Текст книги "Сборник.Том 5"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 48 страниц)

Глава девятая
Конспираторы

Вечера доктор Дарелл и Пеллеас Антор проводили в дружеских беседах, а дни – в приятном ничегонеделании. Всё выглядело как самый обычный визит. Знакомым доктор Дарелл представил своего гостя как прилетевшего издалека двоюродного брата, вследствие чего интерес к незнакомцу был также самый обычный.

Ну а если время от времени кто-то и проявлял любопытство, доктор Дарелл, не задумываясь, отвечал то «да», то «нет» – в зависимости от обстоятельств. В один прекрасный день он разослал по общей линии связи приглашение на вечеринку, звучавшее так: «Не желаете ли познакомиться с моим кузеном?»

Аркадия готовилась по-своему. Её приготовления носили самый невинный характер.

Например, она вынудила Алинтуса Дама подарить ей маленький самодельный приёмник – идеальное подслушивающее устройство. Сделала это она таким способом, что можно искренне пожалеть всех особ мужского пола, с которыми её могла свести судьба в будущем. Короче: она просто-напросто проявила неподдельный интерес к страстному увлечению Алинтуса – у того дома была своя мастерская. Кроме того, она проявила неожиданное внимание и к его совершенно невыразительной внешности. Вскоре несчастный юнец, к собственному удивлению, обнаружил, что он: 1) долго, нудно и восторженно излагает принципы деятельности гиперволнового реле; 2) испытывает сильное головокружение от взгляда больших, задумчивых глаз и 3) отдаёт в руки Аркадии своё гениальное произведение – вышеупомянутый приёмник.

После получения подарка Аркадия какое-то время поддерживала с Алинтусом довольно теплые отношения, чтобы не вызывать лишних подозрений. Ещё много месяцев спустя Алинтус вспоминал о своем коротком блаженстве, по убедившись, что счастью конец, повздыхал и перестал вспоминать.

Наступил седьмой вечер после появления Антора. В гостиной доктора Дарелла, поглощая угощение и пуская клубы дыма, сидело пятеро мужчин, а наверху, на письменном столе Аркадии стояло совершенно невинное на вид творение гения Алинтуса Дама…

Итак, их было пятеро. Прежде всего, сам доктор Дарелл – седеющий, изысканно одетый, выглядевший чуть старше своих сорока двух. Пеллеас Антор – сегодня подчеркнуто серьёзный, выглядевший молодо и не очень уверенный в себе. И ещё трое: Джоуль Турбор, известный тележурналист – грузный, губастый; доктор Эльветт Семик, университетский профессор физики – худой, с желтоватым морщинистым лицом, заполнявший, образно говоря, половину своего костюма; и последний – Хомир Мунн, известный библиограф – тощий, стеснительный, ужасно неуклюжий.

Доктор Дарелл начал легко, в своей обычной деловой манере:

– Наша встреча, джентльмены, посвящена не просто социальной проблеме. Надеюсь, вы это понимаете. Не случайно я пригласил вас – ваша деятельность отмечена заслугами совершенно определённого толка. Я не собираюсь вас запугивать, но всё же подчеркну, что все мы, в любом случае, приговорены.

Но, как бы то ни было – никто из вас не был приглашен сюда тайно. Никому из вас не пришлось, добираясь сюда, оглядываться по сторонам. Окна дома не экранированы и не занавешены. Для того чтобы враг обнаружил нас, самое лучшее – это привлечь его внимание, а самый легкий способ привлечь внимание – это создать обстановку дешёвой театральной таинственности.

«Ага!» – усмехнулась Аркадия, склонившись над черной коробочкой, откуда доносились слегка искаженные расстоянием голоса.

– Вы понимаете меня?

Эльветт Семик покусал нижнюю губу – так он делал всегда, когда собирался что-нибудь сказать.

– Ладно, Дарелл, не тяните волынку. Представьте нам молодого человека.

