Текст книги "Исповедь Плейбоя (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
Глава девятнадцатая: Плейбой
Я брожу по городу до глубокой ночи: просто слоняюсь без дела, почти не глядя по сторонам, хоть промерз уже до самого скелета. Амстердам, в котором мне было почти классно предыдущие два дня, превращается в безжизненные каменные джунгли, где я не то хищник, не то жертва. Пару раз наталкиваюсь на откровенные взгляды девчонок, которые курят около ночных клубов, пару раз так же на меня косятся «мальчики» известной ориентации.
Пресно. Пусто. Глухо.
Даже хочется послать в жопу принципы и пойти в пресловутый легальный наркоманский бар, чтобы утопить серость в конопляном дыму.
Но я возвращаюсь в гостиницу и просто заваливаюсь спать.
А на следующий день просыпаюсь с мыслью о том, что хочу ее увидеть. Хочу повести еще в какой-то дурацкий музей или на рынок тюльпанов, или просто бродить по белому от снега городу, и смотреть, как снежинки липнут к ее ресницам.
Что бы я делал, если бы хотел увидеть человека, чей номер так тупо просрал?
Есть только одна теория, и проверить ее можно только на практике.
В то же время, на том же мосту, Эвелина ждет меня в белой лохматой шубке, джинсах, удобных высоких сапогах. И, блядь, у нее варежки. Простые бело-красные варежки с вышитыми оленями в шарфах. Я не знаю, сколько она тут стоит, но явно пришла намного раньше меня, потому что дрожит и не может улыбнуться закоченевшими губами.
Я хочу ее поцеловать, а потом трахнуть, а потом еще раз поцеловать, и еще раз, и еще, и еще, пока не пойму, что пресытился.
И даже протягиваю руку, чтобы поймать ее щеку в свою ладонь и отрезать нам обоим пути к отступлению, но случайно цепляю рукавом капюшон и мех сползает на сторону, обнажая порез на «яблочке» щеки. Больше похоже на царапину, но какой-то уж слишком длинный и ровный, как будто нарочно вспороли кожу стеклом. Эвелина не сразу понимает, почему я хмурюсь, так что успеваю рассмотреть еще пару мелких царапин ниже: на виске, около носа и справа над верхней губой.
– Что это за хуйня? – спрашиваю я, и вместо поглаживания щеки, жестко сжимаю ее подбородок большим и указательным пальцами.
Эвелина дергает головой, хочет освободиться, но я перехватываю ее руку за секунду до того, как кулак должен бы ударить мне в плечо.
– Поцеловалась с газонокосилкой? – «подсказываю» с черной иронией.
Она стекленеет. Просто вдруг подбирается, словно эпизод с падением стакана отматывают в обратную сторону, и вода стекает обратно вопреки всем законам физики. И хоть тряси Эвелину, хоть ори, хоть убей – не проронит ни звука.
На синяк это не похоже: я же бывший спортсмен и по роже получал часто, так что в состоянии отличить последствия удара от того, что вижу перед глазами.
– Руслан, мне больно.
Снова без эмоций, снова глядя через меня, как через пустое место.
Разжимаю руки и даю ей немного пространства, чтобы не чувствовала себя кроликом в силках. Через несколько минут Кошка приходит в себя, но все равно отворачивается, как только взгляд становится осмысленным.
– Только не пизди мне про несчастный случай, – на всякий случай предупреждаю ее реплику, когда Эвелина вздыхает с явным намерением заговорить. – Муж погладил Кошку против шерсти?
Она швыряет в меня злой взгляд.
Значит, угадал.
– Я не хочу от него детей, – не оборачиваясь, говорит Эвелина. Хорошо, что не пытается врать, а то бы я просто послал ее и свалил, на этот раз с концами. – А он хочет. И у нас разногласия на почве совместного продолжения человеческой популяции. – Эвелина грустно смеется над собственной метафорой. Стряхивает с себя капюшон, теперь добровольно подставляя лицо под мой пытливый взгляд. Есть еще пара порезов около уха, и все они только с одной стороны. – Он выпил. Вспылил. Бросил стакан. Стекло имеет свойство биться, а осколки – резать. Вот такое закулисье жизни Кошелька и Банковского счета.
