Текст книги "Второй Фонд "

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

9. Заговорщики

Для доктора Дарелла и Пеллеаса Антора вечера проходили в дружеском общении, дни в приятных пустяках. Визит, ничем не отличающийся от других. Доктор Дарелл представлял молодого человека как кузена из соседней системы, и интерес пропадал сам собой.

Однако, в разговоре как-нибудь могло быть упомянуто имя. В таком случае возникало легкое замешательство. Доктор Дарелл мог назвать его, а мог и не называть. Звонок по открытой разговорной волне получался тогда обычным приглашением:

– Хочу познакомить вас с моим кузеном.

А приготовления Аркадии проходили по-своему. Фактически, ее действия менее всего можно было считать честными.

Например, она заставила Пелла Линтуса в школе подарить ей самодельный автономный приемник звука методами, указывавшими, что ее будущее грозит всем мужчинам, с которыми она вступит в контакт. Избегая деталей – она просто проявила такой интерес к саморекламируемому хобби Пелла (у него была домашняя мастерская) в сочетании с хорошо моделируемым переносом этого интереса на самого Линтуса, коротенького и толстого, что несчастный юноша обнаружил себя: 1) оживленно и детально рассуждающим о принципах гиперволнового двигателя; 2) чувствующим головокружение от прекрасных, затягивающих глаз, которые так легко глядели на него; и 3) втискивающим в ее ждущие руки свое самое значительное изобретение, вышеупомянутый приемник.

С этого времени Аркадия обрабатывала Пелла с убывающей степенью только для того, чтобы отвести все подозрения, что причиной дружбы был приемник. Несколько месяцев после этого Пелл снова и снова вспоминал этот короткий период своей жизни, пока, в конце концов, из-за отсутствия продолжения, не выкинул это дело из головы.

Когда подошел семнадцатый вечер, и пятеро мужчин сидели в гостиной доктора Дарелла за накрытым столом и без табака, наверху, на столе Аркадии, лежало это незаметное произведение изобретательности Линтуса.

Итак, пятеро мужчин. Доктор Дарелл, конечно, с седеющими волосами, безукоризненно одетый, кажущийся старше своих сорока двух. Пеллеас Антор, серьезный и оживленный в данную минуту, выглядевший молодым и неуверенным в себе. И трое новых: Джоул Тербор, видеовещатель, грузный и толстогубый; доктор Элветт Семик, заслуженный профессор физики в Университете, сухопарый и морщинистый, в болтающейся как на вешалке одежде; Хомир Манн, библиотекарь, высокий, худой и ужасно смущающийся.

Доктор Дарелл говорил легко, обычным сухим тоном:

– Этот сбор был подготовлен, господа, чуть больше, чем просто светскими причинами. Вы могли догадаться об этом. Так как вас обдуманно выбрали из-за вашей квалификации, вы также можете догадаться о таящейся в этом опасности. Я не преувеличиваю, но я обращу ваше внимание на то, что, во всяком случае, мы все приговорены.

Вы заметите, что никого из вас не пытались пригласить сюда тайно. Никого из вас не просили прийти сюда незамеченным. Окна не отрегулированы на непроницаемость. Никакой защиты вокруг комнаты. Нам стоит лишь привлечь внимание врагов, чтобы погубить себя. А лучший способ привлечь внимание – это напустить фальшивой и театральной секретности.

(Ха, подумала Аркадия, согнувшись над маленькой коробочкой, откуда, чуть скрипя, раздавались голоса).

– Вы понимаете это?

Элветт Семик дернул нижней губой и обнажил зубы, поджав губы и сморщив при этом лицо, что предшествовало каждому его высказыванию.

– Ну, давай дальше. Расскажи нам о юноше.

Доктор Дарелл сказал:

– Его имя Пеллеас Антор. Он был учеником моего старого коллеги Клейза, который умер в прошлом году. Клейз послал мне его мозговой образец на пятом подуровне, прежде чем умер. Образец, который был сейчас сверен с образцом этого человека перед вами. Вы знаете, конечно, что мозговой образец не может быть идеально скопирован, даже людьми Науки Психологии. Если вам это неизвестно, придется поверить мне на слово.