– Его имя – Пеллеас Антор. Он ученик моего старшего товарища по работе, Кляйзе, умершего в прошлом году. Доктор Кляйзе прислал мне его энцефалограмму, сделанную незадолго до его кончины, которую я сравнил с энцефалограммой человека, который сейчас перед вами. Вы знаете, что «портрет» мозга человека продублировать невозможно – как отпечатки пальцев. Это неподвластно даже Психологам. Если вы этого не знаете, придётся вам поверить мне на слово.

Надув губы, Турбор проворчал:

– Ближе к делу. Естественно, мы верим вам на слово, ведь после смерти Кляйзе вы – величайший электроневролог в Галактике. По крайней мере, в одной из телепередач я именно так вас представил. Сколько вам лет, Антор?

– Двадцать девять, мистер Турбор.

– Гм – м – м… И вы тоже электроневролог? И тоже великий?

– Нет, сэр, я только учусь. Но я упорно работаю, и мне посчастливилось учиться у самого Кляйзе.

Тут вмешался Мунн. Волнуясь, он здорово заикался.

– Я д-думаю, п – пора бы начать. П-по-моему, с – слишком много ра-разговоров.

Доктор Дарелл, слегка нахмурившись, взглянул на Мунна:

– Вы правы, Мунн. Приступайте, Антор.

– Не сразу, – медленно проговорил Пеллеас. – Прежде чем мы приступим к самому главному, мне хотелось бы сделать энцефалограммы всех присутствующих.

Дарелл нахмурился сильнее:

– О чём вы, Антор? Зачем вам наши энцефалограммы?

– Хочу получить ваши «портреты». Мой у вас есть, доктор. И исследование мне хотелось бы провести самому.

Турбор спокойно сказал:

– У него нет причин доверять нам, Дарелл. Молодой человек имеет на это полное право.

– Благодарю вас, – вежливо кивнул Антор. – Будьте так любезны, доктор Дарелл, проводите нас в вашу лабораторию. Утром я позволил себе проверить, как работает ваша аппаратура.

Наука электроэнцефалографии стара и молода одновременно. Стара в том смысле, что знания о способности нервных клеток генерировать микротоки принадлежали к той категории знаний Человечества, происхождение которых полностью утрачено. Эти знания такие же древние, как само Человечество.

Однако она и нова. Факт существования микротокоа мозга живых существ на протяжении десятков тысячелетий существования Галактической Империи считался одним из очевидных, но совершенно бесполезных с практической точки зрения аспектов природы человека. Кое-кто пытался, правда, классифицировать волновые свойства мозга в зависимости от состояния сна и бодрствования, покоя и возбуждения, здоровья и болезни – но даже самые обобщенные понятия изобиловали массой исключений из правил.

Другие пробовали доказать существование групп мозговых волн, аналогичных хорошо известным группам крови, и тем самым продемонстрировать значение определяющего влияния окружающей среды. Так возникла очередная теория деления человечества на подгруппы. Но подобная философия не смогла пробить себе дорогу, противостоять мощному экуменическому потоку, захлестнувшему Галактическую Империю – единую политическую структуру, в которую входило двадцать миллионов звёздных систем, населённых людьми, – от столичного Трентора, ныне не более чем прекрасного и печального воспоминания, до самых заброшенных астероидов Периферии.

В те времена в обществе, существовавшем в Первой Империи, отданном на откуп физическим наукам и сложнейшей технологии, вновь наметился неясный, но мощный отход от исследований мозга. Такие исследования стали менее престижны, поскольку не были делом повседневной необходимости. А поскольку вдобавок эти исследования не давали немедленной отдачи, они ещё и плохо финансировались.

За распадом Первой Империи последовал распад организованной науки. Начался обратный процесс – были утрачены даже фундаментальные знания об атомной энергетике, и наступил возврат к энергии угля и нефти. Единственным исключением, разумеется, была Первая Академия, где искра научной мысли была возрождена и из неё возгорелось пламя. Но даже здесь первенствовала физика, а исследования мозга свелись к чисто хирургическим проблемам.

