Текст книги "Если сердце верит"
Автор книги: Барбара Делински
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)
И как тут спать, когда постоянно думаешь об этом? Как спать, если обуревают мятежные мысли? Одно дело – любоваться длинными мускулистыми ногами. Совсем другое – мечтать прикоснуться к ним.
Долгие ночные часы провела Лили без сна, лежа в кровати, страдая от одиночества и томительного желания. Проклятый свитер висел теперь на стуле и по-прежнему пах Джоном. Она забылась тревожным сном, а проснувшись, поняла, что совершенно сбита с толку. Лили не знала, доверять ли Джону. Не знала, стоит ли смешивать дело и удовольствия. Не знала, стоит ли осложнять свою жизнь еще сильнее.
Как ни смешно, но все, кроме сексуального влечения, Лили вполне могла бы обсудить с кардиналом. Ведь она именно так и поступила, решая, переезжать ли ей из Олбани в Бостон. У Лили был там один парень, весьма романтичный по натуре и сильно заинтересованный ею. Но он имел страсть к азартным играм. Отец Фрэн никогда не давал Лили прямых советов. Он просто задавал ей вопросы. Размышляя над ними, Лили обретала необходимые ориентиры.
Сейчас ей тоже хотелось бы получить такие ориентиры, но мысли пришли в полное смятение. Отец Фрэн наверняка помог бы ей привести их в порядок. Помог бы достичь душевного равновесия.
Но отец Фрэн теперь недоступен. Поэтому воскресным утром Лили решила пойти в церковь.
Глава 19
Обрести душевное равновесие – как просто это звучит! Но ни одно благо не дается даром. Показаться в Первой конгрегатской церкви на утреннем богослужении значило, что на тебя будут смотреть. К этому Лили была готова только отчасти. Однако ей уже надоело прятаться, как жалкому маленькому лягушонку. Она понимала, что пора пробить лед и выйти на поверхность.
С утра Лили приняла душ, потом достала единственный привезенный с собой брючный костюм. Наложив румяна и накрасив ресницы, она высушила волосы феном и выпила кофе, не спуская глаз со стенных часов. Рассчитав время так, чтобы перед самым началом службы незаметно проскользнуть в полную церковь и затеряться на задних скамейках, она села в «форд» и поехала в город.
В это утро, прохладное, но не холодное, воздух был чист, а наряды деревьев торжественны. Такая погода словно предназначена для приятной поездки на машине, но Лили слишком волновалась и не ощущала ничего, кроме смутного удовольствия. Стоянка возле церкви оказалась полна. Пришлось остановиться возле библиотеки и дальше идти пешком. Две юные девочки взбегали по ступенькам церкви как раз в ту минуту, когда подошла Лили. Она никогда их не встречала, но по тому, как они воззрились на нее, Лили поняла: ей не удалось остаться неузнанной.
«Поворачивайся и скорее домой!» – посоветовал внутренний голос, но Лили не хотела больше сидеть взаперти в своем коттедже. Да после того как девочки увидели ее здесь, длинные языки все равно начнут сплетничать.
Взволнованная, но решительная, Лили вошла следом за девочками. При входе было пусто, но сюда уже доносились звуки органа, вскоре подхваченные хором, исполнявшим «Веру отцов». И тотчас Лили охватили воспоминания о тех воскресениях, когда она сама пела здесь. Ей это очень нравилось, да и Майда относилась к этому с одобрением. Так уж получалось, что именно в церкви все противоречия в жизни Лили приходили в согласие.
Прерывисто вздохнув, она сделала еще несколько шагов и огляделась. Скамьи были заполнены прихожанами, но все же Лили отыскала глазами местечко на предпоследней лавке. Пройдя мимо младшего брата Чарли Оуэнса, Лили села, сложила руки на коленях и опустила голову. Даже не глядя вперед, она знала, что ее мать и все семейство Уинслоу сидят в четвертом ряду справа, а другие уважаемые горожане расположились перед ними или сразу за ними. Лили догадывалась, что и многие из тех, кто сидит дальше, ей знакомы, но не стала поднимать глаз. Она и так ощущала на себе их взгляды.
