Текст книги "Исповедь Плейбоя (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

‌‌Глава двадцать вторая: Плейбой

Есть множество вещей, которые я буду носить с собой до самой смерти, и унесу в могилу безмолвными секретами, потому что о некоторых вещах не стоит говорить даже вслух.

Например, о том, что я не искал встречи со Снежной королевой. И что не знал, на какое торжество меня заказывают. Обычно в заявке не пишут: «Сопровождение на день рождения Ничейной кошки» или «Повод увидеть Снежную королеву». Как правило там просто общие фразы и пожелания, чтобы все прошло идеально. Моя спутница на этот вечер сразу указала, что ей не нужны интимные услуги, и в кои-то веки это – не женщина средних лет из большого бизнеса, а миловидная девушка лет двадцати пяти. Рядом со мной она держалась натянуто до тех пор, пока не поняла, что на симпатичном хорошо одетом парне в дорогих часах не висит табло во всю рожу «Элитная проститутка». Потом я краем уха услышал, как пара ее подруг восторженно шептались на мой счет, и деваха перестала зажиматься. В конце концов, когда она стала косить в мою сторону осмелевшим после пары бокалов шампанского взглядом, я понял, что она захочет продолжение вечера.

Еще я никогда не скажу Кошке, что видел ее в зале минимум дважды, и знал, что это она – Виновница торжества. Это ей тяжело разглядеть одну рожу в толпе, а как не заметить ее – белую и морозную, в черном платье с какими-то идиотскими кружевными рукавами?

Я никогда не скажу ей, что не собирался подходить. Хотел просто наблюдать со стороны, чтобы убедиться: у нас все прошло. Хоть в принципе проходить было нечему. У меня есть куча баб, которых я трахал за деньги пару в жизни, но это не означает, что они зацепились за мою жизнь крюком для ловли акул. Они прошли транзитом и не остались даже отголосками. Если увижу в толпе – ни за что не узнаю.

Но последние четыре месяца…

Есть такой сериал, про упавший на необитаемый остров самолет. Названия не помню, но шороху наделал много, хоть мне совсем не зашел. Но там был герой, кажется, рок-музыкант и конченный наркоша, который окучивал беременную девушку. В итоге, он раздобыл где-то пустую банку из-под арахисового масла, подарил этой девушке и «учил» ее макать палец в несуществующую еду, облизывать его и наслаждаться вкусом из воспоминаний.

Эвелина стала тем же для меня: вкусом, который я пытался отыскать в каждой из сотни женщины, которые прошли через меня за это время. Я раз за разом выковыривал пальцем несуществующее масло, растирал его языком по нёбу и пытался убедить себя, что нет абсолютно никакой разницы.

‍Разница была. Я понял это, когда увидел Эвелину в коридоре. Просто вышел покурить, и был уверен, что она где-то среди гостей. Наверное, если бы знал, что будет дальше, привинтил бы свою жопу к стулу.

Но она была там: в дурацком платье с волосами, которые с трудом держались в феерической прическе, в туфлях на высоких каблуках, в чулках, цвета горького шоколада.

Она была там, и она пыталась от меня убежать. А взял и пошел за ней, как будто тупая акула, вместе с кусом мяса заглотившая крюк. Эвелина держала меня за жабры и вытаскивала из привычной среды обитания, вместе с кислородом лишая заодно и силы воли ей сопротивляться.

Есть еще одна вещь, которую я никогда ей не скажу.

Но она не обо мне и не о ней.

Она о вот этом дорогом уроде, с которым мы трижды за последнее время сталкивались в агентстве, когда он приходил туда снимать элитных девочек. Обычно сразу двух. Только днем, потому что вечером у него жена. Кристина – одна из них – как-то порядочно выпила после того, как нарвалась на очередного любителя «жесткого секса», и у нее развязался язык. Так я узнал, что «Шаповалов» просто молоток и у него вообще всегда стоит, и он еще смеется, что его хватает ночью на жену.

