Текст книги "Знаменитый газонокосильщик"
Автор книги: Бен Хетч
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
– Прекрати! – говорит она, отталкивая мою руку – Ты делаешь мне больно. Ты настоящий… – я убираю руку, и она швыряет флейту на стол, – эгоист. Тебе вообще на меня наплевать. Ты просто хочешь убежать от себя, потому что у тебя ничего нет. Ты в полном раздрае и всегда умеешь найти для этого тысячу причин. – Теперь она действительно начинает размахивать руками. – Но со мной-то все в порядке. Я тоже не понимала, что со мной происходит, но теперь все изменилось. К тому же я уверена, что у нас ничего не получится. – И она с силой втыкает свою сигарету в пепельницу, но ей не удается загасить ее как следует, и та продолжает испускать легкий дымок. Так что мне приходится самому ее погасить. – Никто не может понять, почему я с этим мирюсь. – Она трясется как в лихорадке, и мне хочется ее обнять. – Мама не может этого понять. И папа. Никто не понимает. Нет, я никуда с тобой не поеду, и вообще я думаю, – она начинает плакать, и слезы капают сквозь пальцы, которыми она закрывает лицо, – что мы с тобой должны расстаться. Я еще раньше хотела сказать тебе об этом, но ты мне не давал. Мне очень жаль. Я знаю, что все это некстати – вечер памяти твоей мамы и вообще… – Она теребит загашенную мной сигарету. – Джей… я познакомилась с одним парнем.
Она не в состоянии вынести моего взгляда. Она закрывает лицо своей большой неуклюжей ладонью и отворачивается к окну Я встаю, чтобы обнять ее за плечи. Мне хочется выжать из нее все то, что она только что сказала. Я хочу, чтобы она рассмеялась. Я понимаю, что действительно люблю ее. И мне глубоко наплевать на то, с кем она там познакомилась. Я не испытываю никакой ревности. Потому что все это не имеет значения. Она – единственное, что у меня осталось. Я просто хочу быть рядом с ней. Но она останавливает меня и говорит:
– Не надо, Джей. Не надо. Пожалуйста.
11 часов вечера.
Когда папа возвращается домой, я сижу в гостиной. Я спрашиваю, как прошел обед у Джона и Сильвии, на который он ходил вместе с Эйлин.
– Нормально, – отвечает он.
– Нормально – это как?
– Странное ощущение.
– В каком смысле? В хорошем или плохом?
– В странном смысле.
Потом звонит Сара, чтобы узнать, как дела. Она так радуется за папу, что меня начинает это раздражать. Сара говорит, что я должен привыкнуть к мысли о том, что папа будет ходить в гости и встречаться с разными людьми.
– Неужели ты не хочешь, чтобы он был счастлив? Неужели тебя не будет радовать вид счастливого человека? – Потом она спрашивает, удалось ли мне найти какую-нибудь приличную работу, и, когда я отвечаю, что нет, она говорит, что мне пора уже начать новую жизнь. Она сама вышла замуж и начала новую жизнь, Чарли начал новую жизнь, и папа тоже. Теперь моя очередь. – Давай, Джей, доктор говорит, что у тебя нет ничего страшного.
Что она понимает?
Пятница, 23 апреля
Скоро приезжает Чарли. Я ему сегодня звонил, чтобы спросить, что ему подарить. Я хочу, чтобы возвращение домой стало для него праздником. Он сказал, что ему нужны бутсы «Сан-Марино», которые я ему не подарил на день рождения, так как скоро он будет играть в финале команд восьмилеток. Я говорю, что у меня нет такой суммы, но я попытаюсь раздобыть. Я стараюсь не думать о вечере памяти мамы и делаю вид, что это просто какая-то годовщина. Но весь прошедший год представляется мне скатертью, которую иллюзионист стаскивает со стола, не потревожив при этом стоящий на ней сервиз – вуаля! – и года нет. Вокруг все то же самое, если не считать щемящей пустоты. Ощущение супа в голове становится все отчетливее. Например, вчера вечером это уже был суп с гренками, причем настолько густой, что в него можно было поставить ложку Так что когда я лег, мне пришлось закрыть голову подушкой, чтобы не слышать звук распадающихся клеток мозга. Они брякают, как таблетки солпадеина. Я чувствую, как болезнь медленно пожирает меня подобно древесному жучку. Мысли мои разрозненны, и изрешеченный мозг забит трухой. Прошлой ночью было особенно плохо. Ветер ревел, как лесной пожар, на занавеске плясали искаженные лица, голова болела, задница чесалась.
