Текст книги "Звезда Вавилона"

Автор книги: Барбара Вуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

В 1554 году, после пятнадцати лет путешествий и исследований, Мишель поселился в городе Салон во Франции, где женился на Анне Понсарт Жемелль, которая родила ему шестерых детей.

В ночь их бракосочетания он раскрыл ей свою тайну и показал дневники.

– Любимая, я стою перед дилеммой. Я должен записывать пророчества, чтобы их могли прочесть другие, но из-за этого меня могут обвинить в шарлатанстве.

Анна дала ему мудрый совет:

– Ты знаешь, что умные люди с ясной головой и незамутненным мышлением ухватятся за твои слова, словно за божественное откровение. Поэтому изложи свои пророчества в виде загадок. Людям, подобным тебе и желающим открыть для себя мудрость, хватит умственных способностей, чтобы решить их.

И тогда он составил и опубликовал первую из многих своих книг, прославивших его по всей Европе: собрание видений будущего, в которую включил предисловие для своего младшего сына Сезара:

«Эти предсказания явились мне благодаря Божественной силе, ибо ничто не происходит без Него, чья доброта так велика, что пророчества снисходят к нам, словно лучи солнца. Мы можем их узреть лишь в этом неуловимом духе огня.

В моем распоряжении было много книг, которые столетиями никто не читал. Я предал их огню, и, когда он явился, чтобы поглотить их, из пламени, чьи языки лизали воздух, внезапно появилось нечто яркое, затмившее собой огонь, подобно свету молнии озарившее мой дом, будто пожар объял все вокруг. И я увидел, что в далеком будущем, когда Марс завершит свой цикл, мир потонет во всеобъемлющем пламени, которое принесут с небес ангелы огня нашего Бога-Творца.

Теперь, сын мой, прими этот дар твоего отца, Мишеля Нострадамуса.

Салон, 1 марта 1555 года»

Но было пророчество, которое Мишель не включил в версию книги для печати, потому как оно касалось лишь небольшой группы людей. Он передал его александрийцам в Пиренеях, убедив их, что настанет день, когда один из их ордена расшифрует код, поймет скрытый смысл и увидит будущее, предсказанное в четверостишии восемьдесят третьем века седьмого.

Часть третья

24

На вершине холма, возвышавшегося над Лос-Анджелесом, расправив свою новую прическу с завитушками, словно показывая всем вокруг, сколько в ней энергии, Сибилла Армстронг окидывала взглядом свой мир, «новый» дом прямиком из пятидесятых, который недавно приобрела за круглую сумму. Она посмотрела на огни города и спросила свою дочь: «Как думаешь, Кэнди, в чем смысл нашей жизни?»

Кэндис, обучавшаяся в то время в магистратуре, сидела, уткнувшись в книгу «Слова истины древнеегипетских мудрецов». Оторвавшись от чтения, она удивилась тому, что ее мать задает такие философские вопросы, хотя это ей совсем несвойственно. Кэндис хотелось узнать, на самом ли деле успех и богатство раскрыли духовность в Сибилле, и она уже было собралась ответить какой-нибудь умной фразой из старинной книги, как Сибилла перебила ее, прокричав: «В победе над ней! Вот и все, Кэнди. Ничего более».

«Нет, мама, – думала Кэндис, рассматривая бесконечную пустыню. – Ты не права».

Гленн оторвал взгляд от дороги и посмотрел на свою спутницу. Она молчала с тех пор, как они уехали от могилы Яна. Бензина им хватило до Пальмиры, где они дозаправились, купили провизию и потом двинулись на север по главному шоссе. С тех пор Кэндис не проронила ни слова. Он понимал причину ее молчания и считал, что ей следует поговорить об этом. Но она сама должна была решить, когда лучше это сделать.

Словно почувствовав на себе его взгляд, она повернулась к нему. Стекло машины было опущено. Легкий ветер развевал ее волосы.

– Мне жаль Яна, – произнесла она. – Но он ввязался в опасную игру. Он сам разрушил свою жизнь.

Гленн ждал. Он знал, что не это беспокоит ее.