Поэтому, когда мы сейчас смотрим друг на друга, мы прекрасно понимаем, кто он – а кто я. И все вроде бы понятно и прозрачно, кроме того факта, что мое имя ему знакомо не просто как имя «Руслан». Как будто он уже слышал обо мне. От Эвелины. Но это абсурд, потому что даже если бы она хотела ему рассказать о том нашем приключении и что сбежала ко мне с собственной свадьбы, разве стала бы называть имя?

– Ви, слушай, это правда даже не смешно, – с явной издевкой говорит этот Неутомимый член.

И вот еще одна вещь, о которой я тоже буду молчать до самой могилы.

Мне не нравится, что он называет ее «Ви». Как будто собачонку свистком. Даже если это их милая семейная нежность, меня корежит просто от того, как небрежно он сокращает Кошкино имя до двух поганых букв.

– Юра, по-моему, лучше вернуться к твоим гостям, – предлагает Эвелина.

– К твоим гостям, Ви, – исправляет он, и я мысленно ржу в полный голос.

Ты такой тупой, что даже не понял, о чем она.

– Нет, Юра, именно к твоим гостям! – выпаливает она так хлестко и громко, что барабанные перепонки молят о пощаде. – Это твой праздник, твое торжество больших денег, и там, – тычет пальцем в сторону зала, откуда раздается ор ведущей в микрофон, – твои гости. Не мои. Мне все это не нужно!

– Отлично, Ви! – Неутомимый вскидывает руки. – Просто супер! Хорошая девочка решила устроить бунт. Ладно, солнышко, давай поговорим о подарках. Хочешь, – он брезгливо кивает в мою сторону, – подарю тебе вот это? Ну раз уж ты в курсе, что он такое, то зачем стесняться? Захотелось погулять, маленькая? Давай, сниму тебе мальчика на ночь.

«Молчи, Руслан. Просто, блядь, молчи…»

– Даже не… – пытается остановить мужа Эвелина, когда он лезет в карман за кошельком.

Начинает демонстративно отсчитывать банкноты, смотрит на меня, ухмыляется, и добавляет еще. Вынимает сложенную вдвое сумму, зажимает между пальцами и водит ею у меня перед носом.

Он сказал: «Хочешь, подарю тебе вот это?»

– Что, мало? – Неутомимый достает еще пару банкнот и тянется, чтобы сунуть их мне.

Но, облом, я без пиджака, и подачку он может затолкать себе в задницу, если так уж хочется показать всему миру, какое он богатое дерьмо.

– Слушай, а если я хочу посмотреть, как ты ее будешь жарить – это вдвое дороже?

– Заткнись! – выкрикивает Эвелина.

Если я подниму руку – я не опущу ее, пока не выбью ему все зубы.

Мне по херу, что он там говорит обо мне. Хоть в третьем роде, хоть как угодно. Я могу проглотить, потому что слышал и не такое говно. Но он намеренно унижает ее, а ведь Эвелина, даже если нас вштыривает друг от друга, как девственников, не изменяла ему со мной. Она просто сбегала из своей реальности в мою. И даже сегодня, хоть я намеренно перешагнул границу и почувствовал, что Кошка готова уступить, я почти уверен, что завтра она передумает и снова исчезнет из моей жизни.

Поэтому…

Я не подниму руку. Мы трое прекрасно знаем, чем это кончится.

– На сегодня я занят, – говорю спокойно и сухо, так, чтобы членоголовый понял – ни хрена он меня не достанет. – И я не работаю в семейных заказах. Еще вопросы?

Я просто перетяну его внимание, чтобы он отвалил со своей грязью от Кошки. Пусть прет на меня – вообще плевать. Просто еще один охуевший от вседозволенности мудак, который, как говорила моя бабушка: «Где сядет, там и слезет».

– А я хочу, чтобы ты был не занят, понял?

Он намеренно провоцирует меня толчком в плечо. Пользуется тем, что немного выше. Наверняка думает, что раз я проститутка, то в руках ничего тяжелее собственного хуя не держал. Держал, и морды бил, и самому частенько прилетало. Спортивное прошлое, за которое я навеки буду благодарен своему отцу, который привел меня в боксерскую секцию. Как раз перед тем, как погиб.

