Текст книги "Если сердце верит"

Автор книги: Барбара Делински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

– Я все равно смогу ее написать.

– Но она уже не произведет такого впечатления.

– Может, и нет. Но тебе именно сейчас нужно прогреметь в газетах.

– Ненавижу шумиху.

– Ты можешь ее ненавидеть, но, черт побери, нельзя отрицать, что она эффективна! Такая же шумиха отняла у тебя работу, дом, погубила репутацию. Ты действительно хочешь вернуть все это?

Лили вспомнила, как гордилась, когда выступали ее хоровые группы в Винчестерской школе, вспомнила, с каким удовольствием пела в Эссекском клубе, как радостно и легко шла к своему дому. Во всем этом ключевым моментом была ее репутация.

– Так что же, хочешь? – снова спросил Джон.

– Да.

– Хочешь, чтобы тебя оправдали?

– Да!

– Хочешь наказать тех, кто сделал это с тобой?

– Да. Очень.

Джон переночевал у Лили, но с утра уехал. Он забежал к Чарли выпить кофе и, прихватив газеты, отправился в редакцию.

Газеты он даже не развернул. И без того было много работы. Джон едва успевал набирать текст. Специальный выпуск «Лейк ньюс» приобретал для него все большее значение. Ему хотелось, чтобы эта статья стала самой лучшей его работой. Пути назад он уже не видел. Джон готовил сенсацию.

Сенсация! Мечта любого журналиста. Мечта Джона. Он решил добиться справедливости для Лили.

Однажды Гэс сказал, будто журналисты сообщают новости только потому, что не умеют их делать. А он, Джон, умеет делать новости. Он напал на след и прошел по нему до конца. Нашел материал, придающий старой истории новый смысл.

Нет, журналистская работа, конечно, не в том, чтобы делать новости. Джон понял это очень давно. Но сейчас уже не мог повернуть назад. Он докопался до правды и теперь предаст ее огласке. Даже считал это правильным.

Во вторник утром, когда Лидди Бейн приехала к нему со статьей Арманда, Джон встретил ее у порога.

– Это для вашей лучшей половины, – сказал он, протягивая большой конверт и принимая из ее рук конверт поменьше. – Ну, как там босс?

– Капризничает, – ответила Лидди, однако с любовью. – Его бедро постоянно напоминает, что ему уже не двадцать.

Джон улыбнулся и указал на большой конверт:

– Ничего. Это его немного подбодрит.

Через пять минут Лидди была дома, а еще через пять Арманд прочел послание Джона.

– Что это такое, черт побери? – рявкнул Арманд, позвонив в редакцию. – Откуда все это взялось? Господи, Джон, ну почему ты мне ничего не сказал? Ведь я же издатель.

– Это было спонтанное решение, – ответил Джон. – Я хотел немного покопаться, но не был уверен, что найду что-нибудь стоящее. И вот результат… Так что ты об этом думаешь?

– А как по-твоему? Да я просто вне себя!

Джон заулыбался:

– Еще есть время переработать материал, если ты не хочешь его публиковать.

– Ну ладно, ладно. Я хочу его публиковать. Вопрос только в том, что мы с ним будем делать после того, как опубликуем?

– У меня есть кое-какие идеи. Но мне потребуется твоя помощь.

– Это хорошо. Только попробуй изолировать меня теперь – и ты уволен.

Согласованность действий – вот что было самое главное. Следовало заинтриговать публику, не давая ей, однако, возможности самостоятельно разобраться в этой истории. С журналистами это было несложно. Ведь они как наркоманы: почуяв что-то свеженькое, уже мчатся в ту сторону, откуда потянуло.

Джон и Арманд, независимо друг от друга, составили два списка, после чего сравнили их и убрали совпадающие пункты. Во вторник вечером они решили позвонить репортерам, которым далеко добираться до Лейк-Генри, а утром в среду – тем, кому поближе.

Джону это напоминало игру. Он звонил старым друзьям, работающим в прессе, задавал несколько вопросов об информационной ценности скандала «Россетти – Блейк» и о том, как этот сюжет освещался в их изданиях. Вызвав у них подозрения, Джон говорил, что Лили Блейк действительно дома, что «Лейк ньюс» подготовила для печати сенсационный материал и что, вполне вероятно, скоро состоится пресс-конференция, которую почтят своим присутствием весьма важные персоны.

