Текст книги "Любовь по соседству (ЛП)"
Автор книги: Белль Аврора
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Глава двадцать первая
Воспоминания
Возраст: восемь лет
– Какого хрена ты делаешь, мальчишка? – Его слова звучат странно. Как будто он засыпает.
Мой желудок скручивает. Я нервничаю.
Он снова пил какую-то коричневую жидкость. Однажды я попробовал ее на вкус, когда он спал на улице. Она не вкусная. Из-за нее я очень сильно кашлял. В горле чувствовалось жжение. Мне не понравилось.
Я отвечаю ему.
– Я чиню свою цепь, сэр.
Шатаясь, он подходит, толкая и сваливая вещи на своем пути. Он выглядит забавно. Я пытаюсь сдержать смех, но на лице все равно появляется улыбка. Он выплевывает невнятные слова.
– Ты думаешь, это смешно? Ты все здесь вымазал в смазке. Кто это будет убирать?
Я киваю и говорю:
– Я это сделаю, сэр. Как только закончу.
– Итак, я полагаю, ты хочешь, чтобы я сказал тебе «С Днем рождения, сынок». – Его тон резкий. Я избегаю его взгляда и продолжаю чинить цепь от своего велосипеда. Мне не нравится, когда он такой. Я пытаюсь прятать бутылку, или же выливать ее содержимое в раковину, но он всегда знает, что именно я это делаю. Мне не нравится, когда он бьет меня. Он хватает меня за руку и дергает вперед на себя, крича: – Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, мальчишка!
Моя губа дрожит, когда я смотрю вверх на него.
– Да, сэр.
Он говорит сквозь стиснутые зубы:
– Ты был худшей ошибкой в моей жизни, Ашер. Я молился Богу, чтобы у твоей матери случился выкидыш. Я знал, что ты не будешь хорошим. Я был прав. Ты просто дурное семя. Ты – ничто и никогда не станешь кем-то. Запомни мои слова, мальчишка. Всегда будешь в низах. Настолько низко, чтобы ты мог добраться до крошек, которые падают на землю. Это все, кем бы будешь. Отброс, ползающий по полу. Нищий.
Слезы катятся из моих глаз. Когда он замечает это, то раздражается.
– Прекрати это, мальчишка.
Но я не могу, продолжая тихо всхлипывать. Я знаю, что ему не нравится шум. С каждым всхлипом я вижу, как его кровь закипает все сильнее. Проходит минута и он предупреждает:
– Если ты не закроешь свой рот, то получишь.
Это заставляет меня плакать сильнее и трястись. Мне страшно. Когда он встает и засучивает рукава, мне хочется позвать на помощь. Хоть я и знаю, что в этом нет смысла. Мама бы не пришла. Я закрываю глаза и жду удара, но его не следует. Немного успокоившись, я открываю свои глаза и вижу его пустые, холодные глаза, смотрящие на меня в ответ. Он бормочет:
– Я предупреждал тебя.
Затем он шагает навстречу, берет мою руку, выворачивает ее и заводит мне за спину. Я вскрикиваю и плачу. Это так больно. Он продолжает выворачивать ее. Мое тело трясется так, будто сквозь него проходит электрический разряд. Боль настолько сильная. Я чувствую, будто сейчас потеряю сознание. Я кричу, пока мой голос не становится хриплым. Я слышу это. Я слышу хруст. Что-то в моем теле меняется, и я больше ничего не чувствую.
Я падаю на колени на пол, прежде чем посмотреть вверх на своего отца туманным взглядом. Я вижу его ухмылку.
– Это научит тебя... маленький ублюдок... пустая трата места... чертовски бесполезный, – говорит он.
Он выходит из гаража и, наконец-то, я засыпаю.
***
– Я думаю, что ему нужно в больницу, милый. – Мама сидит возле меня на кровати и промачивает мой лоб прохладным полотенцем.
Я думаю, что вскоре мог бы взорваться. Я не думаю, что мне должно быть настолько жарко. Такое чувство, будто кто-то оставил меня сгорать на солнце.
Отец становится в дверях, глядя на мою мать. Он говорит:
– Он в порядке. Всегда пытается привлечь внимание.
Мама смотрит на меня, у нее грустные глаза. Она шепчет:
– Мы должны отвезти его в больницу. Прошлой ночью у него началась лихорадка, и температура не понижается, Робби. Он умрет, если мы что-нибудь не сделаем.