Я открываю рот, чтобы сказать этому недоноску, что мне плевать на его «хочу», но взгляд цепляется за его локоть, на котором вдруг оказывается ладонь Эвелины. Она разворачивает его к себе и громко, явно с большой амплитуды, дает ему по роже.

Голова Неутомимого откидывается на сторону. Он явно не ожидал. Пару секунд тратит на то, чтобы вернуть голову в прежнее положение – и толчком, двумя руками в плечи, отбивает Эвелину обратно к стене.

Она просто налетает на нее спиной, даже не пытаясь притормозить. Глухой звук удара затылком, и я успеваю поймать последнюю искру разума в ее гаснущем взгляде, прежде чем Кошка падает на пол сбитой кеглей.

Я все-таки поднимаю руку. Сжимаю кулак на одних только рефлексах.

И бью так сильно, что костяшки сразу в хлам об его зубы за мягкими, как у бабы, губами.

И бью еще раз, хоть он уже шатается, и кто-то там, в конце коридора, истошно вопит с призывами о помощи.

Когда меня за руки хватают какие-то молодчики, я уже точно знаю, что по крайней мере, даже если меня живьем похоронят в леске, которого нет на карте, на том свете я от всей души позлорадствую, когда эта тварь пойдет к стоматологу вставлять искусственные зубы.

****

Я знаю, что ничего хорошего дальше не будет. Пока Неутомимый хлопает глазами как пустоголовая кукла, его охрана заламывает мне руки и без лишнего шума выводит на улицу через черный ход. Было бы наивно полагать, что они устроят расправу на виду. Мало ли у кого из гостей взбрыкнет совесть, и рука потянется к телефону вызвать полицию или просто сделать съемку для ютуба.

Мне все равно. Даже когда тот, что справа, рассчитанным тычком под ребра заставляет мои легки сжаться от острой боли. Моего минутного замешательства достаточно, чтобы он достал из кармана кастет, с расстановкой надел его на руку.

Последнее, о чем я думаю – Эвелина. Надеюсь, она не очень сильно ударилась головой. Мне плевать на себя, но почему-то не плевать, если у нее будет шишка.

Последнее, что я вижу – занесенный над моей головой кулак с железными «зубами».

И глухой удар в висок.

Меня приводят в чувство, поливая лицо из бутылки с минералкой. Голова болит, правый глаз почти не открыть от запекшейся крови и отека. К горлу подкатывает тошнота: похоже, меня и правда крепко притаранили. Мысли путаются в хлам, и даже когда двое амбалов рывком ставят меня на ноги, я все равно не сразу чувствую твердую поверхность.

Пахнет дождем и пожухлыми листьями, земля под ногами немного проседает.

Значит, точно привезли закапывать под березкой.

Это только в боевиках с Крепким орешком герой может сопротивляться даже когда его скрутили под руки, как восточного пленника. На самом деле, это просто мишура, красивая сказочка для киношного эффекта. Всем нужны не убиваемые герои, никто не любит слабаков. Невозможно вырваться, когда от удара по голове в башке не мозги, а каша. И тем более нельзя сделать это с заломленными за спину руками.

Дергаться сейчас, значит, давать этой твари, по имени Шаповалов, повод злорадствовать.

Он прижимает ко рту окровавленный носовой платок и ему уже явно не хочется улыбаться. А вот я с радостью растягиваю губы в подобие улыбки, за что меня тут же лупит в живот один из тех Людей в черном, что стоят позади своего хозяина. И того – четверо. Этот пидор так боится еще раз отхватить, что решил подстраховаться, хоть и двух против меня одного было бы достаточно.

После удара внутренности сворачиваются в клубок, и я, вспоминая тренировки, начинаю мерно и глубоко дышать. Еще немного – и от острой головной боли точно стошнит, но нужно продержаться хотя бы немного.

– Нужно было взять деньги, шлюха, – гундосит и немного шепелявит Неутомимый.

Ничего не могу с собой поделать – снова скупо смеюсь. А что? Мою участь это никак не изменит, так хоть посмотрю с улыбкой в лицо зажравшейся твари. Я, может, и шлюха, но и разу в жизни не поднял руку на женщину.

