Текст книги "Китеж (сборник)"
Автор книги: Айзек Азимов
Соавторы: Роберт Шекли,Теодор Гамильтон Старджон,Павел Молитвин,Андрей Курков,Леонид Смирнов,Игорь Смирнов,Борис Зеленский,Андрей Карапетян,Сергей Казменко,Андрей Кужела
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
Старые друзья
Дед Никола сидел у окна на некрашеной шаткой табуретке и с любопытством глядел во двор. За забором детского сада среди почерневших осенних кустов бегали малыши. Прохожие торопливо и целеустремленно шагали сквозь легкий туман. Опустив ладони на теплые чугунные ребра батареи отопления, дед наблюдал за уличными событиями и одновременно прислушивался к звукам, раздающимся в квартире: сосед Евгений пришел с подругой и теперь звякал на кухне посудой, хлопал дверцей холодильника и поругивался, открывая консервы. Подруга время от времени смеялась.
В воздухе повис мелкий дождь, по стеклу извилистыми дорожками заскользили капли. Воспитательница раскрыла зонт, заботливо собрала детей в пеструю стайку и увела их внутрь здания. Дед провел ладонями по батарее и вздохнул. Потом поднялся с табуретки и включил телевизор.
Меж редких пальм мелькали фигуры в маскировочном обмундировании, горели постройки, ветер кружил над землей пепел, вооруженные парни с осатанелыми лицами орали на непонятном языке. Изображение на экране дрожало: видимо, камера прыгала в руках оператора. Какие-то люди бежали через поле, среди передовой группы бегущих взорвалась мина, люди остановились, попятились, но вооруженные парни подхлестнули их автоматными очередями, и несчастные в ужасе кинулись в рассыпную. Парни наблюдали за возникающими грязно-желтыми смерчами взрывов, скалились и сплевывали.
Когти невидимого хищного зверя тронули сердце деда Николы. Дед торопливо провел кулаком по глазам и переключил программу. Красивые девушки в пляжных нарядах изящно двигались под музыку. Дед увлекся, забыл про зверя, стал улыбаться и даже разок прищелкнул пальцами. После девушек включили мотобол: игроки, доведенные выхлопными газами и ревом моторов до белого каления, бестолково гоняли по площадке. По третьей программе показывали фортепьяно. Дед Никола выключил телевизор, вернулся к окну и снова устроился на табуретке. Вытряхнув из пачки папироску, он чиркнул спичкой, прикурил, выпустил дым к форточке. Пригревшись у батареи, затих. Полумрак и монотонность дождя погрузили его в думы: рассеянный взгляд скользнул по крышам, и устремился в затянутое тучами небесное пространство.
Когда дед опамятовался, то увидел, что папироска погасла и упала на подоконник. Он бережно пристроил ее на край потрескавшейся керамической пепельницы – на потом. На дворе совсем уже стемнело, в детском саду погасили свет, и только редкие прохожие появлялись на улице.
Будильник не тикал. Дед решил позвонить по телефону, чтобы узнать точное время. Он набрал номер и стал ждать ответа, тихо улыбаясь: абсолютно одинокий человек, дед был искренне благодарен всему тому в мире, что доброжелательно замечало его существование, будь то городская справочная служба или доверчивый голубь, севший на карниз за окном. Время всегда сообщала одна и та же умная дама в седом парике, стальных очках и черном атласном платье; белый кружевной воротничок туго охватывал ее шею. Чтобы иметь возможность говорить, даме приходилось оттягивать воротничок тонким сухим пальчиком. Дама была крайне строгих манер и никогда ни с кем не вступала в лишние разговоры, как бы ее ни упрашивали. Деду Николе нравилось представлять так, хотя он отлично знал, что на другом конце линии находится вовсе не дама, а особое автоматическое отвечающее устройство.
– Двадцать два часа, сорок пять минут, тридцать четыре секунды, – сказало устройство, а потом добавило: – М-м…
Голос был низкий, слегка шипящий.
– М-м… – произнес голос, выдержав паузу.
Что-то было не так, как всегда.
– Двадцать два часа, сорок пять минут, тридцать девять секунд, сто семьдесят восемь миллисекунд…
Это был мужской голос!
