Текст книги "Друг"

Автор книги: Б. Седов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Глава третья
ОТЦЫ И ДЕТИ

После еженощной обязательной охоты «Ирокеза» Таранов, как всегда, проснулся. Дисплей электронного будильника высвечивал время – 3.12 и дату – 01.08.00. Иван закурил, посмотрел в серое клубящееся небо… Было очень душно. В ушах все еще звучал шум винта, из проема фюзеляжа блестели зубы и белки глаз негра-стрелка… К черту! К черту все это. Сейчас я докурю, лягу спать и спокойно досплю до звонка будильника.

Он докурил сигарету, лег и сразу уснул. Снов он больше не видел.

* * *

Будильник зазвенел ровно в шесть. Одновременно зазвенел телефон. Таранов отбросил простыню в сторону, сел на диване, левой рукой нажал кнопку будильника, правой снял трубку.

– Разбудил? – спросил голос в трубке.

– Нет, уже встаю. У тебя что-нибудь случилось?

– Нужно поговорить, Ваня.

– Понял… срочно у тебя?

– Желательно сейчас. Сможешь?

Таранов встал с дивана, подошел к окну и посмотрел в низкое серое небо. Оно как будто давило.

– Если срочно – приезжай, но вообще-то мне в командировку нужно сматываться. Через час-час десять выезжаю.

– А когда вернешься?

– Скоро. Дня через два-три. Потерпит, Слава?

– Нет, Ваня, нужно сейчас. Я подъеду?

– Давай, жду.

Таранов положил трубку «Симменса» на базу, подхватил с пола халат и пошел в ванную. Он брился и думал: что там у Славки такое, что не может подождать два-три дня?… Что же там такое?… Ладно, скоро узнаем.

Таранов побрился, почистил зубы и встал под душ. Тугие струи обрушивались на голову, плечи, грудь; массировали, смывали испарину и напряжение жаркой и душной ночи. Постепенно Таранов завертывал кран горячей воды и последние секунд тридцать стоял в ледяном потоке.

Потом он растерся махровым полотенцем. Тело покраснело, только шрамы на боку и на левом плече так и остались белыми.

…Славка позвонил в дверь, когда Таранов уже крутился в кухне: варил сосиски, жарил яичницу. Раздался звонок. Таранов вышел в прихожую, посмотрел в глазок. Он оттянул язык замка, распахнул дверь:

– Здорово, заходи.

Славка Мордвинов, старый – со школы еще – товарищ, вошел в прихожую. Был он бледен, небрит. Таранов посмотрел на него изучающе.

– Проходи в кухню, Слава… завтракать будешь?

А Славка ничего не ответил, прошлепал в кухню. За окном начало темнеть – с залива двигалась туча. Темная, почти черная, она клином врубалась в облака, напоминающие сырое тесто. Где-то вдали громыхнуло…

– Что случилось, Славка? – спросил Таранов, снимая со сковороды яичницу. Снизу она успела подгореть.

– Беда у меня, Ванька… Беда, Таран.

– Та-ак… ну-ка объясни нормально.

Иван сел напротив Славки. А тот смотрел сухими, воспаленными глазами… Иван догадался, что ночь Славка провел без сна.

– Ирина… Ирина на игле сидит. На героине, – ответил школьный друг и прикрыл глаза. Казалось, что он сейчас заплачет.

– Вот что, – протянул Иван. – Давно?

– Лида сказала: полгода уже.

– А ты не знал?

– Нет… дай закурить, Сережа.

– За спиной возьми… полгода дочь на героине и ты, папаша, ничего не замечал? Так, выходит?

Славка поднял глаза. Жалкие глаза побитой собаки. Ивану стало неловко за свой тон… Темнело небо за окном однокомнатной квартиры, остывала, съеживалась на тарелке желтая клякса яичницы… Из черной туши ударило ярко, змеисто. Спустя несколько секунд раскатился гром.

– Понял, – негромко сказал Таранов. – Дай-ка и мне сигарету.

Славка протянул пачку, Иван щелкнул зажигалкой. Закурили.

– Когда узнал, Слава?

– Вчера вечером… ночью. Лида рассказала.

– Так… дела, – покачал головой Таранов и выдохнул дым. Ветер рванул полотнище шторы, и забарабанили капли дождя.

– Что делать, Ванька? Что теперь делать? – сказал Славка. Было видно, что он держится на пределе и в любой момент может сорваться в крик, в истерику, в слезы.

