Текст книги "Исповедь Плейбоя (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Глава сорок первая: Плейбой

Полгода спустя, канун католического рождества

– Руслан, передайте мой комплимент повару – рыба превосходна!

Госпожа дер Берк – мой постоянный клиент. Пришла на открытие «Белой Кошки» и с тех пор здесь раз в неделю, в субботу, во второй половине дня. Даже облюбовала себе столик около камина и иногда, как сегодня, я составляю ей компанию. Мой голландский до сих пор из рук вон плох, и госпожа дер Берк подтягивает меня в произношении, а еще безуспешно пытается женить на всех холостых дочерях своих подруг.

Я подливаю ей еще вина и с улыбкой слушаю байку о том, как лет двадцать назад, вот так же, под Рождество, она сидела в ресторане и смотрела в окно. Там как раз прогуливался молодой человек с девушкой. Но когда их взгляды встретились… В общем, я слышу историю ее знакомства с ныне покойным мужем уже раз пятый, и постоянно в ней появляются все новые сказочные подробности. Мне интересно слушать ее небылицы, возможно потому, что она чем-то, пусть и очень отдаленно, напоминает мою мать. Или потому, что у меня не так много знакомых, которые не пытаются выспросить подробности моей жизни в «суровой России». В последнее время я стал ценить собеседников, которые любят говорить о себе.

– Если вы не против, – подмигиваю ей, словно мы заговорщики, – я продержку комплимент для Николаса на пару дней. Он и так слишком задирает нос.

– О, в таком случае добавьте к комплименту просьбы быть более умеренным со сливками в соусе.

Мы пьем вино и обсуждаем рождественские традиции.

Это мое первое рождестве так далеко от дома. Это мое первое Рождество, когда я знаю, что домой уже не вернусь. И что пора перестать дергаться от того, что в витринах нет Дедов Морозов, а на дверях всюду и повсеместно венки из лент и хвойных веток.

Ресторан закрывается в десять. Я как всегда задерживаюсь допоздна: люблю просто побродить по тихому пустому залу, послушать отголоски разговоров давно ушедших посетителей и просто насладиться темнотой и одиночеством.

Я до сих пор бью себя по рукам каждый раз, когда мне хочется полезть в гугл и вбить туда знакомое имя. Уже разбил два телефона, пытаясь не совать нос в жизнь женщины, которая, я надеюсь, перешагнула и пошла дальше. Без меня, но, надеюсь, хотя бы с нашим Котом.

Тяжелее всего было сесть в самолет. Не знаю, почему меня взял такой душевный раздрай, когда я стоял в посадочной зоне и постоянно оглядывался назад, дергался на каждый окрик. Просто хотелось, чтобы и в моей гребаной жизни случилось чудо, как в мелодраме, которых я в познавательных целях пересмотрел столько, что тошнить будет до конца своих дней.

Потом я утопился в работе. Именно так: не нырнул, не зарылся с головой, а просто привязал камень на шею и утопился в делах, заботах, поставщиках, счетах, всевозможных разрешениях и договорах. Оказалось, что бюрократическая машина может нехило пройтись и по мертвым утопленникам.

Поступил ли я как трус? Да, но не когда уехал от Кошки даже без прощального слова, а когда не смог бросить ее раньше. Чувствовал ли я раскаяние? Нет, никогда. Желал ли я ей счастья? Не знаю, потому что даже сейчас, когда все давным-давно забыто, мне неприятно думать о том, что ее хрустальные глаза смотрят на кого-то так же, как смотрели на меня. И каждый шрам на моем теле в одночасье горит от боли, когда на ум приходят образы моей испуганной сломанной Кошки, нашедшей утешение рядом с другим.

Я выхожу из ресторана уже ближе к полночи. В Амстердаме всегда светло, особенно теперь, когда даже деревья увешаны праздничной иллюминацией, и повсюду в витринах горят фигуры оленей и снеговиков. Я тоже украсил «Белую Кошку» по всем порядкам, хоть не делал это сам, а поручил заботам специальной фирмы-оформителя. Результатом доволен, как слон.

