Текст книги "Друг"

Автор книги: Б. Седов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Ну, что там? – сказал один.

– Да вот, – ответил Плешивый, – заглох мудак на «ГАЗели».

– Это я – мудак? – спросил водила агрессивно, направляясь к Плешивому. Станислав Янович нервы имел крепкие. И три сидки за спиной. Шоферюгу этого он ни хрена не боялся.

– Ты! – сказал он. – Мудила с Тагила. Купи себе велосипед.

– Это точно, – поддержал его сзади водитель «жигуленка». Потом он опустил кулак на затылок Плешивого и подхватил падающее тело. Скомандовал шоферюге с «ГАЗели»:

– Что стоишь? Открывай ворота.

Водила опустил задний борт, откинул брезент. Тело Плешивого забросили внутрь. Его «БМВ» отогнали в переулок, осмотрели бардачок, багажник, изъяли портфель. Под аркой стало пусто. Только удушливый запах выхлопа висел некоторое время, но и он развеялся.

* * *

Очнулся Плешивый на бетонном полу. Болела голова, и во рту было мерзко от эфира, которым его попотчевали.

– Выспался, Поляк? – произнес кто-то над головой. И засмеялся. И еще два или три голоса подхватили. Смех отзывался в затылке. Людей Плещинский не видел, видел только ноги и серый, пыльный пол. Он попытался сесть, опираясь на руку, но голова закружилась, его повело и он снова упал. Над головой опять засмеялись. Издевательски, злорадно.

– Поднимите его, – сказал кто-то. – А то он так и будет тут валяться, как Ванька-встанька.

Сильные руки подхватили его, дернули вверх. В голове как будто бухнул многопудовый колокол. На несколько секунд Плешивый оглох и ослеп… Его вытошнило. Голоса взорвались недовольно: урод! сука! козел! – но он не понимал, что они говорили.

Когда он пришел в себя во второй раз, стало, казалось, несколько легче. Но пришел страх.

– Очухался, Поляк? Или тебя лучше называть Плешивым? – спросил тот самый человек, который дал команду его поднять.

– Ты… кто?

– Неважно, – ответил Палач. – Важно, чтобы ты осознал свое положение и рассказал, за что ты убил Савелича.

– Я ничего не знаю, – сказал Плешивый, понимая уже, что говорит ерунду, что дело дрянь и рассказать все равно придется… А свечку в церкви – наоборот – ставить уже не придется.

– Ну? Зачем грохнули Савелича?

– Это не я, – сказал Плешивый. – Не знаю ничего. Ошибка какая-то.

– Слушай внимательно, Поляк. Стоянка возле «Оклахомы» контролируется видеосистемой. Мы получили контрольную запись. Именно твоя «бээмвуха» участвовала в деле. Именно на ней увезли Савелича… И ты мне будешь пургу мести, что ты ничего не знаешь?

Слова Палача звучали приговором. Плешивый понимал это хорошо. Голова у него болела, сосредоточиться было очень трудно, но смысл того, что сказал Палач, он понял сразу… понял, что врать бесполезно, что приговор уже вынесен и обжалованью не подлежит.

– Что молчишь? – раздался голос. Плешивый поднял глаза на говорившего. Его глаза стали тоскливыми.

– Все расскажу, – произнес он. – Жизни не лишайте… а?

* * *

Плешивый вывел Палача на хату, где отсиживался Рука с бригадой… Он очень хотел жить и надеялся, что предательством спасет свою шкуру. Впрочем, надежда была слабой. Но все же была.

Тольяттинские «гости» жили в двухкомнатной квартире хрущевской пятиэтажки на улице Бутлерова. Жили скромно – почти не употребляли спиртного, не заказывали девок. В Санкт-Петербург они прибыли ради мести, и всякое «баловство» было под запретом. Так решил Рука, и его слушались.

План уничтожения Сына был уже утвержден, и теперь дело осталось за малым – чтобы Плешивый достал гранат.

«ГАЗель» и «Жигули» с Палачом, пятью боевиками и Плешивым остановились у противоположных концов дома.

– Здесь, – сказал Плешивый. – Средний подъезд, квартира сорок восемь, на втором этаже…

Бомбила произнес:

– А чё? Место хорошее, тихое.

Палач сплюнул в опущенное стекло двери и ответил:

– Мудак… В сотне метров ментура, шестьдесят второй отдел. Менты будут здесь через минуту после первого выстрела. Здесь негоже, враз накроют.