– Твой отец однажды сказал мне, что я ищу свою душу, – помолчав, продолжала она. Ее взгляд был прикован к темно-желтой пустыне, простиравшейся до самого горизонта под сизо-голубым небом. – Он был прав. Всю свою жизнь я пыталась найти то, во что смогу верить, но я искала в книгах, других культурах, других эпохах. Я никогда не заглядывала внутрь себя. И потом, на Джебель Мара…

Гленн обогнал грузовик и прибавил скорости.

– Кэндис, я знаю: то, что тебе пришлось пережить на Джебель Мара, напугало тебя. Я уже видел подобное у скалолазов-новичков. Многие из них, спустившись вниз, больше никогда не поднимались в горы. Естественно, что…

Она покачала головой.

– Это был не страх. Я не могла пошевелиться не из-за паники. Я обдумывала произошедшее снова и снова, пытаясь понять почему, подобрать слова. Гленн, то, что случилось со мной на вершине Джебель Мара, было просто чудесным. Почти как… религиозный опыт. Есть ли в этом смысл?

Он посмотрел на нее: ее волосы, словно темно-коричневые флаги, разметались на ветру. «Она была здесь как дома», – подумал он. Пустыня подчеркивала ее неземную красоту. Он знал, какие цвета будет использовать, рисуя ее портрет: титаново-белый для ее кожи, полуночно-черный для волос, темную охру для тени на ее шее. Коричневые мягкие глаза он напишет жженой умброй, а губы красно-алым.

– Я была переполнена таким благоговейным трепетом, – продолжала она, – и радостью, которые никогда не испытывала раньше. Гленн, я никогда не ходила в церковь. Я не знала, что такое момент духовности. Но именно это я почувствовала на самом верху Джебель Мара в лучах заходившего солнца, и в тот же момент поняла, что, должно быть, так Бог является нам.

– У тебя был переизбыток чувств начинающего скалолаза, – объяснил он, сильно удивившись ее неожиданному признанию.

Было еще что-то личное, но у нее не было слов выразить это. И теперь ее мучили вопросы, словно ослепительный закат на Джебель Мара открыл запертую дверцу в ее душе и выпустил их на волю. Зачем мы здесь? Какая у нас цель? Куда мы идем? Эти вопросы люди должны задавать на молебне в церкви, которыми ее любимые египтяне терзались давным-давно и на которые Нефертити в безмятежном спокойствии, возможно, знала ответы. Однако Кэндис, не имея опыта в делах духовных, не знала, с чего начать.

– Это не все. – Она отвернулась, посмотрев через лобовое стекло на глинобитные постройки, приютившиеся на обочине шоссе, на веревки с развешанным бельем, на детей, возившихся в пыли. – Возможно, это прозвучит как бред, – сказала она. – Но когда я застыла на склоне, после того как ты велел мне не бороться с горой…

Он ждал. Дети помахали им, когда «понтиак» проезжал мимо.

– Я застыла, прислонилась к горе, и потом у меня появились силы и смелость, чтобы карабкаться дальше.

– Я помню.

– Гленн, мне показалось, что я почувствовала чье-то присутствие внутри себя.

Он кивнул. Он ощутил то же самое во время падения и короткого видения Свечения. Загадочное существо, стоявшее рядом с ним и говорившее, что все будет хорошо. Он никому об этом не рассказывал.

Она замолчала, потому что ей нужно было обдумать то, что она только что поведала ему. И Гленн, взяв ее за руку и крепко сжав, дал ей знать, что все понял.

Пустыня сменилась покрытой зеленью сельской местностью, с садами, цитрусовыми рощами, полями и большими зарослями кипарисов. В горах они мчались через леса и вдыхали бодрящий свежий воздух. К тому времени как они спустились в береговую равнину, солнце заходило прямо перед ними.