Надеюсь, Кошка, у тебя рано или поздно откроются глаза, ты пошлешь этого гандона в жопу и найдешь себе хорошего парня.

Глава двадцать третья: Снежная королева

Я прихожу в себя в больнице, и не сразу понимаю, почему мир вокруг – черно-белый.

Голова немного болит и от резких движений челюсть сводит судорогой, как будто мой череп насадили на ржавую спицу и медленно, с противным скрипом проворачивают вдоль своей оси.

Во мне не торчит капельница, и я не привязана по рукам и ногам, но все равно почему-то чувствую себя пленницей. Возможно потому, что в узкой полоске света под дверью явно видны тени от двух ног. Похоже, там охранник.

Нужно вспомнить, почему я здесь, но мысли путаются и скачут испуганными кузнечиками. Ловить их голыми руками не получается, поэтому я нахожу кнопку на боку кровати и просто до упора зажимаю ее пальцем.

Через минуту в палату влетает медсестра, и пока дверь за ней медленно закрывается, я вижу по ту сторону одного из охранников Юры. Взглядом коршуна он следит за тем, как девушка подходит ко мне и спрашивает, чем может быть полезна.

– Что случилось? – спрашиваю ее, едва ворочая языком. Тяну руку в сторону столика, где стоит минералка, и тут же получаю полстакана. Девушка немного приподнимает кровать, так, чтобы я полулежала, и отходит. – Что со мной случилось? Почему я здесь?

А ведь я все помню, просто… все в тумане. Молочно-белом и плотном, через который не пробраться даже с фонарем в руке.

Медсестра секунду колеблется и выдает явно заранее приготовленную ложь:

– Вы потеряли сознание, Эвелина Викторовна. Когда падали – ударились головой. Небольшое сотрясение, ничего страшного. Мы понаблюдаем вас пару дней и выпишем.

– Хорошо вызубрила, – с иронией хвалю я.

Она даже не пытается отнекиваться, просто топчется на месте и взглядом выпрашивает разрешение уйти. Поэтому, когда в палату заходит Юра и кивком приказывает ей убраться, пулей вылетает за дверь.

У него отек на всю нижнюю часть лица, и он прижимает ко рту платок, как будто боится заразить меня смертельным вирусом.

Нужно вспомнить. Нужно заставить свой больной мозг вспомнить, почему я здесь.

– Как ты, Ви? – Муж присаживается на край кровати.

– Что с тобой? – переспрашиваю я, кривясь от противных шепелявых звуков его голоса. Раньше он так не говорил.

– Появился повод навестить своего стоматолога, – небрежно бросает он.

Протягивает ладонь, чтобы пригладить мои волосы… и я судорожно жмурюсь, закрываю глаза, как будто жду не ласку, а удар.

Внутри все сжимается, реальность кувырком катится с горки, по пути вышибая искры воспоминаний, в которых есть я, Руслан, мерзкие слова человека, с которым я каждую ночь делила постель. И есть его толчок, после которого я теряюсь, и впервые за восемь лет бессонницы не испытываю радости от забвения в тишине.

Юра понимает, что разыгрывать комедию бесполезно, кивает, но не торопится встать с постели.

– Уберись от меня, – цежу сквозь зубы, но он даже не шевелится. – Я хочу поговорить с родителями.

– Представь себе – они тоже хотят с тобой поговорить, – ничуть не испуган он.

Дурной знак. Очень-очень дурной знак. Он ведь знает, что с ним сделает мой отец, когда правда о причинах моего обморока всплывет наружу, и должен осознавать последствия не только для нашего брака, но и для дружбы кланами в том числе.

Нашего брака уже нет. Как нет и союза, ради которого нас свели, как породистых щенков.

Я не собираюсь давать второй шанс. Я не девочка из подворотни, которую можно задобрить подарками.

Ухмылку Юры не в силах скрыть даже платок, и что-то мне подсказывает – муж не собирается ничего мне дарить, и ему не нужен компромисс.

– Если ты собираешься и меня так же запугивать, как ту несчастную медсестру, то можешь даже не начинать, – на всякий случай, чтобы избавить себя от бессмысленного разговора, предупреждаю я.