– А-а, – сказал Бомбила, – я не знал.

– Такие вещи надо знать, сынок. Если готовишь акцию, место нужно подробно изучить… Мы по-другому сделаем. Не здесь и не сейчас…

* * *

Рука смотрел телевизор. Бешеный чистил «ТТ», Конек и Яшка играли в карты. Яшка проигрывал и злился… Рука смотрел на блеклый экран старенького «Рекорда», но что там происходит, не вникал. Он в который раз прокручивал свой план отмщения. После «беседы» с Савеличем стало ясно, что добраться до Сына сложно, но можно. Рука имел немалый опыт гангстерских войн – в Тольятти, вокруг ВАЗовского автогиганта, они шли постоянно, количество убитых исчислялось сотнями. Но все же то, с чем довелось столкнуться здесь, в Питере, сильно Руку озадачило. Однако отказываться от мести Рука не собирался… Вот привезет Плешивый гранаты, тогда Сынку звиздец.

Раздался звонок телефона. Картежники бросили игру, Бешеный замер с затвором в руке. Оказалось, звонит Плешивый.

– Ты когда должен был позвонить? – спросил Рука.

– Не мог… за город ездил… за «фруктами».

– Они что, на грядке растут?

– Если бы на грядке росли, я бы их мешок нарвал, – довольно нагло ответил Плешивый.

– Так ты достал? – спросил Рука. Ему показалось, что Плешивый не совсем трезв. Так оно и было – когда возникла потребность позвонить Руке, Плешивый занервничал, и Палач предложил ему выпить.

– Достал, достал… я трепаться не люблю, брат.

– Спасибо, брат. Когда привезешь?

– К вам не повезу. И так сегодня чуть на вилы не попал с вашими «фруктами».

Рука щелкнул вставными зубами. Справляясь с раздражением, сказал:

– Хорошо, брат… Мы сами приедем к тебе.

– Ко мне ехать не надо. Все добро заберете в… в общем, в том месте, где оставили этого… любителя шары катать. Понял?

– Понял, – ответил Рука. – А точнее?

– Возле забора, рядом со столбом, лежит железяка какаято. Все под ней.

За «фруктами» отправились, когда стемнело. На Новороссийской горело всего несколько фонарей, и улица выглядела весьма зловеще. Обычный прохожий чувствует себя в таком месте крайне неуютно. Четверо тольяттинских бандитов по психологии существенно отличались от обывателя – обычных уголовников они не боялись… Они шли двумя парами, сжимали в карманах оружие, готовые быстро применить его или наоборот – сбросить при неожиданной встрече с ментами. Впрочем, и ментов они не очень боялись: на счету банды уже был один убитый старшина из УВО[4]4
  УВО – управление вневедомственной охраны.


[Закрыть]… А все же нервишки были «на измене».

Они шли вдоль бесконечного бетонного забора. Дважды находили «железяки», но под обеими оказалось пусто.

Третья «железяка» обнаружилась неподалеку от работающего фонаря. Яшка оглянулся, присел и сунул под нее руку. Он был уже готов к тому, что под «железякой» – ржавым кожухом от какого-то механизма – окажется пусто, но ошибся… Он пошарил и быстро обнаружил ребристое тело гранаты.

– Есть! – победно сказал он и потащил «фрукт» наружу. Что-то мешало. Он дернул и вытащил гранату. Если бы у уголовника Яшки был чеченский опыт, он наверняка знал бы, что такое «растяжка»… он этого не знал и только что сам выдернул чеку.

Яшка разжал ладонь. Раздался щелчок, отскочил в сторону рычаг. Яшка оторопел. Он и вообще был по жизни туповат. Он стоял и смотрел на «фрукт». В его распоряжении было еще больше трех секунд, чтобы швырнуть гранату куда ни попадя – за бетонный забор, например… Но он стоял и смотрел. Он ничего не понял, а секунды шли.

– Бросай! – заорал вдруг Конек. – Бросай ее, Яшка!

И Яшка бросил «феньку»… себе под ноги. Одновременно с грохотом взрыва ударили выстрелы. Стреляли из мрачного здания на противоположной стороне и притаившейся в темноте «ГАЗели». Автоматная очередь сразу же срезала Колю Бешеного, две картечины попали в левую ногу главарю. Рука попытался бежать, но сразу понял – не убежит… Несколько коротких очередей ударили по тому месту, где прогремел взрыв и где бился в агонии иссеченный осколками Конек.