****
Я чувствую себя слепым котенком-мутантом, у которого глаза прорезались только на двадцать седьмом году жизни. Потому что я смотрю в лицо Кошки и не вижу там ни жалости к себе, ни потуг заставить меня жалеть ее. Там только скупое принятие ситуации пополам с явным намерением сопротивляться. Возможно, вчера между ней и ее придурком произошло что-то тяжелое, но вряд ли она проронила хоть одну слезу и вряд ли хочет, чтобы я тянулся к ней с ненужными соплями и поглаживаниями по головке. Она просто рассказала все, что мне нужно знать и все, что можно было рассказать, не позволяя моему любопытству сунуться дальше порога. Если бы я не был так ошарашен увиденным, то чувствовал бы себя любопытным Карлом, которого очень технично щелкнули по носу.
Но я просто в ступоре.
Руки сами тянутся за новой сигаретой, пока Эвелина снова отворачивается к воде и как будто совсем не чувствует резких порывов ветра, которые треплют ее платиновые волосы. Если немного дофантазировать, то сейчас она почему-то больше всего похожа на Медузу с серпентарием на голове, и я только что получил свою дозу превращающего в камень взгляда.
– Что ты собираешься с этим делать? – решаюсь спросить, только когда от сигареты остается куцый окурок.
– С чем – с этим? – уточняет она.
– Ты же золотая девочка, зачем терпеть? – Не знаю, как еще донести мысль, что ей просто надо валить на все четыре стороны, и при этом не получить еще один щелчок, и не лезть в дебри, в которых все равно ничего не смыслю.
– Руслан, не надо, – немного раздраженно огрызается она. – Ты ничего не знаешь о моей жизни.
В самом деле – не знаю.
И не хочу узнавать.
Но.
– Разве женщина не должна хотеть детей от человека, с которым связалась до состояния «брак до крышки гроба»?
Получается слишком едко, но это только потому, что мне в самом деле, с какого хера, не все равно. Кто она такая? Призрак, который пару раз без приглашения вваливался в мою жизнь и исчезал до того, как я успевал совершить обряд изгнания. Это как незавершенный гештальт или секс без оргазма, или любимый десерт, последнюю порцию которого уводят у меня из-под носа. Дно, блин, чертовой бутылки, которую нужно выжрать из горла, чтобы успокоиться. И чем больше я узнаю Снежную королеву, тем больше мне кажется, что она так и останется призраком, который будет иметь мне мозги до тех пор, пока я не окроплю ее святой водой.
– Я не знаю, что должна хотеть женщина, – признается Эвелина, пока я пристраиваюсь рядом и мы просто смотрим в одну точку с одного и того же ракурса. – Но я не племенная кобыла, чтобы рожать маленьких Шаповаловых.
Резонно.
– Так уходи от него, Кошка. – Зачем я только что это сказал? Зачем подвел разговор к пропасти, в которую она столкнет его своим «нет»?
Эвелина поворачивается ко мне и на миг кажется, что сейчас я точно получу по роже. Кто я такой, чтобы учить бриллиантовую девочку как строить личную жизнь? Может быть, ей нравится унижение? Может быть, она слишком сильно его любит, чтобы порвать одним махом?
– Ты учишь меня уходить? – Она намеренно и прицельно бьет в самое больное место. Сильно и беспощадно, и я чувствую себя Смаугом, которого прикончили одной-единственной стрелой[1]. – Ты?
– Эвелина, просто заткнись, – предлагаю я, потому что есть темы для разговоров, есть неприятные темы для разговоров, а есть сраное нерушимое табу и это – моя «работа». – Даже не начинай.
– Почему? Ну давай, скажи, как надо уходить от того, что противно?
Она правда ждет, что я покаюсь, морально бухнусь на колени и буду рыдать горючими слезами о своей пропащей жизни?