Отец выпрямляется в дверях и уходит, бормоча:
– Хорошо, так бы и избавились от него.
***
Десять лет...
Дождь громко тарабанит по крыше. В такую погоду всегда больнее.
Я тру шрам длиной в шесть дюймов на своей левой руке. Он болит, но я привык к этому.
Синяк под глазом, который он мне подбил прошлой ночью, в любом случае, занимает меня больше. Когда я вошел, он кричал на маму, и я потерял контроль над собой. Прыгнул ему на спину и отцепил его от нее. Я знаю, что поступил глупо, но мама любит его. Действительно любит его. Почему? Я не имею ни малейшего понятия. Он дерьмовый муж и дерьмовый отец.
Я сказал ему, что если он хочет кого-то задирать, то пусть выберет меня, и я приму от него все, без лишних слов.
Я думаю, что заключил сделку с дьяволом. Мне все равно, как вы это назовете. Я должен присматривать за своей мамой. Я люблю ее. Она хорошо ко мне относится. Всегда проверяет, чтобы я был в порядке и не слишком сильно ранен. Она тайком пробирается ночью ко мне в комнату и говорит мне, как же сильно нам повезло, что мы есть друг у друга, что в большинстве семей нет матерей и сыновей таких же близких, как мы. Я люблю, когда она меня обнимает и играет с моими волосами.
Я знаю, что она пытается выставить ситуацию лучше, чем она есть на самом деле, но это именно то, что мамы и делают, ведь так? До тех пор, пока она будет продолжать присматривать за мной, все будет хорошо.
***
Двенадцать лет...
Вчера тренер увидел мои кровоподтеки. Я сказал ему, что ударился на прошлой неделе, когда ездил на ферму к своей кузине. Я думаю, что был довольно убедителен, даже несмотря на то, что у меня нет никаких кузенов, и я не знаю никого, кто бы владел фермой. Тренер долгое время смотрел на меня.
«Пожалуйста, не звоните моему отцу».
Дерьмо. Если он позвонит отцу, то сегодня вечером меня ожидает еще один раунд, как и в прошлый раз, когда я не ночевал дома.
– Ну же, тренер. Не доставляйте мне проблем из-за гонок со свиньями, – говорю я.
Рассмеявшись, тренер отвечает:
– Ты хороший малый, Ашер, но тебе нужно быть более осторожным. Ты отличный член команды.
Отец все равно избил меня. Он снова пил. Он всегда пьет. Он много кричит, а когда не кричит, то он спит. От него плохо пахнет. Я думаю, что он не принимает душ уже несколько месяцев. Я пытаюсь задержать дыхание, когда он рядом со мной, потому что от этого запаха меня тошнит.
Он хорошо меня отлупил. Сломал мне нос. Я уже привык к тому, чтобы носить в своем школьном рюкзаке обезболивающее. Я всегда принимаю несколько, прежде чем прийти домой, просто на всякий случай. Я нервничаю по поводу возвращения домой сегодня вечером. Прошлой ночью он впервые приказал мне драться с ним в ответ. Я думаю, он был шокирован, когда я так и поступил. Я несколько раз ударил ему в челюсть и толкнул его в книжный шкаф.
Как только он упал, я побежал в свою комнату. Запер дверь и выпрыгнул в окно. Я бы лучше провел ночь под дождем, чем дома с ним.
Завтра я брошу бейсбол.
***
Тринадцать лет...
– Сколько раз я тебе говорил сдерживаться?
Я стискиваю зубы и крепко закрываю глаза. Я чувствую тяжесть в груди, а слезы текут из моих глаз. Болит сильнее, когда ты смотришь на это. Я слышу, как шкварчит моя кожа, когда он прижимает металл к ней. Это его новая любимая фишка. Нагревать любой металл и обжигать меня им. Выбор сегодняшнего вечера – вилка.
Как только зубцы касаются меня, я хочу громко и сильно закричать, но не доставлю ему этого удовольствия. Кроме того, если я закричу, он будет издеваться еще сильнее. Мое тело трясется. Дрожь – это хорошо. Она означает, что я не отключусь. Мне нужно быть осторожным, когда меня перестанет трясти. Он тоже это знает. Он наблюдает за мной и ждет этого.
