Текст книги "Звезда Вавилона"
Автор книги: Барбара Вуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)
8
– Все просто, – сказал Росси, рассеянно почесывая розовую отметину на щеке. Она не чесалась, но ему всегда казалось, что должна чесаться. – Человек, которого я нанял, профи и умеет держать язык за зубами. План таков: он проникает в отделение интенсивной терапии, переодевшись доставщиком цветов, делает вид, что заблудился и ищет пациента, которому должен отдать букет. За пару минут, что потребуются медсестрам, чтобы выдворить его, он узнает то, что нам надо. Я вхожу позже, представившись родственником.
Фило Тибодо нежно поглаживал серо-голубую сиамскую кошку, лежавшую у него на коленях. Снаружи огромные волны прибоя разбивались о Южно-Калифорнийский пляж. Он тихо произнес:
– В приемном покое дежурит полицейский.
Росси наполнил шприц.
– Не проблема.
– Они проверяют документы.
– Тоже не проблема.
– Сколько времени это займет?
– Смерть от инъекции калия может быть мгновенной, поэтому я сделаю укол подальше от сердца. Скорее всего, в ногу. Так у меня будет время, чтобы выйти из отделения. – Он надел колпачок на иглу и убрал шприц в рукав, завязав манжету. – Когда у него начнется приступ, я буду уже далеко. Меня даже не заподозрят.
– Есть ли шанс, что они смогут быстро откачать его? – Фило беспокоил вопрос времени.
Росси покачал головой.
– Они не сумеют сразу определить, отчего произошла остановка сердца, и будут использовать не те лекарства. Чтобы нейтрализовать калий, нужен инсулин через капельницу, глюкоза, глюконат кальция. Ничто из этого им даже в голову не придет. – Росси когда-то сам был врачом. – Они будут пытаться что-то сделать минут, может, пятнадцать или полчаса, прежде чем сдадутся и объявят время смерти.
Фило пощекотал мурлыкавшую кошку под бриллиантовым ошейником.
* * *
Гленн не хотел, чтобы она была здесь. Но человек, напавший на нее, наверняка был тем, кто столкнул его отца с лестницы. Гленн считал себя ответственным за ее безопасность. Или убедил себя в этом.
Другой же более серьезной причиной, которую он не мог признать, было то, что он видел, как она, дрожа, сидела на выдвижных носилках машины «скорой помощи», с повязкой на шее, такая тоненькая и беззащитная. Тем не менее она отбилась от нападавшего мужика и так врезала ему, что он вынужден был убежать. Он не мог перестать думать о ней, а это означало, что Кэндис Армстронг способна проникнуть в его душу, что заставило бы его потерять контроль над собой. Во время поездки от дома ее матери она упомянула о возможной работе в Сан-Франциско. Он надеялся, что она ее получит.
Они в тишине поднялись в квартиру Гленна на девятом этаже. Гленн прокручивал в голове миллион вопросов: «Кто столкнул его отца? Где было письмо, которое спрятала миссис Кироз? Было ли в нем указание на личность нападавшего? И что означает Морвен – внезапное, необъяснимое воспоминание из прошлого?»
Кэндис, стоя рядом с ним, старалась сохранять спокойствие. По совету медика она взяла бутылочку с успокоительным, хранившуюся в аптечке матери, но еще не приняла лекарство. Было уже за полночь, и она хотела сохранить ясность ума. Она не позвонила матери в Нью-Йорк, так как пока не хотела, чтобы Сибилла знала о произошедшем. Когда они завезли Хаффи домой к ее знакомым, Кэндис не сказала им о нападении, объяснив, что повязка на шее закрывает укус жука.
После того как Гленн открыл входную дверь, Кэндис спросила его:
– Почему бы вам не поехать в больницу и не посидеть рядом с отцом? Здесь со мной все будет в порядке.
– Я не оставлю вас одну. К тому же мой отец даже не узнает о моем присутствии. Они вызовут меня, если я им понадоблюсь.
Если я им понадоблюсь. Но не ему. «Почему такая отчужденность?» – хотелось спросить ей. Что стояло между отцом и сыном все эти годы, что осталось даже в этот час несчастья?
Гленн приехал к дому ее матери в пальто, которое сейчас снял, и его внешний вид удивил ее. Ни костюма, ни брюк, ни сорочки. На нем были только черные штаны на шнуровке и черная футболка, которая плотно облегала рельефные мышцы и плоский живот. Черный цвет придавал ему властный вид.