– Кто тебе сказал, что мне противно? – отвечаю вопросом на вопрос, и ее реакция лучше тысячи слов говорит, что Эвелина была готова услышать все, что угодно, но только не это. – Кошка, не разочаровывай меня, или уже, наконец, снимай розовые очки. И если ты опять собираешься назвать меня придурком, – предугадываю ее реплику за приоткрытыми губами, – то я уже понял и принял.
Эвелина плотно накидывает капюшон и хоть ее лицо до сих пор передо мной, она умело маскирует эмоции в глубине его тени.
И у нас как-то резко заканчиваются темы для разговоров, и меня почти мутит от разноцветных домов на набережных над каналами, и от снега, и от мороза. И от того, что для нас совсем ничего нельзя сделать. Потому что я могу дать ей только секс, а она мне – отменную еблю мозгов, а я точно не готов переключаться на такие отношения.
– Хватит приходить и выпрашивать лакомство, Кошка. Хочешь меня трахнуть? Без проблем. Но трахай меня, а не мой мозг.
Она просто смотрит, и смотрит, и смотрит. И молчит, как немая.
Хочется встряхнуть ее, чтобы шестеренки встали на место, и ее голова начала работать нормально, хотя бы как в тот день, когда залезла в мою машину и не хотела ничего, кроме простой физической разрядки. Так намного проще, понятнее и укладывается в парадигму моей жизни.
– Прости, – наконец, говорит Снежная королева. Безликое пустое слово. Все, на что она способна после затяжного внутреннего монолога – это написано у нее на лбу. – Сделай одолжение – не возвращайся в мою жизнь хотя бы с Лизой. Это ведь совсем не сложно? Мне просто нужно немного времени, чтобы тебя потерять.
Я не хочу ее останавливать, когда Эвелина медленно спускается с моста и сливается с прохожими.
Я не хочу.
Не хочу.
Хочу.
Глава двадцатая: Снежная королева
Под бой курантов Юра вручает мне продолговатую коробочку с золотым оттиском известного ювелирного бренда.
– Надеюсь, понравится, – подталкивает меня открыть и, в конце концов, делает это сам.
Широкая лента бриллиантового браслета красиво смотрится на черном бархате подушки. Настолько безупречно, что даже брать не хочется. Но Юра успевает и тут: сам надевает этот наручник на мое запястье и пытливо ждет всплеска радости.
– Очень красивый, спасибо. – Целую его в губы. – Запомнил, да?
– Чтобы ты не думала, что я ничего не замечаю, – говорит он с толикой укоризны.
Неделю назад, когда мы ходили по магазинам в поисках подарков под елку всем нашим родственникам и друзьям, Юра пару раз нервно поинтересовался, чтобы я хотела получить под елку. Было видно, что у него нет ни малейшего представления о том, чем меня можно порадовать, и я просто облегчила ему задачу, как бы невзначай притормозив около витрины ювелирного.
Мой подарок такой же официально-выхолощенный: запонки с лаконичными камнями, то что нужно для его многочисленной коллекции. Даже не уверена, нет ли у него похожи или даже точно таких же, потому что давно перестала обращать внимание на мелочи и детали.
Мы не устраиваем пышное торжество, потому что мать юры совсем плоха и ее отпустили из больницы только на сутки.
У моей свекрови третья стадия рака. Болезнь задала такой темп, что этот Новый год, скорее всего, станет последним в ее жизни. И она решила успеть все. Разве что не полететь на Марс. А внук стоит номером один в ее списке обязательных предсмертных дел.
Поэтому все семейство Шаповаловых решило, что я просто обязана родить ребенка, чтобы потешить умирающую. А я, как последняя бездушная тварь, не могу найти ни единого оправдания, почему должна принести себя в жертву на алтаре чужой жизни.
Зато у Юры дела резко пошли на лад: его отец всецело посвятил себя заботе о жене, и мой жестко и агрессивно перетягивает на себя одеяло. Весь ушел в бизнес, и в этом есть одно несомненное преимущество: он так увлечен работой и миром больших денег, что перестал таскаться по клубам и больше не является домой в вонючем облаке духов из категории «мидл маркет». С его рубашек исчезла губная помада, Юра больше не сидит, уткнувшись носом в телефон – теперь он по нему разговаривает с людьми из большого бизнеса. Он устраивает мне феерический секс даже если поздно возвращается домой или утром, перед тем, как уйти.