Мужчина негромко кашлянул, будто прочищая горло, и затих, как бы ожидая, что скажет дед Никола. На линии что-то шебаршило и потрескивало.
– Двадцать два часа, сорок пять минут, пятьдесят одна секунда, шестьсот семьдесят семь миллисекунд, девятьсот три микросекунды, – сказал мужчина.
Деду Николе сделалось не по себе, и он положил трубку. Присел на диван и принял на всякий случай капли, так и не поняв, который же теперь час. “Фанера-гвозди…” – растерянно пробормотал дед. Некоторое время он хмуро разглядывал корешки книг, стоящих на единственной в его комнате полке, затем тряхнул головой с обесцветившимися, редкими, но непослушно торчащими волосками, и снова набрал код справочной времени. Специальная дама поправила очки, наморщила напудренный носик, исправно отозвалась, вытянула губы трубочкой и наконец старательно запищала сигналами отбоя. Дед в задумчивости отошел от аппарата.
Заглянув в холодильник на кухне, он обнаружил, что небольшой продовольственный запас, оставленный им на вечер, исчез – видимо, молодежь остро нуждалась в закуске. Усмехнувшись, дед стал заваривать чай. Потом с двумя ломтями хлеба выпил большущую кружку, обжигаясь и удовлетворенно отдуваясь. Чай подействовал благотворно: прошла неясная тревога, и дед Никола, вернувшись к себе в комнату, вскоре спокойно уснул.
Предрассветную тишину раскололи громкие и сердитые возгласы: Жека уточнял отношения с подругой. Отношения были сложные: подруга нервно взвизгивала, а Жека в ответ хрипел и квакал, словно помятый саксофон. Продолжая перебранку, они собрались и ушли на работу. “Видать, капризная у него старуха”, – подумал дед Никола. Окончательно просыпаться ему не хотелось: с некоторых пор дед стал замечать, что лучше всего себя чувствует не утром и не вечером, а во сне.
Дед поглядел в окно и улыбнулся: малыши во дворе детского сада как всегда резвились, звонко галдели и шустро раскручивали карусель. Погода стояла холодная. В лужах плавал ледок – ночью были заморозки.
Дед чувствовал себя разбитым и вялым. Он принял обычный набор лекарств и нехотя попил чаю, насыпав сахару побольше. Потом ему захотелось на свежий воздух, он оделся потеплее и вышел из дома. Ушел подальше от суматошных улиц, от бешеных машин и мечущихся людей. Заложив руки за спину, бродил в тихом старинном парке среди застывающих голых деревьев, глядел с сожалением на поникшую, стелющуюся по земле траву, покрытую седой изморозью.
Он обедал в столовой, где являлся завсегдатаем: кассирша, зная его рацион, выбила чек еще до того, как дед переставил тарелки с прилавка на поднос. После обеда дед Никола сидел на скамейке в том же любимом парке и кормил крайне обнаглевших от холода воробьев, неторопливо кроша припасенную для них горбушку.
Темнеть начало рано, и деда потянуло домой, в тепло. По дороге он зашел в универсам, купил на ужин банку морской капусты в соусе. Идти было трудно, дед чувствовал, что сильно устал; знобило, донимала ломота в ногах, покалывало сердце. Дед даже не закурил. Дома он поел, принял капли и лег на диван, закутавшись в одеяло.
За стеной подруга Жеки отчаянным голосом наставляла любимого уму-разуму, но любимый где-то хватанул лишнего и на все упреки отвечал или “н-ну” или “э-э”. Отзвуки их нелепого диалога, словно стрелы, вонзались в мозг деда Николы. Дед накрыл голову подушкой, но вскоре ему сделалось душно и жарко. Заснуть не удавалось, он беспокойно ворочался с боку на бок. Намаявшись, отбросил одеяло и сел. “Сколько можно зудеть, фанера-гвозди?!” – зло подумал он о Жекиной знакомой и посмотрел на будильник. Будильник не тикал. Дед вспомнил, что вчера забыл его завести, потому что какой-то мужчина заморочил ему голову по телефону.
