Текст книги "Китеж (сборник)"
Автор книги: Айзек Азимов
Соавторы: Роберт Шекли,Теодор Гамильтон Старджон,Павел Молитвин,Андрей Курков,Леонид Смирнов,Игорь Смирнов,Борис Зеленский,Андрей Карапетян,Сергей Казменко,Андрей Кужела
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
Меня не любит жена. Что в этом особенного? В общем-то ничего. Но ведь это же моя жена!.. А Нэтти еще и теоретическую базу под свою любовь подвела: “Я вообще не умею любить, органически не способна на это чувство. Такая у меня нервная организация. А к тебе я хорошо отношусь. Это уже много. Скажи спасибо”.
Но мне-то, мне как раз мало! Я же люблю ее, черт побери!
“Опять какой-то дурацкий разговор получился”, – обычно говорит она после очередного выяснения отношений и демонстративно уходит на кухню. А я остаюсь один на один со своей ревностью. Я ревную Нэтти к ней самой. Мне кажется, что она все же умеет любить, но любит одну лишь себя.
Моя должность не дает мне возможности часто бывать дома. Постоянные дежурства на посту Экстра-К, вылеты на места аварий, чрезвычайные заседания в президентском дворце и прочая, и прочая… Думаю, жену это вполне устраивает. Она сама себе хозяйка, вольная птица. И кто знает, что она делает в мое отсутствие? Не прикреплять же к ней соглядатая. Но когда-нибудь я дойду до этой мерзости. Я ведь за Нэтти, как за себя, поручиться не могу. А делить ее с кем-нибудь… Нет, ни за что!!!
Повязать бы ее по рукам и ногам детьми, хозяйством, работой! Так ведь ни в какую. “Ты, – говорит, – большой человек, ты нужен стране. А я буду тебя всячески ублажать, чтобы ты всегда был весел и здоров и приносил наибольшую пользу. В этом мое предназначение, дело всей моей жизни”, – и смеется. Ублажать… И это не любя! Одна насмешка. Да, умеет моя женушка пошутить, повеселиться – этого у нее не отнимешь. За это я ее тоже люблю.
Наибанальнейшая история. А вообще обидно, что моя собственная жизнь столь же нелепа, как и миллионы других. Все повторяется в мире и притом бессчетное число раз. Вы в каком веке живете? В веке бешеной ревности, в веке одураченных мужей, в веке неразделенной любви. И может быть, это времена фараонов, а может, день грядущий.
В этот вечер все было как всегда. По светосвязи миловидная дикторша предупредила о приближающемся грязепаде, призвала экономить энергию и отключилась. Я залез под душ, покряхтывал, подставляя бока бодрящей холодной струе. Правда, под занавес пришлось добавить тепла, чтобы потом не поморозить жену. Нэтти у меня побаивается холода. Мерзлячка моя ненаглядная…
Чуть зеленоватая вода била звеня. Добродушно пофыркивал смеситель. По телу одна за другой пробегали горячие волны. Я начал было сомлевать. “Непорядок”, – подумал лениво, но так и не шевельнул рукой. Во всей этой процедуре давно заключался для меня особый ритуал. Сформировался добротный рефлекс, и мысли о Нэтти наполняли меня до краев. Только уж больно редко бывают минуты такого бескорыстного блаженства!
Раздался стук в дверь. Это конечно же была Нэтти. Однако с чего такая робость? Неужели опять мои дела? Как только запахнет работой, жена моментально перестраивается, превращаясь в примерную гражданку, скромную, дисциплинированную, отлично знающую свое место согласно боевому расчету. А я, соответственно, должен – по ее мнению – срочно заворачиваться в пурпурную начальственную тогу. Но я – то не желаю! Ничего себе раскладочка: я должен набычиваться перед моей собственной женой, надувать грудь, по-генеральски дубеть и становиться похожим на надраенного до блеска медного идола.
– Милый, тебя на провод! Твой адъютант! – прокричала Нэтти, перекрывая голосом шум воды.
Я завернулся в пушистую купальную простыню (подарок жены) и вышел в коридор. На проводе действительно был Карлуша Эдельфри, мой неуемный, не стареющий, несмотря ни на что, адъютант по непрерывной службе.
– Добрая ночь, – сказал я нарочито недовольным голосом. – Что стряслось?
– Убийство в день Называния. Массовое, как ни прискорбно. Надо ехать, мой генерал. Президент ждет.