Кэндис отвела взгляд в сторону. Пока ее карьера не пойдет в гору, она обойдется без интимных отношений. Поэтому она убедила себя, что Гленн Мастерс всего лишь еще один симпатяга, на котором хорошо сидит футболка.
Квартира была похожа на выставку замшевой мебели красного и серого цветов, хромированных ламп, индейских ковриков и пальм в больших кадках.
Кэндис заметила, что одна стена была полностью покрыта фотографиями гор, утесов, скал, склонов, валунов. Снимки были черно-белые и цветные различных размеров: от небольшой открытки до плаката. Когда Гленн прошел на кухню, Кэндис поближе рассмотрела снимки и обнаружила, что почти на каждом из них изображен человек. Это был Гленн, взбиравшийся, как муха, по невероятно плоским и крутым стенам. На некоторых фотографиях женщина, худая и высокая, поднималась в горы вместе с Гленном. Кэндис прочитала подписи: «Орлиный утес, Гонконг»; «Остров Гола, Донегол, Ирландия»; «Грампианские горы, Австралия».
Он вышел из кухни, держа в руках два стакана апельсинового сока со льдом. Заметив, что она рассматривает фотографии, сказал:
– Когда убили мою мать, я очень озлобился. Мне было восемнадцать лет, и я должен был научиться управлять гневом. Тогда, двадцать лет назад, таких занятий еще не было, поэтому друг предложил мне заняться скалолазанием.
Интересно, этот друг – женщина со снимков?
– Выглядит опасно.
– Да, может быть. Еще это очень весело. Вам следует попробовать.
– У меня даже на стремянке голова кружится, – сообщила она. – Часть своей выпускной практики я провела на раскопках рядом с Великой пирамидой. Мой профессор предложил мне наперегонки взобраться на пирамиду Хеопса. Может, я бы и влезла наверх, но вот спуститься вниз точно не смогла бы. Мы видели туристов на вершине пирамиды, которые застряли там, потому что боялись слезать вниз. Пришлось даже вызывать египетский армейский вертолет, чтобы снять их оттуда. Так же наверняка было бы и со мной. Вам это помогло? Я про ваш гнев. – Она потрогала шею.
– Я перестал лазить по горам. Что-то не так?
– Повязка слишком тугая.
Он провел ее к красному замшевому дивану, где поставил стаканы на плетеные подставки.
– Я сделаю перевязку.
Когда он вернулся с аптечкой, она спросила:
– Почему вы перестали ходить в горы? – Она размышляла, было ли это связано с той женщиной на фотографиях рядом с ним.
– Произошел несчастный случай – я выбил колено, – ответил он, сидя рядом с ней и открывая белый ящичек с красным крестом на крышке. Он аккуратно снял повязку с ее шеи и нахмурился.
– Что там? – спросила она, представив, как хлещет кровь из ее сонной артерии. Гленн дотронулся ладонями до ее шеи, чтобы поднять волосы и развязать розовую ленту. Кэндис затаила дыхание от неожиданно приятного прикосновения его пальцев к ее коже.
– Ваша камея вся в крови.
Он положил камею в ее ладони и вернулся к ране на шее, которая перестала сочиться кровью, но все же требовала дополнительной обработки. Когда он намочил ватный тампон в антисептике, они услышали, что за окном снова пошел дождь.
Он осторожно обрабатывал ее рану. Гленн имел дело с ножевыми и пулевыми ранениями, пробитыми черепами, сломанными ногами, когда кости торчали из-под кожи, и даже оторванными конечностями. Но этот небольшой порез ужасал его и в то же время приводил в ярость. Ее шея, такая белая и изящная – она сама могла бы быть камеей, – была поранена. Он хотел найти ублюдка и перерезать его глотку.
Кэндис заметила пульсировавшую вену на лбу у Гленна. Ей было интересно, о чем он думает. Наверняка о своем отце. Он старался казаться равнодушным, но, несомненно, переживал о нем.
– Почему именно камея? – спросил Гленн.
Тишина и ее близость заставляли его чувствовать себя неловко. Она переоделась перед уходом из дома матери в блузку из полупрозрачной ткани и юбку с оборками. Ее волосы были небрежно заколоты. От кожи исходил легкий аромат пены для душа – фрезия или пион?
– Мне нравится их искать, – ответила она. Прикосновения его рук к ее шее были похожи на касание крыльев бабочки. Она не встречалась с ним взглядом. Он сидел слишком близко. Если бы она посмотрела на него, то изменила бы решение об отказе завязывать отношения. – Чистить их, возвращать прекрасные вещи обратно к жизни.
