Текст книги "Китеж (сборник)"
Автор книги: Айзек Азимов
Соавторы: Роберт Шекли,Теодор Гамильтон Старджон,Павел Молитвин,Андрей Курков,Леонид Смирнов,Игорь Смирнов,Борис Зеленский,Андрей Карапетян,Сергей Казменко,Андрей Кужела
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
1984–1987 гг.
Сезам, оворись!
Монтаж
Экран потемнел.
Старик изнемог. Небесный хор зазвучал с кинематографических небес. Среди медленно плывущих розовых облаков полилась песня: “Вечное мгновение”. Название совпадало с наименованием картины Зажегся свет Голоса резко оборвались, занавес опустился, помещение кинотеатра загудело, пластинка вновь заиграла “Вечное мгновение” Она выходила тиражом по восемьсот тысяч в месяц
Оуэн Краули остался сидеть в кресле, нога на ногу, небрежно скрестив руки. Вокруг – люди поднимались, потягивались, зевали, переговаривались, смеялись. Оуэн продолжал сидеть, уставившись на экран. Сидящая рядом с ним Кэрол встала, натягивая на себя шерстяную кофту Она мягко напевала вместе с пластинкой: “И мозг твои, как часы, отстукивает вечное мгновенье”.
Она помолчала.
– Милый?
Оуэн что-то буркнул.
– Пойдем? – спросила она.
Он вздохнул.
– Конечно
Сняв со спинки кресла пиджак, он пошел за ней, пробираясь к выходу, давя ботинками огрызки белых кукурузных палочек и обертки от конфет. У выхода Кэрол взяла его под руку.
– Ну? – спросила она. – Что ты думаешь?
На мгновение Оуэну показалось, что она надоедает ему этим вопросом уже в миллионный раз, что все время их знакомства они только и делают, что ходят в кино, не говоря уже о прочем глупом времяпрепровождении. Неужели они встретились два года, а обручились всего пять месяцев назад? У него было ощущение, что это продолжается целую вечность.
– Чего там думать? – сказал он. – Самое обычное кино.
– А я решила, что тебе понравится, – сказала Кэрол. – Ведь ты тоже писатель.
Он шел за ней по вестибюлю. Они вышли последними. В буфете потушили свет, автомат с газированной водой был отключен. Тишину нарушал лишь звук их шагов – сначала по мягкому ковру, а затем по каменным плиткам пола.
– В чем дело, Оуэн? – спросила Кэрол, когда они в молчании прошли весь квартал.
– Они меня бесят, – сказал он.
– Кто? – спросила Кэрол.
– Кретины, которые ставят кретинские фильмы.
– Почему? – спросила она.
– Потому что они перепрыгивают через события.
– Что ты имеешь в виду?
– Возьми хотя бы того писателя, о котором снят фильм, – сказал Оуэн. – Он очень похож на меня: человек талантливый и энергичный. Но ему потребовалось десять лет, чтобы добиться признания. Десять лет. А что делают эти кретины? Прокручивают все за несколько минут. Несколько сцен, показывающих его угрюмо сидящим за столом, несколько кадров с часами: пепельницы, полные окурков, пустые чашки из-под кофе, гора рукописей. Какие-то лысые издатели, отрицательно качающие головами, какие-то ноги, идущие по тротуару, – и это все. Десять лет напряженного труда. Меня это бесит.
– Но они вынуждены так поступать, – сказала Кэрол. – Иначе вообще невозможно показывать кино.
– Тогда и жизнь должна быть такой же, – сказал он.
– Ну, вряд ли тебе это понравилось бы.
– Ошибаешься. Еще как бы понравилось, – ответил он. – С какой стати должен я корпеть над письменным столом и писать романы в течение десяти лет, если не больше? Почему бы не добиться признания всего за несколько минут?
– Это будет не то же самое, – сказала она.
– Вот это верно, – откликнулся он.
Один час сорок минут спустя Оуэн сидел на кушетке в своей меблированной комнате, уставившись на стол, где стояла пишущая машинка и лежала наполовину законченная рукопись его третьего романа “Теперь – Гоморра”.
А почему бы действительно нет? Эта идея определенно привлекла его. Он твердо знал, что когда-нибудь к нему придет успех. Иначе не могло быть. Для чего же тогда он так много и упорно трудился? Но… в этом что-то есть. Мгновенный переход от тяжелого труда к успеху. Как будет здорово, если этот период можно будет уплотнить, сократить.