– Что уже известно? – спросил я, начиная натягивать полевой сетчатый мундир, поспешно принесенный Нэтти.
– Это не телефонный разговор, – пробормотал Карлуша.
– Вот теперь я готов. Где машина?
– У входа.
– Тоща до встречи.
Я чмокнул в щечку Нэтти, взявшую на караул. Губы она предусмотрительно отвернула. Не время для телячьих нежностей. Она всегда совершенно точно знает: для чего настало время, а для чего – нет.
Я сбежал по ступенькам. Разогретое тело студил прохладный ветерок. Вокруг была тьма кромешная, редкие огоньки булавочными уколами буравили черноту небосвода. Кабина двухместного генеральского коптера была освещена теплым зеленоватым пламенем. Так и хотелось нырнуть в нее, как в постель. Индикаторы подмигивали веселыми чертенятами. Шофер при виде меня перестал протирать сощуренные спросонья глаза, расправил густые пушистые усы и сказал рокочуще:
– Добрая ночь.
– Добрая ночь.
Я сел, захлопнул дверь, устроился поудобнее на кожаном сиденье. И наш неуклюжий на вид коптер под лихой шоферский посвист сорвался с места. Этот человеческий звук был единственным звуком в кабине. Без него бы и не понять, отчего это вдруг метнулись вниз, как молнии, городские огоньки, а бархатное небо приняло нас в свои объятия.
Ночной полет не сравнишь ни с каким другим. Порой чувствуешь, что за бортом коптера ничего нет – вакуум, конец мира, преисподняя. Вся жизнь сосредоточена здесь, в кабине. Привыкнуть к ночному полету нельзя. Разве только уж очень потянет в сон – дремота везде одинакова. Во время таких полетов во мне почему-то рождаются новые ощущения, приходят странные мысли, вспоминаются напрочь забытые сцены и люди.
На этот раз меня посетило видение. Я стоял на огромной площади, залитой неестественно ярким светом. Небо было слепящее, непривычного, поначалу даже страшного голубого цвета. Мимо меня неслась людская толпа. Такой толпы я тоже никогда в жизни не видал. На головах перевернутые тазики и кастрюли ярких расцветок, похожие на ритуальные щиты татисков. И ни одного нормального башлыка. Одежда… Ну, словом, смелее нарядов я еще не видывал. Особенно у женщин… Карнавал. И вообще, женщины… Все они что-то сделали со своими лицами. Это были сверкающие, сказочные красавицы, но какие-то чересчур кукольные, будто и не живые. И все, все они спешили, будто на пожар, и было их видимо-невидимо. Какой-то человеческий муравейник. А я стоял и думал, что этот мир хорош, что он лучше всех и прекраснее не бывает, что я люблю этот мир и терпеть не могу остальные миры, как будто их черт знает сколько.
Когда видение растаяло и глаза опять увидели помигивающие индикаторы, теплый свет приборных шкал и лохматый затылок шофера, я почувствовал, что мне нехорошо. Пришлось даже попросить термос с горячим тоником, чтобы стряхнуть с себя это наваждение. Оно было прилипчивое, и обрывки еще долго копошились у меня в голове, не давая настроиться, прийти в рабочее состояние.
Тридцатиметровый конус президентского дворца, хоть и не был освещен, все-таки выделялся на небосводе. Есть и у полной черноты свои оттенки. Дворец, казалось, спал беспробудным сном. Однако на самом деле за бронированными ставнями все бурлило, как в кипящем котле. Сердце страны не может остановиться ни на минуту. Стопор равносилен параличу.
Шофер, плавно приземлив коптер, услужливо распахнул дверцу кабины. На посадочной площадке меня уже дожидался дежурный офицер охраны. Чеканя шаг, он подошел к коптеру.
– Счастливо, – шофер махнул мне рукой.
– Подремли, – ответил я, посмотрев на сонное его лицо, и обернулся к офицеру.
Это был совсем еще юный лейтенантик в башлыке, опущенном до самых глаз. Он осветил меня фонариком, я прищурился.
– Непрерывный генерал? – спросил для проформы или от растерянности, ведь не узнать меня было нельзя.
– А сам как думаешь? – вопросом на вопрос ответил я.
– Виноват, мой генерал! – выпалил он, вытянувшись по струнке.
