, 9 марта

Когда папа неожиданно рано возвращается домой и застает меня за просмотром «Обратного отсчета», он реагирует на это так, словно поймал меня на краже в королевском казначействе.

– Наверное, это непросто – быть диким животным с острыми когтями, – замечает он. – Все эти творческие муки над рукописью. Я просто восхищаюсь твоей целеустремленностью, старичок. Теперь я понимаю, почему ты не можешь удержаться ни на одной работе и не желаешь помогать мне по дому.

Я объясняю, что мне просто надо перестроиться, так как я собираюсь написать фельетон для юмористического журнала Мартина, на что папа отвечает:

– Еще один бездельник, – и выключает телевизор.

Для того чтобы показать ему, как он меня унизил, я отправляюсь устраиваться на работу в «Макдоналдс». Менеджеры им не требуются, но директор, впечатленный тем, что я два месяца проработал в «Золотых кебабах» Большого Эла, предлагает мне временную работу и говорит, что я могу приступить к ней в четверг. Когда я говорю папе, что буду зарабатывать на жизнь с помощью биг-маков, и спрашиваю, радует ли это его, он говорит: «Ну понятно, очередная халтура. Чрезвычайно умное и зрелое решение, но можешь не надеяться, я не передумаю, и Чарли все равно отправится в интернат. А теперь пойди и сотри всю эту пакость со стены в его комнате».

Остаток вечера папа проводит, расхаживая по комнате и репетируя речь, которую ему предстоит произнести на следующей неделе перед национальным секретарем по культурному наследию: «За весь широкий диапазон предоставляемой информации – от новостей до развлекательных, обучающих и музыкальных программ – Би-би-си взимает беспрецедентную плату, составляющую менее тридцати пенсов в день. И публика считает это выгодным для себя. Это выгодно и для самой студии… ля-ля-ля».

В какой-то момент я упоминаю маму и говорю, что она никогда бы не отправила Чарли в интернат, если бы умер папа, но он снова возвращается к своей работе:

– Да благословит ее Господь. Маму никогда не интересовали звания и титулы. Думаю, она даже не знала, кто такой национальный секретарь по культурному наследию. Когда я познакомил ее со своим другом-раввином… ля-ля-ля…

Папа не выносит, когда кто-нибудь другой говорит о маме, и меня это просто бесит. Сам он может говорить о ней сколько угодно, но стоит другому открыть рот, и он тут же пытается его заткнуть. Все наши воспоминания о маме должны совпадать с его представлениями, которые абсолютно непоследовательны и служат для него не более чем самооправданием. В данный момент он больше всего озабочен получением рыцарского звания, которое будет ему гарантировано в случае переизбрания на следующий срок. Он утверждает, что делает это исключительно ради памяти мамы и что она была бы счастлива стать леди. Однако на самом деле ей это было бы совершенно безразлично, потому что, как он сам говорит, титулы и звания ничего для нее не значили. И это тоже выводит меня из себя.

11 часов вечера.

Мне нравится кафе Дебби, но там всегда слишком шумно. Как можно написать великий роман под ее постоянные крики: «Два чая, один с сахаром, другой без! Кто заказывал сосиску с фасолью и чипсами?!»

Когда Хемингуэй ходил в кафе Клозери де Лила, он общался там с выдающимися литераторами вроде Эзры Паунда и обсуждал смысл литературного творчества и последние выставки в Лувре, а не выслушивал шоферню, обсуждающую сиськи и количество голов, забитых «Челси» в последней игре.

С юмористическим журналом тоже ничего не получается. Сегодня вечером встретил Мартина, и мне очень не понравилось его поведение. Похоже, он считает, что его текст гораздо смешнее, чем мой. Он не сказал ничего определенного, но, судя по тому, как он меня слушал, он считает именно так.

– Берти Ванный – его прозвали так, потому что он постоянно принимает ванны в самое неподходящее время, – говорю я.

Молчание.

– Он принимает их всякий раз, когда испытывает стресс.

Молчание.

Он намекает на отсутствие сатирического начала.

– Все это хорошо, но слишком заумно, – говорит он.

Я спрашиваю его о дальнейших планах, словно общая концепция журнала для меня гораздо важнее, чем мой фельетон, и Мартин говорит, что они ведут переговоры об аренде помещения, а сам он придумал отличное название для журнала.

– Какое? – спрашиваю я.

– Он будет называться «Чушь собакина», – отвечает он.

Я говорю, что идея неплохая. И так понятно, что журнал будет направлен против истеблишмента, но «собакина» вместо «собачья» придает всему оттенок игры и делает название более приемлемым.

– Коротко, иронично и по-свойски. Мне нравится, – говорю я.

И только вернувшись домой, я понимаю, что Мартин своей «чушью собакиной» намекал на качество моего рассказа. Ну и сука же он после этого.

Среда, 10 марта

Сегодня Сара привезла подарок Чарли ко дню рождения – в пятницу ему исполнится семь – и я сообщил ей, что наш папа – чудовище. Однако она считает, что он строг со мной только потому, что беспокоится обо мне.

– Ему не нравится твоя работа в «Макдоналдсе». Он считает, что там ты тоже долго не удержишься, – говорит Сара. – Продавец видеокассет, бармен, официант, консультант по трудоустройству, теперь еще и «Макдоналдс»… Папа считает, что ты просто ленишься и пытаешься отсрочить неизбежный выбор, и в чем-то он прав. Например, я понимаю, что он не слишком обрадовался, когда вернулся домой и застал тебя перед телевизором в пижаме.

Несмотря на то что я набрал семь баллов для поступления в университет и знаю химический символ железа, у меня есть веские основания, чтобы работать в «Макдоналдсе».

– Я делаю это для того, чтобы понять, что такое жизненные трудности, – объясняю я Саре. И это соответствует действительности, – если я хочу написать великий роман, я должен знать, что такое страдания. В энциклопедии «Книги и литераторы» нет ни одного писателя, который бы не страдал. Толстой страдал – он написал «Войну и мир» после участия в Крымской войне, где люди умирали как мухи. Сэлинджер тоже страдал и написал «Над пропастью во ржи», поработав на траулерах в Исландии.

– Предел же моих страданий заключается в недостаточно нагретой ванне, – говорю я. – Душераздирающий рассказ Джея Голдена «Невовремя принятая ванна». Увы, Сара, это не та книга, о которой я мечтаю.

Сара говорит, что папа совершенно не собирается мне мешать.

– Его очень радует твое заочное обучение. Иначе зачем бы он стал за него платить? Он хочет, чтобы ты добился успеха. И мы тоже. Просто папа хочет, чтобы ты шел ему навстречу Вот ты упомянул ванну, давай поговорим о ванне. Он очень разозлился, когда вчера ты просидел в ней два часа кряду. Тебе не нравится, что он хлопнул дверью и потребовал, чтобы ты выметался. Почему бы тебе не ограничиться одним часом в следующий раз? Ведь ты же интеллигентный человек. Почему именно я должна заниматься поисками компромисса? И перестань с ним спорить из-за Чарли. Это не приведет ни к чему хорошему. Главное, и Чарли от этого не будет лучше. Возможно, ничего бы этого не случилось, если бы он мог брать с тебя пример. Тебе это не приходило в голову?