Джон знал, что журналисты никогда не пропустят намек мимо ушей, поскольку иначе за него ухватится соперник и победит. Джон не называл имени Терри. Все, кому он звонил, знали о роли Терри в этой истории. Помогало и то, что они уважали Джона. Добавляя, что пресс-конференция состоится в здании, принадлежащем церкви, в самом центре Лейк-Генри, в среду в пять часов, он неизменно слышал шелест блокнотных страничек.

Джон предполагал, что только к этому моменту получит тираж из типографии. Лили же, закончив работу, присоединится к нему в городе. Это также означало, что скандал успеет разразиться ко времени выхода вечерних новостей.

Не поехав к Лили во вторник вечером, Джон остался в редакции и звонил всем по списку до самой полуночи, после чего работал над другими материалами номера, не имевшими отношения к предстоящему скандалу. В восемь утра он снова сел на телефон, закончил обзвон к одиннадцати, сделал последние поправки в тексте статей и без нескольких минут двенадцать отослал газету в печать.

И тут позвонил Ричард Джекоби. Запущенный механизм уже заработал. До ушей Ричарда донеслись магические слова «сенсация» и «пресс-конференция», и он не стал от этого счастливее.

– И сколько ты собираешься им выдать?

– Не много. Только один кусочек из всей головоломки.

– Должно быть, неслабый кусочек, раз все газетчики мчатся в вашем направлении. Слушай, Джон, у меня на столе лежит твой контракт, готовый к отправке, но если ты сейчас все выложишь им, что же останется нам?

– Детали, – сказал Джон, – глубина.

– Нет, это хорошо, если ты Дейвид Халберстам, но ведь это не так. Ты просто газетный писака, умеющий ловко раскрутить новости. Я рассчитывал, что твоя книга всех потрясет. За это и думал платить тебе деньги.

– А я думал, что деньги – за подоплеку. За ту историю, которая скрыта за очевидными фактами. Но ведь тут ничего и не изменилось.

– Речь шла об эксклюзиве, Джон. Если же ты начинаешь публикации в своем еженедельнике, то наша сделка не состоится. Черт возьми, это же бизнес. Детали, глубина – конечно, прекрасно, но на них нет такого спроса, как на свежие новости. А именно за это я и собирался тебе платить. Я представлял себе, какой ажиотаж начнется в магазинах накануне выхода книги. Уже воображал нетерпение читателей. Весь маркетинг стоит на этом. Как и паблисити, и вообще искусство. Предполагалось обставить все дело по высшему классу, а уж потом выступать с пресс-конференциями. А ты пошел на это прямо сейчас, тем самым разрушив нашу сделку. Черт возьми, это же совсем недальновидно!

– Возможно, – согласился Джон. Все, что описывал Ричард, никак не согласовывалось с его мечтами. Пусть он и не Дейвид Халберстам, но весь смысл книги заключался для Джона в одном: доказать, что он хороший писатель.

По крайней мере, это было когда-то его заветной мечтой. Сейчас все изменилось. Сейчас Джон стремился доказать себе свою человеческую ценность. И прекрасно справился бы с этим без всякой книги.

– Вот что я тебе скажу, – примирительно заключил Ричард. – Я пока отложу этот контракт. А ты мне позвони после своей пресс-конференции. Тогда и покумекаем, что делать дальше.

Джон повесил трубку, сомневаясь, что сделает этот звонок, и вовсе не огорчаясь по этому поводу.

Глава 28

Все утро в среду Лили была на взводе, как и в последние дни в Бостоне. Чтобы отвлечься, она полностью погрузилась в работу: почти яростно перекладывала яблочную массу слоями сеток и холста. Но тревожное ожидание не покидало ее, то отступая немного, то возвращаясь вновь. И всякий раз происходила резкая смена эмоций: от страха – к удовлетворению, от удовлетворения – к смущению, а от смущения – к ярости. И все же одно чувство оставалось неизменно: Лили жаждала справедливости.

По иронии судьбы именно Терри Салливан дал ей возможность добиться этого. Как только Джон называл старым коллегам его имя, они тут же мчались в Нью-Хэмпшир. Едва они окажутся в Лейк-Генри, все внимание переключится на Терри. Да уж, не рой другому яму.