– Взять себя в руки, Вячеслав Германович… Собраться, взять себя в руки. Пока человек не умер, положение небезнадежно.

Шум ливня нарастал. За окном стало совсем темно. Часто сверкали молнии и почти не переставая гремело. Вспышки освещали лицо кандидата технических наук Славки Мордвинова. В школе у него была кличка Морда. Перекрывая раскаты грома, Славка почти кричал:

– Лида раньше узнала, но почему-то побоялась мне сказать. Ты понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Таранов, хотя на самом деле не понял.

– А я нет, – ответил Славка, – я этого не понимаю… Ну, в общем, Лида и раньше догадывалась. Один раз нашла у Иришки шприц со следами крови. Но Ириша ее обманула, сказала, что это, мол, Лешкин шприц.

– А кто такой Лешка? – перебил Таранов.

– Да… так, – слабо махнул рукой Славка, – раздолбай один, студент-ухажер. Его, мол, шприц… В общем, уже были в Ирине перемены некоторые. Интерес к учебе пропал, раздражительная стала и вместе с тем апатичная, безразличная ко всему. Но я-то думал: переходный возраст, бабские штучки… ты понимаешь?

– Да, Слава, понимаю.

Таранов встал и закрыл окно. Сразу стало заметно тише. В тишине засвистел чайник.

– Кофе будешь, Слав?

Славка пожал плечами: давай. Иван поставил на стол кружки, сам насыпал Славке и себе растворимый кофе, сахар.

– А деньги? – спросил он. – Откуда деньги, Слава? Героин требует очень больших денег. Где Рыжик их брала?

– А-а, деньги… Вот тогда-то Лида и забеспокоилась, когда стали пропадать и деньги, и вещи кой-какие. Ведь у нас в доме все на виду. Никто ничего не прячет, заначек не делает. Ты же знаешь (Таранов кивнул). И вдруг Лида обнаружила, что пропал кулончик золотой… Ну, Ира опять выкрутилась. Сказала, что взяла поносить и потеряла. Поругали и забыли… А потом, на днях, обнаружилась еще одна пропажа… снова ложь… И еще. И снова ложь. Ну, тут Лидка взяла ее в оборот. Она расплакалась и созналась… Господи! Ну почему Ты наказываешь меня?

Славка замолчал, взял из пачки вторую сигарету. Таранов бросил взгляд на часы.

– Торопишься? – спросил Славка. Виновато как-то спросил.

– В общем, – да. Нужно ехать. Ты извини, Слава.

– А куда едешь?

– В Белоруссию. Встретить на границе и сопроводить трейлер с грузом… через 2-3 дня вернусь.

– А сейчас-то куда? Может, в машине по дороге поговорим?

– Хорошо. На проспекте Славы я человека подберу, но дотуда можем ехать с тобой… устроит?

– Да, – сказал Славка благодарно, – очень даже устроит.

– Ты пей кофе. А я по-быстрому оденусь.

Таранов прошел в комнату, быстро оделся и подхватил с вечера собранную сумку. Несъеденные сосиски и яичницу сунул в холодильник.

Вдвоем они спустились вниз. Гроза ушла дальше, на восток, но ливень все еще продолжался. К Славкиной «двойке» они бежали бегом. Потом на «двойке» добрались до стоянки и пересели в Иванову «Ниву». Потоки воды заливали лобовое стекло.

– Что же мне теперь делать, Ванька? – спросил Славка.

– А что сама Иришка говорит? – ответил вопросом на вопрос Таранов. Он задним ходом выбрался из ряда, развернул машину и повел ее к выезду со стоянки.

– В каком смысле? – спросил Славка.

– Ну, есть у нее желание завязать с героином?

– Желание есть. Она, собственно, уже переломалась…

– Так в чем проблема? Думаешь, не выдержит?

– Думаю – да, не выдержит.

– Но ведь переломалась же…

– Ты, Ваня, не понимаешь. Ломка – это не самое страшное. Ломка – это три-четыре дня мучений. А потом наступает депрессия. Она куда страшнее ломки. И, как правило, снова появляется героин. Да и дружки-подружки… они ведь тоже…

– На игле?