Тербор сказал, поджав губы:

– Нужно же с чего-то начинать. Мы поверим тебе на слово, тем более что после смерти Клейза ты стал величайшим электроневрологом. В конце концов, именно так я охарактеризовал тебя в моем видеокомментарии, и даже сам верю в тебя. Сколько вам лет, Антор?

– Двадцать девять, господин Тербор.

– Хм-м-м. И вы тоже электроневролог? Знаменитый, наверное.

– Пока я еще изучаю эту науку. Но много работаю, и обучение у Клейза многое мне дало.

Вмешался Манн. Он слегка заикался, когда волновался:

– Я… Я хочу, чтобы вы н… начали. Я думаю, все слишком много г… говорят.

Доктор Дарелл приподнял бровь в сторону Манна:

– Вы правы, Хомир. Начинайте, Антор.

– Нет пока, – медленно произнес Пеллеас Антор, – потому что прежде чем мы сможем приступить, хотя я ценю мнение господина Манна, я должен запросить данные мозговых волн.

Дарелл нахмурился:

– Что такое, Антор? О каких данных ты говоришь?

– Образцы всех вас. У вас есть мой, доктор Дарелл. Я должен взять ваш и всех остальных. И я должен снять замеры сам.

Тербор сказал:

– У него нет причин доверять нам, Дарелл. У молодого человека есть право на это.

– Спасибо, – сказал Антор. – Может, пойдем в вашу лабораторию, доктор Дарелл, и там продолжим? Я позволил себе вольность сегодня утром, проверив ваш прибор.

Наука электроэнцефалография была одновременно новой и старой. Она была старой в том смысле, что знание микропотоков, производимых нервными клетками живых существ, принадлежит к безмерной категории человеческого знания, происхождение которого полностью забыто. Это было знание, своими корнями уходившее в ранние следы человеческой истории…

И все-таки она была новой. Факт существования микропотоков дремал на протяжении десятков тысяч лет Галактической Империи как одна из ярких и причудливых, но совершенно бесполезных отраслей человеческого знания. Некоторые пытались классифицировать волны на бодрствующие и спящие, спокойные и возбужденные, здоровые и больные, но даже в самых ярких концепциях имелась кучка недействительных исключений.

Другие пытались доказать существование групп мозговых волн, по аналогии с хорошо известными группами крови, и показать, что внешнее окружение было определяющим фактором. Это были расисты, которые требовали, чтобы человек был разделен на подвиды. Но такая философия не могла иметь успеха на фоне непреодолимого вселенского движения, включающего в себя движение Галактической Империи – единственной политической единицы, покрывающей двадцать миллионов звездных систем, охватывающего всех Людей, от центрального мира Трантора (теперь великолепная и невыносимая память о великом прошлом) до самого одинокого астероида на Периферии.

И потом, опять-таки, в обществе (а таким была Первая Империя), отдавшим предпочтение физическим наукам и бездушной технологии, было смутное, но мощное социологическое отталкивание исследованиям о разуме. Они были менее респектабельны, потому что не приносили немедленной пользы. И они слабо финансировались, с тех пор как стали менее прибыльными.

После разрушения Первой Империи наступило раздробление организованной науки – назад, назад, даже мимо основ атомной энергии, к химической энергии угля и нефти. Единственным исключением из этого, конечно, был Первый Фонд; искра науки, оживленная и растущая все интенсивнее, была сохранена и подкармливала пламя. И все-таки там тоже правила физика, и мозги, кроме как в хирургии, были запущенным участком.

Хэри Селдон первым выразил то, что в последствии стали принимать как истину.

«Микропотоки нервной системы несут в себе искру каждого изменяющегося импульса и отклика, сознательного и несознательного. Мыслительные волны, записанные на аккуратно разграфленную бумагу, в дрожащих пиках и впадинах являются отображением объединенных мыслепульсаций миллиардов клеток. Теоретически анализ должен показывать мысли и эмоции субъекта до самого конца и в самых мельчайших нюансах. Будут обнаружены различия, которые обусловлены не только массой физических дефектов, унаследованных или приобретенных, но также меняющимися состояниями эмоций, обусловленными образованием и опытом, даже чем-то столь неуловимым, как изменение философии жизни субъекта.»