Мысли об этом приносили Лили глубокое удовлетворение.

Но мысли о толпах любопытных журналистов, об их вопросах, о возобновлении интереса к ее персоне, пусть даже ненадолго, вызывали у Лили тошноту. Однако, ничем не жертвуя, ничего нельзя добиться.

– Ты чем-то озабочена, – заметила Майда.

Только что начался перерыв на ленч, и они шли домой. День выдался ясный, но холодный.

Конечно, следовало бы рассказать обо всем Майде прямо сейчас. Ведь основная масса прессы может приехать уже сегодня после полудня. Однако не исключено, что никто не приедет. Джон считал это возможным. Не то чтобы он готовился к этому, но допускал такой вариант. На этот случай лучше ничего не рассказывать.

Но если все приедут, возле церкви будет столпотворение. Лили хотела предупредить Майду, рассказать ей об их с Джоном замысле. Она надеялась на понимание, но, вероятно, напрасно. Майда не захочет, чтобы пресса слетелась в их город. Она ведь сразу заявила об этом, как только Лили приехала из Бостона.

– Это связано с Джоном Киплингом? – спросила Майда, держа перед дочерью открытую дверь дома. Звонил телефон, но, надеясь на Поппи, Майда не спешила снимать трубку.

Лили прошла за матерью в кухню, пытаясь понять, сказал ли кто Майде об этом или она сама догадалась, и если догадалась, то о чем именно.

– Почему ты спрашиваешь?

Телефон зазвонил снова. По-прежнему не обращая на него внимания, Майда повесила жакет на спинку стула и, взявшись за ручку холодильника, удивленно поглядела на дочь.

– Я не так тупа, Лили. И совсем не глуха. Даже если бы я ухитрилась не слышать, кому и как ты звонишь каждый день, даже если бы ты сама мне не призналась в том, что была рядом с ним, пока умирал Гэс, да и потом на похоронах, даже если бы я сама не видела тебя с ним в церкви, мне рассказали бы обо всем мои подруги. Мне уже поведали, как вы всех поразили на четверге у Чарли.

– Я не собиралась, – быстро ответила Лили. – Это слу-у-училось само собой. Чарли просто подошел к нам и попросил… Я и спела-то всего пару песен.

Майда достала кастрюлю с супом из холодильника, поставила ее на плиту и зажгла газ.

– У тебя серьезно с Джоном?

– Не уверена, – осторожно отозвалась Лили.

– Он – Киплинг.

– Но Джон не имеет никакого отношения к истории с машиной. К тому же Донни и Гэс уже умерли.

Майда подняла крышку кастрюли и слишком энергично помешала суп.

– Ты что, должна была пойти на похороны?

Ну, вот оно. Неодобрение. Что ж, по крайней мере, не окончательный приговор Джону.

– Да, должна была.

Не услышав ответа Майды, Лили подошла к буфету, чтобы достать тарелки. Стол был уже почти накрыт, когда снова зазвонил телефон. Майда сняла трубку.

– Да?

Лили видела, как по мере разговора менялось лицо матери. Наконец Майда повесила трубку.

– Это была Элис. Она сказала, что по всему городу звонят телефоны. Все говорят о какой-то пресс-конференции.

– Да, – проронила Лили.

– И еще что-то о Джоне и о тебе. Сегодня действительно прибывают какие-то репортеры?

– Да.

– Зачем?

– Потому что у нас есть информация о Терри Салливане, которая доказывает…

– Мне наплевать на Терри Салливана! – воскликнула Майда, чувствуя себя преданной. – Я беспокоюсь о нас. Все ведь уже утихло. Пресса потеряла интерес. Ведь и мы с тобой почти поладили. Разве не так?

Если бы в этот миг Лили могла повернуть стрелки часов вспять, она отвергла бы идею пресс-конференции. Майда права. Между ними и в самом деле все вполне наладилось.

Но не все наладилось в жизни. И Лили тихо ответила:

– Речь не только о нас с тобой.