Лили сосредоточилась на звуках органа, на гимнах, на пении хора, исполнившего «Благословение» и «Сладкий час молитвы». Она не вторила хору вместе с прихожанами, но вслушивалась в каждое слово. С кафедры до нее доносились речи о милосердии, прощении и любви. Вслушиваясь в сильный голос священника, в его слова, Лили старалась хоть ненадолго очистить душу от разочарования и смущения. Она впитывала в себя святость этого места, надеясь залечить душевные раны. И это помогло. К тому времени, когда зазвучали завершающие гимны, Лили уже дышала глубоко и свободно.
Она выскользнула из храма до начала благословения, боясь утратить вновь обретенное состояние. И приятное чувство легкости осталось при ней. Но оно было связано с чем-то еще. Сидя рядом с земляками, Лили осознала свою причастность к ним.
Она уже не помнила, когда в последний раз испытывала что-то подобное.
* * *
Еще до того как шепот достиг ушей Джона, он уже знал, что Лили в церкви, и оглянулся именно в тот миг, когда она входила. Джон сидел на противоположном конце предыдущего ряда. Он редко посещал церковь, но сегодня пришел на службу за несколько минут до Лили.
Что же привело его сюда? Проведя всю ночь в возбуждении, с которым так и не справился, Джон ощутил потребность в духовном очищении. Но один-единственный взгляд на Лили – и конец всем благим намерениям. Тогда он начал усердно, от всего сердца выпевать гимны и внимательно слушать проповедь, вникая в каждое слово священника. К моменту окончания службы Джон полностью овладел собой.
В этот момент сексуальный интерес к Лили сменился интеллектуальным. Джона восхитило ее мужество. Ведь она не побоялась прийти на службу в церковь, решив пренебречь перешептываниями и любопытными взорами. Да, Лили ушла раньше, но ведь и сам он какое-то время после возвращения в город покидал многолюдные мероприятия, пока никто его не заметил. Однако между ними была разница. Джон понимал, что дал повод землякам относиться к нему настороженно, а Лили нет. Она имела право сесть рядом со своими родными. И Джона встревожило, что Лили так и не осмелилась на это.
Стоя на улице возле церкви и глядя, как поток людей спускается по ступеням на залитую теплым осенним солнышком площадь, он вдруг заметил Кэсси Бэрнс с ребенком на руках. Рядом стояли ее муж и двое старших детей.
Когда муж Кэсси подошел к пастору, а она направилась к машине, Джон двинулся к ней. Посадив на плечи четырехлетнего Этана, Джон зашагал рядом с Кэсси.
– Ты видела тут Лили? – спросил он, хотя маленький всадник вцепился в его подбородок обеими руками.
Она бросила на Джона внимательный взгляд.
– А то как же!
– Лили говорила мне, что ты взялась за ее дело. И как успехи?
– Если тебе это нужно для газеты, то у меня нет комментариев.
– Я спрашиваю как друг.
– Друг Лили?
– Да.
Кэсси остановилась и, просверлив его взглядом, пошла дальше.
– Могу ответить, что успехов пока нет. В пятницу я послала еще один факс в редакцию с напоминанием, что у них есть еще неделя, а потом мы подадим иск. Неделя истекает завтра.
– Полагаешь, они согласятся?
– А ты? – осведомилась Кэсси. – Ты ведь лучше меня знаешь эту породу людей.
– Они предпочтут, чтобы вы возбудили судебный процесс, и будут настаивать на своем – ведь у них есть пленка.
– Лили мне говорила. Это и хорошо, и плохо.
– Она не знала, что ее записывают.
– Это как раз плюс, – сказала Кэсси, когда они дошли до машины. – Ведь такие действия противозаконны.
Она усадила ребенка на заднее сиденье автомобиля. Сняв Этона с плеч, Джон передал его матери. Когда же третий ребенок самостоятельно взобрался на сиденье, Кэсси повернулась к Джону:
– Неприятное дело. Даже если бы Лили не была моим клиентом, я бы сочувствовала ей. Я помню Лили еще с детских лет. Она и тогда страдала.
– Из-за заикания? – спросил Джон. В прошлый вечер Лили ни разу не заикнулась. Ему хотелось верить, что ей с ним хорошо.