Перепрыгнуть через события.
– Знаешь, чего я хочу? – спросил он у целеустремленного молодого человека в зеркале.
– Нет, – сказал человек.
– Я хочу, – сказал Оуэн Краули, – чтобы жизнь была так же проста, как кино. Чтобы все трудности проходили, как в кадре, – разочарованными взглядами, пустыми кофейными чашками, пепельницами, полными окурков, говорящими “нет” издателями и шагающими ногами.
Почему бы и нет?
На бюро что-то щелкнуло. Оуэн посмотрел на стоящие там часы: 2.43 ночи.
А, ладно. Он пожал плечами и лег в постель. Завтра он напишет еще пять страниц, а ночью отправится работать на фабрику игрушек.
Один год и семь месяцев прошли незаметно. Затем, однажды утром, Оуэн проснулся, спустился вниз за почтой и вынул из ящика то самое письмо:
“Мы счастливы сообщить вам, что намереваемся опубликовать ваш роман “Сон во Сне”.
– Кэрол! Кэрол!
Он колотил в дверь ее квартиры, а сердце его стучало, как бешеное, после того как он пробежал с полмили от метро, а затем взлетел по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек.
– Кэрол!
Она рывком открыла дверь, с выражением ужаса на лице.
– Оуэн, что?.. – начала говорить она, затем вскрикнула, когда он подхватил ее на руки, поднял и закружил, взвихрив ночную сорочку.
– Оуэн, что случилось? – задыхаясь, спросила она.
– Смотри! Нет, ты посмотри!
Он усадил ее на кушетку и, встав на колени, протянул смятое письмо.
– Ох, Оуэн!
Они прильнули друг к другу, и она засмеялась, а потом заплакала. Он почувствовал теплоту ее тела сквозь полупрозрачный шелк, влажные губы, прижимающиеся к его щеке, теплые слезы, бегущие из глаз.
– Ох, Оуэн, любимый… – Она сжала его лицо дрожащими руками и нежно поцеловала, прошептав: – А ты боялся.
– Больше не буду, – пообещал он. – Никогда!
Издательство помещалось в величественном здании, возвышавшемся над городом; внутри было тихо, висели гардины, стояла красивая мебель.
– Если вас не затруднит расписаться вот здесь, мистер Краули, – сказал издатель.
Оуэн взял перо в руки.
– Уррра! Уррааа!
Он кружился в польке в дебрях бокалов для коктейлей, красноглазых оливок, множества закусок и гостей. Которые хлопала его по плечу, топали ногами, кричали, вызывая неописуемую ярость в сердцах соседей. Которые сталкивались и разлетались по комнатам и залам квартиры Кэрол, переливаясь, как ртуть. Которые поглотили все съестное. Которые влили в себя Ниагару спиртного. Которые гадали о будущем потомства в темной спальне.
Оуэн высоко подпрыгнул.
– Я – индеец! – завывающим голосом прокричал он, схватив смеющуюся Кэрол за распущенные волосы. – Я – индеец, и я сниму с тебя скальп! Нет, лучше я тебя поцелую!
Что он и сделал, под бурные аплодисменты и свист. Она прижалась к нему. Хлопки напоминали пулеметную очередь.
– А теперь – на “бис”! – объявил он.
Смех. Поздравления. Оглушающая музыка. Кладбище бутылок в раковине. Звук и движение. Пение хором. Бедлам. Полицейские у двери. “Входи, входи, блюститель закона!”
– Нельзя ли немного потише, люди спать хотят.
Тишина после погрома. Они сидят вместе на кровати, глядя, как серая заря вползает на подоконник: полусонная Кэрол в ночной рубашке, прижимаясь к нему; Оуэн, целующий ее теплую шею, чувствуя, как бьется под кожей ее пульс.
– Я люблю тебя, – прошептала Кэрол.
Она прильнула к нему губами. Наэлектризованная ночная сорочка затрещала, и он вздрогнул, дотрагиваясь до лямок и глядя, как они соскальзывают с белых плеч.
– Кэрол, Кэрол.
Она крепко обняла его.
Телефон звонил и звонил. Он приоткрыл один глаз. Ему казалось, что к веку прикреплены горячие вилы. Когда он моргнул, вилы вонзились в мозг.
– Ох!