– Только, – возразила Майда. – Речь идет об уважении, которое ты никогда мне не выказывала. Петь в церкви казалось тебе недостаточно хорошо. Ты непременно хотела выступать у Чарли. А потом на Бродвее. Ты знала, что я буду против, но все равно пошла на это.

– Но именно это я делала лучше всего.

– А потом эта заваруха в Бостоне. Ну ладно, все уже было кончено и забыто, так нет же, ты снова ворошишь прошлое. Разве нельзя оставить все как есть?

Лили десять раз задавала себе тот же вопрос. Она вздохнула:

– Нет. Я не могла. Он у меня к-к-кое-что отнял. Я должна попытаться вернуть себе это.

– Да что он у тебя отнял? Квартиру, которая была тебе не по карману? Ночной клуб?

– Мое доброе имя.

– Твое имя здесь уважают. Разве ты в этом не убедилась в четверг у Чарли? Ну почему тебе всегда нужно больше?

– Не больше, мам. Мне нужно другое.

– Но ты не другая! – воскликнула Майда. – Ты вовсе не другая. Ты позволяешь людям брать верх над собой, точно так же как позволяла и я… Ты позволяешь себя использовать, как позволяла я. Дональд Киплинг, Терри Салливан, теперь еще Джон Киплинг… Он ведь делает это не для тебя. А только для себя. Так что не надо смотреть свысока и заявлять, что мы разные. Ты ничем не лучше меня. Если вообще между нами есть какая-то разница, то в том, что мне хватило ума раз и навсегда оставить все позади.

Проговорив все это с надрывом, Майда вышла из дома.

Лили не стала есть. Она выключила газ под кастрюлей с супом и немного подождала, не вернется ли мать. Но Майды все не было. Пробил час возвращаться на работу, и Лили отправилась в цех одна. Майда не появилась до следующего перерыва.

Позвав одного из садовых рабочих, Лили поставила его рядом с Бобом. Сама же взяла на себя обязанности Майды, неотступно думая о том, что журналисты уже наводняют город, куда исчезла мать и удастся ли им снова все уладить.

Должно быть, слезы слишком часто наворачивались на глаза Лили, потому что, как только наступил следующий перерыв, Орали отослала ее прочь. Оставалось еще три часа до пресс-конференции, и Лили не знала, вернуться ли в коттедж или поехать прямо в редакцию. Майда все равно вскоре успокоится. Как всегда.

Да. Обычно бывало именно так. Мать успокаивалась, а проблемы так и повисали, не находя решения.

Но на сей раз все вышло иначе. Лили предстояла встреча с прессой. Выбитая из равновесия, она остро чувствовала необходимость объясниться с Майдой.

В кухне было пусто, в кабинете тоже. Лили поняла, что Майда наверху, но не посмела подняться туда. Уж слишком давно она не жила в этом доме. Это походило бы на вторжение в чужую личную жизнь.

И тогда Лили села за рояль и начала играть. Этюд Шопена, сонату Листа… Она без пауз переходила от одной вещи к другой. Такая незавершенность казалась сейчас основным свойством всей ее жизни.

А разве когда-то было иначе? Разве когда-нибудь Лили чувствовала себя более стабильно? Эти размышления неожиданно воскресили в ее воображении те времена, когда она десятилетней девочкой пела в церковном хоре. Тогда жизнь была проще. Майда гордилась дочерью.

Задумавшись, Лили начала играть церковные гимны, которые ей доводилось петь. Она сыграла «Вперед, воины Христа» и «Веру отцов». Она уже дошла до половины «Великого милосердия», когда в дверях появилась Майда. Мать выглядела усталой и старше своих лет, почти побежденной. Лили остановилась.

– Ты считаешь, что я не права, – сказала Майда дрожащим голосом. – Не понимаешь, почему я предпочитаю тихо жить здесь и почему история с кардиналом так расстраивает меня, но ты не все знаешь.

Лили охватило дурное предчувствие.

– Чего же я не знаю?

– Того, что было со мной до встречи с твоим отцом. Тебя никогда не удивляло, почему я ничего не рассказываю о своем детстве?

– Всегда удивляло. И я спрашивала тебя об этом. Но ты отмалчивалась. Нет ни фотографий, ничего… Когда я пыталась заговорить с Селией, та лишь улыбалась и отвечала, что и вспоминать не о чем.