– Из-за Майды, – сказала Кэсси. Они стояли далеко от всех, так что никто не мог их подслушать, но все же она понизила голос. – Знаешь, у меня тоже были похожие проблемы. Почти у каждой девчонки так случается. Мы с мамой очень трудно переживали мои отроческие годы. Но я помню, что благодарила судьбу, и не раз, за то, что Майда – не моя мать.
– Неужели она была так плоха?
Кэсси сделала страшные глаза.
– Настоящая тиранша. Требовала, чтобы все плясали под ее дудку.
– Почему?
– Точно не знаю. Я только слышала, как отзывалась о ней моя мать.
– И что же она говорила?
– Что Майда с тех пор, как приехала сюда и вышла за Джорджа, вела себя именно так.
– Неужели до рождения Лили она действительно была безупречна?
– Во всяком случае, она культивировала этот имидж. Но кто знает правду?
Джона интересовала именно правда. Люди совершают поступки не просто так. Его мать выросла в семье с широкими социальными взглядами, что впоследствии превратило ее семейную жизнь в настоящую пытку. Ведь Гэс никогда не видел, как ведут себя мужья в обществе, и понятия не имел об этом. Подрастающий Джон ни разу не слышал ни слова одобрения от своего отца, вот почему он надеялся услышать его, уже став сорокатрехлетним мужчиной. А Майда? Майда Блейк стремилась к совершенству. Но Джон не понимал почему.
– Вот именно, кто знает правду? – проговорил он.
– Во всяком случае, не я и не моя мама. – Кэсси протянула ключи от машины приближавшемуся мужу. – Попробуй расспросить Мэри Джоан Свит. Когда-то она была приятельницей Майды.
Мэри Джоан возглавляла Садовый клуб. Даже центр по подбору кадров не нашел бы лучшей кандидатуры. Маленькая хрупкая женщина с седыми волосами, обрамлявшими лицо, с легкими тенями на веках и естественным румянцем на щеках, она напоминала Джону цветок анютиных глазок. Мэри Джоан отличалась общительностью. Пожалуй, она больше разговаривала со своими цветами, чем с людьми. Вот и сейчас, когда Джон направился к ней, Мэри Джоан нашептывала что-то огненно-красному кусту, растущему возле магазина Чарли.
– Да, мы действительно тогда дружили, – сказала она, когда Джон упомянул о Майде. – Я уже была членом клуба, когда она вступила в него. Я была постарше, но мы сразу подружились. Ах, когда Лили вошла сегодня в церковь!.. – Мэри бросила на Джона грустный взгляд. – Бедная Майда.
– Бедная Лили, – возразил он.
– Бедная Майда, – твердо повторила Мэри Джоан. – Ведь она все делала ради дочери. Это всегда была самая большая ее забота.
– А вы верите газетам?
– Не-ет, – протянула старушка, смешно скривив рот. – Хотя оскорбление, несомненно, имело место. Вот еще одно горе в жизни Майды. Сначала заикание Лили. Потом несчастье с Поппи. Вслед за тем смерть Джорджа. И вот снова Лили. – Она покачала головой и, поправив ветку с ярко-красными листьями, пробормотала что-то кусту.
– Что-что? – переспросил Джон.
Мэри Джоан выпрямилась.
– Я сказала, что Майда приехала сюда, надеясь на лучшую участь.
– Лучшую, чем что?
– Чем то, что она получила.
– А что она получила?
Мэри Джоан улыбнулась и, склонившись, ласково собрала ветви и подняла их к центру куста. Потом указала на открывшуюся взору землю:
– Видите эти маленькие росточки, пробивающиеся сквозь почву? Они идут от корневой системы. – Осторожно отпустив ветки, старушка выпрямилась и посмотрела в глаза Джону: – Кто-то, может, и купится на это, но не я. Вы задаете слишком много вопросов, Джон Киплинг, и начинаете говорить как Терри Салливан.
– Он и вам звонил?
– И не только он. Наверное, это естественно, ведь я – председатель клуба, в котором состоит Майда. Но Терри Салливан был самым настойчивым из всех.
– И что вы ему сказали?
– То же самое, что говорю вам. – Тут она гордо приподняла свое похожее на цветок анютиных глазок личико и поджала губы.
– Да, но я не собираюсь писать статью в газету.
– Пусть так, однако, Майда – моя подруга. Я не выдаю чужих секретов.