Рука бросился на землю, вытащил «ТТ». Он был не бог весть каким стрелком, тем более что даже в умелых руках «ТТ» не может реально противостоять автомату Калашникова и пятизарядной «помпе» двенадцатого калибра… И всетаки Рука выхватил пистолет, взвел курок. Темная «ГАЗель» вспыхнула дальним светом фар, ослепила. Рука нажал на спуск, выстрелил наугад. Автоматчик дал ответную очередь – две пули попали в тело Руки. Он уронил голову на землю. Перед тем как уехать, боевики Сына провели контрольные выстрелы в каждое из четырех тел. В этом не было необходимости, но порядок есть порядок…

* * *

Три массовых побоища в течение неполного месяца – это явный перебор даже для города с населением в четыре с половиной миллиона. Тем более, что все они произошли в одном городском районе… Пресса заговорила о новом криминальном переделе. Милицейское начальство сделало очень серьезный вид. На брифинге для прессы было заявлено, что все преступления будут тщательно расследованы и обязательно раскрыты. И что все они, кстати, не связаны между собой… Последний расстрел – на Новороссийской – и вообще не имеет питерской «привязки», так как все погибшие принадлежат к одной из тольяттинских преступных группировок.

Это лукавое заявление вызвало усмешку у информированных людей. Информированные понимали: к массовым расстрелам приложил руку Сын. И если в отношении тольяттинцев еще можно в чем-то сомневаться… (Хотя никто не сомневался: сначала на Новороссийской нашли труп замученного Савелича – начальника охраны Сына, а потом, через два дня, там же произошла массовая бойня)… так вот, если про случай с залетными еще можно сомневаться, то в отношении убийства Соловья и Лорда не сомневался никто – это работа Сына.

Так через три недели после смерти Папы взошла звезда Сына. Никто больше не называл его Сынком, никто не стал бы оспаривать, что Сын – «это всерьез и надолго».

РУБОП рыл землю, но реально зацепить Сына было нечем.

* * *

Вечером Грант Витальевич вызвал к себе Палача и поблагодарил за четкую, оперативную работу. Подкрепил слово купюрами.

– Теперь, – сказал он, – найдите мне этого… который разбомбил точку. У нас работы невпроворот, Виктор. И я не позволю, чтобы какая-то гнида крутилась рядом и пакостила… Надо его найти и выяснить: кто? зачем? и почему? Найди его обязательно. Три дня вам на отдых, а потом займитесь этим отморозком.

– Сделаем, Грант Витальевич, – ответил Палач.

* * *

Тела Толстого и Морпеха обнаружили только после заявления соседей Толстого, что, мол, из квартирки-то того… смердит. Квартиру открыли легко – дверь была не заперта. И тогда чудовищный запах вырвался тяжелой, удушливой волной. Эта волна смыла с лестничной клетки любопытствующих соседей да заодно и участкового… Но он все же нашел в себе мужество и стойкость в квартиру заглянуть. И все стало участковому ясно. Он сообщил о своей «приятной» находке в РУВД. Через два часа приехали опера убойного отдела и прокурорский следак. Им тоже стало все ясно: глухарек!

Провели необходимые действия (самым трудным делом было понятых уговорить), составили протоколы… Со слов участкового отметили, что хозяин квартиры Виктор Зеленюк, известный по кличке Толстый, приторговывал наркотиками. Но за руку не схвачен… Коллега убойщиков из наркоотдела, капитан Коломенцев, подтвердил, что да, были сигналы на Толстого. Но прихватить гниду не удалось. Надо трясти наркоманов – может, чего и знают… Всем было ясно, что дело тухлое во всех смыслах.

На другой день убийство Толстого и Морпеха попало в сводку по городу и затерялось в ней. Такое время: кого нынче удивишь убийством? Пусть и двойным… тут вон какое мочилово идет.

Но один человек, который, в общем-то, к сводке и доступа иметь не должен, обратил внимание на фразу «по имеющейся оперативной информации Зеленюк В. М. занимался сбытом наркотических препаратов».

Человек занес все установочные данные в компьютер и задумался. Интуиция подсказывала ему, что у этого дела могут быть интересные перспективы.