Латакия была красивым портовым городом с великолепными общественными парками, пышными рощами пальмовых деревьев и олеандров. «Понтиак» влился в поток транспорта на бульваре вдоль берега моря, и, проезжая мимо гавани, они увидели огромные танкеры, стоявшие на якоре поодаль, катера и другие суда, покачивавшиеся на волнах, заходившие на ночную стоянку или чтобы высадить людей с паромов и других пассажирских кораблей. Среди складов и гигантских зерновых элеваторов находились здания, где размещались таможня, служба охраны и туристическое информационное бюро – места, посещения которых Гленн и Кэндис очень хотели избежать. Информационные знаки направляли пассажиров, отплывавших на Кипр, в Бейрут, Александрию и на западное Средиземноморье, на посадку у северного причала, поэтому Гленн сказал, что начнет свои поиски в южной части гавани.

Он выбрал отель «Меридиан», потому что в нем было полно иностранных туристов и никто не стал бы обращать внимание на американку, проводящую время за коктейлем у бара. Она хотела пойти с ним, но Гленн сказал, что лучше справится в одиночку, так как надо будет потратить много денег и задавать осторожные вопросы.

– Я не знаю, сколько времени это займет. Если меня не будет слишком долго, сними номер на ночь. Я найду тебя.

– Гленн, – сказала она, взяв его за руку. Тревога в ее глазах говорила без слов.

– Со мной все будет в порядке, – успокоил он и ушел.

К ее облегчению и удивлению, он вернулся через час.

– Хорошие новости. Я нашел капитана, который согласился взять нас на борт. Порт приписки его корабля – Саутгемптон. Капитан сказал, что там поможет нам сойти на берег. Он заверил меня в том, что много не болтает и уже возил пассажиров на таких условиях.

– Условиях? – повторила Кэндис.

– Он понимает, что по личным причинам мы не хотим проходить таможню и связываться с иммиграционной службой. На корабль садимся вечером, как стемнеет. Это большое грузовое судно, но на нем лишь одна каюта для тех, кто не входит в экипаж. – Он замялся.

– В чем дело?

– Мне пришлось выдумать историю про нас. Хотя капитан Ставрос и сказал, что все понимает насчет осторожности и того, что у людей могут быть свои мотивы, по которым они не желают возиться с оформлением документов, тратить время на получение виз и тому подобное, он похож на очень и общительного человека. Он признался, что будет рад, если мы составим ему компанию на время плавания. Я заплатил ему кучу денег, чтобы он не задавал вопросов, но, боюсь, он не сможет устоять перед соблазном. Поэтому, чтобы сразу удовлетворить его любопытство, я сказал ему…

– Что сказал ему? – спросила Кэндис.

– Ну, – Гленн покраснел. – Я сказал ему, что у нас свадебное путешествие.

– Добро пожаловать, проходите! – прогремел басом капитан Ставрос, поприветствовав их крепким рукопожатием. Он оказался высоким мужчиной в фуражке, низко надвинутой на копну густых черных волос, и с огромной черной бородой, достававшей до отполированных латунных пуговиц его флотского кителя. Хотя «Афина» была старой и проржавевшей, сам Ставрос, похоже, находился в отличной форме, как и двое его вторых помощников, тоже греков, в чистых белых униформах.

Уже было довольно поздно. Один из членов экипажа «Афины» встретил их в укромном месте на верфи и провел на корабль, который был в длину чуть меньше половины футбольного поля и обслуживался судовой командой из бирманцев. Маршрут «Афины», как экспансивно объяснил им Ставрос, пролегал из Сирии, где на борт поднимали инжир, финики и оливки. Отсюда шли в Грецию за другой партией оливок, потом в Италию опять за оливками, в Испанию за вином и в Саутгемптон, в порту которого корабль разгружали. В обратный путь он забирал шелк, английское печенье и зонтики.

– Что за путешественники! – громко сказал капитан Ставрос, жестом приказав палубному матросу взять у гостей рюкзаки и дорожную сумку. Он был бирманцем, как и остальная команда, и носил длинный саронг до лодыжек. – Когда ваш друг сказал мне, что вы странники, колесящие по всему миру, я сначала подумал про двух молодых людей, потому что обычно у меня такие пассажиры. А потом он сказал «женщина», – маленькие черные глазки подмигнули Кэндис. – И я решил, что вы два хичхайкера, они у нас тоже иногда бывают. Но чтобы женатая пара! Да к тому же молодожены! – Он опять подмигнул, и золотой резец сверкнул среди его зубов. – Пожалуй, мы больше не будем вас беспокоить и оставим одних. – Он щелкнул пальцами и появился стюард в белой униформе. – Он проводит вас до каюты, и, если вам что-либо понадобится, можете обращаться к нему.