Я живу в двухэтажной квартире на набережной: в желтом доме, с мансардой, с огромными окнами и потрясающим видом из окна. Смешно сказать, но с тех пор в моей жизни не было женщин. Вообще. Ни единой даже случайно связи, хоть голландки явно куда раскованнее русских девочек и не стесняются сами предлагать секс без продолжения.

Зато у меня есть кот: большой мраморный мейнкун по кличке Роланд. Думаю, он гей, потому что любит совать морду мне в лицо и облизывать нос.

Я… почти в порядке.

И почему-то именно сегодня меня тянет на тот мост. Обычно я обхожу то место десятой дорогой, чтобы не совать башку в осиное гнездо болезненных воспоминаний, но сегодня никакие доводы рассудка не работают. Даже те, в которых мой внутренний зануда говорит, что я иду под густым снегопадом без шапки и перчаток. Отсюда не близкий путь, поэтому по пути успеваю зайти в ночной магазин и купить кое-какие мелочи для дома, на которые всегда нет времени.

Поднимаюсь на горбатый каменный мост, подсвеченный красно-белой праздничной иллюминацией.

Останавливаюсь, потому что ветер вдруг замирает, а снегопад слишком жестко играет с моим воображением.

Так не бывает.

Это не кино, и не мелодрама. Это просто боль, наконец, обогнала меня на вираже и приготовила капкан, из которого я еще не скоро смогу выбраться.

У девушки на мосту короткие платиновые волосы и белоснежная шубка до талии. Джинсы, удобные сапоги на тяжелой подошве. Она медленно вынимает руку из перчатки и стряхивает снег с волос, случайно поворачивает голову…

На фарфоровом лице моей кошки уродливый красный шрам ото лба, через глаз и до середины щеки. Ветер треплет ее волосы, но она нарочно убирает пряди за ухо, показывая, что теперь она не безупречное творение Создателя.

– Какой же ты придурок… – слышу ее охрипший, как от простуды голос. – Полный придурок, Кот.

Мужики не плачут, нет.

А это… Это просто талый снег на щеках.

Глава сорок вторая: Снежная королева

Флешбек

Мне кажется, что моя жизнь застряла в какой-то бесконечной временной петле. Все вертится, крутится, картинки меняются, но в итоге я снова возвращаюсь к исходной точке: белым стенам и потолку, химозному запаху медикаментов и туману в голове.

У меня болит совершенно все, кажется, даже ногти и волосы.

Постепенно, эта застрявшая реальность проясняется. Где-то слышны шаги, голоса и странный шепот, как будто сразу отовсюду. Несколько минут я еще пытаюсь определить источник навязчивого шипящего многоголосья, но он давит на барабанные перепонки с такой чудовищной силой, что мой рот сам собой распахивается в беззвучном крике. Хочу зажать уши руками, но мое тело словно растеклось по кровати, совершенно лишений костей и мышц. Кажется, нужно только немного подогреть и я, как желе, стеку в матрас бурой жижей.

– Маааааама… – слышу свой сухой и противный голос. Она не услышит, ведь я пищу не громче комара. Но мне так страшно одной! Так невыносимо страшно, потому что стены вдруг оживают и начинают сжиматься вокруг меня чудовищным прессом. – Мааааааа…

Мотаю головой по подушке, пытаюсь подать хоть какой-то знак, что жива, что в моей груди бьется сердце, но у моего тела до сих пор нет плотной физической оболочки. Я просто субстанция, утыканная какими-то трубками, катетерами. Перевязанная бинтами не египетская мумия.

– Маааааама!

Дверь распахивается. Я не могу повернуть голову, чтобы увидеть, пришел мне на помощь ангел или дьявол заглянул, чтобы проводить в пекло мою грешную душу. Но знакомый запах любимым маминых духов немного успокаивает. Прохладная ладонь разглаживает морщины напряжения на моем лбу, и дрожащий голос матери шепчет:

– Эвелина, родная, я тут.

– Ррррр… – Губы не слушаются, челюсть шатается, словно принадлежит не мне, а механической деревянной кукле.

Я не могу вспомнить имя. Оно кусает за язык бессмысленным набором буква и звуков, которые мне и за сто лет не сложить в правильный порядок. Как будто ребус, где вместо картинок – сложные космические формулы на языке майя, и у меня есть лишь одна попытка дать правильный ответ.