Мы с папой смотрим «Пушки острова Наваррон». Он считает, что мы должны это сделать, так как накануне маминой смерти смотрели именно этот фильм.
– Я не буду сейчас вспоминать о твоих звонках, – говорит он. – Сейчас не время. Но завтра, когда вечер закончится, нам предстоит серьезный разговор. И боюсь, тебе не очень понравится то, что я тебе скажу.
Когда он ложится, я звоню Джемме в Шеффилд, но ее соседка по комнате отвечает, что она ушла гулять с Родом. Я интересуюсь, не тот ли это Род, который учится на классическом отделении, но девица вместо ответа спрашивает, кто говорит, и я вешаю трубку.
Суббота, 24 апреля
Мне удается дозвониться до Джеммы только в два часа ночи.
– Оцени по десятибалльной шкале – насколько ты меня любишь. Джем.
– Джей?
– Ну давай, Джем, дай мне хотя бы пять баллов.
– Джей, я сплю. На улице ночь.
– Так, значит, долговязый Род? Теперь ты любишь его? И что ты готова ему отдать?
Молчание.
– Какого он роста? Ну давай, скажи, какой рост у долговязого Рода?
Молчание.
– Джей, мне не нравится этот разговор.
– Зато мне очень нравится. Так какой у него рост?
– Он довольно высокий. Теперь мне можно пойти в кровать?
– Ты же говорила, что он коротышка. Ну ладно. – Пауза. – Брось, Джем. Хочешь, мы купим квартиру в Шеффилде?
– Нет, не хочу.
– Ну хорошо, тогда давай снимем.
– Джей, все кончено.
– Ну почему? Я все понял. Я отношусь теперь к тебе совершенно иначе. Я перестал зацикливаться только на себе. – Пауза. – Я собираюсь в Шеффилд.
– Напрасно. Тебе это не понравится.
– Нет, понравится.
– Я не стану с тобой общаться.
Пауза.
– Значит, ты уже трахалась с ним, Джем?
– Что?
– Трахалась?
– Какое твое дело?
– Просто я хочу понять, насколько все серьезно.
– Все очень серьезно.
– Значит, ты с ним трахалась? – Пауза. – А как же насчет лета? Ты вернешься. Джем?
– Не знаю.
– Мы могли бы поехать путешествовать. Я буду нести палатку. Я буду нести все. Я готов нести даже тебя, если ты захочешь.
– Нет, Джей.
– Ладно, тогда пойдешь сама.
Пауза.
– Джей, это не ты изменился, а я изменилась. Теперь я хочу другого. Я хочу что-то сделать, а ты никогда ничего не делал.
– Делал. Я делал тысячу разных вещей. Чего я не делал? Чего именно я не делал?
– Ничего. Разберись в себе, Джей.
– Со мной все в порядке. – Пауза. – Джем, прежде чем я разберусь, я должен с тобой увидеться. Я не могу разобраться в себе без тебя. Пожалуйста, Джем. По десятибалльной шкале – насколько ты еще меня любишь? Ну пожалуйста, дай мне хотя бы три балла.
– Ничего не получится, Джей. Я уже все решила.
– Аллё! Джем?
– Это Шейла пришла. Мне пора. Мне завтра вставать в…
– Джем!
– Что?
– Помнишь, как мы писали друг у друга на спинах, и ты написала «Я люблю тебя», а я написал «Я тоже тебя люблю», я чуть было не написал тогда, Джем, «Ты выйдешь за меня замуж?».