Его колено вжимается в меня, сдерживая и прижимая меня к полу, и он снова и снова прикасается ко мне раскаленными зубцами. Он никогда не прикасается к моим рукам – только к груди. Он выучил урок после эпизода с переломом моей руки. Если люди могли видеть шрамы, они начинали задавать вопросы. Он не хочет, чтобы люди задавали вопросы, поэтому он избегает тех областей, которые люди могут увидеть. Время от времени он будет бить меня по лицу, но люди верят всему, что говорят мои родители. Несколько лучших их отговорок звучат так: «он очень активный мальчик, любит свой спорт» и «мальчики, такие мальчики» – это любимые выражения моего отца.
Кровь стучит у меня в ушах.
Боль практически невыносима. И все равно я не сдаюсь.
Фишка ожогов в том, что они заживают так же болезненно, как и наносятся. Думаю, что именно поэтому ему это так сильно и нравится. Удваивать мою боль.
Стиснув зубы и закрыв рот, у меня нет другого выбора, и приходится дышать через нос и здесь сильно воняет. Я чувствую, как рвота подступает к моему горлу, но я снова ее сглатываю.
Если меня вырвет, то он заставит меня съесть все это, как в прошлый раз.
Мама сидит в углу комнаты. Она опустошена. Не осталось ничего от милой женщины, которую я так любил. Он заставляет ее смотреть, но она уходит в то место, о котором он не знает. Она исчезает у себя в голове и напевает. Я закрываю глаза и слушаю ее. Она напевает одну из песен, которые пела мне, когда я был ребенком. Это единственная форма комфорта, которая у меня сейчас может быть. Отец наказал ее за то, что она приходит проведывать меня ночью, поэтому она перестала это делать. Мне бы хотелось сказать, что я понимаю, но это не так. Сейчас я ненавижу ее так же сильно, как и его.
Я – ребенок. Ей следовало бы защищать меня. Не наоборот.
Она слаба. И я ненавижу ее.
***
Шестнадцать лет...
Мне наср*ть на всех и вся. Пусть говорят. Однажды я покину это место, и тогда все будет значительно лучше. Я пинаю забор из проволоки и отталкиваюсь, чтобы уйти.
– Эй, ушлёпок, у тебя порвана рубашка и от тебя воняет.
Я смотрю на всеобщего любимчика и смеюсь.
– Бесишься из-за того, что я собираюсь украсть твою девушку, Крис?
Лицо Криса краснеет. Он не самый красивый парень, но он спортсмен, а это означает, что у него есть некий богоподобный статус в этой дыре, под названием школа. Он подходит ко мне, сжимает мою уже и так порванную рубашку и усмехается.
– Ты заплатишь за это, мудак.
Он не имеет ни малейшего понятия, как много раз я слышал точно такие же слова дома. Они меня больше не пугают.
Я наклоняюсь вперед и шепчу:
– Ты не имеешь понятия, с кем связываешься. Я выстрелю три раза тебе в голову, и все равно это будет выглядеть как несчастный случай.
Несколько секунд он выглядит так, будто собирается отпустить меня, но мы оба знаем, что так он будет выглядеть слабаком перед остальными. Он заносит назад руку, и я вздыхаю.
– Сделай это быстро, задоголовый.
И тогда я чувствую кого-то рядом с собой. Глаза Криса расширяются, и он отступает от меня на шаг. Рука намоем плече заставляет меня обернуться, и я вижу этого парня. Я знаю этого парня. Ладно, я не знаю его, но он один из тех парней. Популярных парней.
«Какого хрена он делает?»
И только я собираюсь сказать ему, чтобы он отвалил, он говорит:
– Тебе нужна помощь?
И он не врет. У меня было достаточно опыта в общении с плохими людьми, чтобы знать, что этот парень действительно спрашивает, нужна ли мне помощь в том, чтобы надрать задницу этому спортсмену. Все еще не доверяя ему, я хмурюсь и качаю головой.
Он кивает, все еще с предупреждением смотря на Криса. А затем уходит.
***
Всю вторую часть дня я жду возле шкафчиков. Я чувствую себя паршиво от того, что просто стою здесь, но я хочу поговорить с ним.
Наконец-то, вот и он. Темно-каштановые волосы, самые яркие карие глаза из всех, которые я когда-либо видел, и он идет с горячей девчонкой. Его рука на ее заднице, и лишь на секунду я ему завидую.