Гэри Селдон был первым, кто сказал то, что впоследствии оказалось неопровержимой истиной.

«Мозговые микротоки, – сказал он однажды, – являются носителями, отголосками самых разнообразных импульсов и реакций, сознательных и бессознательных. Волновая активность мозга, вычерченная на бумаге в виде колеблющихся пиков и провалов, – это зеркало объединенных мысленных импульсов, испускаемых миллиардами клеток. Теоретически такой анализ должен выявлять мысли и эмоции субъекта – до самой последней и мельчайшей. Должны выявляться различия, обусловленные не только серьёзными органическими нарушениями – врожденными или приобретенными, но также и те, что вызваны переменами в эмоциональном состоянии, ростом общей культуры, жизненного опыта, даже самих взглядов на жизнь».

Но даже Селдону не удалось в этом вопросе продвинуться дальше общих рассуждений.

И вот теперь уже в течение пятидесяти лет учёные в Первой Академии упорно раскапывали закрома громадной и захламленной кладовой знаний. Подход теперь, естественно, осуществлялся с помощью новейшей техники – такой, например, как возможность размещать электроды на черепе по новому методу, обеспечивающему контакт непосредственно с серым веществом мозга. Не надо было даже выбривать волосы на голове. Кроме того, было разработано записывающее устройство, которое автоматически регистрировало данные волновой деятельности мозга как в целом, так и в виде отдельных функций шести независимых переменных.

Нужно особо отметить то уважение, с которым теперь относились к энцефалографии и к электроневрологам. Доктор Кляйзе, величайший из них, на научных симпозиумах восседал наравне с физиком – Доктором Дареллом, который, хотя и не занимался уже активной научной деятельностью, по снискал себе широкую известность достижениями в энцефалографических исследованиях. Эти его достижения были известны настолько, насколько было известно то, что он – сын Байты Дарелл, великой героини предыдущего поколения.

Итак, сейчас доктор Дарелл сидел в наклоненном кресле, спокойно ощущая легкое прикосновение электродов к коже головы. Иглы самописца, заключенные в вакуумные футляры, двигались по бумаге. Он сидел спиной к самописцу – так было нужно, поскольку, как было известно, визуализация движущихся ломаных линий вызывала у обследуемого бессознательное желание корректировать их, что неизбежно сказывалось на результатах. Но он знал, что на сводном экране идёт ритмичная линия Сигма – колебаний, чего, впрочем, и следовало ожидать от его сильного и дисциплинированного ума. Она будет выглядеть ещё более чётко после последующей компьютерной обработки совместно с мозжечковыми волнами. Он знал – там будут острые, непрерывные пики сигналов с лобной доли мозга, а в промежутках между ними – невысокие зубчатые линии – сигналы низкой частоты с подповерхностных участков мозга.

Он знал свой мозговой «портрет» так же хорошо, как художник знает цвет своих глаз.

Пеллеас Антор не сказал ни слова, когда Дарелл поднялся с кресла. Молодой человек быстро пробежал глазами результаты девяти записей – так делают только те, кто знает, что означает самая малая малость.

– Теперь вы, если не возражаете, доктор Семик.

Старчески-желтоватое лицо Семика напряглось. Электроэнцефалография была наукой, о которой он знал маловато. Но он догадывался, что бесстрастный прибор покажет именно то, чего ему меньше всего хотелось, – его старость. Что он стар внешне – это было видно всякому, но «портрет» волновой активности мозга мог показать, что и ум его состарился вместе с телом. Он с неприязнью предчувствовал предстоящее вторжение за последнюю линию обороны – в его сознание.

Пеллеас приладил электроды. Весь процесс, разумеется, от начала до конца не причинял обследуемому никаких неприятных ощущений.

Затем настала очередь Турбора, который все пятнадцать минут сидел спокойно, не шелохнувшись, а затем – черёд Мунна, который всё время, пока шло исследование, так ворочал глазами, будто и впрямь хотел просверлить взглядом дырочку в затылке и подсмотреть, что происходит на экране.

