Текст книги "Когда сбываются мечты"

Автор книги: Барбара Делински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Дженовиц пристально меня разглядывал. Я подумала, что он ждал продолжения, но я не хотела продолжать. Я сказала именно то, что чувствовала. Поэтому я откинулась в кресле и в свою очередь начала разглядывать его.

В конце концов он прервал молчание:

– Вы злитесь?

Я прищурилась.

– Нет. Почему вы так решили?

– Когда вы приезжали ко мне в прошлый раз, вы нервничали. Но сегодня вы другая.

Нервничала в прошлый раз? Черт возьми, естественно. Мое будущее зависело от мнения этого человека. Сегодня я другая? Изменилась за последние сутки? А может, за последние четыре дня?

– Возможно, – согласилась я.

– Возможно что?

– Я стала другой. – Я опустила голову, нахмурилась и, пристально разглядывая черный бисер на концах своего пояса, тихо пояснила: – Злой.

– Может, объясните почему?

Я подняла голову.

– Потому что ситуация, в которой я сейчас нахожусь, мне крайне неприятна. Всю вторую половину дня вчера я провела с детьми. Каждое слово дочери разбивает мне сердце. Сын очень подавлен. И оба сильно нервничают, – да и я тоже, черт возьми, – когда приближается время нашего расставания. Я не знаю, что они чувствуют, когда привожу их домой к отцу. Но я прекрасно знаю, что чувствую я. Поверьте, мои эмоции вовсе не белые и пушистые. Мне одиноко, страшно и неспокойно. Я до последнего отказывалась верить, что все обернется так ужасно, надеялась, что дело разрешится более мягко, но благодаря моему мужу и суду этого не произошло. Мне безумно тяжело, доктор Дженовиц. Я мать. Я люблю своих детей. Я каждой своей клеточкой ощущаю, как им больно и плохо. И я в бешенстве. У меня есть полное право злиться, вам так не кажется?

– Нет, если обвинения, выдвинутые против вас, правдивы.

– Это не так, – отрезала я и откинулась назад в кресле. Когда-то любая попытка доказать свою невиновность казалась мне бесполезной. До настоящего момента у меня был всего лишь час, чтобы убедить Дженовица в своей правоте. Неужели всего час? А мне казалось, что гораздо больше.

– Именно это я и пытаюсь решить, – сказал он. – И ваша злоба заставляет меня сильно сомневаться.

– В прошлый раз вы заявили мне, что я должна испытывать горечь от того, что мой брак развалился. Но разве злоба не является неизбежным чувством в общей гамме переживаний?

– Да, но она непродуктивна.

– Она дает выход чувствам. А у меня их очень много, хоть судья и считает меня железной бизнесвумен с холодным сердцем.

– Итак, мы остановились… – Дженовиц сделал паузу, потянулся к ящику стола и выдвинул. Я услышала шелест: он вынимал карамельку из фантика. В следующее мгновение он засунул конфетку в рот и, посасывая, продолжил: – Итак, мы обсуждали компетентность. Вы говорили о том, что в некоторых вопросах полагаетесь на других людей и поручаете им часть дел. А как вы считаете, для работающей матери это необходимо?

– Нет, – более спокойно ответила я. – Я считаю, что это необходимо для любого преуспевающего руководителя.

Но может ли работающая мать обойтись без этого?

Я часто обсуждала этот вопрос с женщинами, с которыми работала – моими помощниками в офисе, менеджерами магазинов, партнерами. У большинства из них были дети. И мы постоянно делились многочисленными историями.

– Работающей матери нужна помощь. У нее слишком много работы, чтобы со всем справляться самостоятельно.

– Ну, в таком смысле помощь тоже можно считать работой. Переходим к следующему пункту. Организованность. Сколько баллов вы можете себе дать?

– Организованность? Девять.

Дженовиц снова пососал карамельку и продолжил:

– Творческое начало?

Что за черт? Если он захочет назвать меня самодовольной, он все равно сделает это.

– Девять.

– Одержимость?

– Три.

Он выглядел удивленным, высоко подняв свои густые брови и засунув конфетку за щеку.

– Вы не считаете себя одержимой?