– То-то же… Вольно. Веди! – энергично произнес я. Все-таки приятно находиться на высоте положения. Чепушинка, ерундовинка, а приятно. Видно, до сих пор не изжил в себе детства. Все еще жажду побед, хотя бы и микроскопических. Странная штука – человек!
Козырек парадной лестницы показался мне на этот раз клювом хищной птицы. Гиганты-бомбардиры из внешней охраны даже не шевельнулись, пропуская нас внутрь. Широкие стволы реактивных бомбард целились в небо.
Лестница по-прежнему была застелена багровыми шкурами вертунов, уже изрядно потертыми. Президент усиленно насаждал во дворце дух аскетизма, но нельзя же доводить реализацию своего мировоззрения до абсурда!
Ночные чиновники и дежурные офицеры были деловиты и сосредоточены, отнюдь не пороли горячки, не неслись стремглав по ступенькам. Атмосфера во дворце была рабочая, трезвая, вовсе не сутолочная.
Как только мы подошли к шахте шикарного (чугунного литья) лифта времен последней династии, двери его распахнулись, и перед нами предстал Карлуша Эдельфри собственной персоной. Миссия дежурного лейтенантика была выполнена. Он отдал честь и зашагал по коридору, парадно негнущийся, словно проглотивший палку. Совсем еще соплячок…
– Добрая ночь, мой генерал, – второй раз поздоровался адъютант.
Был он похож на ассонирийского божка: лысенький, гладенький, низенький, крепенький, бодренький и вроде бы с вечной ухмылочкой. Но все это была только видимость, витрина. Внутри у Карлуши – боль и тревога.
– Ну, как Он?
– Ждет. Сидит, курит. Не в духе. Ведь только-только с сепаратистами… Новая напасть. На сей раз будто сам дьявол против нас. Боюсь, сгорит Джохор, как свечка… – договорил хрипло, тревожно. Это так не вязалось с его внешностью.
Старинный лифт, лязгая и грохоча, опустил нас на четвертый подземный этаж. Вахтер в заношенной ливрее распахнул дверь, и мы вошли в апартаменты Президента. Застывшая у портьер внутренняя охрана беспрепятственно пропустила нас. Всех этих мальчиков я знал в лицо. Неразговорчивые ребятки с бычьими шеями и стальными слитками кулаков. Резная дверь из мореного пая раскрылась с тихим, таинственным скрипом. Эдельфри остался на часах.
В кабинете Президента царил полумрак. Конический зеленый абажур настольной лампы, едва тлеющие угли камина, горбатая тень на стене.
– Добрая ночь, – раздался глухой низкий голос. – Проходите, пожалуйста.
– Добрая ночь, мой Президент, – ответил я.
Хозяин “берлоги” всегда вызывал во мне смешанные чувства. Джохор, с одной стороны, олицетворял собой партию мира, прекращение гражданской войны. Это ему каким-то чудом удалось договориться с Премьером Федерации и Магистром Восточного Ассонира, чудом, которое сотворил он сам. За это Джохору полагается памятник при жизни и сияющий нимб святого после смерти. Это я без шутовства говорю, на полном серьезе. Неукротимый борец с пережитками монархизма. Но с другой стороны… Джохор – типичный скаред. Он зарезал проект нового президентского дворца и продолжает жить в этих развалинах. Он выгадывает на грошовых поправках к системе налогообложения. Он может выйти на трибуну в поношенном джемпере, устроить публичную “порку” министру, а потом битый час говорить о растратах на строительстве магистрального грязеотвода. Он срезал аксельбанты и укоротил ботфорты у наших офицеров. Не слишком ли все это нарочито? Поза и поза? Ненавистников у Джохора предостаточно. Правда, и сторонников – тоже немало… А положение сейчас тяжелое. Что-то творится в мире. Кажется, даже природа стала бунтовать. Все чаще эти самые аварии, катастрофы, ЧП. Все больше мне работы. Все реже я ночую дома. И вот моя Нэтти сейчас совсем одна. Или нет? Все-таки что она и кто она мне? Назваться так и не пожелала. А ведь говорится же: муж и жена – одна сатана…
Глаза уже вполне привыкли к темноте, и я ясно видел Президента, сидящего в глубоком кресле за низким столом, заваленным бумагами. Трубка его погасла, он неторопливо выбивал пепел в мраморную пепельницу.
– Берите кресло, садитесь рядом, – сказал Джохор устало. – Будем смотреть, чем нас тут стращают.