– Кто на игле, кто еще какую дрянь курит, нюхает, глотает…

Таранов тихо выругался, просигналил какому-то идиоту на «мерсе», который вдруг резко метнулся из левого ряда. «Мерс» тоже засигналил и ушел вперед. Задние габариты дробились, рассеивали яркий малиновый свет в брызгах воды.

– Что можно сделать? – спросил Таранов. – Лекарства? Лечение?

– Для начала ее необходимо куда-то увезти, изолировать от этой среды.

– В чем вопрос, Слава? Бери отпуск и поезжайте ко мне на озеро… Там наркотиков точно нет. Через неделю и я подъеду.

– Нереально, Ваня. У нас сокращение на носу. Понимаешь? Как только я попрошу отпуск, меня сразу ногой под зад.

– Понятно. Ну, а Лида?

– А у нее наоборот – завал работы. Ей просто отпуска не дадут.

– Ну вы даете, ребята.

Славка промолчал. Он курил, смотрел на непрерывно взмахивающие дворники.

– Ладно, – сказал Таранов, – у меня отпуск через неделю. Отпустишь Ирину со мной?

– А ты, – вскинулся Славка, – ты бы взял ее с собой?

– Почему нет?

– Ванька, – ответил Славка, – это было бы так здорово! Она же тебя с детства уважает. Ты для нее идеал мужчины.

– Да ладно тебе… Ежели так, то и хорошо. Переговори с Лидой и, разумеется, с самой Иришкой. Сегодня у нас вторник, в пятницу я сдаю дела и – можем ехать… лады?

– Лады, – ответил Славка. Кажется, у него повеселел голос.

На углу Пискаревского и Непокоренных мигали огни аварийки. Воткнувшись изувеченной мордой в колесо «КамАЗа», замер «мерс». Возможно, тот самый, что обогнал «Ниву» минуту назад… Начинала собираться пробка.

– Где она брала наркотики? – спросил Таранов.

– В соседнем доме, – ответил, помрачнев, Славка. – Она говорит, что нынче это вообще не проблема. В каждом дворе есть продавец. На всех рынках тоже продают. В метро. На дискотеках.

– Суки, – пробормотал Иван.

– Слушай, Ванька, а может, мне его в милицию сдать?

– Барыгу-то?

– Кого? – переспросил кандидат технических наук.

– Я имел в виду продавца, – объяснил Таранов.

– Да, и я тоже… может, его сдать?

– А это, по-твоему, решит проблему?

– Н-не знаю, но и оставлять подонка на свободе нельзя.

Таранов промолчал. Некоторое время ехали молча. Дождь стихал, но воды налилось уже немало, на дороге стояли лужи, пахло листвой, свежестью.

– А как ты думаешь, Ванька, куда мне обратиться? – сказал Славка.

– В смысле?

– В смысле сдать этого… барыгу.

– Вариантов полно: от «02» до ОБНОН.

– Что такое ОБНОН?

– ОБНОН, господин ученый, есть отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Но, думаю, достаточно позвонить в РУВД, в уголовный розыск… а они уж сами разберутся.

– Ага, верно… только вот что я им скажу? Я даже фамилию этого барыги не знаю. Только имя – Витек. Да еще то, что живет в соседнем доме, напротив меня… на последнем этаже.

– Ну, милый ты мой! Этого уже более чем достаточно… если, конечно, они захотят твоим Витьком заниматься. А вообще ты, Славка, сейчас горячку-то не пори. Успокойся сам, успокой Лиду, с дочерью как-то пообщайся, что ли… А через пару дней я вернусь и мы все обсудим. Найдем выход. А, Морда?

Спокойный и уверенный тон Таранова действовал на Вячеслава Германовича Мордвинова, как заклинание шамана.

– Да, Таран, найдем выход.

Они снова замолчали. А спустя несколько минут Славка вышел.

– Останови, – сказал он, – здесь, Таранище… Я выйду. Мне еще до стоянки добраться за лошаденкой своей и в институт ехать. А вернешься – позвони…

– Позвоню, – ответил Таран, – ты держись.

Славка вышел у светофора и побежал к автобусной остановке на противоположной стороне улицы. Ноги, как и четверть века назад, он подбрасывал высоко и неуклюже. Таким его и запомнил Таранов.

