Текст книги "Знаменитый газонокосильщик"

Автор книги: Бен Хетч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Три недели спустя

Понедельник, 17 мая

Большую часть времени я лежу в кровати в футболке и трусах и сплю. Просыпаюсь я всякий раз мокрый от пота. Одно из двух – либо здесь очень жарко, либо у меня температура. Я думаю, что все-таки это температура, потому что врач, который время от времени проходит мимо, произносит слово, напоминающее «лихорадку». Я не слишком в этом уверен, потому что нахожусь в итальянской больнице. Она расположена довольно высоко в горах, и здесь ни у кого нет разговорника и никто не говорит по-английски.

Мне ставят капельницы и три раза в день дают какие-то таблетки, которые вызывают сонливость и сентиментальность. У меня постоянно берут на анализы кровь и мочу, а вместо еды и питья дают только ромашковый чай. Его приносят каждый час.

Вместе со мной в палате лежат два итальянца – старик и еще один мужчина среднего возраста. Моя кровать между ними. Старик все время что-то бормочет и ест прямо с ножа. Он ни с кем не разговаривает и во всем подчиняется моему соседу слева, человеку среднего возраста, которого я про себя называю мистер Командир. Я его так окрестил, потому что он крупный, говорит растягивая слова и, судя по всему, привык, чтобы ему оказывали уважение. К тому же мне кажется, что он – мафиози.

Вторник, 18 мая

Мистер Командир очень заботливый. Когда меня привезли, он взбил мне подушки, так как я не мог пошевелиться. Он выглядит таким большим и мужественным, что начинаешь чувствовать себя десятилетним ребенком. Я постоянно говорю ему «grazie»[1]1
  Спасибо (ит.).


[Закрыть] за те мелкие услуги, которые он мне оказывает. Итальянец приносит мне рогалики и кусочки сахара, чтобы подсластить ромашковый чай, а также зовет сестру, когда у меня заканчивается капельница.

И всякий раз, когда я говорю ему «grazie», он небрежно отмахивается. Все движения этого человека отмечены благородством и достоинством, и в них нет ни малейшего оттенка угодливости. Например, когда он несет рогалик, то делает это с таким видом, словно выполняет опасное задание.

После каждой трапезы мистер Командир собирает тарелки и поправляет столы и стулья. Остатки пищи он крошит перочинным ножом и скармливает их голубям, которые толкутся на карнизе. Окно выходит на автомобильную стоянку. А еще ниже расположено озеро Орта.

Среда, 19 мая

Сегодня помогал мистеру Командиру крошить остатки пищи для голубей. Он сам забрал их с моей тарелки, потому что я все еще не могу вставать. Подойдя ко мне, он сочувственно мне кивнул, и я ощутил невероятный прилив гордости за то, что сделал.

Большую часть времени мистер Командир ходит по коридору и громко разговаривает с больными. Похоже, даже старшая сестра его уважает, так как в отличие от остальных не делает ему замечаний, когда он ходит без тапочек.

В данный момент, когда я пишу это, ему делают укол в попу. Но даже эту процедуру мистер Командир принимает с достоинством. Она не только не унижает его, а, наоборот, возвышает. Он принимает ее, как герой войны принимает медаль.

Думаю, мистер Командир уже давно здесь. У него есть своя личная посуда, сахар и соль.

Четверг, 20 мая

Я до сих пор не знаю, что со мной. И не понимаю, вызвано ли это тем, что я не понимаю языка, или мне просто не хотят говорить. Но здесь так тихо и хорошо, что, честно говоря, мне и знать ни о чем не хочется. Скорей всего, у меня что-то с легкими. Сегодня доктор Атори показывал мне картинку в медицинском учебнике.

– Comprende?[2]2
  Понимаете? (ит.).


[Закрыть] – спросил он, указывая на нее.

– Comprende, – ответил я.

– Bene[3]3
  Хорошо (ит.).


[Закрыть], —сказал врач и ушел.