Он изо всех сил зажмурился, и комната исчезла.
– Убирайся вон, – пробормотал он звенящему, звенящему телефону и гоблинам, которые отплясывали, стуча копытами, у него в мозгу.
Где-то в пустоте отворилась дверь, и телефон прекратил звонить. Оуэн с облегчением вздохнул.
– Алло? – сказала Кэрол. – О. Да, он здесь.
Он слышал, как шуршит ее платье, почувствовал, как она трясет его за плечо.
– Оуэн, – сказала она. – Проснись, дорогой.
Он видел нежную розовую кожу сквозь полупрозрачный шелк. Он потянулся к ней, но она отпрянула, взяла его за руку, пытаясь приподнять.
– Тебя к телефону, – сказала она.
– Сначала – ты, – сказал он, притягивая ее к себе.
– Телефон.
– Подождет. – Он уткнулся в ее шею, и голос его зазвучал приглушенно: – Я завтракаю.
– Милый мой, тебя к телефону.
– Алло? – сказал он в черную трубку.
– Это – Артур Минз, мистер Краули, – сказал голос.
– Да! – Голова у него раскалывалась от боли, но он улыбался, потому что звонил агент, с которым он разговаривал накануне.
– Вы не могли бы со мной позавтракать? – спросил Артур Минз.
Приняв душ, Оуэн вернулся в гостиную. Из кухни доносилось шаркание тапочек Кэрол по линолеуму, запах бекона и кипящего черного кофе.
Оуэн остановился. Он нахмурился, глядя на кушетку, где провел ночь. Как он здесь очутился? Ведь он спал вместе с Кэрол.
Улицы ранним утром выглядели мистически. После полуночи Манхэттэн казался островом таинственной тишины, акрополем из стали и камня. Безмолвные цитадели оставались позади, и его шаги звучали как тиканье часового механизма в бомбе.
– Которая взорвется! – вскричал он.
– Взорвется! – закричали ему в ответ улицы и покрытые тенями стены.
– Взорвется и разбросает шрапнель моих слов по всему миру!
Оуэн Краули остановился. Он широко раскинул руки, обхватив всю Вселенную.
– Ты моя! – закричал он.
– Моя! – ответило эхо.
Когда он пришел домой и начал раздеваться, в комнате стояла полная тишина. Со вздохом облегчения он уселся на кушетку, пожал ноги и расшнуровал ботинки. Интересно, который час? Он взглянул на часы.
2 часа 58 минут.
Всего лишь пятнадцать минут прошло с тех пор, как он высказал свое желание.
Он удивленно фыркнул и бросил ботинок на пол. Чертовщина какая-то. Да, прошло ровно пятнадцать минут, если не учитывать одного года, семи месяцев и двух дней, как он стоял здесь в пижаме и валял дурака, загадывая желание. По правде говоря, эти девятнадцать месяцев пролетели совсем незаметно, но ведь не до такой же степени. И уж если на то пошло, поднатужившись, он мог вспомнить чуть ли не каждый из этих жалких дней.
Оуэн Краули усмехался. Вот уж действительно чертовщина. Все это наверняка проделки его мозга. Забавный это все-таки механизм – мозг!
– Кэрол, давай поженимся!
С тем же успехом он мог ударить ее. Она стояла ошарашенная.
– Что? – спросила она.
– Давай поженимся! Она уставилась на него.
– Ты действительно этого хочешь? Он крепко обнял ее.
– А ты испытай меня, – сказал он.
– Ох, Оуэн.
Она прильнула к нему на мгновенье, затем резко откинула голову назад и улыбнулась.
– И вовсе ты меня не удивил, – сказала она.
Это был белый дом, скрытый в густой листве разросшихся деревьев. Комната была большой и прохладной, и они стояли на ореховом паркете, держась за руки. За окном шуршали листья.
– Итак, – сказал мировой судья Уивер, – согласно полномочиям, которыми наделил меня суверенный штат Коннектикут, я объявляю вас мужем и женой. – Он улыбнулся. – Можете поцеловать невесту, – сказал он.
Их губы разошлись, и он увидел, что в глазах ее блестят слезы.
– Привет, миссис Краули, – прошептал он.
Под бормотание мотора “бьюика” они ехали по тихой деревенской дороге. Кэрол положила голову на плечо мужа, слушая, как радио играет “Вечное мгновение” в переложении для струнного оркестра.