Дед Никола вышел в коридор. Подняв телефон со столика, он занес его к себе в комнату, сердито подталкивая длинный шнур ногой. Он набрал номер – дама отозвалась, и дед завел будильник, передвинув стрелки. “А где же тот шепелявый?” – подумал дед. Он повторил набор цифр – дама была настороже. “Где шепелявый?..” – еще более удивился дед Никола. Он решил, что вчера в темноте мог набрать не тот номер, по которому узнают время. Отсутствие мужского голоса заинтересовало его, он даже отвлекся от своих недугов. Он набрал наугад несколько номеров, но услышал только прерывистые сигналы. Деда Николу разобрало любопытство. Он стал накручивать диск аппарата, перебирая разные комбинации цифр. Попадал к сердитым абонентам, приходилось извиняться, но до мужчины, сообщающего время низким, слегка шипящим голосом, так и не дозвонился.
Ночью ему не спалось: как-то само собой получилось, что дед Никола отправился по тропинке памяти в глубокие дебри минувшего, удивляясь подчас неожиданным открытиям, которые совершались на этом обратном пути. Иногда не верилось, что припоминаемое и впрямь происходило с ним: тогда дед тянулся к тумбочке, доставал заветную шкатулку с письмами, фотографиями, разными предметами, излучающими нечто родное и успокаивающее, и находил какое-нибудь материальное подтверждение собственным мыслям. Но эти немые свидетели его бытия не умели сочувствовать – они ничего не ведали ни о его счастье, ни о страданиях, ни о чудесном огне, который зажигали когда-то в душе надежды, ни о горечи, оставленной несбывшимся. Напомнить об этом могли только люди, с которыми бок о бок была прожита жизнь, а таких людей дед Никола давным-давно рядом уже не видел. Бывали печальные минуты, когда ему казалось, что он как бы и не жил на белом свете – все меньше подтверждений своему прошлому он замечал вокруг. Он вдруг вспомнил, что был женат. Когда автомобили в их городе можно было пересчитать по пальцам, первая жена погибла в аварии. Со второй развела война. В третий раз дед Никола жениться не стремился – что-то в душе, необходимое для этого, разрушилось. После жестокого приступа ностальгии по былому, дед Никола отчетливо понял, что и сам он медленно исчезает. И тут он вспомнил про телефонного “шепелявого”, который был и куда-то пропал.
Дед записал на оторванном календарном листке комбинации цифр, которые еще не испробовал. Согнувшись у настольной лампы, долго смотрел на выписанные столбиком номера и постукивал по столу авторучкой. Комбинации цифр выглядели просто и вместе с тем странно: никогда в жизни дед такими номерами не пользовался. Потом он вдруг подумал, что вчерашний выход на канал “шепелявого” мог произойти вовсе не от того, что он ошибся номером. Возможно, он набрал верный номер, но случайно набрал его как-то по-особенному… Поразмыслив, дед пришел к выводу, что “сбой”, скорее всего, произошел на второй цифре, потому что первую цифру обычно набираешь более внимательно.
Не удержавшись, дед перенес телефон на диван, устроился поудобнее и для начала набрал обычный код службы времени.
Ответила дама.
Дед повторил вызов, но уже с некоторой задержкой поворота диска при наборе второй цифры. И тогда из трубки раздалось:
“М-м…”. Это был мужской голос. Дед Никола затаил дыхание.
– Два часа, тридцать минут, восемь секунд, – сообщил мужчина.
Дед нажал рычажок и прервал связь. Он принял капли, а затем снова набрал прежний номер, притормаживая диск.
– М-м… – прошуршало издалека.
Дед возликовал: поворот диска следовало замедлять, когда палец двигался между шестеркой и тройкой!
– Два часа, тридцать три минуты, четырнадцать секунд, сто пять миллисекунд, – сказал голос.
Дед Никола зажмурился.
– Куда я попал? – спросил он.
– Никуда.
Дед взволнованно глотнул воздух.
– Что? – спросил вдруг мужчина.
– Ничего, – ответил дед Никола.
Наступила пауза.
– Простите, вы кто? – спросил дед.
Мужчина в трубке простуженно кашлянул. Дед подождал немного и спросил снова. Мужчина кашлянул погромче.
– Говорить не хотите?.. Извините.
– Почему же, отнюдь, – вдруг отозвался шепелявый. – Меня так зовут.
Дед задумался.