Пятница, 21 мая

Спина у меня по-прежнему болит, и всякий раз, когда я поворачиваюсь или просто шевелюсь, ее пронзает нестерпимая стреляющая боль. Поэтому я предпочитаю лежать неподвижно и просто смотреть в белый потолок. Я стал ужасно эмоциональным – думаю, из-за таблеток, которые я принимаю. И это доставляет мне некоторые неудобства. От малейшей ерунды у меня на глазах выступают слезы, а если кто-нибудь оказывает мне любезность или просто говорит доброе слово, я начинаю плакать. Вот и сегодня это произошло, когда сестра по имени Мария раздергивала нам утром занавески. Я ощутил нестерпимое желание поцеловать ее и сказать, как ее люблю. «Amore, amore», – повторял я, когда она выходила из палаты, полагая, что это означает «я тебя люблю».

На следующий день после маминой смерти мы составили список необходимых дел. Папа называл его список Джея. Я начал составлять его еще в пять утра. Мы сидели на кухне, жевали тосты, и папа будничным тоном диктовал мне все, что необходимо сделать:

– Позвонить мистеру Твену и сообщить ему о пожертвованиях в Раковый центр, получить свидетельство о смерти, передать его копии в банки мистеру Твену, позвонить каменщику и заказать надгробную плиту в сад, разобрать мамины вещи, обзвонить маминых клиенток и поставить всех в известность, написать благодарственные письма сестрам из больницы, заменить текст на автоответчике.

Мы делаем эти дела и, закончив очередное, как роботы вычеркиваем их из списка («Это сделано. Что дальше?»), пока не доходим до последнего – разбор маминых вещей.

Сначала этим пытается заняться папа, но он с маниакальным видом просто бездумно начинает все выкидывать вне зависимости от того, может это еще пригодиться или нет, поэтому мы с Сарой отправляем его гулять и сами беремся за дело. Мы выкидываем синий свитер, который мама так и не успела довязать для Чарли, корзины для глаженого белья, мочегонные, мамины кремы, зубную щетку и пуховый жакет, который я подарил ей на Рождество. Все это отправляется в мусорный бак. Еще недавно все эти мелочи были так важны, а сегодня они уже ничего не значат. Я оставляю мамину щетку для волос, так как на ней еще сохранились ее волосы. Я оставляю ее наперсток, в который она вставляла палец, и бумажник с ее инициалами. Все это я запихиваю к себе под кровать.

Потом мы переходим к гардеробу, и Сара начинает доставать мамины платья – она что-то вспоминает о каждом из них, нюхает их и потом смотрит на меня, иногда с улыбкой, иногда со слезами на глазах. В углу шкафа мы находим какую-то сумку. Наверное, ее туда поставил папа. Она битком набита вещами, которые мама брала с собой в больницу. Все аккуратно уложено, словно для поездки на выходные, – туалетные принадлежности, журналы, одежда, последний роман Даниэллы Стил, который она так и не дочитала, с загнутой уголком семьдесят шестой страницей. Все это тоже отправляется в мусорный бачок, за исключением одной ночной рубашки с черными и белыми кружевами, в которой мама умерла и которую она обычно носила дома, когда спускалась вниз в гостиную. Мы не могли ее выбросить, потому что теперь эта рубашка и была для нас мамой, она являлась ее воплощением в гораздо большей степени, чем то тело, которое было выставлено в траурном зале и на которое никто из нас не пошел смотреть. Когда мы достали ее из сумки, нам на мгновение показалось, что мама все еще жива, – это было такое потрясение, что слезы выступили на глазах: эта рубашка источала такой знакомый запах, словно мама была где-то рядом.

Потом мы с папой сидим в саду вместе с распорядителем похорон мистером Твеном.

– Как хорошо поют птицы, – перебивает папа мистера Твена, который демонстрирует ему каталог похоронных принадлежностей.

– Да, сэр, – кивает мистер Твен, – они сегодня явно в ударе.

– Ну что ж, эта плита выглядит очень симпатично, мистер Голден, – произносит каменщик Рэг. – Тут мы подравняем уголки, чтобы она не выглядело такой тяжелой… Этот итальянский камень очень красивый.

Папа поглаживает стену, куда будет вмонтирована плита, и смотрит на меня. Я киваю и направляюсь к дому, потому что внезапно все мои чувства к маме словно покрываются коркой и деревенеют, подобно тому как грубеет кожа на пятках.