– Ты помнишь? – спросил он.
– Ммм-гммм.
Она поцеловала его в щеку.
– Интересно, где же этот мотель, который нам порекомендовал судья? – сказал он.
– Разве это не он, вон там, впереди? – спросила она. Колеса заскрипели по гравию, машина остановилась.
– Оуэн, посмотри, – сказала она.
Он рассмеялся. “Альдо Уивер, менеджер” – было написано на ржавой железной табличке, прибитой к деревянному знаку.
– Ну да, мой брат Джорж всех здесь женит, – сказал Альдо Уивер, подводя их к маленькому домику и отпирая дверь.
Затем Альдо исчез, и Кэрол прислонилась к двери. Щелкнул замок. В тихой комнате, где за окном разросшиеся деревья загораживали свет, Кэрол прошептала:
– Теперь ты мой.
Они шли по пустым, звенящим эхом комнатам небольшого дома в Нортпорте.
– Да, да, – заявила счастливая Кэрол.
Они стояли перед окном, из которого открывался вид на тенистый темный лес неподалеку. Рука ее скользнула в его руку.
– Дом, – сказала она. – Наш дом.
Они переехали, меблировали комнаты. Издательство купило у него второй роман, потом третий. Джон родился в то время, когда ветер швырял крупицы снега по неровной лужайке; Линда – в знойную летнюю ночь, под стрекотанье сверчка. Годы летели, как движущееся полотно, на котором художник рисовал происходящие события.
Он сидел в тиши своего крохотного кабинета. Сегодня он припозднился, исправляя гранки четвертого выходящего в свет романа “Одной ногой в море”. Клюя носом, он надел колпачок на вечное перо и отложил его в сторону.
– О, господи, – пробормотал он, потягиваясь. Он очень устал.
В другом конце кабинета, на полке крохотного камина, звякнули один раз часы. Оуэн поднял голову. 3 часа 15 минут ночи. Давно уже пора было спа…
Он застыл, глядя на часы, и сердце его застучало, как барабан. На семнадцать минут позже, чем в последний раз, – мелькнула мысль, – в общей сложности тридцать две минуты…
Оуэн Краули задрожал и потер рукой руку, будто сидел перед костром. Но это же кретинизм, подумал он, вот так из года в год вспоминать о своих дурацких фантазиях. Так недалеко и до сумасшедшего дома.
Он отвернулся от часов и окинул взглядом комнату. Подумав об окружающем комфорте, он улыбнулся. Собственный дом, удачное расположение, полка с рукописями слева от него. Все это было реально. Между детьми тоже была разница, которую можно измерить: один старше другого на полтора года.
Он прищелкнул языком, недовольный собой. Сплошной абсурд: не хватало только, чтобы он сам себе начал доказывать, что все это глупости. Откашлявшись, он энергично принялся прибирать на столе. Вот так. И так.
Он тяжело откинулся на спинку кресла. А может, и наоборот: ошибкой будет заставить себя не думать об этом. Ведь раз нелепое ощущение все время возвращается к нему, значит, оно должно иметь какое-то значение. И если с этим ощущением бороться, то можно просто потерять голову. Прописная истина.
Что ж, тогда буду рассуждать логически, решил он. Время – величина постоянная, отсюда и следует плясать. Но каждый воспринимает его по-разному. Для некоторых – оно тянется еле-еле, для других – летит незаметно. Значит, он просто принадлежит к числу тех людей, которые не замечают различных переходных периодов. И именно поэтому его мозг не забыл, а скорее, заострил свое внимание на том детском пожелании, которое он высказал пять лет назад.
Ну конечно же, в этом вся штука. Летели месяцы, исчезали годы – и все потому, что он именно так к ним относился. И…
Дверь отворилась, и в кабинет вошла Кэрол со стаканом теплого молока в руке, неслышно ступая по мягкому ковру.
– Тебе давно пора спать, – проворчал он.
– Тебе тоже, – ответила она, – а ты все сидишь и сидишь. Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени?
– Знаю, – ответил он.
Пока он, прихлебывая, пил молоко, она села к нему на колени.
– Исправил гранки? – спросила она.
Он кивнул и обнял ее за талию. Она поцеловала его в висок. За окном, на темной зимней улице, тявкнула собака. Она вздохнула.
– Кажется, все это было только вчера, правда? – спросила она.