Я выше его. Хоть и не на много. Я жду, пока он пройдет мимо меня вдоль коридора, и подбегаю, чтобы поравняться с ним.
Когда оказываюсь рядом, начинаю идти вместе с ним и говорю:
– Я – Ашер.
Он кивает головой, глядя прямо перед собой, и отвечает:
– Я – Ник.
Мы идем вместе по коридору, люди останавливаются и пялятся на нас. Люди вроде меня не зависают с людьми вроде Ника, но что-то есть в этом парне. В отношении к нему. Он один из тех парней, которые задают тренды. Никто бы не осмелился дерзить ему.
Я знаю, почему люди пялятся. На моей одежде дырки, а Ник носит дизайнерскую рубашку. Мы просто не подходим друг другу. На полпути в класс я спрашиваю:
– Почему ты это сделал?
Притворяясь дураком, он спрашивает:
– Что сделал?
Я уже близок к тому, чтобы потерять контроль. Я рявкаю:
– Я ни хрена не должен тебе, красавчик!
Ник широко улыбается. На его щеке появляется ямочка и он говорит:
– Я никогда и не говорил обратное, засранец. Утихомирься. Вот как мы поступим. Ты придешь и съешь со мной сегодня свой ланч. Только ты и я. Тогда мы и поговорим.
И затем он исчезает, уходя по коридору.
***
Ник видит, что у меня, в общем-то, нет как такового ланча, и дает мне половину своего сэндвича. Он говорит с набитым ртом:
– Так к чему вся эта твоя злость?
Я перевожу взгляд на него.
– А какого хрена радоваться?
Ник ухмыляется.
– Верно сказано. – Его выражение лица становится серьезным. – Ты прошел через дерьмо?
Я не отвечаю, просто какое-то время смотрю на него, откусывая сэндвич. Он кивает и тихо говорит:
– Да, я тоже.
Мы не разговариваем оставшуюся часть ланча. Он доедает свой сэндвич и встает.
– Забегай ко мне завтра после школы. У меня есть кое-что, что, возможно, ты хотел бы увидеть.
Он уходит прочь, а я ничего не могу с собой поделать, мне интересно, на самом ли деле у меня только что появился друг.
***
Я пялюсь во все глаза на предмет в моих руках с абсолютным благоговением.
Ник говорит, улыбаясь:
– Тебе нравится, не так ли? Папа дал мне его в прошлом году. Его привезли из России.
Это пистолет 45 калибра. Я поднимаю его и прицеливаюсь из окна. Ник выхватывает его из моих рук, размахивая пистолетом в воздухе, и говорит:
– Мой отец говорит – никогда не целься в то, что не собираешься убить.
«Мне нужно придумать, как украсть этот пистолет».
Интерес узнать берет верх, и я спрашиваю:
– Ты когда-нибудь его использовал?
Ник кивает, а затем передает мне сумку. Я беру ее, но не открываю. Она мягкая. Полагаю, что это одежда.
– Если что-то не подойдет, просто выбрось.
Я задаюсь вопросом, почему этот парень поддерживает меня.
Учитывая то, насколько я сомневающийся, что-то подсказывает мне, что нужно разведать, к чему все это.
***
Я не знаю, почему так нервничаю, но не могу прекратить смотреть на отца Ника. Думаю, я совершил промах.
«Почему Нику достался такой отец, а мне мой?»
Самое странное, что Илья (странное имя) так же пристально смотрит на меня. Такое впечатление, будто он может посмотреть, что у меня внутри. Видеть, через что я прошел. Мое сердце бьется чаще, когда я сижу за обеденным столом между Ником и его братом Максом. Макс нормальный. Он надоедливый, но во многом он, как Ник. Они действительно не имеют ни малейшего понятия о том, откуда я.
Я окружен громкой, счастливой семьей. И это отстойно. Это напоминает мне о том, чего у меня нет.
Мама Ника смотрит на меня грустными глазами, и мне хочется уйти. Я не хочу быть объектом благотворительности.
– Спасибо вам за ужин, но мне нужно идти домой. – Я встаю, чтобы уходить.
Никто не говорит и слова. Я могу видеть, что мама Ника разочарована. Илья встает и с сильным акцентом говорит:
– Пойдем. Я провожу тебя.