Суббота, 22 мая

Сегодня вспоминал о том, как Чарли сказал, что маму связали на небесах, и подумал, что он не так уж далек от истины. Действительно, такое ощущение, что маму похитила какая-то неизвестная банда и мы не знаем, как с ней собираются поступить и какой мы должны заплатить выкуп. Нам даже не сообщают, что с ней все в порядке. Судя по всему, это действительно очень крутая банда.

Мне по-прежнему не разрешают принять ванну из-за антибиотиков, и, кажется, от меня уже начинает разить. Мистер Командир обрызгал сегодня мою кровать одеколоном. Закончив процедуру, он кивнул мне, и я тоже ответил ему кивком. Сам мистер Командир моется три раза в день и выглядит безукоризненно в своей безрукавке и бордовых пижамных штанах.

После завтрака мне позвонил Алан Эймс с Би-би-си и сказал, что он делает это по просьбе папы.

– Я бы хотел поговорить с врачом, – заявил он, представившись. И я передал трубку доктору Атори. В течение нескольких минут они разговаривали по-итальянски, а потом доктор Атори снова протянул трубку мне.

– Тебя интересует, что с тобой происходит? – спрашивает Алан Эймс.

– Да, – отвечаю я.

– У тебя бронхиальная пневмония, – говорит он. – Может, тебе интересно знать, сколько времени они собираются продержать тебя в больнице?

– Да, интересно.

– Две недели, после чего тебя отправят обратно в Англию. А теперь я перезвоню твоему отцу.

Чуть позже звонит папа, чтобы узнать, как я себя чувствую. Я говорю, что прекрасно. Он говорит, что я здорово его напугал.

– Но ведь сейчас все в порядке? – спрашивает он.

– Да, – отвечаю я, и он передает трубку Чарли, который вырывает ее у него из рук. Чарли сообщает, что забил два гола в моих бутсах «Сан-Марино». Он говорит, что его пока не сделали капитаном команды, но он станет им на следующий год, так как Ворстонкрофт уезжает с родителями в Саудовскую Аравию.

– Я так рад, что у тебя прошли локти, – говорю я, – и так горд за тебя. – Тут голос у меня, вероятно, срывается, потому что Чарли спрашивает, что со мной такое, а когда я отвечаю, что ничего особенного, он интересуется, как по-итальянски называются скрэнджи. Я говорю, что «скранджио», и рассказываю ему о мистере Командире.

– А он большой, этот мистер Командир? – спрашивает Чарли.

– Огромный, – отвечаю я.

И Чарли возвращает трубку папе. Я извиняюсь за все, что наговорил ему на мамином вечере, а он отвечает, что ему очень жаль, если я действительно думаю о нем то, что сказал. Я говорю, что на самом деле я этого не думаю, и он отвечает, что и так это знал.

– У нас был тяжелый год, – говорит папа. – И я люблю тебя, сын.

Мамин прах отдают нам в пластмассовом ящике, как креозот. И я шучу, не надо ли потом будет сдать тару, но Саре эта шутка явно не нравится. Папа с видом киношного поджигателя, выливающего бензин из канистры, резко открывает ящик и высыпает содержимое на клумбы с розами. Он делает это настолько поспешно, что налетевший с полей ветер подхватывает пепел и уносит его прочь.

– Все равно все разлетится, – говорит папа. Но я пытаюсь поймать его и втоптать в землю, и часть пепла попадает мне в глаза.

А на следующий день мы с папой садимся смотреть все имеющиеся в доме фильмы. И сейчас мне это представляется особенно удивительным – мы сидим с ним рядом на диване и каждый знает, о чем думает другой, но мы не говорим об этом и лишь снова и снова повторяем эту дурацкую реплику.

– Нет, папа, «Сул-ла – да будет про-клято его имя и весь его род».

– Нет, «Сул-ла – да будет про-кля-то его имя и весь его род». Более отрывисто.

– Может, все-таки «Сул-ла… да будет про-клято его имя и весь его род»?

– Нет, ударение на «ла». «Сул-ла».