Он вздрогнул.
– А мне не кажется.
– Эх, ты!
Она шутливо ущипнула его за руку.
– Это Арчи, – послышался в трубке голос его агента. – Угадай-ка!
У Оуэна перехватило дыхание.
– Не может быть!
Он кинулся искать ее и в конце концов нашел ее в ванной. Кэрол закладывала постельное белье в стиральную машину.
– Малышка! – закричал он. Простыни полетели во все стороны. – Наконец-то!
– Что случилось?
– Кино! Кино! Они покупают моих “Дворян и Герольдов”!
– Не может быть!
– На все сто! И – слушай меня внимательно, садись и слушай, садись, тебе говорю, а то упадешь! – мне платят двенадцать с половиной тысяч долларов!
– Ох!
– И это еще не все! Они гарантируют мне контракт для работы над сценарием в течение десяти недель – слушай внимательно – по семьсот пятьдесят долларов в неделю!
Она взвизгнула.
– Мы теперь богачи!
– Не совсем, – сказал он, ходя взад и вперед по ванной комнате, – это только начало, друзья, толь-ко начало!
Октябрьские ветры налетали порывами на взлетную полосу, как морской прибой. Ленты прожекторов высвечивали небо.
– Как жаль, что дети не пошли меня провожать, – сказал он, обняв ее за талию.
– Они бы только промокли и намерзлись, милый, – сказала Кэрол.
– Кэрол, а может ты все-таки…
– Оуэн, ты же знаешь, если бы я только могла, я полетела бы с тобой, но тогда придется забирать Джонни из школы, и, кроме того, это будет стоить кучу денег. Перестань, ведь мы не увидимся всего десять недель. Ты и оглянуться не успеешь…
– Рейс двадцать семь на Чикаго и Лос-Анджелес, – объявил громкоговоритель. – Посадка у входа номер три.
– Ох, уже.
В ее глазах внезапно появилось потерянное выражение, и она прижалась к нему холодной щекой.
– Как мне будет тебя не хватать, любимый.
Самолетные колеса скрипнули, стены кабины затряслись. Мотор ревел все громче и громче. Оуэн оглянулся. Разноцветные огоньки аэродрома отдалялись. Где-то среди них стояла Кэрол, глядя, как нос самолета задирается в темную ночь. Он уселся поудобнее. “Это сон, – прошептал он и закрыл глаза. – Я лечу на запад, чтобы написать сценарий для кино по своему собственному роману. Господи боже мой, самый настоящий сон”.
Он сидел в углу кожаного дивана. Кабинет его был просторен. Полуостров полированного письменного стола отходил от стены, кожаное кресло аккуратно стояло рядом. Твидовые занавеси скрывали гудящий кондиционер; подобранные со вкусом репродукции украшали стены; под ногами лежал ковер, мягкий, как губка. Оуэн вздохнул.
Его мысли прервал стук в дверь.
– Да? – сказал он.
В кабинет скользнула блондинка в облегающем свитере.
– Меня зовут Кора. Я – ваша секретарша, – сказала она.
Был понедельник, утро.
– Грубо говоря, восемьдесят пять минут, – сказал Мортон Закерсмит, продюсер. Он подписал еще одно извещение. – Этого вполне достаточно. – Он подписал еще одно письмо. – По ходу дела вы разберетесь, что к чему. – Он подписал еще один контракт. – Наш мир – совсем особенный. – Он сунул перо в подставку из оникса, и его секретарша вышла из кабинета, унося с собой груду подписанных бумаг. Закерсмит откинулся на спинку кожаного кресла, закинул руки за голову, вдохнул воздух полной грудью, так, что его модная футболка натянулась, облегая тело. – Да, дружок, наш мир – особенный, – сказал он. – Ах. Вот и девочка.
Оуэн поднялся на ноги, чувствуя, как напряглись мускулы живота, глядя на Линду Карсон, которая, скользя, прошла по комнате, протягивая руку цвета слоновой кости.
– Здравствуй, Мортон, дорогой, – сказала она.
– Привет. – Ее рука утонула в ладони Закерсмита, который одновременно взглянул на Оуэна. – Дорогая, хочу познакомить тебя с писателем, который сделает нам сценарий “Девушки и Герольда”.
– О, как я рада, – сказала Линда Карсон, урожденная Вирджиния Остермейер. – Мне так понравилась ваша книга. Даже не знаю, как выразить свое восхищение.