– Как Нефертити, – сказал он, улыбнувшись. Он протер рану насухо, выдавил мазь на палец и, аккуратно наложив ее, спросил: – Почему вы думаете, что Нефертити была фараоном? – Ему нужно было отвлечься от того, что он сейчас делал, от их физической близости и сконцентрироваться на чем-нибудь другом ради них обоих: он ощущал, что Кэндис тоже чувствует себя неловко.
Она посмотрела на портрет, висящий над камином позади него.
– Моя теория не пользуется популярностью. – В Сан-Франциско Рид О'Брайен говорил ей, сидя за своим большим рабочим столом: «Если мы дадим вам документальный фильм, Кэндис, то в нем не должно быть никаких намеков на то, что Нефертити была фараоном. Сериал должен быть про женщин в их традиционных ролях в Древнем Египте, а не про женщин-фараонов». – Археологи допускают, что Хатшепсут была фараоном, потому что тому есть доказательства, – пояснила она, пока Гленн доставал из аптечки марлю, пластырь и ножницы. Он еще не закончил с ее раной. Опять прикосновения, опять близость. – Но одной женщины-фараона достаточно для консервативного, управляемого мужчинами мира египтологии.
Гленн наложил стерильную прокладку на порез, потом взял Кэндис за руку и прижал ее ладонь к марле, чтобы она не сдвинулась с места. Его пальцы так бережно держали ее запястье, словно оно было из фарфора.
– Но почему вы думаете, что Нефертити была фараоном?
Она перевела взгляд с портрета на задвинутые шторы, за которыми дождь мягко падал на окна. У нее перехватило дыхание, когда Гленн поднял ее ладонь к ее шее. «Он всего лишь перевязывал рану», – сказала она себе. Но это было так похоже на любовные прикосновения.
– Об этом есть записи. Были найдены блоки от храмов с новыми и неожиданными изображениями Нефертити. На одном из них она стоит рядом с Эхнатоном, и она одного с ним роста, – а ведь жен всегда рисовали ниже фараонов; на других она в царских регалиях побеждает врагов Египта на своем корабле.
Еще один кусочек пластыря нежно положен на марлевую прокладку.
– Она могла быть просто сильной царицей, – сказал он.
Он наклонил голову, чтобы оглядеть рану. Кэндис заметила, как аккуратно зачесаны назад его волосы, и опять почувствовала запах «Хьюго Босс».
– Есть еще кое-что. В тот момент, когда исчезает Нефертити, появляется человек по имени Сменкар. – Второй кусочек приклеен на место, и «операция» закончена. – Любовник Эхнатона. Это преобладающая теория, основанная на барельефах, изображающих Сменкара сидящим на коленях Эхнатона и целующим его. Но был Сменкар юношей или это была Нефертити в новой роли соправителя? Одним из титулов Сменкара был Нефер-неферу-Арон, который был и титулом Нефертити.
Он чуть отстранился от нее, рассматривая свою работу.
– Так-то лучше, – сказал он. В его голосе прозвучала нотка гордости и облегчение от того, что теперь можно отодвинуться и больше нет причины прикасаться к ней. – Сложно будет найти доказательства. Гробницы Амарны уже давно исследованы.
Кэндис удивилась его познаниям.
– Мы ищем не только в гробницах Амарны. Храмы и здания Эхнатона были разрушены после падения Восемнадцатой династии, и их блоки были использованы для постройки новых сооружений. Пока мы нашли только несколько из них, но обязательно найдем еще.
Он захлопнул крышку аптечки.
– И вы собираетесь отыскать их и восстановить Нефертити в ее законных правах.
– Да, – ответила она. Кэндис все думала о женщине, которая лазила вместе с ним по горам: имела ли она отношение к несчастному случаю, встречался ли он с ней до сих пор? Но это было не ее дело. И все же ей очень хотелось узнать.
Она рассматривала его руки – красивые, с развитой мускулатурой, – пока он собирал остатки марли и повязки, и заметила любопытный шрам на правой руке, рядом с мизинцем. Рана, полученная при исполнении? Царапина от пули?..
– Я родился многопалым, – сказал он, увидев, что привлекло ее внимание.
– Ой, извините, я не хотела…
– Все в порядке. У меня был лишний палец. Его отрезали, когда мне было девять лет.
– Девять?! Почему так поздно?