Воскресенье, 23 мая

Мне стало лучше, и я уже могу вставать. Так что сегодня мы обедали в палате, сидя за одним столом, как настоящая семья. Мистер Командир восседал во главе и передавал нам соль и рогалики. Он ведет себя за столом, как Сара, и всем задает вопросы. Я пытаюсь убедить его в том, что со мной все в порядке. «Sono meglio»[4]4
  Мне лучше (ит.).


[Закрыть], – повторяю я, но, судя по всему, опережаю события.

Когда я не смотрю на потолок как идиот, то указываю на разные вещи и спрашиваю «Che cosa?», что означает «Что это?». Таким образом мне уже удалось узнать, как будет по-итальянски «язык», «голубь», «морковка», «картофельное пюре» и «озеро».

Когда у нас были каникулы, мы с Сарой катались на водных лыжах по озеру Орта. И теперь так странно видеть его из окна каждый день.

– Завтра я попытаюсь устоять.

– Главное – не дергаться и стоять ровно.

– Да, папа, я понял – ровно.

Когда мы были маленькими, мы приезжали сюда пять лет подряд. Папа садился за руль моторки. А Чарли был еще совсем малышом. Мама сидела с ним на корме у самого мотора и раздавала нам бутерброды с солониной. Я капризничал, когда мне попадались кусочки жира, и спрашивал, почему нельзя было сделать бутерброды с ореховым маслом, а мама отвечала: «Слушай, ешь что дают». Это было одним из ее любимых высказываний наравне с глаголом «набургериться» и выражением «ну надо же: столько свинины, и все за один шиллинг». Это старое выражение означает «много шума из ничего». Мама сказала так за несколько дней перед смертью, когда я пришел навестить ее в больнице.

А в один из наших приездов, когда мы гуляли по холмам, на одной из травянистых тропинок мама поскользнулась и упала. И с тех пор мы стали называть эту тропинку Маминой попой. В то время она еще носила длинные косы, которые доходили ей до пояса. Я прекрасно помню день, когда она их обрезала. Она устроилась на работу к мистеру Чипсу, и ее косы никак не помещались под шляпку. Когда она пришла встречать нас с Сарой после школы, я ее не узнал. Она так изменилась и настолько не была похожа на мою маму, что я разрыдался и отказался залезать в машину, так что ей пришлось пообещать снова отрастить волосы.

А эти пикники на берегу озера Орта – Сара в надувных нарукавниках плавает вместе с папой, а я катаю по подстилке крикетные шарики, поскольку боюсь воды, и сообщаю маме о своих успехах в выстраивании береговой линии Британских островов – это специальная игрушка для развития познавательных способностей. Потом мы с Сарой строим замки из песка, а мама нам помогает. Мы выстраивали целые города, так что проходящие мимо туристы их даже фотографировали. Огромный замок в окружении многочисленных укреплений, сделанных из песчаных куличиков, которые расположены симметричными рядами, расходящимися в разные стороны до пятнадцати футов. Все строения были окружены глубоким рвом, копать который было моей обязанностью, и украшены садами из водорослей, чем обычно занималась Сара. «Мам, а этот плоский камешек нельзя использовать для подъемного моста?»

Я мечтал о том, чтобы всем послать открытки из Судана, особенно Джемме. Собственно, ради этого все и делалось. Текст спокойный и непритязательный: «Дорогая Джемма, как видишь, я в Судане…», «Дорогой папа, как видишь, я в Судане». Но я заболел, и мне пришлось изменить маршрут.

Когда мы отправлялись отдыхать всей семьей, самое интересное начиналось тогда, когда мы добирались до Домодоссолы, расположенной в двенадцати милях от нашей гостиницы в Патенаско. Стоило нам проехать указатель, как папа начинал распевать песню о том, как нам хорошо едется в машине. «Молодец, Фифи! – кричал он. Фифи – это название нашей машины. – Отлично, Фифи, умница, Фифи, са-а-мая лу-учша-ая Фифи на свете! – А затем переходил к восхвалению себя: – Молодец па-апочка! Умница па-апочка! Самый лучший па-апочка на свете!» Далее следовали Сара, я, Чарли и, наконец, мама.