Каюта оказалась скромной и тесной, но чистой. В ней стояла одна узкая кровать и диван, на котором можно было спать. Между ними находились небольшой комод, письменный стол и стул. Иллюминатор был закрыт на ржавую задвижку.

– Что ж, дорогая, – сказал Гленн, когда стюард закрыл за собой дверь, – похоже, мы нашли свой номер для новобрачных.

Кэндис засмеялась и потом замолчала. С закрытой дверью каюта выглядела очень маленькой.

– Мне надо… – начала она, намереваясь сказать, что надо бы разложить на столе керамические черепки, потому что морское путешествие обещало быть продолжительным, и она попыталась бы перевести письмена, которыми они покрыты. Ведь именно поэтому они оказались тут, покинули безопасный Лос-Анджелес и дошли так далеко, для того чтобы выполнить обещание, данное его отцу: выяснить, зачем Фило понадобились таблички, и найти убийцу. Ей необходимо было высказать эти вещи вслух, чтобы напомнить о них самой себе, потому что произошло столько перемен и она страшилась новых чувств, зарождавшихся внутри. Но у нее перехватило дыхание, и она не могла произнести ни слова. Глядя на мужественное лицо Гленна, она вновь вспомнила вкус его губ в тот момент, когда они импульсивно поцеловались в Вади-Райза.

– Я лягу на диване, – сказал он.

Пока торговец бомбами объяснял Фило Тибодо процесс детонации, тот размышлял совсем о другом.

То, что Джессика узнала о крепости в Пиренеях, его не удивило. Он заметил ее возраставшее любопытство к его приобретениям и частной жизни. Несмотря на годы совместной работы, она знала о нем немного. Но она прочтет письмо Раймона Тулузского, сравнит его с предыдущими покупками, которые делала для него, возможно, наведет справки среди своих коллег и сумеет сложить два и два. Это тем более вероятно, если в письме содержится упоминание о кольце, ведь Джессика видела кольцо на руке Фило.

Он догадывался, что она влюблена в него. Женщины были без ума от Фило. Он знал, что они не могли устоять перед его харизмой и энергичностью. Бедняжка Милдред Стиллвотер! Но им никогда не заполучить его, даже после смерти Сандрин у них не возникло ни малейшего шанса – он берег себя для Леноры.

Вопрос был в том, что теперь делать с Джессикой.

По логике вещей, раз он ее создал, то он же мог и уничтожить ее. Но была ли в том необходимость? Она хорошо послужила ему и могла бы служить и дальше до самого конца. Хотя, конечно, ни она, ни кто-либо еще не подозревали, что конец уже близко.

Торговец бомбами показывал на чертеже зарядные устройства, пока Фило вспоминал тот день, семнадцать лет назад, когда на свет появилась «Джессика Рэндольф». Ему не нужно было знать внутреннее устройство бомб, он хотел лишь знать, как их взрывают.

Тогда он пришел в ресторан не для того, чтобы есть. Там он в последний раз встречался с Ленорой, тремя годами ранее, когда она хотела обсудить обряд инициации ее сына в орден. Перед ним поставили блюдо с сытной едой, к которой он даже не притронулся, когда услышал разговор за соседним столиком.

По тому, как они общались, Фило решил, что мужчина и женщина не были знакомы друг с другом. Свидание вслепую? Девочка по вызову и клиент? Она выглядела недешево. Прислушавшись к ее речи, он понял, что она разбиралась в искусстве – почти. И манеры у нее были хорошие – тоже почти. И образованная – опять почти. Она старалась говорить с английским акцентом. Ее нужно было лишь чуть-чуть отполировать: пока она еще путала Сезанна с Дега, но ее собеседник, похоже, не замечал этого.