Продолжая держать голову опущенной, я никому не говорю «доброй ночи». Илья кладет руку мне на плечо, и мне хочется расплакаться. Когда он закрывает за нами парадные двери, то указывает мне на верхнюю ступеньку, и я сажусь. Он говорит:
– Если тебе когда-либо понадобится помощь, сынок, вообще любая помощь, ты звонишь Никки, и он говорит мне. А я позабочусь об этом.
Ошеломленный, я смотрю на него, и он заявляет:
– Синяки на твоей руке выглядят, как отметины от руки взрослого мужчины. – Откидываясь назад, он шепчет: – Ни один мужчина не должен поднимать руку на ребенка. Дети невинны. Они заслуживают лучшего. Если ты когда-либо почувствуешь себя не в безопасности – приходи сюда. Если я узнаю от Никки, что ты пришел в школу синяками, я сам пойду проведать твоих родителей, и я не обещаю, что буду милым с ними.
Я хочу спросить, почему он мне это предлагает, но передумываю. Постель в безопасном, теплом доме и еда, я бы был глупцом, если бы это упустил. Я говорю себе, что это никак не связано с тем фактом, что мне нравятся Ник и Макс. Смотря на их отца, я киваю в знак согласия. Он по-отцовски хлопает меня по плечу, и я встаю, чтобы уйти.
Уходя от Ильи, я поворачиваюсь на полпути на подъездной дорожке и говорю ему:
– Я ненавижу его. Я бы хотел, чтобы он умер. А в некоторые ночи, мне бы и самому хотелось умереть.
Лицо Ильи становится мягче. Я не жду ответа.
Я иду домой, какой бы ад меня там не ожидал.
***
Шестнадцать лет. Позже, в этом же году...
Я пакую все, что могу вместить в спортивную сумку.
Из кассетного магнитофона доносится песня Cannibal Corpse – Hammer Smashed Face (прим. ред. Можно перевести как «Разбиваю лицо вдрызг»), и я представляю, как делаю каждую вещь из этой песни со своим отцом.
Я спал у Ника дома. Много раз. По правде говоря, я больше не хочу находиться у себя даже для того, чтобы защищать свою мать, поэтому я пакую вещи и прямо сейчас ухожу. На прошлой неделе я пришел довольно поздно, и когда Сесилия, мама Ника, увидела мое лицо в кровоподтеках, она расплакалась и крепко обняла меня. Было приятно иметь кого-то, кому ты небезразличен. Илья отвел меня в сторонку и приказал.
– Ты соберешь те вещи, которые сможешь, и вернешься сюда. Я не отошлю тебя назад туда – на верную смерть.
Я хотел поспорить и сказал, что мой отец бы не позволил этому случиться, но он сказал.
– Оставь его на меня.
У меня появилось болезненное чувство удовлетворения от знания того, что моему отцу, скорее всего, надерут задницу.
Когда я выбегаю в коридор, там стоит моя мама. Когда она видит сумку в моей руке, рассыпается на части. Я кричу на нее:
– Даже не думай, ма. Не вздумай плакать. Беги! Просто, бл*дь, уходи. Если нет, то он нас убьет.
Глядя на синяки на моем лице, она шепчет:
– Он не сделает того, чего я не заслуживаю, Аши.
Взглянув на нее в последний раз, я поворачиваюсь и клянусь, что никогда больше не вернусь в этот дом.
Как только делаю шаг за пределы этой собственности, из меня вырывается вздох облегчения.
Я иду домой.
Глава двадцать вторая
Запахло жареным
Я сижу в постели, голова Эша покоится на моем животе, а его руки крепко обнимают меня во сне, пока я пропускаю его волосы сквозь пальцы и слушаю глубокое, размеренное дыхание. Единственная вещь, от которой мне легче – знание того, что он спит без кошмаров из-за издевательств, от которых страдал, будучи ребенком.
У меня камень на сердце.
Я чувствую себя беспомощной и отрешенной. Я редко себя так чувствую. В последний раз такое было, когда умерла Мия. Дочь Тины была огромной частью моей жизни. Я была ее тетей, и ее смерть отразилось на мне так же сильно, как и на Тине. Я любила эту маленькую девчушку всем своим сердцем. Проклиная себя, я с тихим стуком откидываю голову назад на спинку кровати.
Я хотела узнать, что произошло с Ашером. Я была той, кто на него давил. Он говорил мне, что это было ужасно, а я все снова и снова давила на него, пока у него не осталось иного выбора, кроме как рассказать мне. И сейчас я хотела бы всего этого не знать.