* * *

Брошенную «тойоту» обнаружили в трех минутах езды от «Интриги», на улице Брянцева. В грузовом отсеке на полу валялось большое количество гильз от АК и… свежий труп. С момента расстрела в кафе прошло почти два часа, был объявлен «Перехват», и белую «тойоту» уже искали. Обнаружил ее участковый. Дернул наугад дверцу – она открылась. Старший лейтенант заглянул внутрь, а там… Он позвонил в отделение, из отделения сразу же сообщили оперативно-следственной группе, уже работавшей в «Интриге».

Приехали два опера, важняк из горпрокуратуры и эксперт. После того, как эксперт сделал свое дело и гильзы пересчитали, один из оперов сказал:

– Пятьдесят шесть… С теми четырьмя, что остались возле кафе, шестьдесят. Аккурат два магазина. Наша это «тойотка». Точняк.

– Еще бы не наша, – пробурчал важняк. – Слишком жирно было бы за один день, в одном районе, две криминальные «тойоты»… Интересно, жмурик каким боком к «Интриге» причастен?

– Думаю, никаким, – сказал второй опер. – Скорее всего, когда им понадобились колеса для дела, они просто остановили первую попавшуюся тачку, предложили халтуру… Подбросить, ну, типа, пяток-другой ящиков пива на Северный рынок… а потом без затей грохнули водилу.

– Может, и так, – согласился важняк. – Так ты думаешь, это Матевосян-младший Лорда с Соловьем уделал?

– А кто же еще? – спросил рубоповский опер. – И Соловей, и Лорд еще с Папой трения имели из-за стоянки на Северном и «Вершины». Но Папа им был не по зубам… А когда он шмальнулся, мы сразу прикинули: начнутся разборки. Ну в цвет попали! Так что не сомневайся – Сынка работа. Но хрен когда чего докажем.

– Это точно, – согласился важняк.

Тело водителя отправили в морг. «Тойоту» отогнали на спецстоянку.

* * *

Из командировки Таранов вернулся поздним вечером в среду. Устал сильно и звонок Славке отложил до утра. Он выпил граммов триста водки, принял ванну и лег спать. Снилось шоссе. Серое и бесконечное. Проснулся он в полвосьмого. В окно било солнце, на балконе чирикали воробьи.

– А-а, бродяги, – сказал им Таранов, – проголодались, пока меня не было? Дармоеды. Кормлю вас, кормлю, а вы в ответ только гадите.

Нагишом он прошел на кухню, взял банку с пшеном и снова вернулся на балкон. Сыпанул щедро. Воробьи дружно набросились. Таранов присел на диван, закурил сигарету. Покуривая, посматривал на стайку бестолковых птиц с улыбкой.

Но где-то на краю сознания, на периферии, вспыхнуло вдруг чувство тревоги. Почти незаметное, как темное облачко у самого горизонта, когда кажется, что небесный купол над головой чист и бесконечен. Но уже есть какое-то смутное ощущение, что что-то не так. А уже через полчаса над головой клубится черная туча. Она приближается, растет, меняет свои очертания ежеминутно. Она несет в себе угрозу.

Таранов еще продолжал улыбаться, но тревога уже сидела в нем.

Нужно позвонить… Нужно позвонить Славке! Что же я вчера-то этого не сделал?… Устал… Устал? Водку пить и в ванне плескаться ты не устал. А позвонить другу, у которого беда, ты устал.

Иван положил в пепельницу сигарету и взял трубку, быстро набрал номер. Из трубки потекли гудки. Длинные, тягучие гудки. Он насчитал шесть и собирался уже нажать кнопку выключения…

– Алло, – сказала Лида.

– Привет, Лида, это я… Извини, что так рано. Но я думал, что Славка-то уже встал. Ему же на службу пора.

– Здравствуй, Ваня, – произнесла она бесцветным голосом.

– Извини… я думал, Славка встал уже.

– Славу убили, Таран.

* * *

Дверь Славкиной квартиры была обита черным дерматином. Когда-то Славка сам обивал. Руки у него были золотые. Как и голова… но это не спасло Славку.

Таранов стоял перед черной дерматиновой дверью и тянул время. Он понимал, что это глупо, что все равно придется нажать на красную, как спелая ягода рябины, кнопку звонка и войти в черную дверь, в квартиру, где живет беда. Но пока он стоял и смотрел на дверь. Черный цвет дерматина казался символичным. И это тоже было глупо.

Иван протянул руку к спелой рябинине и нажал. За дверью раздался звук гонга. И этот звук – дан-дон-н-н – тоже казался наполненным тайным смыслом, отголоском погребального звона.