– А вы знаете личные секреты?
– Конечно. Мы с Майдой знакомы уже тридцать пять лет. – И снова тот же решительный поворот головы, те же поджатые губы.
Джон размышлял, как подступиться к ней, но так и не нашел ни одного корректного способа. Мэри Джоан самодовольно улыбнулась и пошла прочь.
По дороге в Ридж Джон размышлял о том, какие тайны скрывает Майда, но все, что приходило ему в голову, было хорошо известно. Эти мысли отвлекали Джона от той тьмы, которая по мере приближения к цели все явственнее надвигалась на него. Он приветствовал жестом людей на верандах домов, но не видел их глаз и даже не ждал, что кто-нибудь помашет ему рукой. Въехав во двор, Джон взял пакет с продуктами и вошел в дом.
Гэс полулежал на диване в помятых зеленых брюках и оранжевой рубашке, застегнутой не на те пуговицы. Джон просил Дульчи брить Гэса через день, но, должно быть, отец сопротивлялся, потому что на подбородке отросла серая щетина. Со своими криво посаженными глазами и всклокоченными седыми волосами Гэс являл собой самое жалкое зрелище. К тому же носки у него были дырявые.
Это уязвило Джона. Крепко сжимая пакет, он подошел к дивану.
– Что случилось с новыми носками?
– Ш какими новыми ношками? – спросил Гэс, не глядя сыну в глаза.
– С дюжиной пар, которые я в прошлом месяце положил в ящик.
– Я не просил их у тебя.
– Ты не просил, но я купил. Это подарок.
– Мои мне больше нравятша.
– Твои драные.
Гэс посмотрел вверх. Его нижний глаз был наполовину прикрыт.
– А тебе-то што? Хошу ношить драные ношки – и буду. Это мое дело. И шкажи Дульши Хевитт, штобы шуда не ходила. Я уштал шлушать, што мне делать, а шего не делать. И оштавьте меня в покое.
Он казался таким несчастным, что Джон, растерявшись, молча пошел в кухню, которая, как ни странно, была в полном порядке. Скорее всего, Гэс не вставал с дивана с тех пор, как Дульчи ушла, убравшись утром в доме.
– Ты обедал? – спросил Джон.
Гэс не ответил, молча уставившись в пол. Джон выгрузил продукты и, приготовив омлет и тост с маслом, понес все это Гэсу.
Отец посмотрел на тарелку.
– Тут все, что ты любишь, – сказал Джон. – Окорок, сыр, зеленый перец. Тост из хлеба с овсяной мукой. Только сегодня утром выпечен у Чарли.
– Ненавижу зеленый перец.
Джон, конечно, ему не поверил. Ведь этот человек, бывало, с треском давил стручки зеленого перца в ладони, после чего, отрывая по дольке, ел их одну за другой. Но он не стал спорить. Какой толк?
– Ну ладно, не любишь. Но это полезно.
Гэс фыркнул:
– Што, я от этого штану шильнее? Помолодею? Ха! – Но все же взял тарелку.
Понимая, что старик поест лучше, если его гордость не будет уязвлена, Джон оставил отца одного. Стоя возле плиты, он доел то, что осталось от омлета, прямо со сковородки и вымыл посуду. Чтобы чем-то заняться, он проверил полки холодильника. Большая часть провизии, привезенной в прошлый раз, исчезла, хотя было неясно, съел ее Гэс или выбросила Дульчи, когда продукты испортились.
Минут через двадцать Джон вернулся в комнату. Гэс спал. Тарелка была пуста.
Джон с удовлетворением забрал ее. Потом посидел немного в старом кресле, глядя, как и сорок лет назад, на спящего отца. Тогда Гэс казался ему огромным. Большим человеком с большими всевидящими глазами и сильным громоподобным голосом. Джон вспомнил, как внимательно рассматривал тогда вены на этих руках, шрамы на пальцах, уши, поросшие по краям волосами. Все это было для него неоспоримыми признаками силы.
Тогда Джон восхищался Гэсом. Однако ни разу не говорил ему об этом.
Джон не знал секретов Майды, но знал секреты Гэса – внебрачного ребенка и несчастного мужа. Всю жизнь этот человек строил каменные стены, и его монотонная работа была молчалива, как сами каменные постройки.