– Ну а теперь… – начал доктор Дарелл, когда всё было закончено.

– Ну а теперь, – извиняющимся тоном прервал его Антор, – простите меня, доктор, но в доме есть ещё один человек.

Дарелл, нахмурясь, спросил:

– Моя дочь?

– Да. Как вы помните, я настоял, чтобы она осталась дома.

– Неужели для того, чтобы её обследовать? Господи, зачем?

– Я не могу иначе.

Дарелл недоуменно пожал плечами, вышел и поднялся по лестнице на верхний этаж. Будучи заранее предупреждена, Аркадия успела спрятать приёмник и послушно последовала за отцом. Это было первое в её жизни электроэнцефалографическое исследование – исключая то, что было проведено в раннем детстве для идентификации и регистрации.

– А посмотреть можно? – спросила она, показывая на ленту бумаги.

– Ты всё равно ничего не поймешь, Аркадия. И потом, тебе спать пора.

– Да, пора, – притворно зевая, произнесла она. – Всем доброй ночи.

Она стрелой взбежала по лестнице и, наспех раздевшись, забралась в кровать. Прильнув к собранному руками несчастного Алинтуса приёмнику, она чувствовала себя героиней шпионского библиофильма. Азарт игры всё больше овладевал ею.

Первые после возвращения слова, услышанные ею, принадлежали Автору, который сказал:

– Результаты всех исследований, джентльмены, удовлетворительны. И у девочки тоже.

– У девочки! – зло передразнила его Аркадия и мысленно плюнула ему в физиономию.

Наконец Антор раскрыл свой портфель и вынул оттуда несколько листков с результатами электроэнцефалографических исследований. Это были, естественно, копии, и закрывался портфель не совсем обычным способом. Попади ключ от него в чужие руки, все листки внутри портфеля моментально превратились бы в горстку пепла. В том случае, если ключ поворачивал владелец портфеля, его содержимое сохранялось в течение получаса, а потом окислялось и превращалось в пепел, как и в первом случае.

Ну а пока всё было цело и невредимо, Антор поторопился начать объяснения:

– Здесь у меня электроэнцефалограммы отдельных второстепенных лиц из администрации Анакреона. А вот это – электроэнцефалограмма психолога из Локрийского Университета, а вот это – промышленника из Сивенны. Ну и ещё кое-кого.

Все сгрудились вокруг стола. Для всех, кроме Дарелла, электроэнцефалограммы выглядели всего лишь странными, замысловатыми закорючками. Для него это были крики миллионов внятных голосов.

Антор тихо проговорил:

– Обратите внимание, доктор Дарелл, на вот этот участок утолщения во вторичном Тау-ритме лобной доли – он имеется на всех записях. Не желаете воспользоваться Аналитическим Правилом, чтобы проверить результаты, сэр?

Аналитическое Правило можно отдаленно сравнить – примерно, как небоскреб с хижиной – с той детской игрушкой, что называется Правилом логарифмического скольжения. Дарелл прекрасно знал это Правило и пользовался им давным – давно. Он быстро набросал на листке ряд цифр, и оказалось, как и утверждал Антор, что вместо чётких колебаний ритма, которые должны были наблюдаться в норме на этом участке энцефалограммы, действительно имело место явное выравнивание ломаной линии.

– Как бы вы это объяснили, доктор Дарелл?

– Не уверен… Теоретически – просто не представляю себе возможности такой картины. Даже в случаях амнезии наблюдается лишь частичное подавление колебаний, но никак не полное их исчезновение. Грубое хирургическое вмешательство, может быть?

– Ну, конечно, словно что-то вырезано! – нетерпеливо вскричал Антор. – Однако отнюдь не в физическом смысле. Знаете, такое было бы под силу Мулу. Он мог бы подавить полностью способность к проявлению какой-то определённой эмоции, и в результате образовалось бы вот такое Плато. Или…

– Или это дело рук Второй Академии. Так? – медленно улыбаясь, проговорил Турбор.