Худой и нескладный, седоватый очкарик. Шестидесятилетний вдовец, потерявший единственного сына в Орхбурском лесу. Вахмистр Джохор первым ворвался в занятый мятежниками штабной бункер и наткнулся грудью на бритвенно наточенные ятаганы. Все-таки трагическая фигура у нас Президент. Тут уж ничего не скажешь… Глубоко запавшие глаза, длинные узловатые пальцы, тонкий прямой нос и всегда немного поджатые губы. Ровный пробор уже редковатых волос. Кадыкастое, покрытое гусиной кожей, а потому какое-то совсем беззащитное горло. На Джохоре старенький шерстяной джемпер, брюки от армейского комбинезона, полосатые шерстяные носки и уж совсем домашние кожаные тапки. Клетчатый плед сполз с кресла на пол. В воздухе запах крепкого табака и старой мебели.
– Да будет свет, – сказал Джохор, и стены кабинета засветились спокойным желтоватым светом.
Все вмиг переменилось. Таинственность, царившая в кабинете, пропала. Он наполнился массой предметов, незаметных доселе и так по-разному отражающих личность владельца; стеллаж с раритетами и беллетристикой, охотничье ружье и кривые ассонирийские кинжалы, новейший терминал, статуетка вечной любви и национальный флаг.
– Я специально не тороплюсь. Хочу, чтобы спешка была исключена с самого начала. Только хладнокровие позволит нам избежать абсолютно недопустимых сейчас ошибок. Все решения должны быть единственно верными. Иного пути у нас нет. – Президент говорил размеренно, чуть помахивая в такт своим словам зажатой в ладони трубкой. – Итак, здесь собраны показания свидетелей, оставшихся в живых. Читать можно в любой последовательности. Когда закончим, поделимся мыслями. Вопросы есть?
– Хорошо бы получить горячий тоник, – неожиданно для себя сказал я и добавил, будто оправдываясь: – Ночь…
– Конечно-конечно. – Президент быстро распорядился по трансляции. – Теперь приступим.
Я взял в руки тонкую черную папку, раскрыл. Тридцать листков мятой, уже порядком засаленной бумаги.
“Я, Ивко Мурый, механик пластформера, тридцати шести лет, Назвавшийся третий раз, свидетельствую. Пришел я на площадь еще засветло – одним из первых. Народу было до того мало, что я на миг испугался: неужто струсили? Отступники – не редкость. Страх смерти хоть простить и нельзя, но понять нетрудно… И тут же я успокоился: еще не время. Чего это людям часами торчать здесь в такой промозглый ветер? Толпа постепенно прибывала, и, когда условленное время приблизилось, я понял: на сей раз людей пришло даже больше, чем в прошлый. На душе у меня просветлело, и я даже замурлыкал себе под нос. Слова этой песенки надолго застряли у меня в голове, потому, наверное, что это было последнее из того, что я запомнил. Затем была черная вспышка, и я потерял сознание. Когда очнулся, на площади копошились санитары, ворочали трупы. Я застонал, и ко мне подбежали с носилками. Я снова потерял сознание. Больше ничего сообщить не могу”.
“Я, Григ Груз, гимназист, шестнадцати лет, господом всемогущим клянусь говорить правду и ничего, кроме правды. Я давно хотел поглядеть на этих сумасшедших. Так называет их мой отец, а у меня нет оснований ему не верить. Я еще утром залез на башню, потеплее оделся, захватил с собой книжку, шерстяное одеяло и бутерброды. Я заложил щеколдой дверь, выходящую на птичью площадку, чтобы ко мне не мог подняться служитель, и устроился поудобней. Когда начало темнеть, мне пришлось отложить книгу. Я стал смотреть на площадь. Готовящиеся Назваться с высоты напоминали муравьев: собирались в кучки, переползали от одной к другой, копошились. Это была какая-то нелепая демонстрация, вызов всему остальному – трезвому – миру. Так говорит мой отец, и я с ним полностью согласен. И вдруг на площадь как будто упала чья-то гигантская тень. Ведь не может же ночь обрушиться на город за доли секунды. Там все замерло. Словно время остановилось. А меня наполнил жуткий страх. Не знаю, чего я боялся. Что-то непонятное, возникнув из ничего, давило на меня, не давало дышать. Грудь была сдавлена так, будто я попал под обвал. Потом я почувствовал, что уже не дышу. Больше ничего не помню. Когда солдаты, выломав дверь, сняли меня с башни, я увидел, что вся площадь усеяна телами. Я спрашивал солдат, что это было, но никто не ответил мне. Потом в госпиталь пришел отец и забрал меня домой. Это все”.