– Если я правильно понял, то вас зовут…
И дед тоже суховато кашлянул.
– Не так, – возразил мужчина. – Это не мой спектр.
– Извините, не получается по-вашему, – на всякий случай сказал дед, допустив, что разговаривает с иностранцем.
– Ладно, – сказал голос. – Тогда зови меня Карх.
– Хорошо, – согласился дед. – Скажите… э-э… Карх… Вероятно, я разбудил вас? Мне-то, знаете, не спится…
– Нет.
– Значит, не помешал?.. А вы, наверное, на работе?..
– Нет. Карх уже сделал все. Теперь Карх просто ждет.
– Понятно, – дед облегченно вздохнул: разговор, кажется, налаживался.
– А меня зовут Никола.
– Карх запомнит.
Дед записал имя незнакомца на листок календаря, а потом поинтересовался:
– Послушайте, Карх, почему вы не идете домой, если сделали свою работу?
– Куда же идти? Здесь очень удобно.
– Вы, наверное, на телефонной станции?
– Карх тут. В линии.
– В линии?
– Да. В междукристаллическом пространстве.
Дед Никола решил, что наконец угадал, с кем имеет дело: он представил себе комнату, где сидел артист, окруженный множеством телефонных аппаратов. Артист рассказывал всем желающим небылицы, и, разумеется, не даром: теперь по почте придет счет и нанесет коварный удар по дедову пенсионному бюджету.
– Карх не артист, – успокоил шепелявый мужчина. – Карх полярный робот.
Дед не знал, что ответить, поэтому из вежливости сказал:
– Очень приятно познакомиться.
– Не знаю, – почему-то усомнился тот, которого звали Карх.
Дед задумался. Теперь ему представилась совсем другая комната, далекая и темная, на Северном полюсе, в которой стоял, подобный стальному сейфу на лыжах, полярный робот, внутри которого глухо ворчал мотор, а на боку медленно крутились покрытые инеем шестеренки.
– Что же вы делаете на полюсе?..
– Карх не на полюсе. Карх в междукристаллическом пространстве.
– Это где?..
– Тут. В линии.
– Н-н-да… – протянул дед озадаченно. – Ничего я не пойму. Каков ты из себя-то?
Теперь словно бы задумался робот Карх.
– Карх не знает, – ответил он.
– Как же так? – удивился дед. – Может, похож на что?.. Карх помолчал немного и сказал:
– Похож на песок. Все песчинки связаны. Связи-струны. Песчинки – суть кванты поля. Формы нет. Оптимальная среда функционирования – металл. Предназначен для зондирования структур атомарного ранга. В сущности, Карх – поле.
– Погоди-ка, я капли приму… – и дед Никола потянулся к тумбочке.
– Зачем капли?
– Чтобы лучше функционировать, – усмехнулся дед.
– Может, напряжение не то? – поинтересовался Карх.
– Может, и не то, – согласился дед. – Большое напряжение. Всю жизнь.
– У вашей цивилизации очень много больших напряжений. Карху тоже приходится быть настороже. Вообще в этой галактике сохраняться трудно. Разрушаюсь.
– Что поделаешь, – дед Никола махнул рукой. – Время не щадит. Я вот тоже разрушаюсь. Лежу и разрушаюсь.
– Молекулярные связи нарушены, – сказал Карх.
– Чего только не нарушено, – согласился дед.
– Карх знает.
– Откуда же ты знаешь? – дед удивился.
– Тому, кто сам поле, не составит труда понять другое поле.
– Какое другое?.. – насторожился дед.
– В сущности, и ты – поле.
– Нет, – сказал дед Никола. – Я не поле. Я читал, что люди почти на девяносто процентов состоят из воды.
– И вода – поле. Вернее, система. Вещество – суть система квантов поля. Кванты полей связаны собственными полями, которые не что иное, как… м-м… общность других меньших квантов, которые в свою очередь связаны взаимно полями, и те, опять же, суть собрание субэлементарных квантов поля – объектов тоже, но о них рассказать нельзя, потому что их как бы нет вовсе, ибо на их уровне уже и времени будто нет…
– Так…
– Но и субэлементарные кванты поля тоже связаны полями, и это, по-видимому, без предела, хотя Карх сам не проверял… Но в галактике Карх зондировал, Карх понимает, как должны правильно функционировать атомарные системы, подобные системе Никола, знает о типичных обрывах связей в континууме таких систем.