– Не собираюсь. – Юра пожимает плечами. Потом смотрит на меня со знакомой понимающей улыбкой, но почему-то в этот раз у меня от нее мурашки по коже. – Ви, давай кое-что проясним, прежде чем ты начнешь устраивать истерики и пытаться уйти, громко хлопнув дверью.

– Я ничего не хочу слышать до тех пор, пока не поговорю с родителями.

– Но тебе придется.

Он предугадывает мой следующий шаг, хоть это и не сложно: я до сих пор слишком медлительная, и Юре ничего не стоит перехватить мою руку до того, как я снова нажимаю на кнопку вызова персонала. Муж с силой впечатывает ее в матрас и, как наручником, удерживает свободной ладонью.

Понимаю, что должна быть сильной, но именно сейчас просто не могу избавиться от страха, который беспощадно кусает за коленные суставы, и заставляет ноги тереться друг об друга с противным жжением.

– Ты выслушаешь меня, Ви, а потом зови хоть родителей, хоть черта лысого.

Все, что я могу – закрыть глаза и не видеть хотя бы его лицо.

Лицо человека, которого я когда-то так сильно любила, что готова была простить даже помаду ужасного цвета фуксии у него на рубашке в день нашей свадьбы.

– Можешь и дальше прятаться, родная – это такой детский сад, что, честное слово, смешно.

– Рада, что у тебя остались зубы и есть чем смеяться, – просто из злости выпаливаю я, но именно эта фраза приводит его в бешенство.

Юра жестко, теперь двумя руками, хватает мои плечи и вдавливает в подушку до боли в груди. Наверное, я чувствовала бы себя так же, если бы по мне прошелся асфальтоукладочный каток. Мне приходиться посмотреть Юре в глаза, и вместо любимого лица я вижу только монстра, который почувствовал безнаказанность и сбросил маску. Его губы похожи на бесформенную кашу: нижняя треснута в двух местах, верхняя опухла до такой степени, что прижата к носу блестящим синюшным шаром. Когда он нарочно медленно и широко улыбается, я вижу рваные дыры в нижней десне, на месте правого клыка и переднего зуба.

Мне кажется, Юра делает это нарочно: «хвастается» тем, чем обычно не горят хвастаться.

– Поцелуешь меня, Ви? – щурится он, наклоняясь к моему лицу.

Я могу плюнуть в него и даже с туманной головой все равно попаду прямо в центр, но мне даже слюну жаль на него тратить.

– Ты мне противен.

– А ты – мне. Но я – породистый кобель, ты – породистая сука, и мы должны родить парочку щенков с хорошей родословной, потому что, – он еще немного вдавливает мои плечи в подушку, – деньги к деньгам, Ви. Ну и потому, что даже мамочка с папочкой не станут вмешиваться в нашу личную жизнь. Хочешь узнать, почему?

– Хочу, но не от тебя.

Дурной сон. Я просто сплю и вижу уродливое извержение своего подсознания, после которого обычно наступает не приятное расслабление, а только затяжная головная боль.

– Я все спустил, Ви, – без стеснения, даже с некоторой гордостью, признается Юра. – И деньги моих родителей, и деньги твоих. Но у меня еще есть возможность отбить свое. Твой папаша не идиот, он не станет терять последний шанс вернуть хоть что-то. А если вдруг ты решишь спрятаться у него под крылом, я просто спущу с цепи тех собак, которые порвут Розановых на клочки, и тебя вместе с ними.

– Спустил? – очень сильно «притормаживаю» я.

Юра сует руку в карман брюк, но не спешит показывать, что там. Заводит руки за спину, корчит загадочные рожи и выставляет вперед два сжатых кулака. Я просто говорю, что он мудак.

– Все-таки ты скучная, – фальшиво сожалеет он, но все равно доигрывает спектакль до конца.

Сперва раскрывает одну ладонь – там пусто.

Потом, со звуком «та-дам!» – вторую. На ладони лежит маленький пластиковый пакетик с белым порошком.

И все становится на свои места.