– Верно. Но если они заявятся сюда, увидят нас и начнут докапываться… Мой отец рано умер, – сказала Майда. – Но в Айнсворте были и другие родственники, четверо братьев Селии.

Лили всегда считала, что их было трое, судя по фотографиям, обнаруженным в ящике стола после смерти бабушки. Найдя их, Лили попыталась припомнить, кто из незнакомых ей людей присутствовал на похоронах Селии. Однако тогда, охваченная горем, она не видела никого и ничего вокруг.

– Все братья были моложе Селии, – продолжала Майда. – Самый младший – на двадцать лет. Он был ближе по возрасту ко мне, чем к ней. И он был моим другом, нянькой, братом, а потом и любовником. – Лили замерла. Глаза Майды наполнились слезами. – Он пробирался ко мне по ночам, когда все спали. Он рассказал мне о моем теле, о любви. Он был красив, мил и остроумен. – Майда смахнула слезы тыльной стороной ладони и уставилась вдаль. – Когда мне было шестнадцать, наша тайна раскрылась, и его отослали прочь.

Шестнадцать лет было и Лили, когда ее поймали во время той злополучной прогулки с Донни Киплингом. Теперь она поняла, что пережила тогда ее мама.

Но Майда думала не об этом. Она боялась увидеть на лице дочери отвращение.

– Во всем обвинили его одного, сказав, что я еще слишком молода и ничего не понимаю в жизни. Но я понимала. И сама хотела этого. До сего дня это мое единственное светлое воспоминание о тех временах. Можешь считать меня аморальной или развратной, но ты не жила там. Ты не знаешь, каково это. Мы все ютились в крохотной квартирке. Тогда многие так жили. Мой отец работал вместе с братьями Селии, а она всегда заменяла им мать, так что тем более… Мы были бедны и старались объединить все свои средства. Мужчины охотились, но не ради удовольствия, а ради пропитания. Я была единственной девочкой в семье, поэтому имела свою комнату. Прямо на полу лежал комковатый старый матрас, и еще оставалось совсем немного места. Вот и все. Там было холодно и темно. Филип был моим теплом и моим светом. – У Майды задрожал подбородок. – Я любила его. То, что он делал, казалось мне благом. Он был единственным моим сокровищем.

– А Селия? Разве она не была твоим сокровищем?! – воскликнула Лили, пораженная сильнее всего именно этим.

– Ты не знала ее в те времена, – горько усмехнулась Майда, – тогда она была совсем другим человеком. Постоянно занята и весьма сурова. После смерти моего отца ей пришлось отвечать и за своих братьев, и за меня. Она вела хозяйство в доме и зарабатывала деньги.

– А братья разве не работали?

– Работали, но получали совсем немного, да и большая часть этих денег уходила на выпивку. Филип тоже выпивал, но не так часто. Он даже скопил для меня немного денег. Они мне потом пригодились, чтобы уехать оттуда. Он оставил записку с указанием, где лежат эти деньги и для кого они предназначены. Записка была зажата в его руке, когда он умер.

Лили тихо ахнула.

– Он покончил с собой, – пояснила Майда, – через два месяца после того, как его изгнали. Он все время бродил вокруг, не зная, куда себя девать. Друзья видели его в городах, расположенных за тридцать миль от нас, но тело обнаружили в лесу меньше чем в миле от нашего дома.

Она прижала ладонь к груди, очевидно, от боли. Лили быстро вскочила, но Майда подняла руку, удерживая дочь на месте.