– Впрочем, это под вопросом, – картаво выговаривая букву «р», произнес человек. Ему было около пятидесяти лет, его звали Игорь Павлович Шахов.

Глава двенадцатая
СЕВЕРО-ЗАПАДНОЕ САФАРИ

Лешка лежал и смотрел в потолок. Там плясали блики, отбрасываемые озерной водой. Ветер шевелил белую занавеску на маленьком мансардном окне. На подворье дяди Саши закричал петух. Для миллионов городских жителей такое пробуждение в доме на берегу озера остается мечтой. Часто – недосягаемой.

Семнадцатилетний переломавшийся наркоман Алексей Малков не ощущал этого очарования. И даже пробуждения как такового у него не было. Всю ночь он ворочался, сбивая в комок простыню. То задремывал, то просыпался. Потел, много пил из старого чайника. Ныли кости – последствия употребления разбодяженного героина. Лешке было очень худо. Героиновая гадина в черепе шевельнулась и шепнула: пора. Хватит мучиться. Пора вспомнить, что такое счастье. Ты помнишь, как это классно?… Ты помнишь! Это нельзя забыть. Это – на всю жизнь. Помнишь, какой это кайф?

– Это ад! – возразил Лешка. – Я не хочу в него возвращаться.

– Хочешь, – шепнула гадина, свиваясь в черные, блестящие, жирные кольца. – Еще как хочешь, только пытаешься себя обмануть. Вы всегда возвращаетесь. А я всегда вас жду. И ты вернешься ко мне. И я тебя обниму, спасу, укрою.

Ему не хотелось слышать этот голос. Он закрыл глаза, закрыл ладонями уши. Но голос никуда не делся. Он звучал изнутри.

– Ты каждой клеточкой тела помнишь… Каждой клеточкой мозга. И каждая клетка орет: прими. Впрысни в вену счастье. Разве ты не слышишь их крик?

Наркоман перевернулся на живот, закрыл голову подушкой. Он слышал крик своего тела, своего мозга. Он сам был этим криком, разрывающим самое себя…Сил сопротивляться больше уже не было. Ничего уже не было, кроме черной гадины с героиновым взглядом, с черным раздвоенным языком и тихим голосом: ты помнишь, как это классно?… Ты помнишь!

А он действительно помнил. Он сходил с ума от этой памяти и понимал: никуда не деться. Гадина не отпустит. Она будет приползать каждую ночь, смотреть немигающими глазами, шептать, манить. И когда-нибудь… Наркоман стиснул зубы. Сказал себе зло:

– Никогда! Никогда больше! Я не хочу больше быть куском мяса. Жалким, ничтожным, зависящим от серо-желтого порошка. Не хочу унижаться, выклянчивая у метро жетончик «на проезд». Не хочу занимать у знакомых, зная, что никогда не отдам. Не хочу просыпаться утром с одной мыслью: где взять на дозу? НЕ ХОЧУ!

Он говорил себе эти слова, но сам в них не верил. Гадина была сильна. С каждым днем она становилась все сильней, ее взгляд проникал в мозг все глубже. Сопротивляться у Лешки совершенно не было сил. Гадина это знала. Она ждала того момента, когда придет время впрыснуть яд в вену жертве.

И жертва, не признаваясь себе в этом, тоже этого ждала.

* * *

Вечерело, и на озере было очень тихо. В голубом зеркале отражались лес и редкие облака. Дядя Саша топил баню, струйка дыма поднималась вертикально. Таранов послал Леху в Ерзовку за пивом, а сам взялся коптить рыбу в маленькой коптиленке на берегу.

Лешка уехал на дядисашином «Урале» с коляской. Таранов проводил его долгим взглядом. Последнее время Лешка ему определенно не нравился. Ежели в первые дни на озере он ходил как в воду опущенный, то потом отошел, стал проявлять интерес и к рыбалке, и к беседам. Последние два дня он снова стал апатичен, рассеян, неразговорчив. Это тревожило Ивана.

Когда шум мотоцикла стих, из баньки вышел дядя Саша.

– Ну что, Сергеич, – сказал он, подмигивая, – по соточке?

– Не, дядь Саш, лучше попозже. А вот пивко бы в самый раз… Щас Лешка привезет.

– Заскучал что-то твой Лешка.

– Городской, – пожал плечами Таранов, – непривычный к такой жизни.