– Что?
– Давай поженимся, и у нас будут дети. Давай у нас будет трое детей, и мальчика мы назовем Борисом.
Пауза.
– Уже поздно, Джей. Мне пора идти.
– Поздно сегодня или поздно вообще?.. Ты еще пожалеешь об этом, Джем. Когда мое имя будет внесено в книгу Паркинсона, ты об этом пожалеешь. Когда я напишу свой роман. Ты пожалеешь, когда получишь от меня открытку из Судана.
– До свидания, Джей. Ой…
– Что?
– Сколько времени? Господи, сегодня же годовщина твоей мамы.
– Пошла ты к черту, Джем.
7 часов вечера.
Уставший как собака после бессонной ночи, отправился на работу и тут же был вызван в кабинет Криса Хендерсона. Голова у Криса напоминает грецкий орех, но на этот раз она выглядит еще более ореховой, так как он весь сморщился, чтобы продемонстрировать мне свое недовольство.
Здесь же в углу восседает гиперактивный Берни со своей трясущейся ногой, которая ходит вверх и вниз, как игла у швейной машинки. Я сразу понимаю, что меня собираются уволить, только еще не догадываюсь за что. Собственно говоря, мне наплевать, просто я хочу знать, за что именно.
– Садись, – говорит Джульетта очень серьезным тоном. На мгновение мне приходит в голову, что кто-то видел меня в Комик-тресте, и я уже собираюсь объяснить, почему вел себя там так необщительно. Почему я не встал, когда затейник хотел, чтобы я это сделал.
Джульетта берет со стола лист бумаги и с брезгливым видом поднимает его, держа большим и указательным пальцами. Я замечаю, что наверху написано знакомое имя – это мое имя. Это мое резюме. Меня увольняют из-за… и я инстинктивно перевожу взгляд на Берни.
– Да, ты угадал. Только он ни в чем не виноват, – перехватив мой взгляд, произносит Джульетта. Нога у Берни начинает подпрыгивать еще выше. Пол в кабинете бетонный, но я чувствую, как вибрируют ножки моего стула. – Берни просто оказался профессионалом, – добавляет она.
Это у них называется «профессионал»! Я говорю «ага» и пытаюсь представить себе сцену предательства: согнувшийся в три погибели Берни вползает в кабинет начальника, чтобы выдать мою тайну.
– Должна признаться, что сначала я хотела передать это дело в полицию, – говорит Джульетта.
– Обман доверия, – добавляет Хендерсон.
Джульетта кладет на стол мое резюме с таким видом, словно ей только что удалось добыть его у меня в тяжелом бою, и я не могу удержаться от смеха. Больше всего мне хочется сказать Берни, чтобы он перестал трясти ногой. Из-за непрестанной вибрации мне довольно трудно сосредоточиться.
– Неужели ты считал, что тебе удастся нас обмануть? – спрашивает Джульетта, поднимая свое конфетное личико к десяткам дипломов, которыми завешана стена над ее головой.
Хендерсон тоже резко поворачивает свою ореховую голову и принимается энергично поглаживать подбородок, изображая полное недоумение при мысли о том, что я собирался их обмануть.
– Неужели ты считал нас такими идиотами? – вопрошает Джульетта, поворачиваясь к Хендерсону, у которого голова трясется из стороны в сторону – так энергично он массирует свой подбородок.
И тут я замечаю, что она приступает к фазе Определения: они собираются ОИДСЖДехнуть меня. Я перевожу взгляд на свои ноги в надежде на то, что ее это остановит. Пускай увольняют, но ОИДСЖДехать я себя не позволю.
– Неужели ты считал, что мы не проверим указанные тобой данные? – не унимается Джульетта.
Я перевожу взгляд на Хендерсона. Если он попробует изобразить еще большее изумление, то точно сломает себе шею.
– Неужели тебе нечего сказать? – продолжает Джульетта.
Мне хочется сообщить ей, что я «рефлексирующий наблюдатель» и поэтому умею думать.