Гэс не был говоруном. Отчасти и Джон походил на него, поэтому любил сидеть за столом и писать. Писательский труд тоже монотонен. Но для него необходим – что бы ни говорил отец – талант.
Нет, Гэс ни за что не согласился бы с этим. Он вообще был невысокого мнения о работе Джона. Вот Редьярд Киплинг – тот выдумывал небылицы. Это значило – создавать что-то новое. Но писать быль? Гэс полагал, что журналисты освещают новости, поскольку не способны выдумывать их. Джон спорил с этим до посинения, но не мог убедить Гэса.
Отца убедит только коммерчески успешная книга.
Факс, дожидавшийся в офисе, куда Джон заехал по дороге из Риджа, немного приободрил его. Джек Мэббит проинформировал Джона по двум пунктам.
Во-первых, Пол Риццо начал карьеру с лживого резюме, заявив, что имеет диплом об окончании колледжа и защитился по журналистике в Нью-Йоркском университете. На самом деле он поступил в колледж Дюка, вылетел оттуда, а после был отчислен и из университета Майами. Так что никакого диплома у него и в помине не было. Что же до Нью-Йоркского университета, то Риццо не только не участвовал ни в какой научной работе, но даже никогда не числился в списках этого заведения. Получалось, что он обманывал и работодателей, и читателей.
А Джастин Барр, этот защитник домашнего очага и поборник целомудрия? Оказывается, он имел пристрастие к извращенному сексу. Это подтверждалось связями с определенным кругом девиц по вызову, делавших для женатых мужчин то, чего стали бы делать их законные супруги. Они вообще работали только с особыми клиентами, платившими отдельно за соблюдение тайны. Но все же имелись записи и фотоснимки. Сомнений не оставалось. Отныне Джастин Барр у них в руках.
Терри изобрел бы самый шокирующий, самый оскорбительный способ для использования этой информации. Но Джон, не желая опускаться до уровня Терри, не стал ничего выдумывать. Он просто положил листок в папку, зная, что при случае сможет прибегнуть к этим сведениям.
Глава 20
Перед тем как отправиться в понедельник утром в цех, Лили позвонила Кэсси Бэрнс. В газете снова не появилось опровержения, так что неделя прошла безрезультатно. Кэсси обещала уже к вечеру оформить исковое заявление, но Лили была глубоко разочарована. Она ведь все время молилась о том, чтобы все поскорее кончилось. Жизнь ее замерла, словно вода в сонном болоте. Ей же хотелось, поскорее все уладив, двигаться дальше.
Ритм сидрового пресса сегодня был как никогда кстати. Одевшись в непромокаемую спецовку, Лили отдалась работе. Поднять, толкнуть, потянуть, завернуть… Она не давала себе ни минуты отдыха и даже сама поливала пол из шланга, пока Майда ходила за новой партией яблок. Когда все прервались, чтобы попить кофе, Лили села за рычаги автопогрузчика. После нескольких неудачных попыток пересыпать яблоки из ящика в мойку она все же справилась с задачей и была очень этим довольна. А как только все вернулись, Лили быстро взобралась на свою платформу возле пресса, чтобы снова без устали укладывать сетки, рогожи и яблочную массу.
К ленчу она уже точно знала, что ей нужно. Быстро умывшись, Лили побежала в дом, но на сей раз – не в кухню, а к кабинетному роялю, стоявшему в гостиной. Села на скамеечку из красного дерева и подняла крышку инструмента.
Еще не успев дотронуться до клавиш, Лили испытала радость долгожданной встречи. Старые, любимые друзья! Начав играть, она не думала о мелодиях, просто дала полную волю пальцам, а они уж знали, чего хочет сердце. Они исторгали звуки под стать ее переживаниям. В них было одиночество, растерянность и радость. Радость оттого, что Лили снова здесь.
Прикрыв веки, Лили отдавалась прекрасным аккордам. Напряжение, охватившее ее с самого утра, исчезло. Мысли понемногу приходили в порядок. Ощутив, что силы вернулись, Лили опустила, наконец, руки, глубоко вздохнула и открыла глаза.
Посреди гостиной стояла Майда, казалось не менее зачарованная, чем Лили. Она вздохнула.