– Нет. А что, мой муж считает?

Дженовиц раскусил конфету. Я терпеливо ждала, пока он разделается с ней окончательно и ответит на мой вопрос. Через минуту он вдруг разразился тирадой:

– Он упоминал об этом. Ему казалось, что вы одержимы своими достижениями. Он боялся вашей непреклонности, когда дело касалось расписания детей и ваших завышенных требований к ним.

– Я бы сказала, что завышенные требования исходили как раз от него. Именно он очень сильно расстраивался, когда Джонни получал низкую оценку или Кикит снова начинала картавить.

– Ваш муж утверждает, что у детей были заняты практически все вечера после школы. Вас не беспокоило, что у них совсем не оставалось свободного времени?

– У них оно оставалось: ужины, вечера, свободные от занятий дни, выходные. И я старалась планировать свою работу так, чтобы проводить это время с детьми.

– Сложно приходилось?

– Как правило, нет. Я начальник и могу работать когда захочу. Возвращаясь к вопросу о помощи, я хочу заметить, что у меня замечательные сотрудники, которые всегда поддерживали меня. Первое, что я сделала, когда «Викер Вайз» начала расти, – наняла квалифицированный персонал. Дети всегда стояли для меня на первом месте. Все сотрудники знают об этом.

– Звучит очень убедительно. – Но по тону голоса Дженовица я поняла, что он не принял мои слова всерьез.

– Спросите людей, с которыми я работаю, – предложила я. – Пожалуйста. Их имена есть в списке. – Помимо тех шести человек, которые знали Кикит и Джонни лучше всего, я включила в список еще и менеджеров из магазинов в Эссексе и Вайнярде, и конечно же, Броди.

– А вы когда-нибудь хотели заниматься чем-нибудь еще?

– Вы имеете в виду карьеру? – он кивнул, и я продолжила. – Я мечтала стать врачом. Знаете, такая детская мечта – спасать людей. Но потом я начала изучать биологию. Она мне давалась с трудом.

– Именно поэтому вы отказались от своей мечты?

– Частично. И из-за денег, вернее, их отсутствия. Потом я встретила Дэниса, у него имелись кое-какие деньги. Но к этому времени я уже увлеклась дизайном интерьеров и забыла о профессии врача. К тому же Дэнис хотел, чтобы его жена целиком посвятила себя ему.

– А дизайнер по интерьеру мог себе это позволить? – спросил Дженовиц и снова полез в ящик.

– Я закупала мебель для магазинов. Я бросила работу, когда вышла замуж, и стала внештатным дизайнером.

Он слушал меня, склонившись над ящиком, пытаясь что-то найти там.

– А как Дэнис это воспринял?

– Прекрасно. По-моему, он вообще не догадывался, что я работаю. Он был ошеломлен, когда пришло время уплаты налогов, и он увидел, сколько я заработала. Не то чтобы это была слишком крупная сумма, но гораздо больше, чем он ожидал. На протяжении долгого времени я выполняла свою работу незаметно.

– Но не сейчас, – сказал Дженовиц. Он достал новую карамельку, снял с нее фантик и сунул конфетку в рот.

– Возможно. Раньше наша жизнь не зависела от моих доходов, а сейчас – да.

– Ваша-то точно. – Громко причмокивая языком, Дженовиц потянулся вперед и начал рыться в бумагах, лежащих перед ним на столе. – Ваш дом стоил, – он поднял брови, изучая цифры, – приличную сумму.

– Дэнис просто влюбился в него.

– А вы нет?

– Не в этот дом. Я выбрала другой. Более древний и более необычной архитектуры. Он стоил дешевле, но нуждался в серьезном ремонте.

– А Дэнис выбрал похожий?

– Нет. Ему нравился колониальный стиль. Именно такой дом мы и купили.

– Но вы же любите красивые вещи?

– А кто не любит?

– Мы говорим о вас, миссис Рафаэль. Меркантильность. Оцените, пожалуйста.

– Пять, – не раздумывая, ответила я. – Я трачу деньги на те вещи, которые могу себе позволить, и наслаждаюсь ими. Но я великолепно смогла бы прожить и без них. Что и делала долгое время.