– Ну-ну, – ответил дядя Саша. За этим «ну-ну» крылась мудрость много повидавшего и много понимающего человека. – Ну-ну. Ты Кольку Непьющего помнишь, царствие ему небесное?

– Помню… как не помнить. А что?

– А то, что когда Непьющий совсем уже до ручки дошел, Галька его отвезла в Ленинград – от алкоголю подшиваться. Ну, стало быть, подшили. Обратным порядком Галька его привезла, стало быть… Так вот, он, Непьющий-то, две недели – пока руки на себя не наложил – не пил. Верно. Трезвый ходил…

– И что, дядь Саш? – спросил Иван, переворачивая рыбу на решетке коптильни.

– А то, Иван Сергеич, что ходил он эти две недели сам не свой… Грызло его изнутри. СОСАЛО. Вот как твоего Лешку.

Таранов замер на секунду, пораженный наблюдательностью и интуицией старого лесника. А дядя Саша больше ничего не сказал, скрылся в бане. Через десять минут вернулся Лешка, привез пять полуторалитровых баллонов пива «Хвойнинское». Пиво делал местный пивзавод в городке Хвойная. Таранов не очень любил темное, но «Хвойнинское» уважал. Дядя Саша над ним подшучивал, говорил: «Пивовар Иван Таранов очень любил пиво „Пит“… А ты что пьешь?»

Лешка загнал «Урал» под навес, заглушил двигатель. Собаки вертелись рядом, крутили хвостами.

– Кинь пивка, – попросил Таранов. Лешка метнул пластиковую бутылку, Иван поймал его одной рукой. При ударе об ладонь баллон слегка завибрировал от распирающего его внутреннего давления. Внезапно Таранов подумал, что и в Лешке скрыто такое же внутреннее напряжение.

Таранов очень хотел помочь. Вот только не знал – как.

…Напарились от души. Выскакивали из бани и прыгали в озеро, распугивая рыбу в недалеких камышах. Прозрачная вода ласкала кожу, остужала, смывала банную истому. Даже Лешка незаметно для себя расслабился, повеселел. Пил вместе с мужиками пиво и даже шутил.

После бани сели за стол на крыльце. Уже совсем стемнело, потянул с озера легкий ветерок, проявились в небе звезды. Мужики пили самогон, Лешка – пиво. Закусывали копченой плотвой. Дядя Саша рассказывал истории, которые случались с ним за время службы по лесной части. Было их множество…

– А вот еще, Леша, был, стало быть, такой случай, когда я еще совсем малец был. Годов двенадцати, не более. Еще Сталин был живой… да. А нас с сестрицей тятя послал за дровами в лес, стало быть. Дело-то на ноябрьские, снег уже лежал. Нам бригадир Мальчика дал… Мальчик старый был, смирный, как пленный немец. Запрягли мы, стало быть, Мальчика в сани, поехали. Ехать нам в сторону Внуто, недалеко… едем. Глядь – у дороги, в овраге, кто-то ходит. Да не понять в тёмках-то – кто? А уж и тёмки… Глядим с сестрицей: человек – не человек, зверь – не зверь. Подъехали мы, стало быть, ближе. Батюшки! Журавель. Мы-то малые, ума у нас нет. Дай, стало быть, поймаем. Бегали мы за ним, бегали… по снегу… в валенцах. А у него лапы длинные, он – от нас. Но не летит, а только бегает. Никак мы его изловить не смогли, а только, стало быть, устали. Дрова-то уж грузили, когда тёмки голимые. Домой с сестрицей вернулись, а нас матушка с тятей ну ругать. Они же боятся: ну как волки? В те годы их много было. Мы, стало быть, объясняем что, мол, журавель бегает в Митькином овраге. А нам не верят тятя с матушкой. Какой, мол, журавель, дурни? Ноябрь, снег, стало быть, лежит… вы что? Улетели они уж… курлы!

– А что же этот не улетел, дядя Саша? – спросил Лешка.

– Что же не улетел? Ты у него и спроси… Больной, видать, на крыло или раненый. Не мог, стало быть, он улететь.

– А потом что с ним стало? – снова спросил Лешка.

– Потом его мальчишки палками забили, – ответил дядя Саша.