Вопрос был риторический.

– И что же навело вас на подозрения, м-мистер Антор? – спросил Мунн.

– Не меня. Доктора Кляйзе. Он собирал энцефалограммы, как полиция собирает отпечатки пальцев, но по другому принципу. Те коллекционируют преступников, а он собирал энцефалограммы деятелей науки, правительственных шишек и бизнесменов. Видите ли, это ведь совершенно очевидно: если Вторая Академия управляет течением истории Галактики – нашей с вами истории, – они должны это делать осторожно, с минимумом внешних проявлений. Если они воздействуют на умы, а они должны это делать, – то они прежде всего воздействуют на умы людей, имеющих влияние – в науке, промышленности, политике. Именно на таких людей и обратил внимание доктор Кляйзе.

– Но, – возразил Мунн, – есть ли ка-акая-то взаимосвязь? Как ведут себя эти люди – те, у которых на-аблюдается вот такое, как вы сказали, Плато? Может быть, это совершенно но-ормальное явление?

Он отчаянно искал поддержки в глазах остальных, но, увы, не нашёл.

– Давайте послушаем доктора Дарелла, – предложил Антор. – Спросите у него, сколько раз он встречался с этим явлением при проведении собственных исследований и в научной литературе. А потом спросите его, какова вероятность обнаружения этого феномена на тысячу случаев в той популяции, которую выделил доктор Кляйзе.

– Полагаю, нет никаких оснований сомневаться, что тут мы имеем дело с внедрением искусственного менталитета, – задумчиво проговорил Дарелл. – Эти люди «обработаны». Должен сознаться, я это, в некотором роде, подозревал.

– Я знаю, доктор Дарелл, – неожиданно резко сказал Антор. – Я знаю, что вы когда-то сотрудничали с доктором Кляйзе. И мне хотелось бы узнать, почему вы прервали сотрудничество с ним.

Казалось бы, никакой особой враждебности в этом вопросе не прозвучало, тем не менее после него наступила тягостная пауза.

Дарелл, обведя взглядом всех присутствующих, ответил:

– Прервал, потому что понял, что борьба, которую затеял Кляйзе, бесполезна. Он пытался вступить в единоборство с соперником, который был ему не по силам, Он обнаружил то, что мы оба ожидали обнаружить – что мы сами себе не хозяева. Это было то, чего мне знать не хотелось! У меня, в конце концов, было чувство собственного достоинства. Мне было приятно сознавать, что наша Академия – хозяин некоей собственной общей души, что наши праотцы прожили жизнь не зря. Я думал, что самое легкое – просто отвернуться и уйти и ждать, пока я сам не уверюсь во всём. Моё положение в научном мире меня не беспокоило – жизнь моя была материально устроена. Та пенсия, которую правительство назначило нашей семье в честь заслуг моей покойной матери, вполне обеспечивала безбедное существование, тем более что мои запросы всегда были невелики. Чтобы не страдать от безделья, у меня была домашняя лаборатория, и в один прекрасный день жизнь моя подошла бы к концу, так я думал, а потом… потом Кляйзе умер.

Семик неловко улыбнулся и проговорил:

– Кстати – о Кляйзе. Я про него ничего не знаю. Как он умер?

Вмешался Антор:

– Он умер. Он знал, что умрет. За полгода до смерти он сказал мне, что подошёл вплотную к…

– А теперь вплотную к этому подошли мы, – проговорил Мунн. У него пересохло в горле от волнения.