– Или ты объяснишься со мной, или тебе придется объясняться с полицией, – говорит она, передергивая плечами, словно ей абсолютно все равно, что я выберу. Однако ей явно не все равно, потому что лицо у нее горит от возбуждения. И именно поэтому она похожа на клубничную конфету. Она снова берет в руки мое резюме. – И дело не в том, что ты солгал в каком-то одном пункте. Здесь все ложь! – произносит она и снова швыряет листок на стол.
– Почему? Некоторые из перечисленных увлечений соответствуют действительности, – говорю я.
– Ах, прости меня! – говорит Джульетта, с издевательским видом прижимая к груди ладонь. – Некоторые из перечисленных увлечений все-таки соответствуют действительности.
И тут я вспоминаю сон, который приснился мне накануне. Это один из тех тяжелых и мучительных снов, которые преследуют меня постоянно. В нем была мама, но мама была Джеммой. Она плавала на мелководье в бассейне Чешемского развлекательного центра. Только он находился на открытом воздухе, и вовсю сияло солнце. Я сидел в шезлонге и потягивал через соломинку какое-то питье.
– Иди сюда, вода просто восхитительная, – говорит мама. Но тут ко мне подходит официант, только это не официант, а Шон, и даже не Шон, а Чарли, и он приносит мне не выпивку, а коробку с шоколадными конфетами, только внутри не конфеты, а кубики льда.
– На всякий случай сообщаю, что твои увлечения нас не интересуют, – говорит Джульетта. – Мы брали тебя на работу не из-за того, что ты увлекаешься кибернетикой и литературой XX века. Наибольший интерес для нас представляли твои предыдущие места работы. – Она выделяет последние слова, словно заключая их в кавычки.
Я пытаюсь прочитать названия конфет на коробке, но мне не удается их разглядеть, и поэтому я съедаю весь первый ряд кубиков льда. Я помню, что после этого меня охватывает чувство невероятного счастья. И тогда я приступаю ко второму ряду. «Вкусно, правда?» – смеется мама. И я тоже отвечаю ей смехом, потому что страшно рад тому, что она не умерла. Но потом она перестает смеяться, и коробка с конфетами превращается в аптечку, битком набитую таблетками. Я снова смотрю на табличку с названиями и понимаю, что внутри вовсе не кубики льда, а таблетки диаморфина, и тут мне становится страшно, так как я съел их слишком много и у меня может быть передозировка. Я поворачиваюсь к бассейну, чтобы узнать у мамы, что мне делать, но она плавает в воде лицом вниз.
Джульетта зачитывает пассаж из моего резюме: «Предыдущие места работы: год в службе трудоустройства „Монтонс“» – ложь. «Два года в издательском доме „Рид“» – еще одна ложь. Но больше всего мне нравится шкипер на яхте, участвовавшей в кругосветных гонках. – Она издает иронический смешок и начинает читать, подчеркивая каждое слово: – «Это помогло мне выработать в себе навыки лидера и развить коммуникабельность, которая необходима в сложных, а порой и опасных условиях мореплавания, например таких, как экваториальная штилевая полоса, мыс Доброй Нодежды (через букву „О“) и – вот это мне нравится больше всего – угроза цинги от постоянного поглощения галет и прочего». – Она снова кладет мое резюме на стол и смотрит на него с изумленным видом. – Как, интересно, от галет может развиться цинга?
– Это были старые галеты. С просроченной датой употребления. Может, я, конечно, сгустил краски и на самом деле они были вполне съедобны, – говорю я.
– У меня не остается выбора, – говорит Джульетта. – Мне придется тебя уволить. Извини, но ничего другого я не могу сделать.
Хендерсон с сожалением кивает. И лишь продолжающая дергаться нога Берни нарушает общее благолепие. Я так устал и чувствую себя таким одиноким, что больше всего мне хочется расплакаться, но вместо этого я просто киваю.