Распевая о себе, папа наклонялся вперед и внимательно изучал наши лица в зеркало заднего обзора; когда он переходил к Саре, она гордо задирала свой подбородок, а мама поворачивалась назад и улыбалась нам, после чего начинала интересоваться, не выросли ли мы из своих купальников.

Понедельник, 24 мая

Больше всего мне не хватает посиделок с мамой на кухне, когда она гладила, а я рассказывал ей о том, что пишу, с кем встречаюсь и что думаю о своих друзьях. Мне не хватает прикосновения ее рук, когда она меня стригла и при этом так сосредотачивалась, что упиралась языком в щеку Мне не хватает ее хитрого вида, когда она заменяла масло на маргарин, считая, что я этого не замечу, или запихивала остатки фасоли в крестьянский пирог, чтобы та не пропала. Мне не хватает звяканья ее спиц, когда она вязала, сидя на диване, и хруста турецкого гороха, который она любила есть перед сном. Мне не хватает ее крика «Поставь меня на место! Поставь меня на место!», когда я обнимал маму и поднимал вверх. Мне не хватает совместных поездок в фургоне, когда мама развозила глаженое белье, а я просил ее ехать помедленнее, так как она забыла дома очки. Мне не хватает ее рассказов о всех тех выходках, которые она совершала на обедах Би-би-си, куда вынуждена была ходить вместе с папой: о том, как ее вытошнило в Альберт-холле и Ферджи был вынужден переступать через ее блевотину, или о том, как она сидела рядом с генеральным директором Би-би-си, являющимся одновременно председателем совета директоров фирмы «Маркс и Спенсер», и, не зная, о чем с ним говорить, сказала: «Мне нравятся ваши чипсы из креветок».

Вчера вечером мистер Командир смотрел телевизор, который принесла ему молодая пара – вероятно, его дочь и зять. Зять вел себя очень почтительно и все время смотрел на мистера Командира, когда тот что-нибудь говорил, – так обычно смотрят умные собаки, когда не знают, что их ожидает – похвала или пинок под зад.

Мы все вместе посмотрели итальянский детективный сериал «Комиссар Кестлер», и мистер Командир время от времени отпускал какие-то замечания, чтобы удостовериться в том, что никто не отвлекается. Потом вместе со стариком он посмотрел программу о динозаврах. Старик то и дело засыпал, но мистер Командир все время будил его своими замечаниями. Единственная реплика, которую я понял, звучала: «Ну и здоровые!» («Che grande!») У меня это вызвало настоящий прилив чувств к мистеру Командиру – это надо же, смотреть фильм о динозаврах и при этом удивляться, что они такие большие!

Вторник, 25 мая

Сегодня в нашей палате появился новый пациент. Старика куда-то перевели. Новичок был по-настоящему изумлен, когда мы начали крошить остатки обеда для голубей. Поскольку я занимался этим вместе с мистером Командиром, он, вероятно, решил тоже к нам примкнуть. Так что в результате на тарелке мистера Командира оказались яблочная кожура, крошки от рогаликов и нарезанные сырные корки. Мистер Командир, как всегда, указал на голубей, улыбнулся мне и сказал: «Piccione»[5]5
  Голубь (ит.).


[Закрыть]. Сегодня я тоже улыбнулся ему в ответ и повторил: «Piccione». От этого его улыбка стала еще шире.

Получил письмо от папы, написанное на его фирменном бланке «Морис Голден, шеф-редактор Би-би-си-2». Письмо оказалось коротким и сводилось к следующему: «Старик, я понимаю, что очень сложно иметь преуспевающего отца. Я понимаю, что ты предпочел бы, чтобы я был неудачником, но ничего с этим не могу поделать. Однако я хочу, чтобы ты знал – я все равно люблю тебя, вне зависимости от того, что ты делаешь. Ты совершенно не обязан мне что-то доказывать. Я говорю это абсолютно серьезно. Чарли очень по тебе скучает и просит передать привет, то же самое относится и ко мне. Твой любящий отец». К этому еще был добавлен шутливый постскриптум, что наконец-то мне удалось заработать серьезную болезнь.