И вот, я сижу здесь, слезы опустошения катятся по моему лицу от того, чему подвергался этот прекрасный мужчина, когда был ребенком. Я никогда не забуду то, что Ашер мне рассказал сегодня ночью. Казалось, что он будто бы отключился. Будто его даже не было со мной в одной комнате. Будто он говорил часы напролет, в то время как на самом деле, рассказ занял примерно полчаса.
В следующий раз, когда я увижу Ника, повезет, если я не разрыдаюсь. Я и прежде знала, что мне нравился Ник, но сейчас… сейчас я ему благодарна.
Ашеру наносили ожоги. Резали. Избивали. Душили.
Он же был всего лишь чертовым ребенком.
Все, чего я хочу, так это найти его родителей и покарать их. Он сказал, что его отец умер несколько лет назад, но он пожалел свою мать, сказав:
– Мама никогда не причиняла мне боли, но она никогда и не помогала, поэтому, как бы то ни было, можно считать, что все-таки она меня ранила, потому что она была слабой. Слабой физически и морально. Что бы ни сказал отец, она всегда слушалась. В ней не было стержня, чтобы бороться. Она не такая, как я.
Если бы даже Эш больше ничего не сделал, то он все равно уже был бойцом.
У него на протяжении трех дней была сломана рука, прежде чем они отвезли его в больницу. Заражение было настолько сильным, что доктора думали, что он мог ее потерять. Пытаясь не придавать этому особого значения, Ашер сказал, что не помнит большую часть из этого. Но мне все равно. Если бы мне представился шанс, я бы причинила его родителям такую же сильную боль, как и они причиняли ему.
Когда я спросила его, были ли у него братья или сестры, он сказал:
– Ник, Макс и Ловкач – мои братья. Единственные, кто имеют значение.
Так много вопросов приходили мне в голову. Я спросила его, почему они называли его Духом, а он ответил, что во время его работы на русских, они подметили, что у него была способность пробираться, проникать в помещения и выбираться из них незамеченным. И так был рожден Дух. Я думаю, что собака зарыта намного глубже, и что это затрагивает его прямо в сердце.
И даже больше того. Я знаю, что есть причина, из-за чего он злится, когда я его так называю.
Я поднимаю его голову со своего живота и перекладываю на кровать. Я использую это мгновение, чтобы посмотреть на него. Действительно посмотреть на него. Он выглядит таким умиротворенным, когда спит. Представляя годы пыток, которым он подвергался, а затем последовавшие за ними годы ночных кошмаров... все это заставляет мое сердце болеть. Я смотрю на него еще немного, а затем вытираю свои слезы. Наклоняясь к нему, нежно целую его губы и тихо говорю:
– Ты не невидимый для меня, Дух.
Я прижимаюсь ближе к нему и задаюсь вопросом, чувствует ли он это тепло. То же тепло, которое чувствую я, когда нахожусь рядом с ним.
Взяв его руку в свою, переплетаю наши пальцы и закрываю глаза.
– Сладких снов, Эш. Я люблю тебя.
***
Что-то щелкает меня по носу. Я отмахиваюсь рукой, чтобы избавиться от этого.
И снова то же с носом. Я ворчу и засовываю голову под подушку. Здесь пахнет лимоном и ягодами.
«Приятно».
– Ашерррр. – Нат. Она произносит имя певучим голоском, и я знаю, что мне нужно посмотреть на нее.
Когда я поднимаю голову, тру сонные глаза и замираю.
Вот она, стоящая в дверях, одетая лишь в мою рубашку и трусики. Сексуальная как грех и одновременно чертовски милая.
И затем, я облит водой.
Чтобы защититься, я хватаю ее подушку и прикрываюсь ею, пока по-армейски скатываюсь с кровати. Я слышу, как Нат накачивает свой чертов водный пистолет и выкрикивает.
– Долг платежом красен. – Затем она что-то бросает на кровать.
Звук ее шагов, выбегающих из комнаты, наполняют мои уши. Когда я думаю, что в безопасности, я поднимаю голову, смотрю на кровать и ухмыляюсь.
Поднимая собственный огромный водный пистолет, я накачиваю его до тех пор, пока давление в нем не становится максимальным. Проверяю уровень воды. Он полный. Мои губы сжимаются, брови поднимаются, и я наклоняю голову. Маленькая распутница меня не обманула.