Дверь открыла Ирина. Она распахнула дверь и сделала шаг назад, ничего не сказала. Ирина была в черном свитере и черных же джинсах, лицо казалось очень бледным, бескровным. И только рыжие волосы горели в свете бра ярким осенним пятном.

– Здравствуй, Ириша, – сказал Таранов.

– Здравствуй, дядя Ваня, – отозвалась она. – Проходи.

– Как мама?

– На валерьянке…

Он вошел, закрыл дверь и снял ботинки. Под вешалкой стояли Славкины тапочки. Матерчатые, клетчатые, очень старые. Лида не раз собиралась их выбросить, но Славка не давал, говорил: через мой труп… Вот так! Через мой труп…

Таранов сунул ноги в другие тапки, спросил у Ирины:

– Когда это случилось, Ириша?

– Вчера.

– А… как?

– Я не знаю, – сказала она. – Мы еще ничего не знаем. Ничего.

И заплакала. Ткнулась головой в плечо Таранова, зарыдала. Он растерялся. Он оказался совершенно к этому не готов – так, как будто не знал, что в доме, где живет беда, будут слезы… А девочка плакала навзрыд, и скоро Таранов ощутил, что на плече рубашка намокла. И он говорил какието банальные слова, какие положено говорить в таких случаях, и гладил Ирину по рыжим волосам. На плече расплывалось влажное горячее пятно, а в голове вспыхнуло странное слово: СИРОТА.

Эта тоненькая девочка, которую он учил плавать и ездить на двухколесном велосипеде, которая откликалась на мальчишеское прозвище Рыжик, теперь сирота.

СИ-РО-ТА, разбил Таранов странное слово на слоги и удивился его бессмысленности и оскорбительной простоте.

– Поплачь, Рыжик, поплачь… если тебе так легче – поплачь.

Девочка плакала, на полу стояли старые матерчатые тапочки, которые теперь можно выбросить, потому что мертвому Славке они уже не нужны. В зеркале отражалась тоненькая девичья фигурка в черном и угрюмый сорокалетний мужик с невзрачным лицом.

Глава четвертая
СВЯТОЕ ДЕЛО МЕСТИ

В результате расстрела «Интриги» трое рядовых быков и Соловей погибли на месте. Жбан выжил, но, вероятно, навсегда останется инвалидом, прикованным к коляске: ноги парализовало. И только Лорд отделался ранением в плечо да несильными порезами лица от упавшей люстры. В больнице возле палаты Лорда был выставлен милицейский пост. Кроме того, на отделение хирургии поступили двое «больных». «Больные» день и ночь просиживали рядом с милиционером возле палаты… вполне мирно уживались.

Раненого гражданина Чачуа посетил следак из РУБОПа и прокурорский. Лорд с ними разговаривал вежливо, но на конкретные вопросы ничего не отвечал.

– Ты же мою биографию знаешь, Николай Иваныч? – спросил он важняка.

– Знаю, – согласился важняк. – Биография у тебя серьезная, Гиви.

– Зачем тогда спрашиваешь? Я по закону живу. Я с тобой свои проблемы обсуждать не могу… Хочешь, о бабах потолкуем?

– Ну гляди, Гиви, тебе жить. Не думаешь, что Сын делото доведет до конца? Расстреляют к черту. Или взорвут.

– Значит, судьба… Только вот никакого Сына я не знаю. Извини.

Оба следака получили от «потерпевшего Чачуа» показания о том, что врагов у него нет. Кто мог организовать и осуществить покушение в «Интриге», он, Чачуа, понятия не имеет. «С моих слов записано верно. Дата. Подпись».

Все отлично понимали: «продолжение следует». Знать бы – каким оно будет?

* * *

Сотрудники РУБОПа встретились и с заместителем генерального директора АОЗТ «Север-сервис» Грантом Матевосяном. Поговорили без протокола. Сын держался достойно, спокойно, шутил. В разговоре один из оперативников раздосадованно сказал:

– Дело, конечно, ваше, Грант Витальевич. Вот только есть у жуликов одна интересная поговорка… не слыхали?

– Не знаю, может, и слыхал. А что за поговорка?

– Простая, Грант Витальевич, немудреная: за беспредел вчетверо платят.

* * *

После истории с «Интригой» авторитет Сына резко поднялся. До этого случая он был в прямом смысле «сыном Папы». Не более… И даже после смерти Матевосяна-старшего он был всего лишь Сынком.