– Моя мать не хотела, чтобы его ампутировали. Она была очень упряма в этом вопросе.
– Почему?
– Полидактилия – наследственная черта ее семьи; у ее отца было шесть пальцев на правой руке. Может быть, она гордилась этим. Но отец в конце концов настоял на своем, и мне сделали операцию.
– В школе дети, наверное, дразнили вас.
– Вообще-то они считали, что это круто. Потом же я стал обыкновенным мальчишкой.
Она хотела сказать: «Вы совсем не обыкновенный», но вместо этого спросила:
– Вам нравится быть полицейским?
Это был не тот вопрос, на который можно было ответить «нравится» или «не нравится». Погоня за преступниками была в крови Гленна, в каждом его вдохе. Он не собирался уходить на пенсию и хотел умереть с полицейским жетоном на груди.
– Думаю, да, – ответил он. – После двадцати-то лет.
– Это опасно?
– Здесь есть свои забавные моменты, – сообщил он, заметив, что в ее глазах еще остался страх и что ей сейчас не помешала бы простая шутка. – Когда я был патрульным, мы с напарником преследовали пьяного водителя по Тихоокеанскому шоссе. Мы остановили его и предъявили обвинение в управлении автомобилем в нетрезвом состоянии. Парень был пьян в стельку, но утверждал обратное и требовал, чтобы я представил ему доказательства. Тогда я указал на верхнюю часть светофора, которая валялась на капоте его машины.
Она взяла холодный стакан с апельсиновым соком, и ее взгляд опять привлек семейный портрет, висевший над камином.
– Он был нарисован тридцать рождественских сочельников назад, – сказал Гленн. – Моя мать и отец – старика вы наверняка узнали. И я. Здесь мне восемь лет.
Она была просто изумлена. Профессор с копной черных волос на голове и черными выразительными глазами удивительно привлекательный мужчина. И улыбающийся мальчик в костюме и соответствующем для маленького джентльмена галстуке. Кэндис рассмотрела, что его правая ладонь лежит на левой и четко виден шестой палец. Но ее поразила женщина с портрета, мать Гленна, погибшая страшной смертью.
– Она великолепна, – произнесла Кэндис.
– Она была профессором математики. Это было общим у родителей – страсть к поиску маленьких частичек и складыванию их для извлечения истины: отец работал с глиной и папирусами, мать – с цифрами и числами.
Гленн посмотрел на Кэндис, словно обдумывая важное решение, потом сделал то, что удивило ее: снял золотое кольцо с безымянного пальца правой руки.
– Оно принадлежало матери, – сказал он, показывая его.
Теперь она увидела, что это вовсе не обыкновенное кольцо. Гленн носил его перевернутым, поэтому камень не был виден: прекрасный квадратный рубин с золотыми нитями на поверхности, похожими на языки пламени.
– На внутренней стороне по кругу есть надпись.
Она прочла: «Fiat Lux» – «Да будет свет».
– Мать всегда говорила, что когда-нибудь оно перейдет ко мне. Знала ли она, – добавил он, надевая кольцо обратно на палец, – что это «когда-нибудь» наступит намного раньше, чем она предполагала?
Он поднялся и прошел к окну. Когда он раздвинул шторы, Кэндис увидела небольшой балкон с растениями в кадках. Вдали огни города танцевали и расплывались в дымке дождя.
– Ее убили, – сказал он, стоя к ней спиной. – Мне было тогда семнадцать лет. Она выходила из продовольственного магазина, когда какой-то парень ударил ее молотком по голове, схватил сумочку и бросился бежать. Свидетель сказал, что нападавший был белым мужчиной, высоким и худощавым, может, блондин, может, лысый, все произошло очень быстро. Полиция подошла к этому делу очень тщательно. Понадобились месяцы упорной работы, но они все же нашли парня, и он сознался. – Он повернулся к ней. – Моя мать погибла из-за случайного акта насилия. Я хотел понять, почему. Есть ли в этом смысл?
Для Кэндис, чей отец погиб на бессмысленной войне, смысл был.
– Как они поймали его?
– Его выдал молоток. Они обыскивали местность по расходящимся кругам и нашли сарай с инструментами. На молотке были кровь и волосы моей матери. Свидетель указал на преступника из группы при личном опознании. Он умер в тюрьме, отбывая пожизненный срок. Я был первокурсником в Калифорнийском университете, собирался пойти по стопам отца, но после произошедшего у меня возникло свое мнение насчет правосудия и отправки преступников за решетку. В тот день, когда мне исполнилось восемнадцать, я бросил учебу посреди семестра и пошел на пункт набора в полицию Лос-Анджелеса.