Уважуха.
«Ох, теперь она сделала это и сбежала».
Режим хищника включается, и я медленно ползу по кровати, спускаюсь на пол, пока не достигаю двери в спальню. Я высовываю голову из нижней части дверного проема и вижу маленькую головку, прячущуюся и выглядывающую из-за столешницы на кухне. Я ухмыляюсь.
Игра началась.
Я приседаю и крадусь на кухню, ведя себя аккуратно, чтобы не издать ни звука. Никто не может быть тише Духа. Когда я достигаю противоположной стороны барной стойки, мысленно считаю до трех, а затем выпрыгиваю с воинственными воплями, открываю огонь, обрызгивая Нат.
Только там никого нет. Только долбаный тапочек.
Неожиданно мне в спину наносят удар.
Я поворачиваюсь, и моя грудь также становится мокрой. Чтобы ограничиться малой кровью, я бросаю пистолет и делаю два шага навстречу Нат. Она такая красивая. Румянец на щеках, светящийся взгляд, и она, смеющаяся надо мной. Когда я буду думать о ней, я буду видеть ее в точности такой, какая она сейчас. Она действительно моя красавица.
Я хмурюсь и коварно улыбаюсь ей, и она на мгновение замирает. Когда Нат понимает, что я делаю, она вскрикивает, бросает свой пистолет, разворачивается на пятках и убегает. Я выкрикиваю.
– Беги, Форрест, беги!
«Да ладно вам! Даже я знаю, кто такой Форрест Гамп».
В этой квартире есть всего три возможных места, куда она может побежать, и она только что выбежала из кухни, оставив для себя возможными вариантами лишь свою спальню и ванную комнату. Я иду к ее спальне и отворяю дверь. Выглядит так, будто комната пуста, но...
Что-то падает в шкафу, и я смеюсь себе под нос.
«Шкаф? Она же не сможет никуда из него деться! Это слишком хорошо».
Улыбаясь, как чертов идиот, я достигаю двери шкафа, берусь за ручку и резко его открываю. Я морщусь, когда вода попадает мне прямо в глаза. У этой маленькой засранки в руках два маленьких пистолета. Она смеется настолько сильно, что у нее выступают слезы. Я вырываю у нее пистолеты, швыряю их себе за спину и забрасываю девушку себе на плечо. Она даже не утруждается в том, чтобы бороться. Я не думаю, что она могла бы это сделать, даже если бы захотела. Ее тело слишком слабо от смеха.
Вот что мне нравится в этой девочке. Она не относится ко мне так, будто со мной что-то не так. Я знаю, что, должно быть, прошлой ночью было сложно услышать то, что она услышала, но она хорошо это восприняла. Скрыла свои эмоции, как настоящий профи. Единственная вещь, которая ее выдала, был дрожащий подбородок и то, как она сжимала в кулаках одеяло.
«Это моя девочка».
Она не идеальна. Впрочем, как и я. Но она идеальна для меня, и я собираюсь сделать все что угодно, чтобы она была со мной.
Пройдя с ней через всю комнату, я бросаю ее на кровать. Она смотрит на меня со смешинками в глазах... и я дома. Нет места лучше, где бы я хотел быть больше, чем здесь, валяя дурака с моей девушкой.
«Возможно, Шериф был прав. Возможно, это и есть любовь».
Если это не она, то что-то чертовски близкое к ней.
Я раздвигаю ноги Нат и ложусь на нее, так что моя голова покоится у нее на груди. Я слышу, как быстро бьется ее сердце, и улыбаюсь, зная, что это я на нее так действую. Моя грудь раздувается от счастья, и я чувствую, будто заявляю на нее свои права. А так я и делаю.
Я оборачиваю руки вокруг ее тонкой талии и говорю ей грубо, как пещерный человек:
– Ты – женщина. Моя женщина.
Она смеется, и я слушаю ее грудной смех, вибрация от которого щекочет мою щеку. Перебирая мои волосы, она нежно отвечает:
– Да. Я твоя, малыш.
Мысль о ней с кем-то другим делает меня иррационально злым. Мой желудок сжимается, и я выплевываю:
– И я не делюсь. Ни с кем.