“Я, Стракан Шро, капитан, сорока двух лет, Назвавшийся двадцать раз, свидетельствую. Охрана площади Называния всегда входила в мои обязанности. Никакого дополнительного приказа я на сей раз не получал. Твердо зная, что нападение обязательно будет совершено, я принял необходимые меры предосторожности. Уже за сутки до Называния я распорядился выставить посты на дальних подступах к площади. Затем был проведен тщательнейший обыск окрестных домов. Ничего. Потом был проведен магнитный поиск оружия. Нулевой результат. Затем было установлено кольцо детекторов, охватывающее площадь. Попыток пронести сквозь него оружие так и не отмечено. Это на моей памяти – в первый раз. Факт, подозрительный сам по себе. В момент нападения я находился в штабе, говорил по прямому проводу с претором. Сообщение о нападении получил по рации незадолго до полуночи. Несколько солдат в пикетах вокруг площади почувствовали себя плохо, но только один из сержантов радировал. Остальные, очевидно, посчитали это наркотическим похмельем и побоялись сообщить. На коптере я немедленно прибыл на место. Площадь была завалена трупами. Солдаты уже начали искать раненых. Вскоре прибыли и медики. Я тщательно осмотрел площадь и соседние улицы. Никаких следов применения какого бы то ни было оружия. Потом приказал перетряхнуть все ближайшее жилье. Результат тот же. Кроме одного пробравшегося на башню мальчишки, посторонних лиц не обнаружено. Местные жители, находившиеся в момент нападения у себя дома, получили поражения нервной системы: начиная от легкого недомогания и кончая тяжелейшими обмороками с помутнением рассудка. Потом прибыл претор, и меня временно (на период следствия) отстранили от дел. Очевидно, я не использовал все возможности для обеспечения охраны Называвшихся. Готов понести любое наказание”.
Потом принесли тоник. Бумаги постепенно подошли к концу. Заключения патологоанатомов были единодушны: остановка сердца в результате психического паралича.
– Ну, как? – спросил Президент, увидев, что я отложил последний листок.
– Химическая атака? – осведомился я.
Джохор покачал головой.
– Экспертиза не обнаружила никаких следов известных науке отравляющих веществ, а также вирусов и бактерий. И еще одно… У всех Назвавшихся на несколько минут отстали часы. Странно, не правда ли?
– Значит, мне нужно выехать на место. Туда, где лучшие эксперты ничего не нашли, – заговорил я со странным ожесточением. – Какими силами я располагаю?
Джохор глянул исподлобья, лицо затвердело гипсовой маской.
– Возьмите с собой столичных светил, передвижную лабораторию Директората полиции и батальон спецвойск. Полетите на “толстобрюхих”. Аэродрома в городе нет, так что вас сбросят прямо на цель. Через четыре часа должны быть на месте. Адъютант полетит с вами для обеспечения бесперебойной связи… Вам будет сейчас предоставлена возможность позвонить жене. Есть вопросы, генерал?
– Нет, мой Президент. Виноват, слегка расслабился… Все будет как положено. Я могу идти? – отчеканил бодро, пружинисто вскочил на ноги, словно демонстрируя, что еще чего-то стою.
– Ладно-ладно. – Президент чуть улыбнулся. – Не петушитесь, генерал. Это только сценарий действий. О сути дела пока не сказано ни слова.
Я сел. Джохор был прав. Действительно, о сути пока ничего.
– Неужели все-таки война? – неуверенно проговорил я, размышляя вслух. – Вряд ли… Думаю, старая песня. Мамука Догот все еще мечтает о престоле. Значит, черная тень от черных мыслей?..
– Становитесь поэтом, генерал? – с вялой усмешкой осведомился Президент. – Не поздновато ли? – Черты его лица от усталости померкли. Складки, морщины распространились повсюду. Джохор показался вдруг глубоким стариком. – А претендентов много. И опасней тот, о ком еще не знаем. Вот только откуда у них столь сильные козыри?