Фило попытался вернуться к своим воспоминаниям, но в женщине за соседним столиком было что-то особенное. Наклон головы. Взмах руки. Она вела себя естественно. Жемчужина, скрытая створками устрицы.

Наконец парочка покинула ресторан, и Фило снова погрузился в размышления о прошлом.

Женщина вернулась десять минут спустя, паникуя из-за того, что потеряла кольцо. Она расспрашивала управляющего, официантов и посетителей, оказавшихся поблизости. Никто не видел кольца. Она предложила щедрое вознаграждение, сказала им, где остановилась, и ушла.

Фило направился в мужской туалет и не удивился тому, что тот мужчина последовал за ним. Он был очень взволнован и рассказал, что нашел великолепное кольцо на полу рядом с дамской уборной.

– Я тороплюсь, – сказал незнакомец. – Если вы мне дадите, скажем, пятьсот долларов, то кольцо ваше, и вы сможете получить всю сумму вознаграждения.

Фило достал свою платиновую клипсу для денег, и мужчина вытаращил глаза на огромную пачку банкнот. Фило предложил ему в пять раз больше, чем было обещано за возврат кольца, но только если он отведет его к женщине.

– Не понимаю, о чем вы говорите.

Фило пронзил глаза мужчины своим кинжальным взглядом, подавив жалкий разум мелкого жулика; ему даже ничего не потребовалось говорить.

Они пришли к убогому мотелю, а не шикарному отелю, о котором она сказала управляющему и где они не смогли бы ее найти. Она была в бешенстве оттого, что ее компаньон привел незнакомого человека.

– Простите мне это вторжение, леди, – мягко сказал Фило тоном южного джентльмена. – Но у меня к вам есть предложение. Очень выгодное предложение. Я хочу воспользоваться вашими услугами.

– Я не проститутка.

Он сложил ладони на груди.

– Заверяю вас, милая леди, что у меня только благородные намерения. Это деловой вопрос. Можем ли мы обсудить его наедине?

Ей хватило трех секунд, чтобы оценить гостя и прийти к единственному выводу: богат.

– Дэн, оставь нас.

– Эй, мы работаем вместе.

– Я сказала, иди.

Мужчина, не веря своим ушам, перевел взгляд с женщины на незнакомца, потом повернулся, пробормотав:

– Сука!

Фило придержал его рукой.

– Сэр, извинитесь перед дамой за то, что сейчас произнесли.

Мужчина хмыкнул.

– Извинитесь перед леди, – спокойным голосом повторил Фило.

– Какая она к черту леди!

– Для джентльмена все женщины – леди.

– А если не извинюсь, что тогда?

– Тогда вы сильно пожалеете.

– А, какая разница… Ладно, Руби, мне очень жаль. – Он быстрым шагом прошел к двери, распахнул ее, бросив через плечо: – Мне очень жаль, что ты такая сука, – и вышел, с грохотом хлопнув дверью.

Фило посмотрел на закрытую дверь, что-то мысленно отметил и повернулся к женщине.

– Как называется ваша игра? – спросил он. – Наживка для простака? Схемы Понзи? Заманить и подменить?

Она пожала плечами.

– Что выгорит, то и используем. – Она прищурила глаза. – Как вы догадались?

– Я следил за вами в ресторане. У вас на руках не было кольца.

– Какая наблюдательность. А что же насчет делового предложения?

– Я хочу нанять вас в качестве посредника по продаже предметов искусства, главным образом, для приобретения вещей в мою частную коллекцию. При желании вы сможете найти себе и других клиентов, если это не будет мешать вашей работе на меня.

Ее звали Руби Фробишер. Фило сказал, что от этого имени нужно избавиться. И еще: волосы она должна перекрасить в рыжий цвет. Ей требовалось поработать над своей походкой, осанкой, манерой разговаривать и одеваться. Он пообещал все устроить. Ее фамилия тоже была придумана Фило, он назвал ее Рэндольф – девичьей фамилией жены Роберта Ли, принадлежавшей к одной из самых благородных семей Виргинии, праправнучки Марты Вашингтон. Это стало финальным штрихом, придавшим блеск ее новой личности.