– Да! – отрезал Антор. – Собственно, в этом нет ничего нового. Мы все были к этому слишком близко. Я – ученик доктора Кляйзе, доктор Дарелл – его бывший коллега. Джоуль Турбор объявил во всеуслышание по всем каналам телевидения об опасности нашей слепой веры в спасительную десницу Второй Академии и делал это не раз, пока правительство не заткнуло ему рот – кстати сказать, не без активного участия организации, субсидируемой мощным финансистом, на электроэнцефалограмме которого отчетливо прослеживается «Плато обработки». Хомир Мунн – обладатель крупнейшей домашней коллекции «Мулианы» – позволю себе так назвать всю литературу, посвященную Мулу. Вы, уважаемый Мунн опубликовали ряд статей, содержащих ваши мысли о природе и действиях Второй Академии. Доктор Семик внес уникальный вклад в математическое обоснование электроэнцефалографических исследований, хотя, скорее всего, и не полагал, что его данные могут быть интерпретированы таким образом.

Семик вытаращил глаза и выдохнул:

– Нет, нет, молодой человек, вы ошибаетесь! Я занимался анализом интрануклеарной кинетики – проблемой n – телец, если точнее. В энцефалографии я полный профан!

– И тем не менее ваши данные используются в электроневрологии, и весьма успешно. Таким образом, наше положение нам должно быть ясно. Правительство, разумеется, ничего сделать не может. Я не в курсе относительно того, насколько мэр и остальные представители администрации осознают серьёзность проблемы. Но зато я знаю другое: нам, пятерым, нечего терять, а обрести мы можем многое. Всякие новые знания будут помогать нам двигаться в нужном направлении, Сейчас – только начало, как вы, надеюсь, понимаете.

– Как вы оцениваете степень проникновения Второй Академии в нашу жизнь? – поинтересовался Турбор. – Насколько оно глубоко?

– Не знаю. Пока могу ответить только приблизительно. Все факты проникновения пока отмечаются в пограничных мирах. Столичный мир, возможно, пока и не затронут, хотя наверняка утверждать нельзя – именно поэтому я и обследовал вас. Вы были под особым подозрением, доктор Дарелл, поскольку вы прекратили сотрудничество с Кляйзе. Вы знаете, он не мог вам этого простить. Честно говоря, я думал, что вас подкупила Вторая Академия, но Кляйзе утверждал, что вы просто-напросто струсили. Вы должны простить меня, доктор Дарелл. Всё это я говорю не для того, чтобы вас обидеть, а исключительно затем, чтобы прояснить мою собственную позицию. Мне кажется, я вас понимаю, и, если это действительно была трусость, я бы вас простил.

Прежде чем ответить, Дарелл глубоко вздохнул.

– Да, я сбежал! Называйте это как хотите – трусостью, малодушием. Я пытался сохранить с Кляйзе дружеские отношения, но он мне не писал и не звонил, только вот прислал вашу энцефалограмму, а это было всего за неделю до его кончины…

– П-простите, ч-что я вмешиваюсь, – проговорил Хомир Мунн, покрывшись лихорадочным румянцем, – н-но я ка-ак-то плохо п-представляю себе, чем мы со-обственно за-анимаемся. Если м-мы бу-удем всё говорить и г-говорить, то м-ы – ы просто п-презренная ш-шайка к-к – конспираторов, и всё. Но с дру-угой стороны, не-епонятно, что же мы-ы можем п-предпринять? Всё это к-ак-то по-детски. М-мозговые во-олны, м-мумбо-юмбо и всякое та-акое. Де-елать-то ч-что?

Глаза Антора загорелись.

– Есть что делать! Нам нужно как можно больше информации о Второй Академии. Это – дело первейшей необходимости. Мул посвятил поиску этой информации первые пять лет своего правления и потерпел фиаско – или нам так внушили. А потом что – перестал искать? Почему? Потому что преуспел – или потому что потерпел провал?

– С-снова одни с-слова… – разочарованно протянул Мунн. – Ка-ак м-мы можем это у-узнать?