– А… ну да. Но аппетиты постепенно растут. Ваши дети сейчас имеют больше, чем вы когда-то. Вам не кажется, что они испорчены?

– Возможно, немного. Родители любят, когда у их детей есть вещи, которых они сами были лишены в детстве. И я не исключение.

Он перекатил карамельку за щеку.

– Как вы думаете, ваши дети счастливы?

– В данный момент нет. Они сбиты с толку тем, что происходит между мной и Дэнисом. А в целом да, они счастливы.

– Почему вы в этом уверены?

– Они улыбаются. Хорошо относятся к людям. Не притворяются. Прекрасно успевают в школе.

– Но они всегда жили в полной семье с двумя родителями, – заметил Дженовиц. – Как вы считаете, это очень важно?

Из всех вопросов, которые он мне задавал, последний больше всего имел отношение к будущему моих детей. Я сказала с тревогой:

– Я всегда хотела, чтобы мои дети жили в полной семье. По этой причине я не желала расходиться с Дэнисом.

– Вы не ответили на мой вопрос.

Нет, не ответила, потому что он расстроил меня. Повседневные заботы заставили меня немного отвлечься от окружающей реальности, от осознания того, что теперь дети навсегда лишены возможности жить с двумя родителями. Так сложились обстоятельства. Дэнис негодовал. И негодование с каждым днем усиливалось, становилось взаимным, создавая нездоровую атмосферу не только для взрослых, но и для детей.

– Миссис Рафаэль?

– Полная семья – это прекрасно, – ответила я. – Но она не самое важное в жизни. Она не дает гарантии, что ребенок вырастет счастливым. Я знаю много счастливых, уравновешенных детей, воспитывавшихся в неполных семьях.

– Например, вы.

Я была уравновешенной. Другой вопрос, чувствовала ли я себя счастливой.

Но мне не хотелось усложнять разговор, и я ответила:

– Да. Я. Это зависит от того, как мать или отец справляются с ситуацией. Это зависит также и от ребенка, и от его отношений с родителем. Мы с матерью были похожи и помогали друг другу.

Он помолчал какое-то время, посасывая конфету и что-то выжидая.

Я заполнила паузу:

– У моей сестры Роны характер иной. И у нее сложились иные отношения с матерью.

– Какие?

– Мне жаль, но я не знаю, – ответила я, неуверенно рассмеявшись. – Вернее, знаю, как они выглядят со стороны, но не знаю, отчего они такими стали.

Дин Дженовиц нахмурился, облокотился на подлокотник своего кресла и оперся подбородком на кулак.

– Они раздражают друг друга, – начала объяснять я. – Одна не может дать того, чего хочет другая. Они недооценивают друг друга.

– Кто из вас старше?

– Я.

– Очевидно, вашей сестре сложно было за вами угнаться.

– Не в этом дело. Мы с мамой очень близки. Рона чувствовала себя лишней и поэтому старалась привлечь к себе внимание. Но чем сильнее она старалась, тем хуже ей это удавалось.

Дженовиц выглядел заинтригованным. Мне пришло в голову, что, будучи опытным психологом, он мог бы посоветовать мне, как лучше наладить контакт с Роной.

– Мамой владела навязчивая мечта. Ей хотелось, чтобы мы никогда не испытали той беспомощности, которую испытала в свое время она сама. Я восприняла ее наставления буквально и стала независимой и самодостаточной. Рона же поняла все по-своему и вышла замуж за самого богатого парня, какого могла найти. Брак развалился, она вышла замуж снова и снова потерпела неудачу. Теперь у нее есть деньги, имущество, и она никак не может понять, почему мама недовольна.

– А почему мама недовольна?

– Потому что у Роны нет никаких связей в этой жизни – ни детей, ни верных надежных друзей. Она ничего не умеет делать и не желает работать, просто порхает с места на место. Мама считает ее поверхностной.

– Вы тоже?

– Я думаю… – я подбирала слова, – думаю, она просто застряла на одном месте. Рона столько лет пыталась завоевать мамино расположение, что уже сама не понимает своих желаний и не представляет, в каком направлении ей дальше идти. Полагаю, Рона просто в ужасе. Она не способна заслужить одобрение матери и начинает думать, что вообще ни на что не способна в жизни. Замкнутый круг.