Мне трансформируемся в среднестатистическую благополучную семью, чей корабль густо запрос морскими звездами, мхом и кораллами. И с каждым днем мы все больше окаменеваем друг в друге, намертво врастая в плоть и кости. Еще немного – и больше ни один шторм не разрушит галеон нашей семейной жизни, которым Юра правит уверенной рукой.
Только мне уже все равно.
– Через неделю едем кататься на лыжах, – воодушевленно рассказывает он, когда мы выходим на улицу, чтобы полюбоваться богатыми праздничными фейерверками.
После заснеженного Амстердама родина уже третью неделю балует аномальным теплом и даже в новогоднюю ночь не расщедрилась на щепотку снега, зато густо поливает мелким дождем праздничную иллюминацию и главную елку страны.
– Кто-то важный? – спрашиваю я, когда Юра обнимает меня сзади и недвусмысленно прижимается губами к моей шее.
– Один несговорчивый вредный старый баран, – дает он исчерпывающую характеристику.
С этим человеком мой муж собирается ехать в горы, чтобы прощупать почву в неформальной обстановке, а я должна его сопровождать. Это не обсуждается, хоть мне в принципе не важно, где быть через неделю: здесь, там или за горизонтом событий.
– Ви, давай хоть кота заведем, а? – вдруг предлагает Юра, поцелуями прокалывая дорожку с шеи на ключицу.
Я вздрагиваю и энергично мотаю головой. Только не кота. Кого угодно, но не кота.
– Не хочешь кота – можно собаку, – не собирается сдаваться муж.
С тех пор, как взял в свои руки штурвала семейного бизнеса, в его поведении появились замашки авторитарного лидера, и то, что он не может взять силой, Юра готов брать агрессивной настойчивостью. Через десять лет станет мегалодоном среди финансовых акул.
Поэтому, если только я не хочу получить в подарок пуделя или таксу, лучший вариант – «воодушевиться» его затеей и прямо утром начать поиски щенка. Породистого, родовитого, чтобы Юре было не стыдно прихвастнуть «обновкой».
Так в нашем доме появляется ленивый и добродушный трехмесячный щенок английского мастифа по кличке Барт и, как ни странно, я мгновенно к нему привязываюсь, хоть с детства не люблю собак.
В январе у меня задержка, и анализы подтверждают, что я – беременна. Юра пританцовывает от счастья и совершает ошибку, от которой я его предостерегала: говорит об этом родителям.
В марте у меня болезненный выкидыш, после которого я две недели валяюсь в больнице, наслаждаясь тишиной в лекарственных грезах.
В апреле мой первый полноценный юбилей – мне двадцать пять. Юра устраивает пир на весь мир, потому что даже слышать не хочет о скромных семейных посиделках.
И Руслан снова возвращается в мою жизнь.
****
Моим днем рождения занималась мама. Я всего раз предложила ей помощь, но сделала это так натянуто что и сама бы себе не поверила. Мама всегда читала меня, как открытую книгу, и ей не нужно говорить, почему мне плевать на праздник и сколько звезд Юра решил пригласить, чтобы поразить партнеров и друзей размахом нашей богатой жизни. А еще маме не нужно говорить, что мне все равно не из-за потери ребенка. Она знает, что мне было все равно. Я плохая женщина, возможно, худшая из всех, но новость о беременности не сделала меня счастливее, не дала ни единой толики цветных красок, чтобы разрисовать черно-белую реальность. Я не хотела этого ребенка. Аборт бы не сделала, но то, что росло внутри меня, было мне безразлично. И мое тело избавилось от обузы, верно рассудив, что бессердечные человеческие самки не стоят того, чтобы носить чудо новой жизни.