Но даже Селдон не смог пойти дальше предположений.

И вот уже пятьдесят лет люди из Первого Фонда прорываются в эту невероятно огромную и сложную сокровищницу нового знания.

Приближение, естественно, происходило с помощью новой техники. Как, например, использование электродов на мозговом шве только что разработанными методами, которые давали возможность производить контакт непосредственно с клетками серого вещества, даже не выстригая волосы на черепе. А записывающее устройство автоматически считывало данные мыслительных волн как в общем и целом, так и по отдельным функциям шести независимых переменных.

Но что было, пожалуй, наиболее важным – это растущее уважение к энцефалографии и энцефалографам. Клейз, самый великий из них, в собрании ученых занимал равное место с физиками. Доктор Дарелл, хотя уже и не занимался активно наукой, был известен своими блестящими успехами в энцефалографическом анализе почти так же, как и тем фактом, что он был сыном Бэйты Дарелл, великой героини прошлого поколения.

И вот теперь он сидел в собственном кресле. Нежные прикосновения к черепу легких как перышко электродов едва чувствовались, в то время как вакуумные иглы колебались туда-сюда. Он сидел спиной к записывающему аппарату. Иначе, как хорошо известно, вид движущихся кривых вызывал невольное желание контролировать их, и с заметными результатами. Но доктор знал, что центральная шкала показывает строго ритмичную и малоизменяющуюся кривую сигма, которую нужно было ожидать от его могучего и дисциплинированного ума. Она будет усилена и очищена в дополнительной шкале, относящейся к волне мозжечка. Из лобной доли пойдут резкие, почти прерывистые скачки, и мягкие колебания из находящихся в подкорке областей с их узким диапазоном частот…

Он знал образец своей мыслительной волны настолько, насколько художник может точно знать цвет своих глаз.

Пеллеас не делал никаких комментариев, когда Дарелл поднялся с откидного стула. Молодой человек суммировал семь записей быстрым всеобъемлющим взглядом того, кто точно знает, какой мимолетный аспект должен привлекать внимание.

– Если не возражаете, доктор Семик.

Желтое старое лицо Семика было серьезным. Наука электроэнцефалография была одного с ним возраста, он знал о ней очень мало; выскочка, которую он едва выносил. Он знал, что стар и что волна-образец покажет его. Морщины на лице показывали это, сутулость при ходьбе, дрожание рук, но ониговорили только о его теле. Образцы мыслительных волн могли показать, что его разум стар тоже. Стеснительное, незаконное вторжение в последнюю защищенную крепость человека – его собственный разум.

Электроды были закреплены. Процесс, конечно, не причинил боли с самого начала и до конца. Только легкое покалывание, за порогом ощущения.

Потом шел Тербор, который спокойно и бесстрастно сидел все пятнадцать минут процедуры. И Манн, который дернулся от первого прикосновения электродов, а затем все время вращал глазами, будто хотел повернуть их в обратном направлении и смотреть через дырку в затылке.

– А теперь… – начал Дарелл, когда все было закончено.

– А теперь, – извиняющимся тоном сказал Антор, – есть еще одна персона в доме.

Нахмурившись, Дарелл спросил:

– Моя дочь?

– Да. Я предлагал, чтобы она осталась дома сегодня вечером, если вы помните.

– Для энцефалографического анализа? Ради Галактики, зачем?

– Я не могу продолжать без этого.

Дарелл пожал плечами и поднялся по лестнице. Аркадия, слышавшая все в подробностях, убрала приемник до того, как он вошел, потом с кротким послушанием последовала за ним вниз. Впервые в жизни, исключая тот раз, когда брали основной образец ее разума в детстве, для опознавательных и регистрационных целей, она оказалась под электродами.

– Можно, я посмотрю? – спросила она, протягивая руку, когда все кончилось.

Доктор Дарелл сказал:

– Ты не поймешь, Аркадия. Не пора ли тебе в постель?

– Да, папа, – ответила она скромно. – Спокойной ночи всем.