Дед почувствовал жестокую ломоту в пояснице: необходимо было немедленно лечь под одеяло.
– О-ох, – простонал он. – Связать бы эти Связи…
– Карх умеет настроить. Тебе надо?
– Надо, дорогой, надо, – тихо сказал дед Никола. – Ох…
– Карх сделает. Установит контакт с твоими молекулами и скажет им, как они должны вести себя. Карх знает. Не клади трубку.
Дед медленно осознавал услышанное. Потом рывком поднялся и сел. Зверь тот час царапнул лапой сердце, заставил деда вскрикнуть и опять осторожно лечь.
– Ты… что же… прямо сейчас скажешь?..
– Да.
– Как же ты?.. Погоди! – дед Никола вдруг испугался. – Внушать, что ли, будешь? Гипноз?!
– Увидишь, – пообещал Карх.
– Да как же по телефону-то?! Не бывает так! – дед Никола заподозрил, что за всеми замысловатыми речами Карха кроется какой-то большущий обман.
– Карх может. Это вроде как переставить кипричи.
– Кирпичи, – поправил дед и тотчас еще более засомневался.
– Кирпичи: имею в виду кванты поля, – пояснил Карх.
“Эхма! Ну, дела!.. Что же делать-то?” – подумал дед. А потом решил, что, возможно, он просто несколько отстал от современности и на самом деле в форме обслуживания, которую предлагает полярный робот, ничего необычного нет.
– Скажи – это больно, когда переставляют… кванты поля?.. – спросил он.
– Карх не знает. Ему не бывает больно. Не больно тоже не бывает. В междукристаллическом пространстве это не имеет смысла.
– Славненько у вас… в междукристаллическом… – с трудом проговорил дед: он чувствовал, что совсем ослаб, голова кружилась. Он сдавил виски средним и большим пальцами.
– Начинай, Карх, – сказал дед. – Терять мне нечего… Но если увидишь, что не получается, – оставь как было!
– Карх гарантирует. Трубку не клади.
Раздался звук, похожий на клокотание пламени. Дед невольно отвел трубку подальше от уха. Вдруг он увидел перед собой какие-то прыгающие искорки. Он очень удивился и лежал не шевелясь. Комнату заполнил какой-то туман, который стал стискивать и пощипывать деда Николу. Кругом появились расплывчатые светящиеся облачки. Они приблизились к деду и даже слегка коснулись его, а потом удалились извилистыми путями к стенам. Внезапно полумрак длинными росчерками пересекли от окна к двери тонкие золотистые нити. Они остались висеть в воздухе и трепетали, будто на ветру, а светлые облачки засновали между ними. Дед Никола зажмурил глаза – захватило дух, словно он поехал на санях с огромной горы…
* * *
Наступило утро. Сосед барабанил в дверь и нетрезво гнусавил, требуя телефон. Дед вынес ему аппарат, и Жека, прислонясь к стене, стал набирать номер непослушным, срывающимся с диска пальцем. “Ч-черт! Ди-авол!.. – ругал он не пойми кого, шмыгая распухшим носом. – З-з-заступлю! З-заступлю с-с обеда, сс-атана!” Дед предложил ему капли, но Жека брезгливо отказался.
– Напрасно, – улыбаясь, сказал дед Никола. – Капли – кванты сути.
Евгений дыхнул одеколонными парами и, трясясь, ушел к себе досыпать.
Вдоль улицы мела легкая поземка. Дед плотнее закутался в шерстяную кофту, с тревогой подумав о предстоящих зимних холодах. Первый снег, впрочем, его почему-то обрадовал. Он ощущал себя отдохнувшим и вдруг сообразил, что не помнит, когда последний раз такое с ним творилось. Он заметил, что не зябнет, как это бывало обычно по утрам. Ему хотелось двигаться, он чувствовал голод. Дед потянулся и с хрустом распрямил сутулую спину, удивляясь, почему раньше ему не приходило в голову разогнуться. Глянув на себя в зеркало, он увидел, что за ночь щеки и подбородок успели зарасти добротной черной щетиной. Он заметил, что лицо посвежело, кожа слегка разгладилась и порозовела. Прислушавшись к своему телу, дед неожиданно пришел к поразительному выводу: у него ничего не болело! “Ну, Карх…” – дед от удивления развел руками. Он хотел немедленно позвонить полярному роботу, но тут некое туманное умозаключение, которое оставалось пока неосознанным и не оформилась вполне, вызвало беспокойство у деда, и он решил повременить со звонком.