А вот после «Интриги» он стал Сыном. До авторитета Папы ему было далеко… Папа – это Папа. И сравнивать нечего.

…Свой первый срок Виталий Матевосян получил в шестнадцать лет. В известной степени по глупости и случайно. Шел 62-й год, страна уже оправилась от военных ран, уже поднимались кварталы железобетонных коробок. Им искренне радовались. Уже светились в новых квартирах крошечные экраны «КВНов» с линзами, а с экранов улыбались ошеломленному человечеству Гагарин и Титов, Николаев и Попович… В кинотеатрах шел «Человек-амфибия». Была Великая Эпоха! Эпоха советского романтизма.

Шестнадцатилетний Виталий Матевосян тоже был романтиком. Он верил в построение коммунизма, в то, что «и на Марсе будут яблони цвести». Беда пришла так, как она любит приходить больше всего, – внезапно. Вначале она даже не выглядела бедой, она прикинулась столкновением на танцплощадке. Это было в тот день, когда Валерий Брумель победил планку на высоте «два двадцать семь» – 29 сентября шестьдесят второго года. На танцах в клубе комбината «Красный маяк» появились дружинники. Не очень трезвые, но исполненные решимости что-нибудь пресечь. «Пресекли» они молодого Виталия Матевосяна, у которого галстук был «вызывающе ярким». Слово за слово… ну, дальше все понятно. Полная глупость, конечно… И суд вполне мог бы оставить пацана на свободе. Но в апреле шестьдесят второго года вышел указ «Об усилении ответственности за посягательство на жизнь, здоровье и достоинство работников милиции и народных дружинников».

Вот этот-то чертов указ да доставшийся от отца независимый характер и определили дальнейшую судьбу Виталия Матевосяна. В первый раз он получил три года. «Всего» три года… Из зоны Виталий вернулся озлобленный и лишенный каких бы то ни было иллюзий. И с несмываемым клеймом судимости.

Безжалостная и бездумная советская пенитенциарная система не могла никого перевоспитать. По крайней мере, в лучшую сторону. Она могла либо сломать, либо ожесточить.

Виталий ожесточился. Уже через три месяца после выхода на волю он пошел воровать в компании новых друзей. Тех, с кем познакомился в зоне. Он, как и отец, был смел и удачлив, быстро заработал авторитет. Садился еще дважды: за кражи и грабежи. К восемьдесят восьмому году, когда Виталий вышел после очередной отсидки, он был уже Папа. Папе было сорок два, у него подрастал одиннадцатилетний сын – Грант.

За те четверть века, что прошли с рекордного прыжка Брумеля и драки в клубе «Красного маяка», Советский Союз изменился неузнаваемо. Из верящего в коммунизм романтика он превратился в прожженного циника, спекулянта и вора. Очень похожая метаморфоза произошла с Виталием Матевосяном.

Папа понял, что настали новые времена. И брать деньги можно по-другому. Почти не рискуя, избегая прямого конфликта с законом. Для начала он обложил «налогом» спекулянтов спиртным, которые промышляли возле универсама на проспекте Науки. Свое «право» ему пришлось доказывать с ножом в руке. Ему противостояла команда спортсменов. Ребята все молодые, жесткие и жестокие. Любой из них мог бы справиться с Матевосяном без проблем и в одиночку… Даже стаей они не смогли этого сделать, столкнувшись с железной волей Папы. Рядом с ним спортсмены выглядели так же, как сильные и тренированные городские псы рядом с матерым волком… они сломались и «легли под Папу».

К двухтысячному году Папа легально владел одной-единственной фирмой «Север-сервис» и – нелегально – контролировал немалый кусок Гражданки. Трижды его пытались убить. Но – Бог миловал, Папа отделался легким ранением и контузией. В августе двухтысячного года он «получал» с полутора сотен «точек»: с крупных оптово-розничных рынков и крошечных – на один бокс – автомастерских, с бензоколонок и залов игровых автоматов. С гостиниц, саун, массажных кабинетов и уличных сутенеров. С торговли пивом, кассетами, шмотками, паленой водкой, голосами избирателей, крадеными машинами, цветами, лекарствами, печатной продукцией и, разумеется, наркотиками.

Авторитет Папы в криминальном мире Санкт-Петербурга был высок невероятно. Да и не только Санкт-Петербурга. К нему даже приезжали грузинские воры и предлагали короноваться на вора в законе. Но Папа от высокой чести отказался.