– Бедная девочка, должно быть, совсем упала духом. Она, наверное, считает, что мать не любит ее. Мать когда-нибудь беспокоило это?

– Уверена, – нахмурилась я. – По крайней мере, мне так кажется. Ее поколению порой нелегко выражать некоторые чувства.

– Ее поколение – мое поколение. И я всегда выражаю именно то, что хочу выразить.

– Ну а моя мать нет. Не умеет или не хочет.

– Так первое или второе?

– Не знаю. Но я точно знаю, что она любит меня. И могла бы не говорить мне ни слова об этом, не сжимать моей руки, не обнимать меня. Любовь написана у нее на лице.

– А Кикит и Джонни замечают любовь на вашем лице?

– Да, но это не особенно и важно. Я постоянно говорю им о своей любви, обнимаю их. Я не хочу, чтобы они сомневались в моих чувствах. Здесь я очень отличаюсь от своей матери, если вы об этом хотели спросить. Мои дети знают, что я их люблю. Спросите их самих. Они вам скажут.

– Итак, ваша мать работала по многу часов в день. Вас это обижало?

– Я понимала ее. Я знала, что у нее нет выбора.

– Но вас это обижало?

Я не хотела обижаться на нее. Конни так старалась обеспечить нам достойную жизнь, что с моей стороны было бы черной неблагодарностью критиковать ее. И все же я порой очень пугалась некоторых вещей, которые случались в моей жизни, – ссор с другими девочками, денежных проблем, менструации, – и хотела свернуться калачиком у нее на коленях, приласкаться к ней. Но матери просто не оказывалось рядом.

– Иногда. Я чувствовала себя очень одинокой.

– Вас не беспокоит, что ваши дети могут чувствовать то же самое?

– Нет. С ними все иначе. Во-первых, меня воспитывала только мать. Когда она уходила на работу, мы с сестрой оставались одни. Во-вторых, ничем не занимались после школы. В-третьих, мы не могли ей позвонить.

– Почему?

– Босс запрещал ей пользоваться телефоном в личных целях. А мои дети звонят мне в любое время. Я сама прошу их об этом. Еще они очень любили приходить ко мне на работу во время школьных каникул.

– Они не мешали вам?

– Нет.

Дин Дженовиц скептически улыбнулся.

– А вам никогда, даже в период их младенчества, не хотелось отдать их обратно?

– Отдать обратно?

Он продолжал улыбаться.

– Есть такое выражение. Вы понимаете, что я имею в виду. Когда вы понимаете, что сыты по горло всеми спорами и ссорами…

– Да, конечно, мне знакомы такие моменты…

– Терпение. Сколько баллов вы себе дадите?

– По отношению к детям? Девять с половиной.

– Удивительно, что вы никогда не мечтали о карьере преподавателя, с таким-то терпением.

Я вызывающе улыбнулась ему в ответ.

– То, что я терпелива по отношению к своим собственным детям, вовсе не значит, что я буду так же терпелива и к чужим.

– Вы всегда хотели именно двоих детей?

– Да.

– Почему?

– Идеальное количество. Каждому можно уделить достаточно внимания и любви. К тому же на детей тратится много денег. Мы даже и не представляли раньше, что начнем столько зарабатывать.

– Именно поэтому вы и тянули время? – Когда я нахмурилась, он пояснил: – Вы ведь были уже далеко не юной, когда родился первый ребенок.

– Мне исполнилось тридцать один. Это еще не старость.

– Да, но вы поженились в двадцать пять. Вы сказали, что ради этого уволились с работы и стали внештатным сотрудником. Столько свободного времени! Почему бы не родить ребенка?

Я не понимала, к чему он клонит, но разговор мне не нравился. Я осторожно ответила:

– Я хотела, чтобы мы с Дэнисом какое-то время пожили друг для друга.

– Он согласился?

– Конечно. Он тогда старался построить свой бизнес.

– Но Дэнис был постоянно занят, и вы не могли часто видеться.

– Нам хватало. Но какое это имеет отношение ко мне, как к матери моих детей, доктор Дженовиц?