И с тех самых пор он гоняется за бандитами. Теперь она знала причину разлада – сын выбрал свой путь, разрушив мечты отца.
Его глаза сверкнули, и она поняла, что подобралась слишком близко к человеку, скрытому внутри.
– Уже поздно, – произнес он. – Я отведу вас в комнату для гостей.
Он взял ее сумку с ночными принадлежностями, хотя та была легкой, а у нее лишь болела царапина на шее. Он обращался с ней как с принцессой.
Они пошли вверх по лестнице и дальше по коридору. Одна дверь была приоткрыта, и внутреннее убранство за ней так удивило Кэндис, что она остановилась как вкопанная.
В комнате разместилось множество картин: в стопках на полу, на мольбертах. Это была студия художника. Раздвижные стеклянные двери и балкон, выходивший на верхушки деревьев, которые в эту пору были голыми, должны были делать эту комнату очень солнечной. Но в ней было еще светлее благодаря изображениям на картинах.
На полотнах разместились галактики, скопления звезд и туманности, но все в белом цвете – кремовый на белом, брызги опаловой белизны и серебристо-жемчужный, – окруженные золотыми гало и перламутровыми облаками, окрашенными в шафрановый и темно-желтый цвета, с пронзающими тончайшими следами синего, сапфирового, зеленовато-голубого, лазурного и бирюзового. Хотя картины казались похожими, все они были разными: одни изображали взрыв, другие излучали яркий блеск.
Потом она поняла: он рисовал свет.
– Это то, что я увидел, когда произошел несчастный случай. Я взбирался соло по Чернохвостому холму в Вайоминге…
– Соло?
– Скалолазание без страховки, только мешочек с мелом и ботинки. Я сорвался и летел вниз очень долго. Пока падал, и увидел этот свет. – Он указал на полотна, расставленные по комнате, висящие на стенах. – С тех пор я пытаюсь его запечатлеть. Думаю, что эта штука называется свечение, но я не уверен.
– Свечение?
– Это слово пришло мне в голову во время падения. Никогда раньше я его не слышал. По крайней мере, не думаю, что слышал.
Чем бы ни было свечение, оно было захватывающе красивым.
– Вы продаете картины?
– Они не для продажи.
Наблюдая за ним, за тем, как он переминался с ноги на ногу, Кэндис догадалась, что никто еще не видел этих картин и что для ее глаз они тоже не предназначались. Но теперь, когда она все же увидела их, что все это могло означать?
Когда они выходили из студии, Гленн нахмурился и обвел взглядом комнату.
– Странно, – произнес он.
– Что?
– Нет одной из картин.
– Точно?
– Она была вот здесь. – Он указал на место рядом со встроенным стенным шкафом. – Одна из самых старых.
– Может, ее кто-то взял?
Он нахмурился еще больше. Кому могло прийти в голову вламываться к нему в квартиру и уносить одно из полотен? Затем он сказал:
– Миссис Чарльз делает уборку раз в неделю. Я всегда ей говорю, что в этой комнате прибираться не надо, но она считает, что если не пропылесосит здесь, то мы потонем в грязи. Так, скорее всего, и было. Она передвинула картину, положив ее куда-то в другое место.
Гленн ненадолго задержался у двери, раздумывая, на самом ли деле миссис Чарльз была всему виной. В этот момент Кэндис еще раз взглянула на полотна и была поражена тем, чего нельзя было увидеть с близкого расстояния: почти на каждой картине было изображено лицо.
Доктор в белом лабораторном халате, со стетоскопом на шее медленно шел по коридору больницы. Был поздний час, на пути ему встретились лишь несколько человек. Он по-дружески кивнул полицейскому в униформе, стоявшему на посту в приемном покое отделения интенсивной терапии. Полицейский тоже поприветствовал доктора, посмотрев на его бейджик с именем.
– Так кто же здесь у них? Какая-нибудь знаменитость?
– Покушение на убийство. Предприняты повышенные меры безопасности. – Было видно, что полицейскому скучно.
– Удачи, – пожелал доктор и неторопливо двинулся дальше.
Он прошел в холл, задержался у фонтанчика с водой, попил, оглянулся и продолжил свою прогулку. Завернув за угол, он остановился и посмотрел на часы, отсчитывая время с того момента, когда Росси сделал укол калия: остановка сердца должна была наступить с минуты на минуту.