И все за столом замолчали. Слышно было, как плещется рыба под берегом… тихо было, тихо. И бежал по ноябрьскому снегу раненый журавль, вскидывая голенастые ноги. Громко свистели малолетние убийцы с палками в руках. Ослабевшая от голода, замерзшая птица тщетно пыталась убежать. Курлы, вырвалось из журавлиного зоба, курлы… Суковатая березовая палка догнала, вращаясь, ударила по ноге. Журавль упал, ткнулся клювом в снег. Свист приближался. Одним глазом птица увидела серое ноябрьское небо, сыпавшее снежную колючую крупу… Раненые журавли не летают… курлы.

– Ну, что-то вы скисли, – сказал дядя Саша. – Давай-ка, Ваня, наливай… чего ж, стало быть?

Таранов налил самогону в пузатые, с толстыми стенками стопки… над озером прошелестел – как вздох – ветер… Вскоре разошлись спать.

Раненые журавли не летают… курлы.

* * *

Лешка проснулся как от толчка. Он раскрыл глаза и увидел сначала только темное переплетение балок на белом потолке. При вспышках оно было видно очень четко, объемно, в мелких деталях. Оно было похоже на распятие в келье католической монахини.

На улице почти непрерывно гремело, шумел ливень, шумели под порывами ветра кроны сосен. В этом шуме он не сразу услышал шипение твари. Он его скорее ощутил… Он повернул голову и увидел гадину, свернувшуюся кольцами на тканом половичке. Немигающий взгляд твари был направлен в глубь его мозга.

– Я пришла за тобой, – прошептала тварь тихо, но он услышал.

Зябко и горячо стало под лоскутным деревенским одеялом.

– Уже… пора? – спросил Алексей Малков вслух.

– Да. Тебе уже пора. Давно пора.

Лешку заколотило. Мгновенно его прошиб пот, обильный и горячий. Зубы выбивали дрожь.

– Пора, – повторила гадина. Лешка откинул одеяло и опустил босые ноги на половик.

* * *

Гроза прошла, как будто ее и вовсе не было, от ливня осталась только наполненная водой колея. Трава, покрытая крупными каплями, слегка курилась под солнцем. В лесу пели птицы. Таранов вышел на крыльцо, с удовольствием вдохнул чистый воздух и, спрыгнув с крыльца, побежал по траве босиком в сторону озера. За ним сразу увязались собаки…

Вздымая фонтан брызг, Иван ворвался в воду. Вода показалась очень холодной, обожгла. Но он бежал, улыбался, подставлял лицо солнцу. Когда вода дошла до пояса – поплыл. Отошел от берега метров на пятьдесят и резко ушел вниз. Под водой мир сразу переменился, но все равно оставался прекрасным. Солнечные лучи легко пробивали небольшой слой чистой воды, освещали песчаное дно, тонкие нити редких водорослей и темные овалы моллюсков на дне. А он уходил все глубже, глубже, глубже. В мир полутеней, полусвета, загадочный и безмолвный. Иван плыл, медленно опускаясь вниз. Вода стала еще холодней, краски – сдержанней.

Он проплыл столько, сколько смог. Когда воздуха стало остро не хватать, а сердце забухало тревожно и часто, Таранов оттолкнулся от дна ногами и начал подъем на поверхность. Глубина была всего метров около шести, но ему показалось, что втрое больше… Он вырвался на поверхность, как пробка, и жадно хватил воздуха. Радостно затявкали псы на мелководье, закрутили хвостами.

Когда Иван выбрался на берег, к берегу озера шел дядя Саша. Иван попрыгал на одной ноге, вытряхивая воду из уха, и двинулся навстречу.

– А Лешка-то куда уехал? – спросил дядя Саша. Таранов остановился, бросил взгляд под навес – «Нива» и тяжелый «Урал» с коляской стояли на месте, а старенького «Восхода» не было.

Лешка оставил записку: «Спасибо тебе за все, Иван. Извини, но я, видно, конченый. И дяде Саше с тетей Раей спасибо за все. Пусть простят за мотоцикл. Я его оставлю на станции у дядисашиного племянника. Ты, Иван, не обижайся. Прощай. Алексей. Я тебе из Питера на трубу позвоню».

– … твою мать! – в сердцах сказал Таранов – Давно он уехал?

– Да уж минут двадцать будет.

– А чего молчал, дядя Саша?

– А я почем знаю, что к чему? Слышу, мотоцикл затарахтел… думаю, может, вы за грибами куда собрались… А что случилось-то, Ваня?

– Потом объясню, – сказал Таранов. – А сейчас извини, дядя Саша, некогда – догнать его надо.