Она взбежала по лестнице и бухнулась в кровать, сведя до минимума основные приготовления. Пристроив рядом с подушкой приемник Линтуса, она чувствовала себя героем из фильма. И поминутно прижимала его к груди – как здорово шпионить!

Первое, что она услышала, были слова Антора.

– Господа, анализы всех удовлетворительны, ребенка тоже.

Ребенок, подумала она с отвращением, и в темноте рассердилась на Антора.

Теперь Антор открыл свой портфель и взял из него несколько десятков записей мыслительных волн. Это не были оригиналы. И портфель не был снабжен обычным замком. Если ключ держала бы рука другого, а не его собственная, то содержимое портфеля бесшумно и медленно окислилось бы до неразборчивого пепла. То же самое происходило и с записями – через полчаса после того как их вынимали из портфеля.

Но за время их короткого существования Антор успел быстро рассказать:

– Здесь записи нескольких второстепенных государственных служащих Анакреона. Это – психолог Локрисского Университета; это – промышленник на Сайвенне. Остальные – вы видите сами.

Они сдвинулись ближе. Для всех, кроме Дарелла, они были дрожью на пергаменте. Для Дарелла они кричали на миллионах языков.

Антор слегка подчеркнул свои слова:

– Я обращаю ваше внимание, доктор Дарелл, на плоскую область среди побочных волн Тауйана в лобной доле – что является общим для всех этих записей. Воспользуетесь моей аналитической, сэр, чтобы проверить это утверждение?

Аналитическая линейка имела такое же отдаленное, как небоскреб к лачуге, отношение к этой детсадовской игрушке, логарифмической линейке. Умелой рукой доктор провел нужную операцию. Потом от руки сделал несколько набросков результатов и, как и утверждал Антор, увидел невыразительные плоскости в областях лобной доли, где нужно было ожидать сильных колебаний.

– Как вы это объясните, доктор Дарелл? – спросил Антор.

– Я не уверен. Экспромтом я не смогу объяснить, как это возможно. Даже в случаях амнезии бывают подавления, но не удаление. Коренная мозговая хирургия, наверное?

– О, что-то было удалено, – воскликнул Антор, нетерпеливо, – да! Не в физическом смысле, однако. Вы знаете, Мул мог делать именно это. Он мог подавить полностью все способности к определенным эмоциям или позиции разума, и не оставить ничего, кроме только такой вот плоскости. Разве что…

– Разве что Второй Фонд мог сделать то же самое. Не так ли? – спросил Тербор с вялой улыбкой.

Не было никакой нужды отвечать на этот совершенно риторический вопрос.

– Что навело вас на подозрения, господин Антор? – спросил Манн.

– Это не я. Это доктор Клейз. Он собрал больше образцов мыслительных волн, чем Планетарная Полиция, но по другим линиям. Он специализировался на интеллигенции, государственных служащих и лидерах бизнеса. Видите, совершенно очевидно, что если Второй Фонд направляет исторический курс Галактики, нас, то они должны делать это незаметно и в возможно минимальной степени. Если они действуют через умы, как должны, то это умы людей с влиянием: культурным, промышленным или политическим. Доктор Клейз сам был обеспокоен этим.

– Да, – возразил Манн, – но есть ли подтверждения? Как действуют эти люди, я имею в виду тех, с плоскостями? Может, все это совершенно нормальный феномен?

Он как-то отчаянно смотрел на остальных по-детски голубыми глазами, но ответной поддержки не встретил.

– Я оставляю это доктору Дареллу, – сказал Антор. – Спросите у него, сколько раз он видел этот феномен в своих исследованиях или в своих отчетных случаях, описанных в литературе за последнее поколение. И еще спросите его, действительно ли эти факты были обнаружены почти в одном из каждой тысячи случаев среди категорий людей, исследованных доктором Клейзом.

– Думаю, здесь нет сомнения, – задумчиво произнес Дарелл, – все это искусственные интеллекты. Они были изменены. Отчасти, я подозревал это…

– Я знаю, доктор Дарелл, – сказал Антор. – Я знаю и то, что вы однажды работали с доктором Клейзом. Я бы хотел знать, почему вы перестали.