И если Джессике потом стало известно, что ее бывшему напарнику по аферам, человеку, неуважительно отзывавшемуся о женщинах, которому надо было преподать урок вежливости, неизвестные полуночные гости вырезали язык, то свой язык по этому поводу она держала за зубами.

Но теперь она узнала об александрийцах и планах Фило.

Торговец бомбами перешел к рассказу об электродетонаторах, объясняя, как можно было управлять всем с небольшого переносного пульта, и теперь Фило его внимательно слушал.

– Эти бомбы разрушаются от удара и распыляют горящую зажигательную смесь на окружающие объекты, – вещал мужчина, занимавшийся незаконной продажей и распространением оружия по всему миру. – Вы заказали зажигательные бомбы Mk 77 Mod 4, которые содержат семьдесят пять галлонов напалма и весят пятьсот фунтов в заполненном состоянии. При бомбометании с самолета предохранительные проводки отсоединяются от запалов, таким образом заряжая бомбу. Когда она попадет в цель, все вокруг превратится в ад в буквальном смысле слова.

Фило уже знал об этом. Он видел, что произошло с буддийским монастырем.

Он также решил, как поступить с Джессикой.

25

У капитана Ставроса подозрения появились с самого начала.

Находясь в рубке, он мог незаметно наблюдать за действиями двух своих необычных пассажиров. В первую ночь на корабле джентльмен оставался в салоне корабля до тех пор, пока в их каюте не погас свет, и на следующий день стюард доложил, что они спали порознь – дама на койке, а джентльмен на диване. Семейная ссора? Или, возможно, они вовсе не были молодоженами – конечно, если мир не изменился с тех пор, как он сам ухаживал много лет назад за своей любимой Марией.

Правда, в первый день плавания леди тошнило, и это иногда могло быть препятствием для любовных утех. Но пакетик с имбирным порошком, врученный ей самим Ставросом, который за сорок лет, проведенных на море, знал все лекарства от морской болезни, помог ей избавиться от головокружения. Тем не менее в ту ночь и следующую ее муж ждал в салоне, раскладывая пасьянс, пока капитан и трое его помощников курили сигары и потягивали анисовый ликер, и ушел лишь тогда, когда в каюте выключили свет. Может, у них было что-то вроде игры? Какое-то тайное развлечение двух страстных любовников? Например, леди ждала его в темноте? Возможно, решил Ставрос, но все же у него было такое ощущение, что джентльмен на самом деле ждал, пока леди разденется и спрячется под одеяло на кровати, чтобы потом самому снять одежду в темноте и улечься на неудобном диване.

Ставрос наблюдал за их нечастыми прогулками по корме. Он заметил, что они не держались за руки и разговаривали так тихо, что вряд ли кто-то мог расслышать их беседу. Иногда леди в одиночестве сидела на палубном кресле, рассматривая кусочки керамики и заглядывая время от времени в книгу, и что-то записывала в блокнот, пока ее молчаливый муж стоял у поручней и словно искал свою душу на волнах моря. Он читал книгу в изумрудно-зеленой обложке, похожую на дневник. Должно быть, очень важный, предположил греческий капитан, раз он почти не выпускал его из рук.

Ставрос спрашивал себя: разве имело какое-либо значение то, что они не были новобрачными? И сам же отвечал: нет, если, конечно, не интересоваться, зачем им вообще понадобилось выдумывать такую историю.

Гленн стоял на палубе под безоблачным ночным небом. Благодаря помощи капитана ему удалось зарядить батарею в спутниковом телефоне Яна, и он первым делом попробовал узнать последний номер, по которому звонил Хоторн. К сожалению, Ян стер все номера из телефонной памяти.

Гленн связался с Мэгги Дилэйни из голливудского полицейского управления; во время отсутствия Гленна она возглавляла расследование убийства его отца.

– Мы уже не знали, что и думать, – сказала она. Ее голос звучал так чисто, словно их не разделяли тысячи миль. – Почему ты не позвонил раньше?