Иван двинулся к дому. Дядя Саша почесал в затылке, а шепотом матюгнулся и окликнул его:

– Погоди, Ваня. Чего горячку пороть? До поезда еще больше часу. Куда твой пацан денется? Самолеты тут не летают.

– Верно, – сказал Иван, – верно. Самолеты не летают.

Ему стало неловко за свою горячность. Он присел на ступеньки крыльца, посмотрел на часы – запас времени был изрядный. Совершенно очевидно, что на мотоцикле Лешка в Питер не поедет – мотоцикл без номера, а сам Лешка без прав. Да и навряд ли дряхлый «Восход» сможет одолеть триста пятьдесят верст до Санкт-Петербурга. Такие пробеги старику не по зубам… Значит – поезд. Других вариантов просто нет… Самолеты тут не летают.

– Куда он денется? – повторил дядя Саша. – До поезда больше часу, да опоздает минут на пятнадцать, не меньше… Ты оденься, Иван, – простынешь. А бабка моя уже завтрак готовит.

Таранов поднялся. Мокрый после купания, в одних плавках, он действительно ощущал холод, но как бы не замечал его. Он тревожился за Лешку, понимал свою ответственность. Он поднялся, пошел в дом. На теле блестели крупные капли воды, босые ноги оставляли отпечатки.

Дядя Саша смотрел ему вслед, качал головой… дядя Саша вспоминал сына.

* * *

Таранов растер тело махровым полотенцем, оделся и осмотрел Лешкину комнату – кровать Алексей оставил незаправленной и даже вещи забрал не все. Было такое впечатление, что он выскочил куда-то ненадолго. Об обратном говорила только его записка, оставленная на крыльце. Но даже если бы ее не было, Иван все равно догадался бы, что означает внезапный отъезд вчерашнего наркомана. Он отлично понимал, что билет на поезд «Пестово – Санкт-Петербург» станет для Алексея пресловутым «билетом в один конец». В прямом и зловещем смысле…

Иван присел на незаправленную кровать, быстро прокачал ситуацию. Основная профессия – а называлась она «глубинно-тыловая разведка» – научила его соображать быстро и не поддаваться панике ни при каких обстоятельствах. (Ни при каких? А охоту «ирокеза» ты забыл, майор?).

Итак, Алексей едет сейчас на станцию Анциферово… возможно, уже приехал… Но еще как минимум час ему нужно ждать поезда на Питер. На «Ниве» Иван доберется до Анциферова минут за двадцать… там запросто перехватит Лешку.

– Иди кофей пить, – раздался снизу голос дяди Саши.

– Сейчас, – отозвался Иван… даже если он вдруг не перехватит Лешку на станции, то тоже ничего страшного не произойдет – он просто позвонит в Питер, и ребята встретят его на Московском вокзале… Конечно, нельзя исключить, что он окажется хитрее и выйдет в Рыбацком… ну что же, и этот вариант можно предусмотреть.

В общем, подвел итог Таранов, перехватить парня можно. И он обязательно это сделает – монстры с плакатов в Иришкиной комнате останутся голодными, Лешку он им не отдаст.

Таранов поднялся с кровати – взвизгнули пружины – и спустился вниз. Тетя Рая уже наливала кофе в старенькие синие чашки.

* * *

До Анциферова Лешка не доехал. На скользком глинистом спуске не справился с мотоциклом – упал в канаву. С огромным трудом он вытащил мотоцикл из воды, а вот завести уже не смог. Он долго понапрасну мучил стартер… потом крыл матом ни в чем не повинный «Восход», бессильно колотил по рулю, облепленному травой и грязью… А гадина шептала: надо спешить. Тебе надо спешить.

Лешка попробовал завести двигатель, скатившись с горки. Сам понимал, что это бесполезно, но все-таки попробовал. Двухколесная машина завиляла, заскользила боком по напитанной влагой глине, и спустя несколько секунд он снова упал. Лешка уселся на рыжую глину, смотрел на «уснувший» мотоцикл и готов был заплакать от обиды на весь мир: на себя, на мотоцикл, на черную героиновую гадину и… на Таранова, который увез его сюда. Если бы не эта старая сволочь Таранов, он мог бы сейчас заскочить к Марату. Или к Свистуну… или нет, лучше всего к Сиське. Сиська всегда дает в долг. И бодяжит не сильно… Да, если бы не эта падла Таранов, он бы уже раскумарил.