Фактически, враждебности в этом вопросе не было. Скорее, просто осторожность, но, во всяком случае, последовала длинная пауза.

Дарелл по очереди посмотрел на своих гостей, потом резко сказал:

– Потому что битва Клейза была бессмысленной. Он боролся с соперником, слишком сильным для него. Он обнаруживал – и мы, он и я, знали, что он должен обнаружить, – что мы сами себе не хозяева. А я не хотел этого знать!У меня было собственное самоуважение. Мне нравилось думать, что наш Фонд – капитан некоего коллективного духа, что наши предки боролись и умирали не зря. Я думал, будет намного проще не придавать этому значения, раз я не совсем уверен. Ни положение, ни должность не интересовали меня, с тех пор как семья моей матери была навечно награждена правительственной пенсией – на нее я смог бы удовлетворять свои скромные нужды. Моей домашней лаборатории хватало, чтобы не скучать, да и живем ведь не вечно… К тому же Клейз умер…

Семик, показав зубы, сказал:

– Этот парень Клейз, я ничего о нем не знаю. Как он умер?

Антор отрезал:

– Он умер.Он предполагал, что умрет. За полгода до этого он сказал мне, что подходит слишком близко…

– Теперь мыслишком б… близко тоже, да? – предположил Манн, судорожно дернув кадыком – во рту у него пересохло.

– Да, – ровно ответил Антор, – но так или иначе, к этому были близки мы все. Вот почему вы все были выбраны. Я студент Клейза. Доктор Дарелл – его коллега. Джоул Тербор в выступлениях по радио осуждал нашу слепую веру в спасительную руку Второго Фонда, пока правительство не изолировало его – не без содействия, заметьте, могущественного финансиста, чей мозг показывает то, что Клейз называл Измененной Плоскостью. У Хомира Манна самое большое из существующих домашнее собрание Мулинианы, если можно использовать это слово для обозначения собранных данных, касающихся Мула. Он опубликовал несколько статей, содержащих предположение о природе и функциях Второго Фонда. Доктор Семик, как никто другой, внес огромный вклад в математизацию энцефалографического анализа. Хотя не думаю, что он предполагал, что его математика могла быть так использована.

Семик широко открыл глаза и изумлено хмыкнул:

– Нет, дружище. Я занимался анализом внутриядерного движения, проблемой n-тел, вы знаете. Я теряюсь в энцефалографии.

– Итак, мы знаем, каково положение дел. Правительство, конечно, в этом вопросе совершенно бессильно. Отдает ли Мэр или кто-нибудь из его администрации себе полный отчет о серьезности положения, я не знаю. Зато знаю, что нам пятерым нечего терять, и при желании можно многого добиться. Накапливая знания, мы сможем продвигаться в верном направлении. Мы только в начале пути, это понятно.

– Насколько распространено, – вставил Тербор, – это проникновение Второго Фонда?

– Не знаю. Твердо сказать нельзя. Все проникновения были обнаружены на окраинах государства. Столичный мир, наверное, пока чист, хотя даже это не совсем точно – иначе бы я не проверял вас. Вы были особенно подозрительны, доктор Дарелл, с тех пор как бросили исследования с Клейзом. Вы знаете, Клейз так и не простил вас. Я думал – может, Второй Фонд подкупил вас, но Клейз всегда настаивал, что вы были трусом. Простите меня, доктор Дарелл, за эту откровенность, но я это говорю, чтобы была ясна моя позиция. Лично я думаю, что понимаю ваше отношение, и, если это была трусость, то считаю это простительным.

Дарелл, прежде чем ответить, набрал в грудь воздуха.

– Я убежал! Называйте это как хотите. Несмотря на это, я пытался поддерживать нашу дружбу, хотя он никогда не писал и не звонил мне до того дня, когда послал мне ваши данные мыслительных волн, и это было почти за неделю до его смерти…

– Простите, – прервал его вдруг возбужденно Хомир Манн, – я н… не понимаю, думаете ли вы, что делаете? Ч… что же мы за заговорщики, если только и собираемся, что говорить и говорить и г… говорить. И я никак не пойму, что нужно делать. Как н… настоящие дети. М… мыслительные волны, какое-то шаманство, ей-Богу. Есть хоть какой-то план действий?