– Долго рассказывать. Есть новости по делу моего отца?

– Нет. И Фило Тибодо мы тоже не можем найти. Он исчез. Но он делает совершенно безумные вещи. Продает свое имущество, компании и корпорации, сбрасывает на бирже акции, ликвидирует свою финансовую империю, избавляется от всего. На Уолл-стрит нервничают. Всем кажется, что Тибодо известно что-то, о чем остальной мир не знает. Это так, Гленн?

Он не ответил. Ему вспомнились строки из письма отца: «Фило поверил Нострадамусу».

– Мэгги, попытайся найти информацию по четверостишию из Нострадамуса. Век седьмой, номер восемьдесят три. И узнай, есть ли на данный момент сообщения о каких-либо необычных астрологических аспектах.

Она перезвонила через час.

– Такого четверостишия не существует, Гленн. Что же касается остального, то я дозвонилась в астрологическую редакцию «Лос-Анджелес Таймс». Там мне сказали, что Меркурий будет в ретрограде до двадцатого числа этого месяца, переходя из Козерога в Тельца, и Луна сейчас находится в Водолее. В чем дело, Гленн?

– Предчувствие, – ответил он. – Молитесь, чтобы я оказался неправ. – Он закрыл телефон и посмотрел наверх на свет, горевший в каюте. Кэндис еще не спала, усердно работая. Он хотел подняться туда, войти в небольшое пространство каюты, запереть дверь и провести ночь в ее объятиях. Вместо этого он поборол искушение, вернулся к поручням и стал смотреть на волны, отражавшие в себе звезды.

Он решил не подниматься в каюту, пока в ней не погаснет свет.

Разложив черепки керамики, покрытые едва различимыми письменами на иврите, нанесенными выцветшими чернилами, Кэндис представила себе, как Есфирь, склонив голову за работой, очищала кусочек керамики, смешивала чернила, аккуратно наносила буквы, стараясь не допускать ошибок, и замирала время от времени, чтобы прислушаться к шуму города за дверью. Как она выглядела? Какого роста она была? Была ли красивой? Был ли у нее муж? Дети? Или любовник?

Кэндис работала не одна, она прибегла к помощи женщины, которую встретила лишь однажды, в коридоре приемного покоя отделения интенсивной терапии, но которая стала для нее бесценным спутником за пару прошедших дней. Доктор Милдред Стиллвотер, полная, нестареющая, с забавной улыбкой. Что произошло с ней после публикации «Первоисточника Библии на иврите»? Она вышла замуж? Занималась семьей? Оставила научные исследования? Для поколения Стиллвотер мир археологии являлся ревностно охранявшейся собственностью мужчин. Может быть, для такой неконфликтной женщины, как Милдред, это стало невыносимым? И она согласилась с поражением, сбежав на кухню своего загородного дома, что для представительницы ее поколения было самым подходящим местом?

Кэндис вспомнила о Поле, как он предлагал ей выйти за него, хотя его слова были больше похожи на несерьезное предположение, чем на настоящее предложение:

– Раз твоей карьере пришел конец, поехали со мной в Финикс. Можем даже пожениться, если захочешь.

Именно тогда она пообещала себе не забивать голову лишними переживаниями и сосредоточиться на работе, добиться такого же успеха, как ее мать, и обойтись без мужской помощи. Но та клятва была дана до того, как судьба привела Гленна Мастерса к порогу ее двери, связала его с ней самым невероятным образом. И вот теперь она думала о нем даже сейчас, пытаясь сконцентрироваться на фрагментах керамики.

Она замерла. На кусочке в ее руке было начертано: «Мои прадеды были среди пленников Навуходоносора».

Значит, Есфирь действительно писала во время Пленения – еврейка в изгнании после разрушения Иерусалима, сообщавшая что-то тайное, зашифрованное, запретное. Быстро сверившись со справочником, Кэндис нашла точное время Вавилонского пленения иудеев: 586–538 годы до нашей эры.

Храни вас Бог, Милдред Стиллвотер!