– Это очень тесно связано с вашим отношением к материнству.

– Каким образом? – спросила я.

– Некоторые женщины хотят детей, но потом, забеременев, начинают жалеть об этом.

– Я не принадлежу к этой категории.

– Тогда как вы объясните мне свой аборт?

«Аборт!» – про себя повторила я. «Какой аборт?» – хотела я спросить.

Но я знала, о чем идет речь. Можно глубоко похоронить это воспоминание под толстыми пластами дальнейшего семейного счастья, но ни одна женщина, пережившая аборт, не сможет вычеркнуть его из своей памяти навсегда. Она может делать вид, что ничего не произошло, может хранить эту тайну от матери, сестры, от ближайших подруг, но никогда не выкинет ее из своей души.

Я понимала это. Единственное, чего я не понимала, зачем мой муж, после стольких лет молчания, снова поднял эту тему.

Глава двенадцатая

Мое молчание не имело ничего общего с нежеланием что-либо объяснять. В самом начале заявление Дженовица слишком поразило меня, а потом, когда мои мысли перестали метаться в голове со страшной скоростью, я смутилась.

В конце концов Дин Дженовиц спросил:

– Я затронул больной вопрос?

– Больной вопрос? Уфф. Я знала, что вы так это назовете. Кто вам рассказал?

– Об аборте? – Он специально сделал ударение на этом слове, чтобы я как можно лучше поняла его смысл. – Не важно. Я хочу, чтобы вы все мне рассказали.

– Откуда вы о нем узнали? – снова спросила я.

– Не имеет значения, – повторил Дженовиц и откинулся, ожидая моих объяснений.

Но я желала получить объяснения от него самого, потому что, помимо смущения, испытывала злобу и подозрение.

– Это произошло много лет назад. Дэнис знал, насколько болезненно я пережила аборт. И мы не вспоминали больше о нем, вообще не заговаривали на эту тему. Никогда. То, что он заговорил об этом столько лет спустя… Я ошеломлена!

– А он и не заговорил. Упоминание об аборте находилось в общей папке вместе со всеми документами, которые я получил по вашему делу.

– Так что, и судья знал об этом?

– Понятия не имею. Это не мое дело. Могу только сказать, что медицинские записи лежали в общей папке.

– Медицинские записи?

– Они же существуют, вы должны это знать, – подтвердил Дженовиц.

– Если честно, я понятия не имела. Я, конечно, предполагала, что какие-то записи должны храниться в старых архивах, но разве законы о конфиденциальности не запрещают их разглашение? Мне даже и в голову не приходило, что кто-то найдет их, более того – сделает копии и передаст судье.

– Вы что, предпочли бы, чтобы я об этом ничего не знал?

Я даже рассмеялась над абсурдностью его вопроса.

– Естественно, я бы предпочла, чтобы никто ничего не знал. Я не в восторге от аборта, ни в физическом плане, ни в психологическом. Я никогда не желала ничего подобного…

– Простите меня, миссис Рафаэль, но именно вы решились на аборт. – Дженовиц положил руку на папку с бумагами. – Исходя из этих документов, с медицинской точки зрения, необходимости в аборте не было. Вы просто решили прервать беременность.

– Просто? – Я повысила голос. – В данном случае слово «просто» неуместно. Я в муках выстрадала это решение.

– Но вы его все-таки приняли.

– Его приняли мы с мужем.

– Ваш муж утверждает обратное.

– Простите?

– Он заявляет, что хотел ребенка, а вы выступали за то, чтобы отложить его рождение.

Я была потрясена, уязвлена и разгневана, услышав это сообщение. Выпрямившись, я произнесла:

– Позвольте мне вас поправить. Дело не в том, что я не хотела ребенка. Аборт в жизни женщины достаточно редкое явление. Она хочет ребенка, но обстоятельства в ее жизни складываются таким образом, что его рождение может вызвать непреодолимые трудности.

– Какие же трудности оно вызывало в вашем случае? Ваш муж зарабатывал достаточно, чтобы содержать вас.