Он поднял голову, когда в его кабинет вошла Кора.
– Не вставайте, – сказала она. – Я просто принесла вам отпечатанные странички. Пока что получилось сорок пять.
Оуэн смотрел, как она перегибается через стол. С каждым днем свитера обтягивали ее все сильнее. Казалось, что от одного ее дыхания ткань скоро не выдержит и лопнет.
– Ну в как, нравится? – спросил он.
Она приняла его слова за приглашение остаться и уселась на подлокотник кресла рядом с ним.
– Мне кажется, это просто замечательно, – сказала она, положив ногу на ногу так, что стало видно ее кружевное белье. – Вы очень талантливы. – Она глубоко вздохнула. – Правда, у меня есть несколько вопросов, – сказала она. – Я бы задала их, но сейчас уже… время обеденное…
Они пошли обедать вместе – и в этот день, и в последующие. Кора взяла на себя роль покровительницы, как будто он был совсем беспомощен. Каждое утро она с улыбкой приносила ему кофе, говорила, какие блюда лучше всего заказывать за обедом, брала его за руку, чтобы в полдень отвести выпить стаканчик апельсинового сока, намекала, что их знакомство вовсе не обязательно должно со временем прекратиться, старалась стать ему необходимой в повседневной жизни, чего он абсолютно не хотел. И по-настоящему всхлипывала однажды днем, когда он ушел обедать без нее, а когда он грубо похлопал ее по плечу, как бы прося прощения, внезапно прижалась к нему полными бедрами. Он от удивления отпрянул.
– Кора!
Она потрепала его по щеке.
– Не бери в голову, малыш. У тебя впереди еще куча работы.
Затем она упорхнула, а Оуэн остался сидеть за столом, дрожа от макушки до пят. Неделя, еще одна неделя.
– Привет, – сказала Линда. – Как дела?
– Прекрасно, – ответил он, глядя на входящую Кору, одетую в свободную габардиновую юбку и облегающую шелковую блузку. – Пообедать? С удовольствием. Встретимся у… Да? Годится!
Он повесил трубку. Кора уставилась на него. Скользнув в кожаное красное кресло автомобиля, он заметил, что на другой стороне улицы стоит Кора и хмуро смотрит на него.
– Привет, Оуэн, – сказала Линда.
“Линкольн” замурлыкал мотором и скользнул в гущу движения.
Все это глупости, подумал Оуэн. Придется попробовать объясниться с Корой. Когда я оттолкнул ее в первый раз, она решила, что это из благородства, потому что я верный муж и хороший отец. По крайней мере, сделала вид, что это так. О, господи, и тут осложнения.
Они вместе позавтракали, потом пообедали, так как Оуэн решил, что чем больше он будет с Линдой, тем вернее даст понять Коре, что она его не интересует как женщина. На следующий вечер они отправились сначала поужинать, затем в филармонию; через два дня – на танцы, и долго катались по берегу на машине; потом пошли на просмотр.
Когда именно все его планы полетели вверх тормашками, Оуэн так и не понял. Произошло это в ту ночь, когда машина остановилась на берегу океана, и под мягкую музыку, лившуюся из радиоприемника, Линда скользнула к нему, прижавшись своим всемирно известным телом, крепко целуя в губы:
– Любимый.
Он лежал – сна ни в одном глазу, – думая о прошедших неделях, о Коре и Линде, о Кэрол, которую он давно уже представлял лишь по ежедневным письмам и голосу, каждую неделю звучавшему по телефону, да еще по карточке на письменном столе.
Он почти закончил писать сценарий. Скоро он полетит обратно домой. Так много времени прошло. Где же кульминационные пункты, где свидетельство происходящего, кроме как в его памяти? Все это походило на прием, которому его научили в студии: монтаж, серия быстро меняющихся кадров. Таковой казалась ему жизнь: серией кадров, на которых он останавливал внимание и которые тут же исчезали.
На другом конце комнаты часы пробили один раз. Он даже не повернул к ним головы.
Он бежал против ветра, против снега, но Кэрол его не встречала. Он стоял, пытаясь найти ее взглядом в зале ожидания, на этом острове людей и их багажа. Может, она заболела? Он не получил уведомления о вручении посланной телеграммы, но…
– Кэрол?
Воздух в телефонной будке был душен и затхл.