****

Понятия не имею, откуда это в моей голове, но я знаю, что все наркоманы – особенно те, кто сидят на «дорогом» товаре – могут практически сутками не спать без потери трудоспособности, быстро соображают (а совсем не тормозят), находятся в состоянии непрекращающегося позитива и оптимизма… и просто неутомимы в постели.

Я не понимала, как Юру хватает на все: и пахать, как проклятому, и уделять мне внимание хоть утром, хоть вечером. Списывала это на попытки загладить вину, дать мне ощущение хорошего правильного брака, в котором у жены есть все, и любовь мужа в том числе. И еще наивно думала, что так Юра хочет показать мне, как много я значу в его жизни.

Вернуться бы назад и врезать себе от души.

– И ты вот так запросто мне признаешься? – спрашиваю я, стараясь не выдавать раздражение. Уже и так понятно, что муж ведет свою игру и любая попытка огрызаться будет только сильнее его раззадоривать.

На самом деле, мне не нужен ответ. Я не настолько глупа, чтобы не понять причин показухи, но пока он будет изгаляться и рассказывать о своей безнаказанности, у меня есть пара минут подумать.

Я никому не могу сказать, что он – наркоман. Вернее, смогу, но это не будет иметь никаких губительных для него последствий. Просто мое слово против его. Мы оба это знаем, и Юра в полной мере наслаждается безнаказанностью.

Не верю, что Юра мог нас разорить: мой отец не настолько глуп, чтобы вручать ему ключик от утки, несущей золотые яйца. Хотя, насколько я слышала, после нашего брака все трое – мой отец, Юра и Шаповалов-старший – решили организовать совместный проект, в который вложились на равных. Возможно, Юра его спустил. Возможно, он нарочно очень сильно преувеличивает, чтобы меня напугать. Возможно, он просто обдолбился и сам не понимает, что несет.

—Ты же знаешь, Ви, что твои слова будут просто сотрясением пустоты, – посмеивается он, и меня выкручивает наизнанку от потребности вырвать, потому что смотреть на проплешины в синюшных деснах абсолютно невыносимо. – Просто, знаешь, если моя жена прется от мальчика по вызову, то это повод перестать смотреть на нее, как на Деву Марию с младенцем. Ты же взрослая девочка, Ви, ты готова услышать суровую правду.

– О том, что замужем за наркоманом?

Он просто кивает.

Он точно не в себе.

Наш разговор не имеет смысла, потому что я не готова играть в его чокнутой постановке ни главную, ни второстепенную роль.

– Я хочу поговорить с родителями, Юра, – выдерживаю ровный и холодный тон. Голова кружится, тошнота делает кульбит в области кадыка, и я непроизвольно снова прижимаю ладонь к губам. Господи, только бы это были просто последствия удара, только бы мои контрацептивы снова не дали осечку, только бы…

– У тебя будет ребенок, Ви, – словно читая мои мысли, хихикает Юра. Теперь изменения в его поведении настолько очевидны, что я не понимаю, почему ничего вот этого не замечала раньше. Или он хорошо маскировался? Или сегодня, прежде чем прийти, у него был повод перебрать?

– Ты врешь, – говорю я. Не хочу в это верить.

– Нет, Ви, не вру. Тебе сделали анализ крови, что-то там нашли, посчитали и сказали, что это примерно две недели.

Мне больно от того, что как только его слова стихают, в голове появляется звенящая черная мысль: две недели – это ведь даже не… ребенок?

– Я обещал матери ее порадовать – я старался.

– Я думаю, ты врешь. – Сейчас особенно трудно беззаботно улыбнуться, но у меня почти получается. – А если нет – я все равно сделаю аборт. Ты наркоман. Ты же знаешь, что это означает?

Удивительно, что такой взрослый, почти тридцатилетний мужчина так искренне удивляется элементарщине из школьных учебников.

Зато совсем не удивительно, что сразу после моих слов Юра заталкивает пакетик с порошком в мой кулак, сжимает пальцы своей пятерней и яростно шепчет прямо в лицо:

– Только попробуй, сука.

Дверь в палату открывается, на пороге появляются наши матери. И по их лицам я понимаю, что новость о моей повторной беременности для них точно уже не новость.