– Нам нужно кое о чем пошушукаться. На минутку. – Мама за руку уводит меня от оравы каких-то шумных далеких Юриных родственников, и я благодарю ее молчаливым взглядом. – Господи, откуда они? – бормочет она, чуть ли не локтями распихивая именитых гостей.
– Ты их пригласила, – впервые за долгое время, искренне улыбаюсь я.
– Я? Только если твой муж собственной рукой внес их в список.
Это было бы смешно, если бы не было так печально. Очень в духе «нового Юры» – поручить кому-то ответственное задание, чтобы в итоге на каждом шагу совать свой нос и переиначить почти каждую мелочь. За последние месяцы у него все больше прогрессирует невидимая болезнь под названием «тотальный контроль».
Под мой день рождения снят целый ресторан и летняя площадка около него. Несмотря на конец апреля, на улице довольно тепло, хоть если хорошенько поискать, в тени под деревьями еще можно найти грязные кучи снега. Мама уводит меня через небольшой коридор в один из кабинетов, которые нам предоставили для личных нужд.
Я с облегчением выдыхаю, когда она закрывает дверь за нашими спинами. Облокачиваюсь лопатками на стену и поддеваю ремешки туфель. Приятно снова встать на твердую поверхность всей стопой, а не чувствовать себя ламой на ходулях.
– С днем рождения, солнышко. – Мама протягивает мне маленькую коробочку и чмокает в щеку, неуловимым движением поправляя пару прядей, которые незаметно выбрались из моей прически. – Не хотела вручать при всех, но хочу, чтобы ты открыла при мне.
Внутри продолговатый кулон с изумрудом: грубо ограненный камен неровным треугольником вставлен в немного потускневшую от времени платину. Под пальцами немного шершавый и прохладный, но почти мгновенно теплеет. Мама молча расстегивает мою цепочку, снимает с нее какую-то дорогую безделушку и так же молча вдевает петлю кулона. Сама расправляет цепочку так, чтобы камень лежал ровно под ямкой на шее.
– Это бабушкин, – говорит немного хрипло, прикрывая рот тыльной стороной ладони. – Она просила подарить на твое двадцатипятилетние.
Бабушка умерла три года назад, и мама до сих пор не может это принять.
– Ты такая красивая, родная.
Мы просто обнимаем друг друга и в унисон напоминаем, что плакать нельзя, потому что может поплыть макияж, и тогда журналисты раздуют из простых женских сантиментов настоящий скандал в богатом семействе.
– И еще вот… – Мама отстраняется, достает из своей сумки еще одну коробочку, на этот раз красиво упакованную и с визиткой под ленточкой.
Это подарок от Лизы: месяц назад тетка закрутила роман с итальянским виноделом, укатила к нему на Риверу и вышла там замуж. Так Руслан исчез из моей жизни даже призрачным шансом всплыть вновь, несмотря на мой запрет.
Мать ни разу не спрашивала о тех моих словах о мужчине между мной и Лизой, и мы больше не поднимали тему моей грубости, но сейчас она ждет, пока я открою подарок, как будто это станет невербальным знаком моего шанса найти примирение. Ни мне, ни тетке не нужен худой мир, но она сделала это ради своей сестры, а я сделаю ради матери.
Это кольцо: красивое кольцо с красивым серо-голубым камнем. Не бриллиант – слишком велик – но вещь явно винтажная и наверняка дорогая. Чтобы порадовать мать, тут же одеваю его на указательный палец, давая себе обещание снять, как только вернусь домой и спрятать так далеко, чтобы даже случайно не найти.
Есть вещи, в которых я никогда не смогу найти примирения с собой.
И то, что Лиза сделала его своей промокашкой – главная из них.
Даже если он сам выбрал такую жизнь.
Мама предлагает вернуться к гостям, пока Юра нас не хватился, но я задерживаюсь еще на пару минут. Собираю на палец ремешки туфель, разминаю щиколотки и уговариваю себя продержаться до конца вечера. Еще пара часов – и цирк уродов прекратится, а я смогу вернуться в свою квартиру к своему псу.
Кое-как заставив себя снова надеть обувь, выхожу из временного убежища.