– Да, – сказала она.
– Боже мой, дорогая, неужели ты забыла?
– Нет, – сказала она.
Поездка на такси от Нортпорта запомнилась ему лишь как мельканье заснеженных деревьев и полян, сменяющихся сигналов светофора и визга шипованной резины. Голос ее в телефонной трубке звучал слишком спокойно. Нет, я здорова. Линда немного простудилась. С Джоном все в порядке. Мне не удалось найти няню. Какое-то мрачное предчувствие холодило ему кровь.
Наконец-то дома. Он представлял себе это именно так: обнаженные деревья, снежные сугробы на крыше, кольца дыма, поднимающиеся из каминной трубы. Дрожащей рукой он отсчитал шоферу деньги и повернулся, выжидательно глядя на дверь. Она оставалась закрытой. Он продолжал ждать, но она оставалась закрытой.
Он прочел письмо, которое она в конце концов показала ему. “Дорогая миссис Краули, – начиналось оно, – я решила, что вы должны узнать…”
Глаза его перекинулись на подпись внизу, написанную детскими каракулями: Кора Бейли.
Ах ты грязная…
Что-то остановило его, он не смог выругаться.
– О, господи. – Она стояла перед окном, вся дрожа. – До этой секунды я не переставала молиться, чтобы все это оказалось ложью. Но сейчас…
Она вздрогнула, когда он прикоснулся к ней.
– Не смей!
– Ты отказалась лететь со мной! – закричал он. – Ты отказалась!
– И это все, что ты можешь мне сказать? – спросила она.
– Чшто мне делать? – сказал он, опрокидывая в себя четырнадцатую рюмку виски с содовой. – Чшто? Артчи, я нех… не хочу ее терять. Ньее, ньи детей. Чшто мне делать?
– Не знаю, – сказал Арти.
– Этта тфарь, – пробормотал Оуэн. – Бшли б не она…
– Она просто глупая курица, – сказал Арти. – Но яичко-то снес ты, а не она.
– Чшто мне делать?
– Для начала тебе неплохо бы перестать глядеть на жизнь со стороны. Ведь это не пьеса, которую ты смотришь в театре. Ты сам на сцене, у тебя есть своя роль. Либо ты будешь играть, либо за тебя ее сыграют другие. Действуй сам. Никто не преподнесет тебе диалога на блюдечке, Оуэн, не забывай этого.
– Ну, не знаю, – сказал Оуэн. И позже повторил эти слова в тихом номере, который снял в отеле.
Неделя, две недели. Бездумные, от отчаяния, прогулки по Манхэттэну, шумному и одинокому. Посещение кинотеатров, обеды в кафе-автомате, бутылки виски, чтобы как-то забыться. И наконец – телефонный звонок отчаяния.
– Кэрол, пусти меня к себе, пожалуйста, пусти.
– О, господи, любимый… Приходи скорее.
Еще дна поездка на такси, теперь уже радостная. Свет над крыльцом, распахнутая настежь дверь, бегущая к нему Кэрол. Горячие объятья, а потом – домой, рука об руку.
Путешествие по Европе!
Сверкающий калейдоскоп мест и событий. Туманная Англия весной, Широкие и узкие улицы Парижа, расчлененные кварталами Берлин и Женева. Милан в Ломбардии, сотни островков Венеции; Флоренция, Марсель у самого моря; Ривьера, защищенная Альпами, древний Дижон. Второй медовый месяц, отчаянная попытка сойтись заново, ощущение друг друга, наполовину осязаемое, как вспышка молнии в кромешной тьме.
Они лежали на берегу реки. Солнце разбрасывало по воде сверкающие монеты, рыба лениво шевелила плавниками, держась против течения. Содержимое их корзинки для пикника было разбросано по траве. Счастливая Кэрол положила голову ему на плечо, и ее теплое дыхание щекотало ему грудь.
– Куда они подевались, все эти годы? – спросил Оуэн, не себя и не ее, а небо.
– Дорогой, ты, кажется, волнуешься, – сказала она, приподнимаясь на локте и глядя на него.
– Да, – ответил он. – Ты помнишь тот вечер, когда мы ходили в кино на “Вечное мгновение”? Помнишь, что я тогда сказал?
– Нет.
Он рассказал ей: о картине и о том, как загадал желание, о страхе, который иногда возникал в нем.