Когда Гленн открыл дверь в спальню для гостей, заиграла мелодия на его телефоне. Звонили из больницы.
– Что? Да, спасибо. Я буду через полчаса. – Затем он сказал: – Я ценю вашу заботу, но это расследование полиции, и я должен задать отцу пару вопросов. – Он нажал клавишу и, набрав другой номер, сообщил Кэндис: – Звонили из больницы. Состояние отца улучшилось. Внутричерепное давление спало, он пришел в сознание и может говорить.
– Слава богу! – воскликнула Кэндис.
– Может, он расскажет нам, кто столкнул его.
Второй разговор был еще короче: он доложил о новостях в участок, приказав им усилить охрану в приемном покое отделения интенсивной терапии. Теперь, когда профессор очнулся, он был в большой опасности.
* * *
«Синий код, ОИТ. Синий код, ОИТ».
Мимо пробежали люди в белых халатах, зеленых операционных накидках, технической спецодежде. Доктор, стоявший в конце коридора, присоединился к ним, проскользнув в отделение, когда открылись двери.
План сработал на все сто процентов, как и обещал мистер Росси. Фальшивый доставщик цветов смог попасть в отделение интенсивной терапии, изображал замешательство, спорил с медсестрами и, прежде чем они вытолкали его вон, запомнил список пациентов, написанный мелом на доске: постель № 1 – Джон Мастерс; постель № 8 – Ричард Чацки. Он доложил обо всем Росси, который потом, на входе в отделение, представился кузеном Ричарда Чацки.
Так он прошел к палатам. Остальное было проще пареной репы. Когда медсестры не смотрели за ним, Росси сделал укол калия в ногу лежащего в коме Чацки. Фило Тибодо, в белом врачебном халате, со стетоскопом и поддельным бейджиком на лацкане, оставалось только дождаться сигнала экстренной ситуации.
Когда команда врачей поспешила к Чацки, у которого остановилось сердце, Фило отстал от них и пошел к постели № 1, находящейся в семи палатах от места происшествия. Там лежал Джон Мастерс, начавший приходить в себя после падения с лестницы. Фило прислушался к шуму на другой стороне отделения – требования принести лидокаин, придвинуть аппарат электростимуляции сердца… Как и говорил Росси, все это позволит им дольше бороться за жизнь пациента и таким образом даст ему больше времени на разговор с Мастерсом. Фило наклонился над койкой и сказал:
– Привет, Джон. Помнишь меня?
Гленн резко остановил машину на больничной парковке. Они выскочили из нее и поспешили в отделение интенсивной терапии – им не терпелось увидеть профессора, до того как с ним могло что-нибудь случиться. Кэндис еще так и не поблагодарила его как следует за все, что он для нее сделал. Гленн же решил, что пора положить конец двадцатилетнему разладу в его отношениях с отцом.
Профессор медленно открыл глаза и нахмурился. Потом его взгляд прояснился:
– Ты! – прошептал он.
Фило улыбнулся:
– Собственной персоной. Опять.
Прохладный больничный воздух был наполнен голосами, раздававшимися с другой стороны отделения: «Пульса нет. Давления нет. Черт, нужны газы крови».
– Я не скажу тебе, – задыхаясь, произнес Джон Мастерс.
Фило наклонился ближе:
– Я здесь не за Звездой Вавилона. Я собираюсь позволить твоему сыну и девчонке Армстронг найти ее для меня. Сюда же я пришел, чтобы сказать тебе, что Ленора никогда не была твоей.
– Что?..
Фило положил ладонь на горло профессору, большой и средний палец на сонные артерии.
– Она была моей, – тихо произнес он, но так, чтобы было слышно за криками в последней палате, где мистер Чацки не реагировал на попытки его спасти. – Ленора никогда не была твоей. И теперь она будет моей навечно.
«Он не реагирует!»
Фило слегка надавил на артерии, Джон Мастерс слабо сопротивлялся.
– Только ты виноват в том, что она погибла, – сказал Фило, усилив хватку. – Была бы она моей женой, за ней бы присматривали, защищали ее. Но ты допустил, чтобы ее убили.
Джон Мастерс пытался отнять руку от своего горла, но Фило был сильнее.
«Позовите священника!»
Глаза профессора вылезли из орбит, губы посинели. Фило продолжал улыбаться, наблюдая, как жизнь покидала человека, которого он ненавидел сорок пять лет.