– Дело не в деньгах, а в личных проблемах, существовавших между нами. Я боялась, что наш брак развалится. И предвидела, что мне придется растить ребенка одной.

– В этом и заключалась вся трудность?

– В эмоциональном плане. Я мечтала, чтобы детство моего ребенка отличалось от моего собственного.

– Вы мечтали вырастить его в полной семье?

– В надежности и стабильности.

– Но именно вам в голову пришла идея об аборте?

– Вообще-то Дэнису.

– Но он утверждает совсем иное.

– Неправда! Дэнис разыскивает компрометирующие меня факты, чтобы доказать, что я ужасная мать. Он выставляет себя невинным младенцем, но на самом деле он вовсе не невинен. Проблемы в то время возникли между нами именно по его вине. Он рассказывал вам об этом?

– Нет.

Я колебалась всего несколько секунд. Почему я должна молчать?

– За несколько лет до того, как мы поженились, Дэнис вступил в связь с замужней женщиной. С женой его босса. Когда этой связи пришел конец, она стала его шантажировать, угрожая рассказать обо всем мужу и добиться его изгнания из фирмы. Она обещала, что его больше никуда не примут на работу. И ему пришлось каждый месяц высылать ей денежный чек. Нашему браку исполнился год, когда я обо всем узнала. Еще полбеды, если бы он открыто и честно во всем признался, но даже после того как я обнаружила аннулированные чеки, он успел выдумать пару историй, прежде чем сказать правду. Сплошная ложь. Мне очень сложно было это принять.

Дженовиц терпеливо меня разглядывал.

– Тогда между нами сложились натянутые отношения. Мы постоянно ссорились. Поругались мы и в ту ночь, когда он пришел домой с работы и я сообщила ему, что беременна. Он предложил мне сделать аборт. Именно Дэнис первым заикнулся об аборте, не я.

– Но вы согласились.

– Да. После месяца непрерывных мучений, после бессонных ночей, проведенных в спорах и обсуждениях, мы пришли к выводу, что это самое разумное решение. Именно я совершала все приготовления, потому что сама ходила к гинекологу, но Дэнис сопровождал меня на операцию. – Я пыталась привести в порядок свои мысли. – И если вы думаете, что аборт тринадцатилетней давности может хоть как-то свидетельствовать о том, какой матерью я являюсь на сегодняшний день, то хочу обратить ваше внимание, что Дэнис после рождения Кикит сделал вазэктомию. Как вы думаете, можно после этого рассуждать о его огромном желании быть отцом?

– Вазэктомия и аборт – разные вещи. Вазэктомия препятствует зачатию, а аборт убивает плод, который уже зачат.

Я уже пожалела, что упомянула об этом, и подняла руку с намерением закрыть тему:

– Давайте не будем спорить. Сейчас речь идет о воспитании детей. Ни аборт, ни вазэктомия не имеют ничего общего с тем, какие из нас с Дэнисом получились родители.

– Тогда почему вы заговорили о вазэктомии?

– Потому что вы заговорили об аборте.

– Вы настроены очень воинственно и агрессивно.

– Это вы виноваты! Я никогда бы не затронула эту историю по собственной инициативе. Агрессивная? Черт возьми! Я борюсь за своих детей, доктор Дженовиц. Какой еще я могу быть?

Я дозвонилась Дэнису с третьей попытки. Ни дома, ни в офисе никто не брал трубку – я поймала его в машине. Слишком разгневанная, чтобы утруждать себя вежливым приветствием, я сразу перешла к делу:

– Я только что вышла от Дженовица. С какой стати ты решил раскопать те старые медицинские записи?

– Какие записи? – спросил Дэнис, но едва он успел произнести последнее слово, как раздался пронзительный вопль Кикит:

– Мамочка, это ты? Привет, мамуля! Можешь себе представить? Я пою соло на праздновании, посвященном Дню Благодарения. Ты ведь придешь на меня посмотреть, правда? Во вторник или в понедельник, я еще точно не знаю. Но ты обязательно должна прийти.

Раздался щелчок, и голос Дэниса зазвучал более четко, как будто он отключил громкую связь:

– Какие записи?