Настроение его все улучшалось: дед даже несколько раз принимался напевать оптимистические марши. Днем ему принесли пенсию. К этому времени дед успел с чувством большой ответственности побриться, и почтальонша задержала на нем свой взгляд несколько дольше, чем требовалось для совершения обычных финансовых операций. Этим она произвела бурную мобилизацию сил деда и так воодушевила его, что немного позже в продуктовом магазине он решился на покупку сразу десяти килограммов картошки.
Весь день он был занят полезными делами: сварил борщ, подмел в комнате, устроил небольшую стирку и прочитал три газеты. Потом, пока было светло, дед Никола гулял: интересовался многообразными проявлениями общественной жизни, бурлящей вокруг. На пути – чаще возле магазинов – встречал незнакомых, таких же не спешащих стариков, охотно вступал с ними в беседы, перекидывался несколькими фразами, выслушивал какой-нибудь стародавний анекдотец и сам рассказывал что-либо из новостей уличного или всемирного масштаба. Он внимательно рассматривал витрины, читал рекламы, изучал афиши: обнаруживал много интересного и непонятного. Приглядываясь к прохожим, дед приметил, что одеты они не так, как он, и что усов “щеточкой” теперь совершенно никто не носит. Мода раньше не занимала деда, но теперь он вдруг почувствовал желание приобрести какую-нибудь вещь, соответствующую современной эпохе: ему очень понравилась замшевая шапка вроде жокейки с длинным козырьком и блестящими заклепками по бокам, которую он увидел на продавце пирожков. Вечером дед посетил кинотеатр, но кино его огорчило: показывали ракетную перестрелку в океане, скалящихся парней с гранатометами и таких же парней с простреленными головами.
По дороге домой он вдруг заметил, что не хромает. Один раз он даже осторожно прокатился по застывшей на тротуаре ледяной луже, накатанной до глянца детворой.
В парадном дед заглянул в почтовый ящик и неожиданно обнаружил письмо. Дед подумал, что произошло какое-то недоразумение: ему не от кого было получать писем. На конверте были красиво выведены его фамилия, имя и отчество. Отправителем письма значилась пионерская организация районной школы. В конверте оказался двойной тетрадный лист.
“Уважаемый Николай Кириллович!
Приглашаем Вас на торжественную пионерскую линейку, посвященную встрече ветеранов! У нас Вы увидитесь со своим старым другом Геннадием Петровичем Заботиным, которого мы смогли разыскать. Надеемся, что Вы чувствуете себя хорошо, и очень просим Вас подготовить выступление, в котором Вы расскажете нам что-нибудь познавательное из своей трудовой жизни. Адрес вашего друга…”
Дед Никола от удивления тряхнул головой: из письма следовало, что они с Генкой Заботиным живут в одном городе. Генка Заботин пропал в первые дни войны. “По всему Союзу искал!” – поразился дед. “Как они сумели?” – подумал он о пионерах. Потом нахмурился: искать-то искал, однако с тех пор прошло лет двадцать… Потрясенный, дед Никола медленно побрел вверх по лестнице, не отрывая глаз от конверта, который держал перед собой в вытянутой руке.
Только в комнате он сообразил, что прочитал письмо, не надев очки. Дед стал прикрывать ладонью то один, то другой глаз и, глядя на полку с книгами, убедился, что стал действительно лучше видеть: запросто прочитывал названия на книжных корешках. Открытие так изумило деда Николу, что он в растерянности опустился на диван и подумал, что надо бы принять капли на всякий случай, поскольку шокирующие неожиданности непременно должны отразиться на самочувствии. Но болезненных симптомов не было и тогда он встал и пошел к телефону.
– Почтеннейший Карх! От меня вам поклон. Чувствую себя замечательно. Сегодня не принимал лекарств.