– Никому еще не удавалось извлечь из этого инструмента такие звуки, – задумчиво признала она, потом опять вздохнула и спросила обычным тоном: – Хочешь есть?
Лили, тронутая похвалой, действительно ощутила голод и начала подниматься, но Майда остановила ее:
– Играй, играй. Я принесу сюда.
Что это? Мама решила сервировать стол в гостиной специально для нее?!
И Лили стала играть любимые песни матери. Отчасти чтобы поблагодарить ее, отчасти потому, что лучше всего на свете умела радовать других. Лили не прервалась и тогда, когда Майда вернулась в комнату с большим серебряным подносом. Сандвичи с ветчиной и сыром и ароматный чай давали Лили понять, что она долгожданная гостья.
– Спасибо, – сказала Лили, когда они сели на диван.
Майда деловито выжала лимон себе в чашку.
– Это самое малое, чем я могу отблагодарить тебя. Ты так помогла мне в последние дни.
– Мне понравилась эта работа.
– Я должна заплатить тебе.
Лили опустила на тарелку не донесенный до рта сандвич.
– Не делай этого.
– Но я же плачу другим.
– Это не родственники. А я помогаю с удовольствием. Чем мне еще заняться?
– Закончить дела с Кэсси. – Майда стряхнула крошки с колен. – Ты действительно подаешь в суд?
– У меня не очень большой выбор.
Майда положила на тарелку сандвич и улыбнулась:
– Помнишь Дженифер Хаук? Вы с ней учились в одном классе. Теперь она Дженифер Элиссон. Вышла замуж за Дарби Элиссона, того темноволосого мальчика, помнишь? Только что снова родила. Уже третью девочку.
Лили не видела связи между новорожденным ребенком Дженифер Хаук и своим иском, но считала разговор о ребенке самой нейтральной темой.
– Вот это здорово! И они живут здесь?
– Нет. У них дом в Сейфилде. Месяц назад умерла Анита Элиссон.
– Мать Дарби? Как жаль.
– Она была одной из подружек Селии.
Да, Лили это помнила. Она проводила у бабушки много времени, поэтому знала всех ее друзей, тем более что Селия любила принимать гостей. Причем звала она их всегда по нескольку человек и чувствовала себя комфортно, когда ее маленький коттедж был полон. Лили помнила, как, свернувшись калачиком на кровати, прислушивалась к смеху дам, доносившемуся с первого этажа. Смеялись они над чем-то, чего она до конца не понимала, но что обыкновенно касалось мужчин. С каким удовольствием Лили послушала бы их теперь!
– Я скучаю по Селии, – призналась Майда, чем немало удивила дочь.
– Я тоже.
– Она была хорошим человеком.
– Да.
– С большой душой.
– И с большими ушами, – пошутила Лили. – Я могла рассказывать ей почти обо всем на свете.
Это задело Майду за живое.
– Да, ты могла. Но наше поколение в этом смысле совсем не похоже на вас. Нам никогда не позволяли говорить о некоторых вещах.
– При чем тут позволение? Иногда люди просто высказывают вслух свои мысли.
Майда прыснула:
– Это не так уж просто.
– Да нет же, совсем просто.
Майда с вызовом посмотрела на дочь:
– И что же, по-твоему, я должна сказать?
Лили насторожилась. Они с матерью настолько редко разговаривали по-дружески, что она боялась все испортить.
– Да нет, это я так… просто гипотетически.
– А я серьезно. Что ты хотела бы от меня услышать?
– Какое у тебя было детство? Я ведь об этом понятия не имею.
– Зачем это? Какая тебе разница? Моя настоящая жизнь началась, когда я вышла за твоего отца. И потом, странно: заставляешь меня говорить, а сама? Ты рассказывала все Селии, но не мне.
– Я боялась заикания, – глядя на нее в упор, ответила Лили.
– Но сейчас ты не заикаешься.
Конечно. Ведь сейчас Лили владела собой.
В этот момент с другого конца дома кто-то громко прокричал:
– Мам!
– Иди сюда, – отозвалась Майда. – Это Роуз.
Могла бы ничего и не говорить. Лили и сама узнала голос.
И, кроме Роуз, никто не звал Майду «мам».