– Твоя куртка у Джанис. У тебя ведь не было с собой сумки? – Джульетта встает и протягивает мне резюме. – Можешь забрать его, – говорит она. – Тебе причитается двести фунтов. И считай, что тебе еще повезло. – Она вручает мне деньги, нажимает на кнопку, и в кабинет входят два охранника. Один из них берет меня под руку, вероятно на случай, если я вдруг начну буйствовать и крушить офисную мебель, и меня выводят на улицу.
Я настолько устал, что не в состоянии идти в метро, поэтому сажусь на ступеньки у вращающейся двери, прижимаюсь носом к стеклу и начинаю доставать охранников тем, что произношу разные реплики из «Пушек острова Наваррон». «Сегодня Мандракоса постигнет кара», – говорю я, но охранники награждают меня лишь удивленными взглядами.
Мимо, прижав к уху мобильник, проходит какой-то парень.
– Когда все закончится, встретимся у Симпсона – ростбиф, йоркширский пудинг и немного красного вина, – кричу я ему, но он лишь перекладывает трубку к другому уху и продолжает двигаться дальше.
Я представляю себе маму в желтом халате, которая смотрит на меня со строгим видом из-за того, что я потерял очередную работу. Я достаю ее старую зажигалку и начинаю играть с кремнем. Мне доставляет удовольствие нажимать на клапан, который еще помнит прикосновение ее пальцев. Но когда я вспоминаю, как выглядели ее пальцы перед смертью, когда они все пожелтели от желтухи, я снова прижимаюсь лицом к стеклу и опять начинаю произносить реплики из «Пушек острова Наваррон». Поразительно, сколько я их помню. «Вечеринка закончена! – кричу я. – Экспонат номер один – автоматический взрыватель, – я поднимаю вверх мамину зажигалку, – со сломанным контактным устройством. Им даже рождественскую шутиху не подожжешь. Хронометр, – я снова поднимаю зажигалку, – семьдесят пять граммов ртути – вполне достаточно, чтобы мне оторвало руку. Очень нестабильное и нежное устройство, – и, чтобы подчеркнуть свою мысль, я бросаю зажигалку на пол, – а это, капитан Мэллори, означает только одно: среди нас есть предатель. Берни, ты – сука».
11.30 вечера.
– Ты опоздал, но хоть постарайся вести себя прилично, – говорит папа, когда я прихожу домой.
Я отвечаю, что и так веду себя вполне прилично. Гости расположились в задней, освещенной части сада. У меня на шее болтается фотоаппарат, так как считается, что я должен сделать «множество снимков». Папа говорит, что он хочет, чтобы об этом вечере осталась память. Хотя на самом деле он хочет запечатлеть себя стоящим в обнимку с разными знаменитостями.
– Ты ведешь себя необщительно и негостеприимно, – заявляет он и всучивает мне поднос со стаканами. – Вон туда, – указывает он, разворачивая меня лицом к группе журналистов и членов парламента, – и улыбайся.
Я уже жалею, что вообще вернулся домой. Я всего лишь хотел подарить Чарли его ботинки, перед тем как уйти, но Чарли уже лег, и теперь придется ждать утра.
Все присутствующие держат в руке по срезанной розе, и мне становится смешно. Сара раздает их у входа. Мамин прах был рассеян над розовыми кустами, и папа решил, что будет вполне уместно вручать гостям розы. Однако мне это не кажется уместным. Это все равно что лев в зоопарке, который не производит никакого впечатления, так как ты уже насытился мультяшными львами из фильмов Диснея. Мама была мультяшным львом. А теперь ее превратили в яркие срезанные розы.
– Вы знакомы с моим старшим сыном Джеем, не так ли? – произносит папа, следуя за мной. Присутствующие берут стаканы с моего подноса, а пала обнимает меня за плечи и ерошит мне волосы.
– И чем ты сейчас занимаешься? – спрашивает женщина, в которой я узнаю ведущую «Последних новостей».
Я собираюсь сообщить ей, что намереваюсь сбежать в Судан с папиной «Мастер-картой» и жить там в хижине, но вместо этого говорю, что год назад закончил школу и сменил несколько мест работы.