– Станет лучше, – заговорщицким тоном пообещал полярный робот. – Карх указал структуре программу метаморфоз. Жди. Станет лучше.
– Благодарю, благодарю, – сказал дед.
– Если надо, Карх может еще что-нибудь сделать.
– Спасибо, в другой раз, – отказался дед, чувствуя, что ему надо побыть немного в покое. Он вдруг нахмурился.
– Кстати… Я вот спросить хочу… Долго ли будет продолжаться мое облегчение, уважаемый Карх?.. Если оно всего лишь на день – другой, то лучше не дразните меня и оставьте следовать путем, предначертанным судьбой. Тем более что за долгие годы я успел более-менее примириться с неизбежностью стандартного финала…
– Система Никола будет функционировать верно, пока Карх исправен или пока Карха не отзовут из этой галактики. Карх не знает, когда это может произойти.
– То есть как отзовут? Кто?..
– Свои.
Дед задумался.
– Эх, елы-палы… – вздохнув, сказал он. – Чему быть, того не миновать.
Он еще раз поблагодарил Карха и попрощался.
– Позванивай, – сказал Карх. – Двадцать два часа, ноль минут, ноль секунд.
Дед Никола подошел к окну. В ночном небе кружился снег, подсвеченный фонарями.
Глядя на коловращение снежинок, дед неожиданно для самого себя стал думать о полях и квантах, об атомах и о всякой диковинной мишуре, которая, должно быть, вот так же крутилась и вертелась во Вселенной, а всемогущее Время подхватывало эту чудесную пыль горстями, и тогда получалось то одно, то другое: то дед Никола, то Жека, то птица или дерево, а то какая-нибудь звезда или планета. А когда Время разжимало пальцы, вселенский ветер опять подхватывал пылинки и кружил их в черной космической бездне…
“Что ж я? – опомнился дед. – Хотел же Геннадию звонить!”
Он набрал номер: трубка отозвалась частыми короткими гудками. Он перезвонил еще три раза, но телефон Заботина был постоянно занят. Дед стал расхаживать по комнате, время от времени останавливаясь у окна и выглядывая на улицу. “Неужели они нашли именно моего Геннадия?” – вдруг усомнился он и позвонил в адресное бюро. Через несколько минут ему сообщили место жительства Заботина Геннадия Петровича, точно соответствующее указанному в письме. Еще четверть часа дед беспощадно эксплуатировал телефон, но подключения к аппарату Заботина не добился. С огорченным выражением на лице заметался по комнате. “Ну, нет! Так дело не пойдет!” – рассердился он и резко остановился. Часы показывали одиннадцать. “Все равно! – Дед решительно сдернул с вешалки шарф и обмотал им шею. – Никакого торжественного собрания ждать невозможно!” Он шаркнул сапожной щеткой по ботинкам, надел пальто, нахлобучил на голову линялую шапку-пирожок, проверил наличие денег в кошельке, телефон вынес в коридор для Жеки и вышел из квартиры.
Надвигающаяся ночь и разыгравшаяся метель не смутили деда Николу: он быстро пошел по краю тротуара, всматриваясь в проезжающие мимо автомобили, разыскивая в мутной снежной кутерьме зеленый огонек такси.