Что-то сильно, как кол, вонзается прямо в сердце.
Запах? Знакомые движения плеч у мужчины в другом конце коридора? Два шага, которые почти скрывают его из виду?
«Руслан?» – оглушительно ору я, но только в своей голове и разрываюсь от противоречий: привлечь его внимание или дать уйти, раствориться, как один из тех снов, в которых он иногда появляется просто чтобы лежать рядом и держать меня за руку.
Еще шаг – и он исчезнет, а я не побегу.
Нужно просто открыть рот и позвать, но вместо этого пячусь назад, надеясь, что пустой кабинет выдержит и осаду против моей личной слабости.
Кладу пальцы на ручку двери, опускаю до упора вниз. Щелчок звучит, как выстрел, но она не поддается.
Руслан поворачивает голову – и мы, как Пушкин с Дантесом взводим пистолеты.
– Привет, Кошка, – его прицельный смертельный «выстрел».
«Я думала, что бежала от тебя, но я бежала к тебе…»
Глава двадцать первая: Снежная королева
Я толкаю дверь, чтобы спрятаться от него.
Несколько раз дергаю ручку, и каждый раз она со щелчком опускается до упора, но дверь по-прежнему плотно закрыта. Как будто сама судьба нарочно играет против меня и ломает даже те вещи, которые просты в устройстве, и работают без промашек и поломок. Как то ружье в финальной сцене пьесы, которое не может не выстрелить, но все равно дает осечку.
Я знаю, что он рядом: шаги почти не слышно, но я чувствую жжение в венах от того, что жадно глотаю ртом накалившийся между нами воздух.
Сколько не было «нас»? Четыре месяца.
И я все равно не смогла потерять.
Руслан просто стоит сзади. Достаточно близко, чтобы я чувствовала, как он тонкой струйкой выдыхает воздух мне в затылок, как будто одного выстрела было мало и обязательно нужно сделать контрольный. Краем глаза вижу, что он держит руки в карманах брюк и с облегчением перевожу дух.
– С кем ты здесь? Лиза замужем. – Разве с такого нужно начинать разговор? Господа, а почему бы и нет?
– Забыла, что я? – не щадит он. – С той, кто заплатила.
Зачем-то киваю, и снова до упора опускаю ручку двери. И снова ничего.
– Магнитный ключ, – подсказывает Руслан и я только теперь замечаю характерную поверхность сканера. – С днем рождения, Кошка.
Я почти верю, что сейчас он подарит мне что-нибудь, но вместо этого чувствую прикосновение пальцев к шее: почти невесомое, почти эфемерное, как отголосок приятного сна, в котором у меня есть Амстердам в снегу, мужчина в белом шарфе и прикосновение костяшек его пальцев к моей замерзшей обветренной щеке.
Руслан тянет за цепочку: она впивается в кожу на горле и приходится чуть наклониться назад. Голова сама находит удобное место у него на плече возле самой шеи.
– Красивое платье, – говорит Руслан, наклоняясь губами к моему плечу. – Совсем тебе не идет.
– Ты придурок, – выдыхаю я, кожей чувствуя его ухмылку.
Я просто иду: высоко-высоко в гору, за облака, на последнем вздохе карабкаюсь по крутой лестнице прочь из своей ровной серой реальности без штормов и бурь. Дохожу почти до самого пика, до отметки, куда можно вонзить флаг покорителя Вершины – и без сожаления, без страховки падаю вниз.
Мне нужен этот мужчина, нужно глотнуть его жизнь. Даже если в острой потребности нет ни логики, ни здравого смысла.
– Повторяешься, Кошка. – Он так и не поцеловал мое плечо, но каждый звук из его горла проникает под кожу невидимыми чернилами. – Придумала бы что-то получше.
– Зачем ты пришел?
– Хотел тебя увидеть.
– Четыре месяца… Придурок. Какой же ты придурок…
– Когда приедешь? – Он накручивает цепочку на палец и золото сдавливает шею удавкой, убивая все потуги к сопротивлению.
– Не приеду.
– Серьезно?
– Достань свою чертову руку из кармана и обними меня.