Меня приняли на отделение журналистики в Шеффилд, и к концу следующей недели нужно дать ответ, приступлю ли я к занятиям, так как их надо оплатить. Папа позвонил, чтобы спросить меня об этом. Он сказал, что решать мне, но чек он уже отправил, хотя, если я передумаю, он его аннулирует.

«Говорит Джей Голден из Патенаско. Тот самый Джей Голден, перенесший бронхиальную пневмонию, снова возвращается в студию». На самом деле мысль о том, чтобы стать репортером, меня привлекает. И действительно, множество знаменитых писателей начали с репортерской деятельности.

Кроме этого, я сегодня поговорил с Шоном. Его номер телефона дал мне папа. Я спросил, как у него дела в Шотландии, и Шон ответил, что все в порядке. Он был у нового психиатра, который прописал ему торазин, а через три недели ему предстоит пройти сканирование мозга.

Я спросил, не собирается ли он когда-нибудь вернуться, и он сказал, что его родители пристраивают к коттеджу отдельное крыло для него.

– К тому же папа записал меня в колледж, так что не знаю.

Я хочу ему сказать, что мне глубоко наплевать на то, что он гей, что я страшно по нему скучаю и мне будет его ужасно не хватать, когда я вернусь домой, но не знаю, как все это выразить, так что в результате это произносит Шон:

– И я никогда не хотел тебя трахнуть, – говорит он.

Эта формулировка вызывает у меня дикий смех, который отдается болью в спине, и Шон тоже начинает смеяться, так как даже не догадывается о том, как он просто и ясно все выразил. Потом мы умолкаем, и я говорю, что напишу ему письмо. Шон обещает ответить, хотя на самом деле он никогда этого не сделает, да и я скорей всего тоже.

Среда, 26 мая

У нас появился новый обычай. Теперь, прежде чем сесть за стол, мы смотрим за окно – прилетели ли голуби. Потом все обмениваются понимающими взглядами, и мистер Командир с улыбкой сообщает, что все голуби очень жадные. Вчера, уже окончательно овладев словом «piccione», я первым посмотрел в окно и сказал: «Hanno fame» («Они голодные»), что вызвало бурю восторга у мистера Командира.

К тому же мне сегодня впервые позволили принять ванну. Я сидел в ней так долго, что сестра начала беспокоиться. Дело кончилось тем, что я пропустил папин звонок, а когда он перезвонил, то сказал, что это очень здорово, что я сижу в ванне, когда он звонит, – в точности как дома. Я сказал, что написал ему письмо, и он ответил, что будет его ждать.

– Знаешь, я сейчас лежал в ванне и думал – так вот, он абсолютно точно говорит «Сулллла». «Сулллла – да будет проклято его имя и весь его род».

– Нет, Сул-ла, ударение на «ла», – возражает папа. – Сул-ла – да будет проклято его имя и весь его род.

– Нет, ты ошибаешься, – говорю я.

– Нет, это ты ошибаешься, – говорит папа.

– Папа, я думаю, у нас все будет хорошо, – говорю я. – У меня такое чувство, что все будет хорошо.

– Ты действительно так думаешь? – спрашивает он, и я слышу, как у него срывается голос. – Надеюсь, старик.

Перед вами исключительно живой Джей Голден, который готов занять свое место в Шеффилде.

«Мистер Голден, не правда ли, ситуация была довольно рискованной?»

«Да».

«Мистер Голден, не расскажете ли нам, о чем вы думали в тот момент, когда поняли, что вам не удастся стать настоящим писателем?»

«Без комментариев».

«Мистер Голден, вы по-прежнему скучаете по Джемме? Вы не собираетесь с ней встретиться?»

«Без комментариев».

«Мистер Голден, нам известно, что она обнимается с другим, каким-то очень высоким мужчиной. Вы не хотите что-нибудь сказать о его росте?»

«Простите, господа, мне нечего сказать по этому поводу».

«Мистер Голден, он очень высокий. Почти два метра».

«И она действительно с ним обнималась. Это уже доказано».

«Мистер Голден, раньше вы очень любили высказываться по поводу роста других».

«Извините, господа, я очень занят. Я хочу приступить к своим новым обязанностям. Я все сказал. Спасибо. До свидания».