– Вор, – сказал он, – должен жить по закону: не иметь жены, детей, дома… Я давно по-другому живу. И вы по-другому живете. Зачем лицемерить? Для авторитета? Так мне своего хватает. Вот Петруха закон блюдет – его коронуйте.

Грузины уехали оскорбленные, но Папе было на это плевать. Он жил своей жизнью…

Все изменилось в тот день, когда ему поставили диагноз: рак головного мозга. Он был сильный человек и не боялся смерти. Со смертью Папа сталкивался не один раз. И всегда побеждал. Но в этот раз у него не было никаких шансов – так сказали врачи. Самое обидное заключалось в том, что от самого Папы – от его воли, от его упорства, от умения держать любой удар судьбы – ничего не зависело.

Он приказал врачам молчать о его болезни, и до выстрела в альпинарии никто, кроме Петрухи, ничего не знал. Не знала жена, не знал сын, не знало ближайшее окружение.

Единственный сын Папы – Грант – учился и жил в Штатах. За месяц до самоубийства Виталий Грантович вызвал сына в Россию. Он решал вопрос: кому передать дело?… При ближайшем рассмотрении оказалось, что некому. Разве что сыну.

Папа подолгу беседовал с Грантом, познакомил со своими бригадирами, взял на несколько серьезных встреч с серьезными людьми.

Он пытался понять: потянет ли Грант дело?… И не мог понять. Папа имел огромный опыт, видел людей, что называется, насквозь. Но так и не смог дать верную оценку собственному сыну. Это тревожило его… А потом начались боли. Он еще руководил своей империей, но его время таяло.

Ночью двадцать шестого июля он написал два письма. Короткое – с объяснением причин – в прокуратуру. Длинное – на пяти страницах – Гранту. В письме сыну он рассказал о принципах и методах управления империей… Но тут же предложил сыну самому разобраться, а нужно ли ему это? На нескольких счетах в российских и заграничных банках лежит немалая сумма денег. Этого достаточно для открытия серьезного дела в любой стране мира. Решай сам, Грант. Если не чувствуешь в себе силы для продолжения дела здесь – отступи. Если решишь бороться – иди до конца, крови не бойся.

Грант выбрал кровь. Вряд ли он до конца отдавал себе отчет, на какой путь он ступил. Но решение было принято.

Многие в криминальном мире Питера и даже в ближайшем окружении Папы говорили: Сынок пришел на готовое. Но кусок ему не по зубам… И добавляли, что долго он не продержится. Или не добавляли, но это все равно подразумевалось.

После «Интриги» так говорить перестали. Жестокая и скорая расправа с противниками произвела впечатление.

На самого Гранта она тоже произвела впечатление. Он отдавал себе отчет, что и эта победа – победа покойного отца, который дал ему пару решительных наемников. И даже, как выяснилось, предупредил их, что Сынку в ближайшее время может понадобится помощь в решении проблемы… Формально в распоряжении Сына были полтора десятка боевиков под руководством бывшего офицера милиции с характерным прозвищем Палач. Но в реальности он был совершенно беспомощен: боевики Палача, готовые по приказу Папы начать войну не задумываясь, отнюдь не рвались в бой под знаменами Сынка.

Сын отдавал себе отчет, что победа в «Интриге» – победа Папы. Но вывод для себя сделал: хозяин положения тот, кто действует первым. Жестоко и решительно… Однако!… Однако Лорд остался жив. Те, кто знал Лорда, говорили:

– Подождем. Выпишется Лорд из больницы – поглядим, что будет тогда.

* * *

Ждать пришлось недолго, Чачуа выписали в пятницу, четвертого августа. Встречать Лорда приехала почти вся команда. Две «бээмвухи» и «мерс» въехали прямо на территорию больницы, известной в народе под именем «третьей истребительной». Все три автомобиля остановились на пандусе у главного входа.

Двое встречающих – Нос и Татарин – поднялись в палату. Они принесли с собой бронежилет «Кираса-5», но Лорд от броника категорически отказался. Он всегда держал фасон.

– Надел бы лучше, Лорд, – сказал Татарин. – Клифт на железной подкладке… так-то оно спокойней.

– Спокойней всего на кладбище, – хмуро ответил Чачуа. Его левая, раненая, рука покоилась в перевязи из черного шелкового платка. Лорд вообще любил черный цвет.