– Расскажи ей о «Золотых кебабах», – говорит папа. – Расскажи ей о том, что там произошло. Это просто замечательная история, – заявляет он и в предвосхищении моего рассказа начинает деланно смеяться. От этого мне тоже становится смешно – в глазах окружающих он хочет выглядеть вполне либеральным отцом и даже готов шутить по поводу Большого Эла. Когда меня уволили, он почему-то не смеялся. – Расскажи, как тебя уволили из «Золотых кебабов», – повторяет он и начинает массировать мне шею, демонстрируя всем, какой он нежный и внимательный. – Джею… А кстати, тебе сколько, Джей? – спрашивает он, хватая меня за макушку и поворачивая лицом к себе. Он даже не знает, сколько мне лет, – и от этого мне становится еще смешнее.
– Восемнадцать, – глядя ему в глаза, отвечаю я.
– Вот, Джею восемнадцать лет. Ему всего восемнадцать, а мест работы он уже сменил больше, чем я за всю свою жизнь. Его то и дело увольняют, да, старичок? – И он снова разражается деланным смехом, при этом обнимая меня за голову, что мне совершенно не нравится, так как я только что причесался. К тому же он довольно больно впивается мне в плечо своими пальцами. – Ах ты несчастный балбес!
– Да, я несчастный балбес, – повторяю я.
И папа отворачивается к одному из своих бывших однокашников по Роксбургу, который что-то спрашивает у него о Чарли. Я слышу, как папа благодарит его и отвечает, что Чарли отлично успевает по всем предметам.
– Так что же произошло в «Золотых кебабах»? – встревая в их беседу, спрашивает ведущая «Последних новостей». – Вы меня заинтриговали. – Руки у нее сложены на груди, и она смотрит на меня поверх стакана, продолжая посасывать его содержимое через соломинку.
Услышав ее вопрос, папа тут же оборачивается.
– Ты так и не рассказал? – спрашивает он.
– Мне очень интересно… Джей? Да?.. Что там произошло? – поддерживает беседу женщина.
– О господи! – восклицает папа, утирая воображаемую слезу в манере Боба Монкхауса. – Расскажи, Джей. И не забудь, что «Золотые кебабы» были твоим четвертым местом работы за три месяца! – И он снова разражается смехом.
Я начинаю подумывать о том, чтобы разбудить Чарли, подарить ему бутсы и слинять. Все это становится невыносимым.
– Я оставил в пите шампур, – сообщаю я даме из «Последних новостей».
Папа хлопает себя по ляжке, снова начинает смеяться и изображает меня: «Никто мне не говорил, что мясо надо снимать с шампуров».
– О господи! – с гримасой на лице восклицает дама. – Это ужасно. – Похоже, ее это по-настоящему волнует.
– Действительно ужасно, так как одна из посетительниц распорола себе щеку, – добавляю я.
Папа перестает смеяться. Это дополнение я только что придумал. Ведущая «Последних новостей» с ужасом прижимает руки к лицу.
– Боже мой!
Атмосфера кардинально меняется. Папа хватает меня за плечо и с силой его сжимает. Я затылком ощущаю его сверлящий взгляд и чувствую впивающиеся в плечо пальцы.
– Она…? – Даме от волнения не удается закончить предложение.
– Ей наложили семнадцать швов, – отвечаю я, – так как был поврежден зрительный нерв. – И я провожу пальцем от угла рта до края глаза, показывая, где были наложены воображаемые швы.
Папа отпускает мое плечо и уводит даму к буфету, качая головой и кидая на меня неодобрительные взгляды. Я слышу, как он объясняет ей, что это была шутка.
– Джей в своем репертуаре, – говорит он.
Мимо, обсуждая какие-то магазины, проходит группа ведущих программы «Сегодня».
– Будьте осторожны с бутербродными вилочками за шведским столом! – кричу я вслед папе и даме из «Последних новостей». Они резко оборачиваются, и их примеру следуют остальные знаменитости, которые вьются вокруг Анны Форд. – Это я накрывал шведский стол, и меня никто не предупреждал о том, что я должен вынуть вилочки.