Войдя в гостиную, Роуз бросила изумленный взгляд на серебряный поднос, сандвичи, чайник и чашки.
– Очень мило, – заметила она. – Роскошное пиршество посреди рабочего дня?
– Надо же нам поесть. – Майда протянула ей тарелку с оставшимся сандвичем: – Это тебе, если хочешь.
Роуз покачала головой:
– Нет времени. Я поставила грудку индейки в холодильник Она уже готова, надо только разогреть. Сегодня было мало уроков. Я уже забрала детей, они в машине.
– Неправда. В машине только Эмма и Руфь, – сказала Ханна, проскользнув в комнату. – Привет, ба. Привет, тетя Лили.
– Я же просила вас не выходить, – заворчала Роуз.
– А они щиплются. – Ханна опустилась на подлокотник дивана, рядом с Лили. Та ласково погладила девочку по плечу и была вознаграждена сияющей улыбкой. – Они смогут прийти тетя Лили. Все четверо!
– Да что ты! Потрясающе!
В прошлый раз они с Ханной все обсудили насчет мультиков и ужина. Ханна спросила, можно ли пригласить трех подружек. Когда же Лили выразила согласие, девочка осторожно поинтересовалась, нельзя ли позвать и четвертую.
– А то вдруг они не придут? Вдруг не захотят?
– Да захотят, конечно, – ответила Лили, втайне молясь, чтобы так оно и было.
Вместе с Ханной они взяли у Майды самую красивую бумагу для приглашений, а потом, в пятницу вечером, девочка попросила отца отвезти ее на почту, чтобы отправить их. Лили узнала об этом от Поппи. А той рассказала Роуз, очевидно весьма смущенная таким поворотом событий.
– Просто чувствует свою вину, – заметила Поппи. – Знает, что ей самой следовало готовить эту вечеринку, но раз уж сказала, что против, теперь и палец о палец не ударит, чтобы помочь тебе.
– Она с ума меня сводит своим днем рождения! – вдруг воскликнула Роуз.
– Не свожу. – Улыбка Ханны поблекла. Девочка явно разволновалась. – Просто я не знаю, что мне надеть, – обратилась она к Лили.
– Да у нее полный шкаф одежды, – вмешалась Роуз. – Я не виновата, если все вещи ей не подходят.
– Ты купила слишком маленькую одежду.
– Нет, это ты из нее слишком быстро выросла.
– Я тут ни при чем.
– Ничего себе «ни при чем»!
Слова были другие, но тон тот же самый. В детстве Лили выслушивала такие же слова, поэтому не могла спокойно к этому относиться.
– Думаю, – быстро сказала она, – мне тоже пора прошвырнуться по магазинам. У меня ведь тут совсем немного одежды. Я же не зн-н-нала, сколько пробуду в Лейк-Генри. И мне тоже нечего надеть.
– Но будут ведь только мультфильмы, – заметила Роуз. – Для кинотеатра и детского кафе вовсе не нужно бальное платье.
– Но это ведь день рождения, – возразила Лили. Заикание как рукой сняло. Она знала, за что борется. – Ханна может поехать за покупками вместе со мной, и мы обе себе что-нибудь найдем. Плачу за все я.
– Когда? – снова просияв, спросила девочка, и Лили сразу заразилась ее волнением.
Они поехали в город на следующий же день. Закончив работу и приведя себя в порядок, Лили увидела, что Ханна бежит по дороге к цеху. В своей слишком свободной футболке и мешковатых джинсах, с хвостом на затылке, подчеркивающим округлость щек, она казалась гадким утенком. Но ее щеки покраснели от возбуждения, а глаза сияли. Отчасти видя в этой девочке себя, Лили была польщена – эта улыбка много значила для нее.
Они сели в машину и поехали в Конкорд. Поппи дала сестре список подходящих магазинов, но им так и не пришлось ездить по всему городу. В первом же магазине Ханне понравилось платье, сшитое в классическом стиле из черной ткани в мелкую зеленую клетку, с юбкой в складку. Ханна не могла оторваться от своего отражения в зеркале, и Лили прекрасно понимала почему. В этом платье девочка выглядела взрослее и заметно стройнее.
Здесь же они купили ленту для волос, темно-зеленые колготки и туфли с намеком на каблучок.