Сильно хватая меня за длинную прядь волос, она тянет мою голову вверх, чтобы посмотреть мне прямо в глаза и абсолютно серьезно отвечает:
– Я тоже. Поэтому скажи Таше, что больше не будешь с ней видеться.
Даже несмотря на то, что кожа головы адски болит, я улыбаюсь.
– Уже это сделал, девочка.
Улыбаясь мне в ответ, Нат мягко отвечает:
– Хорошо. Было бы жаль надирать ей задницу. Кажется, она милая.
Ее хватка слабеет, и я кладу свою голову назад, на местечко между ее сиськами. Там так тепло и удобно. Я закрываю глаза и бормочу.
– С тобой все по-другому. А как это для тебя, девочка?
Она останавливается на мгновение, а затем снова начинает перебирать мои волосы и тихо говорит:
– Я не знаю, Эш. Но я люблю тебя. Сильно.
Я хочу сказать ей это же в ответ. Действительно хочу. Но я пока еще не готов. Не совсем. Мои чувства к ней сильны. Сильнее, чем я когда-либо к кому-либо чувствовал в своей жизни, и знание того, что она моя, позволяет мне осознавать, что я могу сделать все что угодно. Преодолеть все что угодно. Она забрала ту власть, которую отец имел надо мной. Теперь я даже о нем не думаю. Я чувствую себя легче и счастливее, чем когда-либо, и все это благодаря ей.
Тепло разливается по моему телу. Я поворачиваю лицо и целую внутреннюю часть ее груди. Я не отвечаю ей, просто сжимаю ее сильно. Нат оборачивает ноги вокруг меня, и мы долгое время продолжаем так лежать, чувствуя себя абсолютно комфортно в нашей тишине.
Черт бы меня побрал.
«Думаю, я влюбляюсь в мою девочку».
***
– Эй, красотка, время идти. Тащи сюда свою задницу.
«Что?»
Я волочу ноги из спальни, аккуратно, чтобы не задеть все еще свежий лак на ногтях ног, и все еще одетая в свою пижаму. Я хмурюсь в растерянности и спрашиваю:
– О чем ты говоришь, Эш? Мне не нужно уходить еще... – проверяя свои часы, я говорю ему: – еще два часа.
Он выглядит так красиво в своей униформе. Мускулистые руки обтянуты плотной черной футболкой, и мне хочется облокотиться на что-то и вздохнуть. Его сильные ноги облачены в пару черных джинсов, которые выглядят так, будто были пошиты специально для него. Бляха на его поясе сверкает, а черные туфли выглядят так, будто их только что хорошенько начистили. Качая головой, он говорит мне:
– Не-а. Звонила Мими, и я сказал, что ты сегодня поедешь со мной.
Я широко открываю глаза, ахаю и рявкаю:
– Как думаешь, а ты бы мог мне об этом сказать, задоголовый?
Улыбка исчезает с его лица, и он бормочет:
– А какого хрена я сейчас делаю?
Качая головой, я громко вздыхаю от растерянности и почти криком отвечаю:
– Это же целый процесс, Эш! Сборы в клуб занимают время. Я еще даже не начинала заниматься прической или макияжем. Я даже не знаю, что собираюсь надеть сегодня вечером!
Его лицо снова озаряется, и он улыбается.
– Платье, которое ты надевала на прошлой неделе, было сексуальным. Надень его.
Я фыркаю от недоумения и говорю ему:
– Малыш, есть правила в том, как нужно одеваться! Номер один – не надевать одну и ту же вещь два раза подряд.
Его лицо становится серьезным. Он будто впадает в забвение и медленно кивает, так, будто бы, наконец, начинает понимать серьезность данного затруднительного положения. Он протискивается через меня в квартиру и идет в мою комнату. Я слышу, как он там шуршит и не проходит и минуты, как возвращается с красным в черную клетку, обтягивающим платьем с длинными рукавами и парой черных туфель-лодочек без каблуков.
Могло бы быть и хуже.
На самом деле... неплохо.
Он с опаской смотрит на меня своими большими глазами, будто бы ожидая, что я психану. Я закатываю глаза.
– Неплохо, тупица.
Он улыбается. Я никогда не видела у Духа такой улыбки. Это улыбка Ашера. Она прекрасна. Она заставляет меня хотеть надрать задницу тому человеку, который забрал у него эту улыбку. Я говорю ему тихо:
– Ты хорошо справился, малыш.