Папа смотрит на меня с такой ненавистью, что я поднимаю фотоаппарат и запечатлеваю выражение его лица.
– А когда вы вернетесь, я расскажу вам еще пару историй! – кричу я, перематывая пленку. – Последняя приключалась со мной в фирме «Гордер и Скук». Даже папа еще ее не слышал. Возвращайтесь, и я вам расскажу. Отличная история.
Папа оставляет свою спутницу, широкими шагами подходит ко мне и, схватив за шею, волочет к летней беседке. По дороге мы минуем несколько знаменитостей, которых я пытаюсь снять, но папа выхватывает у меня фотоаппарат, срывает с моей шеи ремешок и требует, чтобы я прекратил тратить впустую пленку. Он считает, что если в кадре нет его особы, то это пустая трата пленки, и это снова вызывает у меня смех.
– Что с тобой происходит? – захлопнув за собой дверь, спрашивает он. – Это правда?
– Что именно?
– То, что ты сказал?
– Правда.
– Тебя уволили?
– Да.
Проходящий мимо Джереми Пэксмен машет нам через окно. Папа машет в ответ и бьет меня по руке, когда я пытаюсь сделать то же самое.
– Мы вернемся к этому утром, – произносит он и поворачивается к двери. Ему не терпится присоединиться к Джереми Пэксмену. Ему гораздо интереснее разговаривать с Пэксменом, нежели со мной.
– Нет уж, давай сейчас поговорим, – отвечаю я. – Я хочу знать, что меня ждет, потому что, если утром ты собираешься вышвырнуть меня на улицу, я не собираюсь возвращаться обратно и болтать об этих чертовых розах. Лучше уж я прямо сейчас отправлюсь вон отсюда.
– Как ты мог себе позволить такое сегодня! – восклицает папа.
Заглянувшая в беседку Сара видит, как мы стоим, набычившись, друг напротив друга. Она говорит что-то о десертных ложечках и, бросив на меня хмурый взгляд, выходит.
– К тому же я считал, что это отличная шутка, – замечаю я. – Специально для таких вечеринок. Ты ведь сам смеялся над Большим Элом. Так в чем же дело? Что заставило тебя изменить свой взгляд?
Папа ничего не отвечает и просто поворачивается ко мне спиной. Я снова превращаюсь для него в досадную помеху.
– Ну надо же, чтобы именно сегодня! – повторяет он.
Вся эта белиберда уже начинает выводить меня из себя. Он опять пытается взвалить всю вину на меня – это не он отравил мамин день, а я. Хотя на самом деле, будь мама жива, она бы первой ушла с этой вечеринки. Она терпеть не могла всех его знаменитостей. Она бы предпочла посмотреть «Обитателей Ист-Энда». Это папа любил такие вечеринки. Так что если я кому и отравил вечер, то только ему.
– И хватит делать вид, что это вечер памяти мамы! Несколько роз, приколотых к дверям, не делают вечеринку вечером памяти, – говорю я. – Для тебя это только повод сняться еще с парой знаменитостей, чтобы потом повесить фотографии в бильярдной и всем демонстрировать, какой ты герой. Если здесь кто-то и отравляет мамин день, так это ты, организовавший весь этот бардак. Почему ты не мог провести этот день вместе со мной, Чарли и Сарой? Почему бы тебе не повесить наши фотографии в бильярдной?
Папа краснеет как помидор. Впрочем, я чувствую, что краска приливает и к моему лицу. Он опускается в плетеное кресло и обхватывает руками голову.
– Сегодня ты еще можешь переночевать, но чтобы завтра духу твоего здесь не было, – очень тихо произносит он. – Я не позволю, чтобы со мной так разговаривали в моем собственном доме. Не позволю! – Он открывает дверь и шаркающей походкой выходит в сад.