* * *
Нажав красную кнопку новенького дверного звонка, дед прислушался к глухой трели, раздавшейся за дверью, обитой блестящим кожезаменителем. Хозяева открывать не торопились. Дед снова придавил кнопку ладонью, весело приговаривая: “Отпирай, чудак, знаю, что ты дома, телефон-то занят, не спишь, значит…” И вдруг дверь бесшумно приоткрылась. В темном проеме показалось лицо Генки Заботина, а затем и вся его фигура – длинная, тонкая, в каком-то смешном цветастом халате. “Изменился!” – мысленно отметил дед. Он сказал: “Дружище!” – и протянул к нему руки, но Гена Заботин, не произнося ни слова, вдруг стал медленно отодвигаться, будто что-то тащило его за спину обратно в глубь коридора. Пальцами он пытался схватиться за висящую на вешалке у двери одежду. “Ты что?!” – воскликнул дед, бросился вперед и подхватил обеими руками почти упавшего Заботина. Заботин судорожно вздохнул и, глядя деду Николе в глаза, прерывисто выговорил страшные слова. “Ну… ну… – забормотал дед, смутившись. – Может, ошибка в диагнозе… Пойдем, ляжешь, куда тут…” Дед обернулся на свет, льющийся из-за какой-то боковой двери, толкнул ее ногой. Поддерживая обмякшего Геннадия, потащил к разворошенной постели, на которой тот, видимо, и лежал раньше. Уложив Заботина, дед схватил его руку, попытался нащупать пульс. Заботин не шевелился. Он мгновенно побледнел; черты лица вдруг стали резкими, скулы и нос обострились, глаза замерли. Дед провел ладонью над его лицом и увидел, что зрачки не реагируют на свет. Дед скинул пальто, отшвырнул в сторону, склонился над Заботиным и сильными толчками обеих рук стал пытаться пробудить остановившееся сердце. От шеи по плечу Генки Заботина тянулись, прячась под халат, розовато-белесые изломы шрамов: дед Никола понял, что когда-то пересекся Генкин путь в этом мире с автоматной очередью. Не прекращая массаж, дед косился на столик возле кровати. Опытным глазом он оценил выбор и быстро понял, что следует дать Заботину. Он накапал в чайную ложку из импортного пузырька, приподнял голову Геннадия и аккуратно залил ему в рот лекарство. Наконец Заботин очнулся. Он глубоко задышал, потом сказал: “Не тряси, чертяка…”, и дед остановился. Пощупал пульс, накрыл Заботина одеялом, потом придвинул к себе стул, сел и опустил дрожащие руки. Страшно захотелось пить.
– Ну, как тебе?.. – спросил дед.
– Теперь лучше… – глухо ответил Заботин.
– Ты что – один? – спросил дед Никола.
– Да. – Заботин открыл глаза. – Как нашел меня?.. Я… всего два года… как вернулся в наш город… думал – никого нет…
– Потом объясню. Сейчас врача надо.
– А-а… – протянул Заботин, безнадежно махнув рукой.
Дед Никола огляделся по сторонам в поисках телефона. Он увидел на стенах афиши: Генка с виолончелью, Генка во фраке, Генка на фоне симфонического оркестра, седой Генка, пожимающий руку, седому дирижеру. “Верно! – вспомнил дед. – Он с детства все скрипел да скрипел. За это его обзывали сверчком”. Дед склонился над Заботиным.
– Послушай, куда ты тогда пропал?.. – не удержавшись, спросил он.
– А-а… – снова протянул Заботин, повел глазами в сторону и поморщился. – Знаешь ведь… Бомбили… – Он хотел что-то добавить, но вновь поморщился и только дернул уголком рта.
– Может, еще примешь? – спросил дед, взяв ложку.
– Не надо. Теперь лучше. А то лежал, доползти не мог до телефона… попрощаться хотел… кого знал…
– Держись! Теперь изо всех сил держись! – сказал дед. – Исправим тебя…
Он подошел к телефону и увидел, что трубка лежит криво на аппарате. По всей вероятности, она давно лежала так: станция зарегистрировала непорядок, аппарат сочли неисправным и отключили от общей сети. Снятая трубка сигналов не издавала.
– Никола, – вдруг громко и отчетливо сказал Заботин. – Плохо, Никола.
Дед бросил трубку на телефон.
– Позвонить надо! – дед побежал в коридор. – Сейчас, Гена! – крикнул он.
В темном коридоре дед ударился ногой о что-то незаметное и чуть не упал. Вновь возникла забытая боль в колене, и он стал хромать. Пробравшись вдоль стены к входной двери, вышел на лестничную площадку и позвонил в соседнюю квартиру. Никто не вышел. Дед нажал кнопку звонка у другой двери, там не раздалось ни звука. Он подумал, что в новом доме еще не все квартиры заселены, да и телефоны, наверное, имеются не у всех. Несколько секунд дед сомневался, принимая решение, потом быстро передвинул рычажок предохранителя на замке, чтобы дверь не заперлась, машинально снял с вешалки пальто и помчался вниз по лестнице. На бегу, неловко толкая руки в рукава, старался вспомнить, где поблизости видел будку телефона-автомата.