Глаза Пеллеаса Антора засверкали:

– Да, есть. Нам нужно больше информации о Втором Фонде. Это основная необходимость. Мул потратил первые пять лет своего правления в поисках информации и потерпел неудачу – во всяком случае, так нам внушали. Но потом он прекратил поиски. Почему? Потому что потерпел неудачу? Или потому что достиг цели?

– Оп… опять разговоры, – резко сказал Манн. – Как нам это узнать?

– Послушайте, пожалуйста… Столица Мула была на Калгане. Калган не был частью сферы торгового влияния Фонда как до Мула, так и сейчас. Сейчас Калганом управляет человек по имени Стеттин, если завтра не произойдет очередной дворцовый переворот. Стеттин называет себя Первым Гражданином и считает себя приемником Мула. Если на планете и остались традиции, то это вера в сверхчеловеческую природу и могущество Мула, ставшая почти суеверием. Поэтому старый дворец Мула охраняется как святыня. Никто без разрешения не может войти туда, ничего внутри никогда не трогалось.

– Ну?

– Ну, почему это так? В наше время ничто не делается беспричинно. Что, если не только суеверием объясняется, что дворец Мула нетронут? Что, если это дело рук Второго Фонда? Короче говоря, если результаты пятилетних поисков Мула находятся внутри…

– О, в… вздор.

– А почему нет? – настаивал Антор. – На всем протяжении своей истории Второй Фонд скрывался и вмешивался в Галактические дела лишь изредка. Я знаю, что кажется более логичным разрушить дворец или, по крайней мере, уничтожить данные. Но мы должны учитывать психологию этих искусных психологов. Они селдоны, мулы, и они работают косвенно, через умы. Они никогда не будут разрушать или уничтожать, ведь они могут достичь своих целей созданием соответствующего состояния ума. А?

Никто не ответил, и Антор продолжал:

– И вы, Манн, именно тот, кто добудет нам информацию.

– Я? – был изумленный вопрос. Манн быстро посмотрел на всех по очереди. – Я н… не могу это сделать. Я не человек д… действия, не герой какого-н… нибудь телешоу. Я библиотекарь. Если я м… могу помочь вам таким образом, оч… ч… чень хорошо, я готов сразиться со Вторым Фондом. Но в… вовсе не собираюсь лететь в космос ради подобных д… донкихотских затей.

– Да подождите, – терпеливо сказал Антор. – Доктор Дарелл и я сошлись на том, что вы именно тот человек. Это единственный способ сделать все естественно. Вы говорите, что вы библиотекарь. Чудесно! Какое основное поле вашей деятельности? Мулиниана! У вас уже есть самое большое в Галактике собрание материалов по Мулу. Для вас это естественно – хотеть большего, естественнее, чем для любого другого. Высможете попросить, чтоб вас пустили в Калганийский дворец, не вызывая подозрений в скрытых мотивах. Вам могут отказать, но вас не заподозрят. К тому же, у вас есть одноместный корабль. Известно, что вы посещаете иностранные планеты во время ежегодного отпуска. Вы даже были раньше на Калгане. Разве вы не понимаете, что ничего особенного делать не нужно?

– Но не могу же я просто сказать: «Н… не будете ли столь любезны позволить мне войти в вашу самую главную святыню, г… господин Первый Гражданин?»

– Почему нет?

– Потому что, о Галактика, он н… не разрешит мне.

– Ну и хорошо. Значит, не разрешит. Тогда вы вернетесь домой, и мы будем думать, как быть дальше.

Манн с беспомощным возмущением посмотрел вокруг. Он чувствовал, что его убедили делать то, чего он терпеть не мог. И никто не предложил ему помочь выпутаться.

В конце, в доме доктора Дарелла было принято два решения. Первое – вынужденное согласие со стороны Манна отправиться в космос, как только наступит его летний отпуск.

Второе – очень неправомочное решение со стороны совершенно неофициального члена собрания. Она приняла его, как только выключила приемник, перед тем как, наконец, заснуть. Об этом втором решении мы пока ничего не знаем.