– Я не закончила. Ты хотела знать все, так вот теперь слушай. Мы похоронили Филипа рядом с другими нашими родственниками. Люди в Линсворте сказали, что ему негоже лежать рядом с приличными гражданами, но Селия не стала бы хоронить его где-то в другом месте. Ведь она тоже любила его. И обвиняла себя в том, что случилось. Она по-прежнему считала себя в ответе за всех нас, а тут это… Мы с ней сблизились, потому что она разделяла мою скорбь, а я хотела ей помочь. И вот я бросила школу и пошла в офис лесопильной компании, где работала моя мать. Это было нелегко. Ведь все в городе знали, что произошло. Кроме Селии и меня, в компании работали одни мужчины. Когда я проходила мимо, они смотрели на меня. Некоторые отпускали замечания, пытались ущипнуть или даже шлепнуть. Для них это была своего рода игра, словно они хотели узнать, что еще им будет позволено. Они приглашали меня с собой, но, хотя я всякий раз отказывалась, от этого становилось еще хуже. Конечно, сойдясь с кем-нибудь из них, я обрела бы хоть какую-то защиту. Но я старалась вести себя правильно, поэтому меня травили. Вскоре стало очевидно, что мне нельзя там оставаться. Ни в офисе, ни в городе. Мы пытались придумать, куда нам податься и что делать, как вдруг появился Джордж. Он хотел купить у нашего босса оборудование. Мы с ним говорили довольно долго, поэтому я успела выяснить, что он холост. Мы с мамой сразу поняли: если он задержится в наших краях, то узнает обо всем и не захочет со мной общаться. И тогда мы с Селией пошли и купили мне несколько красивых платьев на те деньги, что оставил Филип. А потом Селия отправила меня в Лейк-Генри сопровождать груз. Оттуда я вернулась и доставила хозяину подписанные покупателем документы, а после еще раз поехала туда с распиской. Мне тогда пришлось немало поколесить взад-вперед. За эти дни я наездила по самым захолустным дорогам столько, сколько ты тут и за месяц не успеешь.

Воспоминания немного приободрили Майду.

– Я ведь тогда играла роль. Играла лучше, чем тебе когда-либо доводилось, потому что от этого зависела вся моя жизнь. Я создавала образ женщины интеллигентной и умевшей держаться, вести хозяйство и домовые книги и… и угодить мужчине. Эта дама с безупречным прошлым всегда поступала правильно. Она всегда поступала только правильно. И твой отец влюбился в эту женщину. Вот кем я стала с тех пор.

Майда стиснула зубы, посмотрела на дочь и продолжила:

– Я знала, каково это, когда на тебя смотрят. А ты… Ты начала петь на публике, привлекая к себе плотоядные взоры. И что, ты думаешь, я чувствовала, когда тебя застали с Донни Киплингом? Неужели, по-твоему, я не видела, что ты повторяешь мои ошибки? Только ты не нашла своего Джорджа. Ты ухудшила все, поехав в Нью-Йорк, но мне хотя бы не приходилось наблюдать за тобой. До сих пор не приходилось. Как тебе кажется, что я почувствовала, когда газетчики начали раскапывать маленькие грязные делишки из твоего прошлого? Как полагаешь, я не боялась, что они, копнув чуть поглубже, обнаружат кое-что, касающееся меня? Никто из местных ничего не знает. Когда Селия сюда приехала, она тоже начала все с нуля. Мы никогда не говорили о прошлом. Мы просто стерли его, как старую надпись с грифельной доски.

– Никто ничего не узнает, – заверила ее Лили.

– Здесь вся моя жизнь. Хорошая жизнь. Здесь мои друзья и бизнес. У меня есть имя.

– Никто ничего не узнает, – повторила Лили.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что теперь речь пойдет не обо мне, а о Терри Салливане.

Майда открыла рот, снова закрыла, потом прижала ладонь к губам, внезапно ужаснувшись тому, что теперь о ее тайне знает дочь.

– Все будет хорошо, – шепнула Лили, шагнув вперед, но Майда отшатнулась.

Лили ощутила необходимость прикоснуться к ней. Больше чем когда бы то ни было. Снова сделав шаг вперед, она сказала:

– Это не меняет моих чувств…

Но Майда уже заторопилась наверх.

Лили последовала за ней до лестницы, но не посмела подняться.

– Это было очень давно! – крикнула она. – И ты уже с-с-сверх всякой меры наказала себя за все. Ты была хорошей женой для папы и хорошей матерью для нас. А теперь… П-п-посмотри на себя. Ведь ты ведешь отцовский бизнес чуть ли не лучше, чем он сам.

Но Майда уже ушла.

– *

Лили поняла, что увиденный ею ужас на лице матери будет преследовать ее всю жизнь. Похоже, они стали, наконец, равноправными человеческими существами. В этот миг потрясенная Лили осознала, что у Майды не больше ответов на сложные вопросы, чем у нее самой.