Лешка сидел на раскисшей от дождя глине, смотрел на отвратительный лес вдоль дороги, омерзительное солнце, подлый мотоцикл, и на глаза наворачивались слезы. Он почти не заметил, как с противоположной горки спустился «БМВ». Спустился и встал рядом. Дверцы распахнулись, из салона вышли Бомбила, Скутер и Сизов… Сквозь слезы и против солнца они представлялись Лешке очень большими и черными.

– О-о, – сказал Скутер, – какая встреча! Специально выехал нас встретить, Леша? Вот не ждали, брат, вот удружил.

– Не, – сказал Бомбила, – это он типа байкер. Катается тут.

– Ну, а кореш-то твой старший где? – спросил Сизов. В руках он держал помповое ружье и внимательно поглядывал по сторонам.

Лешка молчал, его заметно колотило. Сизов опустил ствол ружья в землю, сплюнул и произнес:

– Полезай в багажник, крыса.

* * *

Таранов по-быстрому выпил свой кофе, собрался ехать на станцию.

– А оладьи? – всплеснула руками тетя Рая. – Съешь хоть пару-то, Ваня. Горячие оладушки, с огня… Никуда твой Лешка не денется, успеешь к поезду. Он все равно опоздает.

Безусловно, тетя Рая была права – он успевал к поезду, он точно знал, что перехватит Лешку. Но грызла сердце какая-то тревога… Таранов снова сел за стол, взялся за оладьи. Он механически жевал, механически кивал головой в ответ на слова тети Раи и смотрел в окно.

Когда из-за поворота выскочил мотоциклист, Таранов напрягся, вглядываясь: не Лешка ли вернулся? До мотоциклиста было далеко, не разглядеть… но фигурка мотоциклиста быстро приближалась, и скоро стало ясно: нет, не Лешка.

– Ну, ладно, – сказал Иван, – поеду я… спасибо, тетя Рая, за оладьи.

Он вышел на улицу, сел в «Ниву». Мотоциклист был уже совсем рядом, навстречу ему бежали собаки, лениво лаяли… Таранов пустил двигатель, дворниками смахнул с лобового стекла невысохшие дождевые капли. Мотоциклист – им оказался дедок-пенсионер из Ерзовки – слез с мотоцикла и замахал Таранову рукой. Выглядел он встревоженно.

На крыльцо вышел дядя Саша с сигаретой в руке.

– Здорово, Алексан Алексеич, – произнес приехавший. – Разговор есть к тебе… и к Ивану тоже.

Таранов выбрался из «Нивы». Он предположил, что разговор каким-то образом касается Лешки… и ошибся.

– Что за разговор-то? – спросил дядя Саша. – Случилось что, Пал Петрович?

– Случилось, – коротко ответил Павел Петрович, когда подошел Иван. И рассказал, что в Ерзовку приехали трое на большой черной иномарке, интересовались, как проехать на хутор к леснику… да все не напрямую, все обиняками. А сами какие-то… не пойми какие. Не бандиты ли?

– А номер машины не посмотрели, Пал Петрович? – спросил Таранов внешне безразлично.

– То-то и оно, что номер-то в грязи, – ответил Петрович. – Нумера совсем не видать, а машина не шибко и грязная.

– А дальше что? – спросил дядя Саша, бросил взгляд на Ивана.

– Да что? Не понравились они мне, Александр Алексеич. Не глянулись. Плетут что-то про рыбалку… а потом про Ивана спросили.

– А ты?

– А я дураком прикинулся, – хитро прищурился Петрович. – Лаптем деревенским. А они давай дорогу к тебе спрашивать. Ну, я их и направил в другую сторону, в Городище. Пусть покатаются… верно?

Дядя Саша снова бросил взгляд на Ивана. Таранов отвернулся.

* * *

Спустя пять минут Петрович уехал. Он выкурил папиросу, ответил на несколько осторожных вопросов Ивана и уехал.

– Ты, Пал Петрович, никому не говори про этих-то, – попросил дядя Саша. – Не говори, не надо…

– Понял, не дурак, – подмигнул Петрович, сел на свой мотоцикл, чихнул несколько раз движком и укатил. Дядя Саша и Иван смотрели ему вслед. Серая фигура в кепке болталась на ухабах дороги, таял в прозрачном воздухе синий дымок выхлопа.