– Я не знаю такого оружия, мой Президент. Пока не знаю. Разберусь на месте…
* * *
“Толстобрюхие” были на подлете к городу. Я представил себе его тихие ночные улочки. Узкие улочки феодальной столицы с пяти-шестивековыми глинобитными и каменными домами без элементарных удобств. Я очень ясно представил глухую тишину пустынной круглой площади, чьи камни за столетия истерты ступнями едва ли не до зеркальности. И кривую тень заброшенной наблюдательной башни. И тусклые тени от редких фонарей, соединенных провисшим кабелем поспешной армейской проводки.
Нэтти спала, когда я позвонил. Она медленно соображает в постели и на сей раз несла какую-то чушь: бур-бур, милый, так жаль, не езди, бур-бур… Не очень-то она огорчилась, как видно. Сила привычки… Дай-то бог, чтоб так, а не иначе.
Карлуша Эдельфри по-детски причмокивал во сне. Очень не хотелось его будить, но ничего не поделаешь… Могучие моторы десантных барж рокотали действительно усыпляюще. Странно, что я не последовал примеру моего адъютанта. Перед началом операции каждая минута сна на вес золота. Мне ведь предстоит думать, много думать, а не скакать по буеракам, пуляя в живые мишени.
– Подъем, – тряхнул его за плечо. – Подъем!
Но Карлуша только морщился, отпихивался, будто в пантомиме, – так, что я на мгновение даже засомневался, не притворяется ли. С него ведь станется…
– Пожар!
Карлуша вскочил. Это было запретное слово. Зря я это, право, зря. Карлуша был встрепан, озирался испуганно. Огня не увидел и быстро успокоился. В свое время Эдельфри потерял в огне всю свою семью. Огнеметчики пресвятого Селяха подожгли офицерские общежития в столице. Сгорело всего два дома, но для Карлуши – весь мир.
– Приготовиться! Через пять минут десантирование! – объявил по трансляции командир “толстобрюхого”.
Люди в отсеках зашевелились. Кто-то незлобно чертыхнулся, кто-то потягивался, разминал затекшие ноги. Карлуша оправил амуницию, натянул на лысину десантный шлем, и тот разительно изменил его лицо: оно стало маленьким (в обрамлении надутой кожи надбровников), остались одни глазки, дырки носа и пухлые губы. Какое-то поросячество. Карлуша подмигнул мне. Я тоже натянул шлем. Подошел капитан, старший по барже, отдал честь, доложил:
– Генерал, личный состав к высадке готов.
– Отлично. Дайте мне связь с другими баржами.
На других “толстобрюхих” тоже оказалось все в порядке. Иначе и не бывает в спецчастях.
– По кабинам! – гаркнул я (в первый раз за полет по-настоящему, по-генеральски).
Кабины были тесными и весьма ненадежными на вид. Но я – то знал, что они многое способны выдержать. Самое страшное, что можно получить при посадке, – это пару синяков.
Снова раздался голос командира “толстобрюхого”, он выполнял свою последнюю обязанность:
– Напоминаю: парашюты выбрасываются автоматически. Однако следите за сигнальной лампой. Если вспыхнет красная – дергайте за аварийный рычаг. Старшие по кабинам следите за временем. Если через четверть минуты после выброса нет ни толчка, ни красного огня – тоже немедленно дергайте.
Техники проверили, хорошо ли задраены люки кабин. Пуск! Ш-ш-шар, ш-ш-шар, ш-ш-шар! – скользнули полозья к разверстому десантному люку. Кабины одна за другой вылетали под днище баржи и выстраивались в цепочку. Ветер с пронзительным свистом обдувал их. Я, как и все десантники, смотрел на часы, считал секунды, то и дело переводя взгляд на контрольную лампу щитка и подсвеченный фонарем черный рычаг с сорванной пломбой.
Меня ударило по ногам, прижало к полу. Люди вмиг повеселели, напряжение как рукой сняло. Заговорили, хоть и негромко, и голоса тут же слились в успокаивающее бормотание. Теснота в таком полете даже приятна. Каждый раз чувствую себя молодым. Когда ты в одной связке, возникает какое-то особенное ощущение единения, общности с этими молодыми парнями в маскировочных костюмах.
– Хочешь тоника? – спросил меня Карлуша, протянул термос.
Я не ответил, потому что вдруг почувствовал тяжесть на сердце. Первый раз в жизни. Потом стиснуло со страшной силой и уже не отпускало. Я так и не испугался – лишь удивился. В глазах стало темнеть. Я хотел сказать об этом адъютанту, но не смог раскрыть рта. Эдельфри уронил термос. Обрушилась темнота…