Постояв у лестницы, она села на нижнюю ступеньку. Ей хотелось подняться наверх, сказать спасибо за то, что Майда поделилась своими тайнами. Ведь это многое объясняло в их отношениях. Лили хотела поблагодарить мать за доверие, заверить в том, что никто ничего не узнает. Но Лили не смела подняться и ненавидела себя за это. С ней все еще оставался страх – страх быть отвергнутой.

Но время шло. Было уже почти четыре. Оставалось принять душ, переодеться и добраться до офиса Джона.

Лили поехала к домику Селии. В горле застрял комок. Сердце ныло. Она боялась предстоящего, но, подумав о том, что Джону может быть известен секрет Майды, пришла в ужас. Лили не видела последнего номера «Лейк ньюс», но надеялась, что Джон написал только о Терри. Она полностью доверилась ему.

Дозвониться Джону напрямую не удалось. Поппи не знала, где его искать. Наспех ополоснувшись под душем, Лили попыталась позвонить еще раз, но тут же поняла, что не решится ничего сказать по телефону. Ведь сотовые далеко не защищены от прослушивания.

Сделав макияж и прическу, Лили надела брючный костюм и погнала свой старенький «форд» в центр города.

Здесь уже было много машин и микроавтобусов со спутниковыми антеннами на крышах и крупно выведенными на бортах названиями местных и общенациональных телекомпаний. Возле них стояли репортеры и проверяли аппаратуру.

От страха у Лили засосало под ложечкой.

Стараясь остаться незамеченной, она повернула возле почты, но, поскольку у желтого викторианского здания тоже было полно машин и репортеров, ей пришлось въехать колесом на газон.

Едва она высунула нос из «форда», как ее засекли. В тот же миг к Лили вернулось ощущение затравленного зверя, такое же сильное, как тогда, в Бостоне.

Она побежала к боковой двери с табличками. Журналисты не отставали.

– Сколько времени вы здесь?

– Вы говорили с кардиналом?

– Прокомментируйте, пожалуйста, ваше исковое заявление.

Джон распахнул дверь перед Лили и тут же захлопнул ее перед носом репортеров. Лили дрожала.

– Все сначала, – в панике прошептала она.

– Это лишь потому, что им пока некого больше преследовать. Но подожди минут пятнадцать. Посмотришь, что тогда будет.

Она подняла на него глаза.

– Где газета?

– Через улицу. Уже в зале. Вилли Джейк охраняет ее.

– Там есть что-нибудь о Майде? – спросила Лили, внимательно глядя на Джона.

– Нет. Я написал о том, что тебе пришлось вытерпеть в Бостоне, но в основном материал касается Терри.

Лили с облегчением вздохнула.

– Ты говорила с Майдой?

Лили кивнула. Она хотела рассказать ему все, но не могла. Доверие матери было еще слишком ново для нее.

Джон чуть отстранил Лили. Глаза его были глубокого карего цвета. Любимые глаза. Такие открытые, бесхитростные, честные…

– Я проследил за жизнью Майды вплоть до Линсворта, но не сунулся в ее прошлое. Если что-то там и случилось, это ее личное дело. Я рад, если она рассказала тебе все, но ты не должна посвящать меня в ее тайны. Мне ничего не нужно сверх того, что я уже знаю. За некоторые поступки я мог бы осуждать Майду. Например, за то, как она обращалась с тобой в детстве, за то, как она смотрит теперь на меня. Но она хороший человек, Лили. Достойный. Она подарила твоему отцу много счастливых лет жизни, да и теперь продолжает его дело. А то, что произошло в Айнсворте, не важно. Майда – это та женщина, которую мы все знаем сегодня. И точка.

Глаза их встретились. Лили охватила любовь к нему – за уважение к Майде и за то, что он не заставляет ее совершать предательство.

Джон посмотрел на часы.

– Ты готова?

Лили кивнула.

– Тогда идем?

Она не хотела идти туда. С каким облегчением она отправилась бы домой и спряталась в своем убежище! Однако Лили жаждала возмездия.

И она снова кивнула.

Джон глубоко вздохнул. Лили же подумала, что этот мужчина в блейзере, сорочке и облегающих джинсах, должно быть, самый красивый в мире. Он распахнул дверь на улицу.