Попросив отложить эти покупки, они пошли в другую часть магазина посмотреть одежду для Лили. И тут Ханна снова застыла… Через минуту после того, как девочка прикоснулась к одному из костюмов, Лили примеряла длинную юбку и блузку из нежной вересково-синей вискозы, а еще вязаный жилет из нитей различных оттенков, но той же гаммы.
– А туфли? – спросила Ханна.
– Нет, спасибо, – сказала Лили, – у меня уже есть туфли.
– Тогда серьги. – Девочка указала на витрину.
– Спасибо, – твердо повторила Лили, – но у меня есть и серьги. – Она потянулась за бумажником. – И потом, моей кредитной карточки на это уже не хватит. – Лили протянула ее кассирше, и та начала оформлять покупку.
Лили не поняла, что натворила, пока кассирша, очаровательное юное создание, не замерла от удивления.
– Вы Лили Блейк? – наконец выдохнула она. – Та самая Лили Блейк?
«Скажи «нет», – посоветовал внутренний голос. – На свете ты не единственная Лили Блейк».
– А я-то смотрю, вы мне знакомы! – воскликнула девушка, придя в себя. – У нас тут, знаете ли, не очень много всяких знаменитостей. Господи! Подождите, я скажу хозяйке. Она будет в отчаянии, если вас не повидает.
Лили почувствовала, что вот-вот начнет заикаться. Она подняла руку и покачала головой, стараясь успокоиться. Наконец, овладев собой, Лили попросила:
– Не делайте этого. Я не хочу огласки.
– Только хозяйке, – умоляюще шепнула девушка. – Не то она помрет с досады.
И тут на помощь Лили пришла Ханна:
– Если вы не послушаете мою тетю, то испортите мне день рождения. Если скажете хоть кому-нибудь, мы никогда больше не придем в этот магазин. Ни я, ни моя мама и никто из всей моей семьи. И даже никто из всего нашего города!
Быстро подписав чек и второпях покинув магазин с полными руками покупок, Лили размышляла о том, почему ей не пришло в голову расплатиться наличными.
Телефон Поппи зазвонил рано утром в среду. То был уже не первый звонок и, разумеется, не последний, но именно он интересовал ее больше всех остальных.
– Алло, Поппи, – приветствовал ее Гриффин Хьюс. – Как делишки?
Поппи определенно нравился его голос, очень нравился.
– Прекрасно. Но… где же Вилли Джейк?
Она недоумевала: ведь звонок пришел с линии, к которой подключен департамент полиции, а между тем Вилли Джейк не говорил ей, что собирается куда-то отбыть.
– Должно быть, за своим рабочим столом. Он отказался со мной общаться, и я попросил его переключить меня на вас. Шериф заявил, что вы тоже не станете разговаривать, но я решил попробовать.
– Я всегда с вами разговариваю.
– Только не о Лили.
– Ах-х, – с досадой вздохнула Поппи, – а я-то уж размечталась, что вы заинтересовались мной.
– Это правда.
– Но продолжаете спрашивать о Лили! Все вокруг только о ней и говорят! За сегодняшнее утро мне уже четырежды позвонили, и все четыре раза речь шла именно о Лили Блейк!
– А все потому, что стало известно о ее возвращении. Но на сей раз это не просто слух. Лили видели в городе. Ну и что же вы думаете?
– О чем?
– Об этом.
Поппи снова вздохнула:
– Ах, Гриффин, Гриффин. Пресса обошлась с моей сестрой крайне жестоко. И кем же я буду, если стану с вами разговаривать?
– Но я – не пресса. Я писатель. Это совсем другое. Журналист непременно на кого-то работает. Он поденщик, вечно живет под угрозой крайних сроков, обязан учитывать спрос на свое издание и политику руководства.
– А вы нет?
– Нет. Я сам себе хозяин. Пишу статью, как считаю нужным, а уж потом выставляю материал на продажу. Я писал для «Вэнити феар», и им понравилось. Они готовы снова опубликовать меня.
– Они разве не интересуются тиражами? – спросила Поппи – Что-то не верится.
– Интересуются. Но я пишу именно то, что хочет читать их аудитория. Мы, так сказать, друг другу подходим.
– И им эта статья нужна не так уж срочно?