– Но ведь я хотел, чтобы время текло незаметно только вначале, – сказал он, – а не всегда, всю жизнь.
– Ах ты, мой милый, – сказала Кэрол, стараясь сдержать улыбку, – у тебя слишком богатое воображение. Ведь прошло уже семь лет. Семь лет.
Он поднял руку и посмотрел на часы.
– Или пятьдесят семь минут, – сказал он.
И опять дома. Лето, осень, зима. “Ветер с Юга”, за который Голливуд заплатил 100 000 долларов, а Оуэн отказался участвовать в написании сценария. Их новый дом, с окнами на залив, миссис Халси, которая пошла к ним работать домоправительницей. Джон – в военной академии, Линда – в частной гимназии. А после турне по Европе, в ветреный мартовский полдень – рождение Джорджа.
Еще один год. И еще. Пять лет, десять. Книги, так и летящие из-под его пера. “У истоков старых легенд”, “Исчезающие Сатиры”, “Шальная Игра”, “Лети, Дракон”. Государственная премия за книгу “Умирающий Бессмертный”. Премия Пулитцера за “Ночь Бахуса”.
Он стоял у окна своего кабинета с красивой мебелью, стараясь позабыть другой почти такой же кабинет, который помнил до мельчайших подробностей: в издательстве, где подписал свой первый контракт. Ему это не удалось. Как будто все это происходило вчера, а не двадцать три года назад. Почему он помнил его так ярко, так отчетливо? Может быть, все-таки…
– Папа?
Он повернулся, чувствуя, как чья-то ледяная рука сжимает ему сердце. Джон шел к нему по кабинету.
– Я уезжаю, – сказал он.
– Что? Уезжаешь?
Оуэн уставился на высокого незнакомого молодого человека в военной форме, который называл его “папа”.
– Милый старый папочка, – рассмеялся Джон и хлопнул его по плечу. – Пишешь новую книгу?
И только после этих слов, будто причина вызвала следствие, Оуэн узнал, что в Европе бушевала война, Джон был в армии и получил приказ отправиться за море. Он стоял, глядя на сына, слушая со стороны свой чужой голос, чувствуя, как убегают секунды. Что же это за война? Откуда, зачем вообще это злобное чудовище? И куда девался его маленький мальчик? Ведь не может он быть этим незнакомцем, который прощается с ним, пожимая руку? Ледяная ладонь сжалась. Оуэн всхлипнул.
Кроме него, в кабинете никого не было. Он моргнул. Может, это все был сон, вспышки болезненного воображения? На негнущихся свинцовых ногах он добрался до окна, глядя на такси, поглотившее его сына и умчавшееся прочь.
– Прощай, – прошептал он. – Да хранит тебя бог.
Никто не преподнесет тебе диалога на блюдечке, подумал он; но ведь сказал это другой.
Зазвонил звонок, Кэрол пошла открывать. Потом ручка двери его кабинета медленно повернулась, и она появилась на пороге. В лице ее не было ни кровинки, в руке она держала телеграмму. Оуэн почувствовал, что у него перехватило дыхание.
– Нет, – прошептал он.
Затем, задыхаясь, открыл рот в беззвучном крике. Кэрол покачнулась и замертво упала на пол.
– Строгий постельный режим минимум в течение недели, – сказал врач. – Тишина, полный покой. Страшный шок.
Он блуждал меж дюн, ни о чем не думая, ничего не чувствуя. Острый, как бритва, ветер пронзал его, срывал одежду, раздувал волосы, в которых уже появилась седина. Невидящими глазами смотрел он на пенистые волны залива. Ведь только вчера Джон ушел на войну, подумал он. Только вчера он пришел такой гордый в форме выпускника академии, только вчера он носился по всему дому, одаривая всех счастливым смехом, только вчера он родился, и ветер кидал крупицы снега по неровной лужайке…
– О, господи!
Он погиб. Погиб! И не в двадцать один год: вся его жизнь была лишь мгновением, которое скоро забудется, отложится в самых дальних закоулках его памяти.
– Я беру свои слова обратно! – закричал он в ужасе стремительно несущимся по небу облакам. – Я беру свои слова обратно, я никогда этого не хотел!
Он упал ничком на песок, царапая по нему ногтями, оплакивая своего мальчика и одновременно пытаясь понять, был ли у него вообще когда-нибудь сын.
– Attander, m’sieus, m’dames! Nice!