– Шорох идет, что Сынок-то добить тебя хочет… надень, Лорд.

– Я сказал – нет, – отрезал Лорд. Покидая больницу, он вручил лечащему врачу шикарный букет роз и конвертик. Пожал руку. Дежурного милиционера он тоже поблагодарил, но руки не подал – западло вору с ментом ручкаться. Бросил: спасибо, служивый… Равиль сунул в ствол автомата менту стольник баксов: выпей со сменщиками за здоровье Гиви Чачуа, сынок. Ошеломленный сержант вытащил свернутую в тугую трубочку купюру из ствола «АКСУ». В переводе на рубли это составляло больше его месячного заработка. Молодой был еще сержантик, неопытный.

В окружении четырех бойцов Лорд спустился в вестибюль. За пыльными стеклами вестибюля было светло, солнечно… и опасно. Смертельно опасно. Молодой Матевосян, не признающий ни воровского закона, ни бандитских понятий, вполне мог приготовить встречу… За решеткой, огораживающей территорию больницы, стояли припаркованные автомобили, микроавтобусы. После событий в «Интриге» Лорд с подозрением относился к «микрикам». Он до сих пор видел широкий боковой проем «тойоты», в котором бились огни на автоматных стволах…

В любой из машин мог сидеть курок. Или два, как в той «тойоте»… Мир за пыльным стеклом был солнечным и опасным. Нос с бронежилетом в руке распахнул дверь. Лорд перешагнул больничный порог. Дойти до «мерса» требовалось не более пяти-шести метров… Резко отъехала в сторону боковая дверь грузовой «ГАЗели» за оградой. Лорд замер… Он понял! Он все понял. Он сделал шаг назад и пожалел, что отказался от бронежилета.

Из «ГАЗели» вылетела пустая пивная бутылка. Дверь захлопнулась. Лорд нервно улыбнулся тонкими бескровными губами.

В кожаном салоне старомодного «мерседеса-230» он закурил папиросу с анашой. Отменная ошская конопля круто обволакивала мозг, снимала напряжение, расслабляла. Мир за тонированными голубоватыми стеклами больше не казался опасным… А Сынка, решил Лорд, я съем. Вобью отвертку в печень и буду смотреть, как подыхает… За беспредел вчетверо платят, Сынок!

До дома доехали за десять минут. Лорд вышел из «мерседеса», улыбнулся, щурясь от яркого солнца… Люська, поди, на стол накрыла…

Это была его последняя улыбка. В кустах акации возле дома Лорда и в подъезде противоположной пятиэтажки уже сидели выборгские «варяги» с новенькими, только со склада, автоматами… Лорд поднял глаза наверх, туда, где приветливо махала рукой Люська… И тут пули пробили грудную клетку, раненую руку, живот. Вспороли борт «мерседеса», прошлись по обоим «БМВ», выкашивая бандитов. Воздух наполнился свистом, грохотом, криком.

Лорд еще улыбался, держался правой рукой за дверь «мерса», но ноги уже подгибались, а солнце заполнило весь мир.

В багажнике одного из «БМВ» лежал бронежилет пятого уровня защиты «Кираса-5». Предназначенный для спецподразделений, он выдерживает выстрел из любого вида стрелкового оружия. Но Лорд всегда держал фасон.

В распахнутом огне третьего этажа кричала, закрывая рот ладонью, сожительница Лорда Людмила.

* * *

У покойного Лорда был брат. Не родной брат, сводный. Но сути дела это не меняло. Марат Гайруллин жил в Тольятти, кормился от ВАЗовского конвейера. О таких, как он, на Сицилии говорят: человек чести. В России: вор законный.

О смерти Лорда Гайруллин, он же Рука, узнал в казино. Рука выигрывал в тот вечер, был легок и весел. Вопреки убеждениям законника, ставил на «красное». И ему везло. Свой сотовый, чтобы не мешал игре, Рука оставил телохранителям. Не любил он, когда мешают… Фортуна баба капризная, враз отвернется. Но худые вести приходят, минуя преграды. Шарик весело катился по колесу рулетки, а через зал к Руке быстро шел Коля Бешеный. Лицо у Бешеного было напряженным. Гайруллин стоял к нему спиной. Но вдруг обернулся, встретился с Колей взглядом. Сразу понял: что-то произошло.