– Не хочу испортить твое гениальное платье, – смешок мне под кожу, и плечо сводит боль потребности почувствовать укус.
– Одно ты уже испортил. – Плотнее, всей спиной к нему, растекаюсь по твердой груди, наощупь, как слепая, нахожу запястье его спрятанной в кармане руки, цепляюсь пальцами в ремешок часов.
– Тогда ты была на моей территории, Кошка, – напоминает Руслан. – Хочешь щеголять перед гостями затраханная и голая?
– Звучит как обещание, – сквозь искусанные губы, выстанываю больную фантазию всех последних месяцев.
– Как ты заебала шпарить высоким штилем, Кошка.
Мы оба слышим шаги, оба синхронно поворачиваем головы друг к другу.
Украдкой, мазками губами по губам. До грохота взорванного в груди сердца.
Я пришла к финишу своей серой жизни.
Я не хочу назад.
– Спаси свою Ничейную, – прошу я, потому что мне нужно новое сердце взамен умершего.
Руслан делает шаг назад – и в коридоре появляется Юра.
****
По случаю праздника Юра принарядился в стильный черный костюм и светло-голубую рубашку, и сейчас он кажется мне просто случайным прохожим, который потревожил неосторожную парочку в самый пикантный момент. Во всяком случае его совершенно спокойное выражение лица соответствует неторопливой походке и рассеянной улыбке, как будто он в последний момент узнал лица парочки и еще не решил, как поступить.
Руслан, наоборот, без пиджака, в одной рубашке, которая туго натянута на его мышцы и могла бы даже показаться меньше нужного размера, если бы не сидела, как влитая. Наверное, пиджак остался в зале? Рядом с той девушкой – или женщиной? – которая его заказала?
Я думаю совершенно не о том. Эти мысли – запретная территория, или все опять сведется к взаимным упрекам.
– Еще куча народа тебя не поздравили, а ты тут прячешься, – говорит Юра с совершенно ленивой улыбкой.
И как бы невзначай бросает в Руслана заинтересованный взгляд.
Что-то происходит. Я не могу объяснить то, чего не вижу, но чувствую всем телом надвигающуюся угрозу. Как будто к затылку прижалось вороненое дуло, беззвучно щелкнул взведенный курок, но, если оглянуться – сзади никого.
– Представишь нас? – Юра улыбается одними глазами.
Мне приходиться откашляться, чтобы разогнать внезапный приступ паники, и все это время Юра продолжает смотреть на меня расстрельным взглядом в упор. Мне бы сейчас очень пригодились солнечные очки.
– Руслан, это – мой муж, Юрий Шаповалов. Юра – это мой…
– Ви! Черт! – перебивает Юра и его глаза превращаются в узкие щелочки. – Руслан? Серьезно?
Я должна была догадаться, что он не забудет тот единственный раз, когда я назвала его другим именем. Когда я назвала его «Руслан». Мне казалось, что тот инцидент исчерпан и мы оба переступили через оговорку, даже если для меня она значила едва ли не приговор, после которого я сделала первую попытку сбежать от другого мужчины. И с треском ее провалила. Как, впрочем, и все следующие.
– Юра, прекрати, – пытаюсь как-то повлиять на его теперь уже ощутимое раздражение, но он вскидывает руку.
Этакий царский приказной жест, что пока он не разрешит, мне лучше держать рот на замке. В последнее время – его коронная фишка, новинка из пакета его нового статуса человека, который познал власть в самых соблазнительных ее проявлениях. В том числе, власть одним щелчком пальцев вешать замки на рты слишком болтливых людей.
– Ви, ты же в курсе…? – Юра подвигается ко мне, наклоняется так низко, что наши глаза на одном уровне и мне нужно все мужество, чтобы выдержать эту пытку. Но я так и не научилась врать, поэтому муж читает меня словно открытую книгу. – Ты в курсе, – усмехается он и все-таки выходит из моей зоны комфорта.
Только так я могу вздохнуть.
Я не должна смотреть на Руслана, даже краем глаза, хоть мне очень хочется.