– Поймете, если выслушаете меня до конца. Столица Мула была на Калгане. Калган не был частью сферы торгового влияния Академии до воцарения Мула, не является таковой и сейчас. В настоящее время на Калгане правит человек по имени Стеттин, если только завтра там не грянет очередной дворцовый переворот. Стеттин именует себя Первым Гражданином Галактики и считает себя преемником Мула. Если в этом мире есть какая-то традиция, то она зиждется на сверхчеловечности Мула, и традиция эта там здорово укрепилась. В итоге, прежняя цитадель Мула – его дворец – сохраняется как реликвия. Посторонних туда не пускают, внутри ни к чему не прикасаются.

– Ну?

– А почему, а? В такие времена ничего не бывает без причины. Что если дворец Мула сохраняется в неприкосновенности не только из-за суеверия? Что если Вторая Академия так всё обставила? Что если там хранятся записи Мула – итог его пятилетних поисков?

– О, это ч-чепуха.

– Ну, почему же чепуха? – настаивал Антор, – На протяжении всей истории Вторая Академия только и делала, что непрерывно скрывалась и в дела Галактики вмешивалась минимально. Да, для нас было бы более логично, если бы дворец Мула был разрушен и записи, хранящиеся там, уничтожены. Но вы не должны забывать, что речь идёт о Психологии в руках Мастеров Психологии. Они – Селдоны, они – Мулы, и действуют не напрямую, а через умы, через сознание. Зачем им что-то разрушать и ликвидировать, если они спокойно могут достичь своей цели, воздействуя на умы других людей? – Никто не ответил ему, и Антор закончил:

– И именно вы, Мунн – тот человек, который может добыть для нас необходимую информацию.

– Я? – испуганно вскрикнул Мунн и быстро обежал взглядом всех присутствующих. – Н-но я не могу! Я… н-не герой, я вообще… н-ну, я би-иблиограф, и все… В этом п-плане я м-могу оказать ва-ам всяческую п-помощь, но… нет, я го-отов столкнуться и со Вто-орой Академией, если п-по-отребуется, но лететь в космос по такому странному делу – нет, у-увольте!

– Ну посудите сами, – спокойно сказал Антор. – Доктор Дарелл и я, мы пришли к общему мнению, что это дело нужно поручить именно вам. Это – единственная возможность придать ситуации естественность. Вы – библиограф? Вот и отлично! Что является предметом вашего основного интереса? Мулиана! Уже сегодня вы – владелец самого крупного в Галактике собрания литературы о Муле. Вполне логично, что вы заинтересованы в его пополнении – для вас это более естественно, чем для кого-либо другого. Вы сможете попросить разрешения осмотреть калганский дворец, не вызывая ни у кого подозрений в искренности своих намерений. Вам могут отказать, но подозревать вряд ли станут. Кроме того, у вас есть одноместный крейсер. Известно, что вы во время отпусков часто а одиночестве отправляетесь на другие планеты с целью сбора литературы. Вы и на Калгане раньше бывали. Разве вы не понимаете, что в вашем полёте туда нет ничего нелогичного?

– М-мне трудно та-ак с-сразу… Э-это что же, я во-от так прямо п-приду и ска-ажу: «Здра-авствуйтте, мистер Пе-ервый Г-гражданин, нельзя ли м-мне п-посетить вашу дра-агоценную реликвию?»

– А почему бы и нет?

– По-потому, ч-чёрт п-подери, что он мне не п-позволит!

– И ладно! Не позволит так не позволит. Тогда вернётесь домой, и мы ещё что-нибудь придумаем.

Мунн беспомощно искал поддержки у присутствующих, затравленно поглядывая на всех по очереди. Он чувствовал, что его втягивают в дело, которое ему глубоко противно. Но никто не выражал желания поддержать его молчаливый протест.

Итак, в итоге в доме доктора Дарелла было принято два решения. Во-первых, Мунн с явной неохотой вынужден был согласиться отправиться на Калган, как только оформит летний отпуск.

О втором решении официальные участники встречи ничего не знали – оно было принято той, которая наверху, в своей спальне, выключила приёмник, чтобы наконец заснуть, – была уже глубокая ночь, Но об этом пока промолчим…