Она перевела последние надписи. Кэндис осталось лишь сложить их как части пазла, чтобы увидеть всю картину. Историю Есфири из Вавилона. И разгадку тайны глиняных табличек, за которые Ян продал свою душу.

В дверь постучали, и внутрь заглянул Гленн. Она удивилась. Свет в каюте еще горел.

– Все в порядке? – спросила она.

– Я смог дозвониться до управления. Новостей по делу моего отца нет. – Он посмотрел на черепки керамики.

– Все готово, – сказала она, отдав ему перевод, который записала на листе бумаги, взятой у капитана Ставроса. – История Есфири.

Он сел на край дивана и стал читать.

«Я пишу втайне и в спешке. У меня осталось мало времени. Боюсь, что меня нашли. Я осталась одна из своего рода.

Меня зовут Есфирь. Это не настоящее имя. Моему персидскому хозяину нравилось так меня называть – он говорил, что я прекрасна, как звезда. Мое истинное имя не имеет значения, ибо я лишь посланница той, кто важнее меня, и это ее имя не должно быть забыто.

Мои прадеды были среди пленников Навуходоносора. Они видели, как нашего царя ослепили и заковали в кандалы, чтобы затем привести в Вавилон. Там я родилась и выросла; но я не вавилонянка. Я жила вместе с изгнанниками евреями, которые ежедневно молились на запад, где когда-то стоял наш храм.

Задолго до того как пал Иерусалим и мы были разделены и отправлены в изгнание, отдельная группа людей из нашего народа была избрана для того, чтобы нести священные слова нашей веры в наших сердцах и передать их нашим потомкам. Моей предшественнице была передана Песнь Мариамь, так же как истории о мужчинах были переданы мужчинам. Моя дальняя матушка запомнила слова и хранила их в своем сердце. Она поклялась раскрыть эту тайну своим дочерям, чтобы героические свершения наших предков не канули в вечность.

Персы отпустили нас всех, кроме меня, потому что я приглянулась человеку, который сделал меня своей рабыней и дал мне новое имя. Он не понимал, что я последняя из многих сестер, получивших священную миссию. Он запретил мне думать об этой миссии, которая была моим призванием еще до моего рождения, ибо она была призванием моей матери и матери моей матери и восходила к нашей самой первой матушке, Еве.

Но теперь я сбежавшая рабыня. Меня казнят, если поймают. Я убежала от своего хозяина не ради себя, но ради поколений, которые придут после меня, и еще потому, что при рождении мое тело и вся моя жизнь были посвящены охране священной книги.

Я знаю, что меня ищет мой персидский господин. Я сумела совершить побег ночью, друзья помогли мне подняться на лодке вверх по реке к городу Мари, откуда я направилась на юг по караванному пути, который приведет меня в Иерусалим.

Но Иерусалим далеко на западе, а я очень устала. В этом городе я нашла хорошее убежище от зимних дождей и бурь, мешавших мне в путешествии. Здесь, пока я жду улучшения погоды и прячусь от стражников моего господина, я запишу историю, отпечатавшуюся в моем мозгу подобно тому, как след стила отпечатывается на влажной глине. Я сохраню в этой глине жизнь и слова той, которая сказала нам, что Бог создал нас не для смерти, а для исполнения наших судеб; той, которая научила нас, что даже в самое мрачное время всегда восходит солнце и Бог освещает нас своим живительным светом; той, которая сказала нам, что Бог присматривает за всеми нами, даже за маленьким цыпленком, еще не вылупившимся из яйца; и той, которая поведала нам, что Бог всегда помогает нам и прощает грехи наши, чтобы мы могли попасть в рай.

И теперь моя последняя просьба: хотя сейчас я во тьме, скоро я увижу свет. Я не боюсь смерти, ибо я вернусь к Отцу нашему, который есть весь свет на земле. В последние часы своей жизни я прошу лишь об одном: кто бы ни нашел это место и мои останки, я умоляю вас найти моих сестер в Иерусалиме и отдать им эту книгу, потому что это их наследие. И передайте им, что перед смертью я думала о них».