– Отлично, – говорю я, – я и ночевать здесь не стану. Я уйду прямо сейчас. Только попрощаюсь с Чарли. И не думай, что я вернусь обратно. Я отправляюсь в Судан копать колодцы, и мне наплевать, какие болезни я там подцеплю, потому что лучше умереть от неведомой инфекции, чем жить здесь и выслушивать твои крики из-за того, что я слишком много времени провожу в ванной!
– Не смей будить ребенка! – отвечает он, но силы его уже иссякли, и я не слышу особой убежденности в его голосе.
Чарли просыпается сразу, как только я включаю свету кровати. Он резко садится и, не говоря ни слова, приподнимает одеяло, чтобы я залезал к нему. Я залезаю в кровать и достаю из-за спины футбольные ботинки, о которых он так мечтал. Они оказываются у него прямо перед носом. Я решаю подарить ему ботинки прямо сейчас, так как утром меня уже здесь не будет.
– Да-да-да-да! – произношу я.
– Ух ты! – восклицает Чарли, выпрыгивая из кровати. – «Сан-Марино»! – Он тут же натягивает их и принимается бегать взад-вперед по комнате. Он делает разные финты и демонстрирует обводки. Я опасаюсь, как бы он не разбил себе коленку, и поэтому прошу его остановиться.
– Ну что, будешь выигрывать в этих ботинках? – спрашиваю я.
Он сидит на кровати и не спускает с них глаз.
– Да я хет-трик в них сделаю, ёлки-палки!
Я прижимаю палец к губам, показывая, чтобы он вел себя потише.
– Я тебе говорил? – шепотом спрашивает Чарли. Он снова вскакивает и делает вид, что бьет пенальти. – Я тебе говорил, что, может быть, меня назначат капитаном? Ферраби-Томас уехал на праздники, у Ворстонкрофта грипп, и мистер Говард сказал, что капитаном команды буду я.
Меня смешат фамилии его новых друзей. Я так и представляю их себе с Крестами королевы Виктории на груди.
– Если ты будешь капитаном, то можешь не забивать голов, – говорю я, обнимая его за плечи. – Твоя главная обязанность будет заключаться в том, чтобы воодушевлять других.
Он уже снял бутсы и теперь сидит на кровати, сгибая и разгибая их, чтобы размягчить кожу.
– Ты научился перехватывать мяч? – спрашиваю я, так как раньше ему это не очень удавалось.
– Даааа, – с напором отвечает он и, вскочив, принимается босиком маневрировать вокруг меня. Он создает столько шума, что снизу доносится папин голос: «Чарли, гаси, пожалуйста, свет. Одиннадцать часов».
Чарли снова залезает в кровать, и я накрываю его одеялом. Я хочу сказать ему, что уезжаю в Судан, но у меня уже нет на это времени. С минуты на минуту в комнату может войти папа, чтобы проверить, лег ли он.
Потом Чарли о чем-то вспоминает, и его лицо расплывается в улыбке. Он резко сбрасывает одеяло, сгибает руки, подносит кулаки ко рту и демонстрирует мне свои локти. Сначала из-за спешки я не понимаю, что это значит. А потом до меня доходит.
– У тебя прошли все струпья, – говорю я.
Он пожимает плечами.
– Это потрясающе, Чарли! Это действительно потрясающе! – говорю я, разглядывая его локти. Мне хочется остаться с ним, но я слышу папины шаги и поэтому гашу свет. Я уже добираюсь до двери, когда меня шепотом окликает Чарли.
– Что? – так же шепотом отвечаю я.
– Донателло передает тебе привет.
– Кто?
– Донателло, моя черепаха.
– Ее же звали Медлюшка-Зеленушка.
– Это очень глупое имя.
Я уже берусь за ручку, когда он окликает меня снова.
– Что?
Он перевернулся на живот и лежит, опираясь на локти.
– А я все-таки сделаю хет-трик, ёлки-палки, – говорит он.
Я слышу, как по лестнице поднимается папа, и ныряю в комнату напротив, а когда он проходит мимо, тихо спускаюсь вниз. К счастью, все находятся в саду, поэтому я спокойно достаю свой паспорт из ящика с документами, выхожу через парадную дверь и сажусь в фургон.