– Те, в которых говорится об аборте…

– Сиди спокойно, Клара Кейт, – приказал Дэнис, отодвинув трубку ото рта. – Ты поговоришь с ней, когда я закончу.

– Я делала аборт много лет назад. И он не имеет никакого отношения к тому, какой матерью я являюсь на сегодняшний день или какой из тебя получился отец. Аборт был нашим обоюдным решением.

– Замолчи, Кикит! – закричал Дэнис. – Я ни слова не слышу из того, что говорит мама.

– Я не хотела думать об аборте, но сомневалась в нашем браке. Если бы мы развелись, ребенок бы страдал. И ты знаешь это так же хорошо, как и я. Мне не понятна причина, по которой ты решил вытащить на белый свет события многолетней давности, уж не говоря о том, что это просто мерзкий поступок. Как здорово, выставил меня злодейкой, а себя святым. Но и я все рассказала ему, Дэнис. Рассказала ему об Адриенн.

– Но ведь та история совершенно не относится к делу.

– Точно так же, как и аборт.

– А что касается записей, – проговорил Дэнис на удивление спокойным голосом, – я не трогал этих документов.

– А кто тогда? Артур Хейбер? Или, может быть, Фиби? А откуда они узнали о существовании медицинских записей, если ты им не говорил? А об Адриенн ты тоже им рассказал?

– Это случилось очень давно.

– Аборт тоже.

– Кикит! Послушай, Клер. Я больше не могу этого терпеть. Поговори со своей дочерью.

– Мамочка, мы пойдем в цирк в субботу? Почему нет, папа? Нет, я ничего особенного не ела и даже не собиралась. Нет, я не болела все ночи напролет на этой неделе. Я просто ныла иногда. Из нашего класса все идут! Мамочка, когда я тебя увижу? Мне столько надо тебе показать!

Я виделась с Кикит только вчера, но мне тоже казалось, что с тех пор прошло безумное количество времени. Нужно как можно быстрее покончить с разводом. И эту единственную здравую мысль омрачал страх, что своими бесконечными спорами с Дженовицем я все больше отдаляю от себя заветный день.

Я не договаривалась с Кармен о встрече заранее, но чувствовала себя настолько расстроенной, что приехала к ней в офис без предупреждения. Меня проводили в конференц-зал и попросили подождать. К тому времени, когда Кармен присоединилась ко мне, я уже злилась на себя не меньше, чем на Дэниса.

– Я все испортила. Мне надо было напустить на себя смиренный, виноватый и раскаивающийся вид. А я пришла в ярость. Я до сих пор в ярости от Дженовица, который решил, как мамочка, пожурить меня за то, что произошло давным-давно, от Дэниса с его ложью. Мне так жаль, Кармен. Я все испортила. Но я не могла сидеть там сложа руки. Итак, – я подняла указательный палец, – все кончено? Теперь я потеряю детей навсегда?

– Нет, – сказала Кармен. – Мы должны ковать железо, пока горячо. Сегодня утром я подала запрос на промежуточную апелляцию. И слушание должно состояться в конце этой недели.

– Я знаю. Промежуточные апелляции редко выигрывают. Но у нас еще остается надежда на федеральный суд, правда?

– Да, но это тоже займет определенное время. И в данном случае нам по-прежнему придется делать ставку на Дженовица. – Кармен нахмурилась. – Ты права. Аборт, сделанный столько лет назад, не имеет ничего общего с тем, какой матерью ты являешься сейчас. Не знаю, зачем Дженовиц поднял этот вопрос?

– Я ему не нравлюсь. Мы изначально пошли не тем путем, и теперь все продолжает катиться под откос. – Я дала волю своим страхам. – Думаю, он составит свои рекомендации не в мою пользу. Я это чувствую. Когда же он наконец доведет дело до конца? Я каждый раз спрашиваю его, когда он планирует поговорить с детьми, и он все время отвечает, что еще не готов. Я думала, что сегодня мы встречались в последний раз, а он заявил, что мы увидимся еще раз, но только через две недели, потому что на следующей неделе он уезжает. А через две недели наступит День Благодарения. Если Дженовиц еще ни разу не поговорил с детьми, а только собирается продолжить встречаться со мной и Дэнисом, то каким же образом он успеет увидеть детей и составить отчет для суда в конца месяца? Так или иначе, но я рассчитывала, что мы все закончим к этому сроку.

– Это может продлиться несколько дольше. Суд даст Дженовицу дополнительное время, если потребуется.

– А дополнительное время – это сколько?

– Целых два месяца? – повторил Броди после того, как я передала ему слова Кармен. Он выглядел таким же разгневанным, как и я.

Мы сидели в мастерской. Я приехала сюда, вернувшись из Бостона. Броди отправился на пробежку, и я решила продолжить работу над креслом и столом, но была настолько расстроена, что отказалась от своей затеи. Ни теплое дерево, ни очарование старины, ни ощущение утонченного плетения под пальцами не приносили мне утешения. Передо мной стояли прекрасные вещи, зияя дырами в тех местах, откуда я удалила поломанные прутья.

Я подошла к окну и уставилась в ночь, чувствуя себя очень слабой и незащищенной.

– Не понимаю. Первое судебное решение было ужасающе несправедливым, но мы не смогли его изменить. Мы с Кармен сделали все, что в наших силах, но ничего не помогло. Я не уверена, что смогу выдержать еще два месяца. И даже если оставить в стороне тот факт, что мне придется пока жить без детей и не видеть мать, остается еще ощущение бессмысленности и несправедливости всего происходящего и бесконечной злобы. Все это поедает меня живьем.

Броди приблизился ко мне. Он не дотрагивался до меня, но я чувствовала живительное тепло, исходящее от него.

Его пальцы нежно убрали за ухо прядь моих волос.

– Ты не потеряешь детей.

Я почувствовала, как у меня начали приятно покалывать кончики пальцев.

– Хотелось бы верить. Я очень устала. Нужно что-то предпринять, – я вспомнила свой первый разговор с Дженовицем. – Да, возможно, я и правда привыкла контролировать и командовать. – Я посмотрела на Броди. – Как ты думаешь?

– Меня ты никогда не контролировала.

– Ты сильный. Ты бы этого не позволил. А Дэнис слабый. Может, я и управляла им. Неужели я просто заставляла его жить со мной?

– Нет. Денис мог уйти из дома. Ты же не сажала его на цепь.

– Да уж, – я тихо вздохнула, – И в конце концов он решил действовать.

– И сразу несколькими способами, – откликнулся Броди.

Я вопросительно посмотрела на него.

Он заговорил тихим голосом, возможно пытаясь смягчить удар или сдержать злобу:

– Ты оказалась права в своих предположениях относительно того, зачем Дэнису нужна «Викер Вайз». Он хочет ее продать. Он уже ведет переговоры о приобретении акций другой компании.

Я была поражена.

– «Питни Коммьюникейшенс». Это телекоммуникационная компания в Спрингфилде, маленькая, но подающая большие надежды. Один из ее основателей умер в июле. И вдова продает пакет акции. Если мы хотим выдвинуть против Дэниса обвинение, что он подал на развод, потому что ему срочно понадобились деньги, то сейчас самое время. Его первая встреча с руководителями компании состоялась еще в конце августа.

– В конце августа мы навещали маму. И он улетел пораньше, на рыбалку.

– Он и ловил рыбу, только не форель.

– Послушай, – уклончиво продолжил он, – может, Дэнис вовсе и не собирался вступать в долю сам, а просто планировал объединить эту компанию со своей. Телекоммуникационные компании очень прибыльны. Они появляются на рынке как грибы после дождя.

Но мы знали правду.

– «Питни» как раз для него, – сказала я. – Это так. Дэнис давно все запланировал, а я даже ни о чем не догадывалась. И куда смотрели мои глаза?

Но мучительное осознание собственной недальновидности сейчас никак не могло мне помочь.

– Однако Дэнис выбрал неверный путь, – торжественно заявила я. – Он пока что не заполучил «Викер Вайз», чтобы продать ее.

– А если он предложит тебе сделку: детей в обмен на половину акций компании?

Моя душа и сердце принадлежали Кикит и Джонни. «Викер Вайз», бесспорно, много значила для меня, но не до такой степени. Без детей я не смогла бы жить.