– Все хорошо, родная, – плачет мама и двери снова хлопают.

Кто-то держит меня за руки и ноги, слышен треск ампулы.

– У нее шок, – говорит незнакомый мужской голос. – Ей нужно время, сон и покой.

Сон.

Какое сладкое слово – сон.

***

Я – почти здоровая молодая женщина, но мне приходится учиться жить заново.

Дни в больнице текут без разрывов, и чтобы не сдуреть, я придумываю себе, что теперь в моей реальности существует только один бесконечный вечер, потому что в палате, где я лежу, мягкие стены цвета сливочного кофе и нет ни единого окна, и даже лампочки замурованы в потолок, который так высоко, что я не дотянусь до него, даже если встану на кровать.

Я до сих пор не знаю, что со мной произошло, и врач, который со мной работает, говорит, что мне нужно вспомнить самой, потому что пока моя психика сама не переработает барьер, выздоровление не будет полным.

Он показал мою медицинскую карту, в которой написано, что у меня было несколько пулевых равнений. Мне это ни о чем не говорит. Последнее, что я помню – события годичной давности. Ресторан, в котором сидит мой муж Юра, наш с ним скучный ужин, его любовница за соседним столом. Я четко, словно на экране с ультравысоким разрешением вижу сцену, в которой подхожу к столу соперницы и говорю ей что-то о носках. Нелепо и глупо, но у нее такое лицо, будто каждое слово несет сакральный смысл.

И потом просто серия слепящих бликов. Будто стою на рельсах и через меня проносятся поезда, каждый раз забирая с собой частичку памяти. Я помню больницы, помню, что любила в них бывать, потому что там мне кололи ильные успокоительные и я могла спать так долго, сколько захочу, и для этого не было нужно насиловать свой мозг.

Я помню множество бестолковых сюжетов, в которых героиня теряла память, но мой наверняка самый отстойный, потому что врач говорит, что у меня нет настолько серьезных травм головы и все дело в психике, которая возвела саркофаг над моим личным Чернобылем. То есть, дело совсем не в физиологии, не в ошибках, которые поселились в моей голове из-за удара. Дело в том, что я – безвольная трусливая тряпка.

Меня выпускают погулять, и так я узнаю, что лежу в закрытом реабилитационном центре, где высококвалифицированные кукольники справляют сломанные игрушки вроде меня. Мама всегда рядом: читает мне, а иногда, когда устает и выбивается из сил, ей читаю я. Мы смотрит старые советские черно-белые фильмы, в которых есть большие стройки, трогательная любовь и восемнадцатилетние героини, которых играют сорокалетние женщины. Я пытаюсь вспомнить все, что забыла, но каждый раз это заканчивается приступами такой сильной паники, что меня скручивает судорогами, от которых растягиваются сухожилия и синяки.

Я просыпаюсь посреди ночи от стойкого ощущения, что не одна в палате. До сих пор сплю с помощью лекарств, хоть наметился определений прогресс, потому что их доза с каждым днем становится все меньше. Так говорит мой врач.

Четкий силуэт на фоне двери к комнате, где никогда не бывает темно. Как будто в моей палате есть человек-невидимка, а эта тень предательски выдает его присутствие.

– Кто вы? – спрашиваю я, отчаянно пытаясь высмотреть хоть какие-то детали.

Тень дрожит зыбкой рябью, поворачивается и из темного пятна вырастает материальная рука с зажатым в руке маленьким черным автоматом. Я закрываюсь руками, но хлесткие звуки пробивают навылет, словно папиросную бумагу.

На мой крик сбегаются санитары, мне снова колют какую-то забористую дрянь и мир погружается в пуховое покрывало.

Через несколько дней я рассказываю доктору о том, что случилось ночью, потому что до этого у меня случился приступ немоты. В голове застряла какая-то шестеренка и я могла лишь беззвучно открывать рот. Но все-таки прошло.

– Боюсь, это только самое начало вашей реабилитации, Эвелина, – говорит доктор, покручивая ручку около самого носа.

– Будет хуже? – меня прошибает озноб.

– Вам никто этого не скажет и не даст гарантии. Важно, чтобы вы сами были морально готовы встретить правду лицом к лицу.

Я готова.

Или нет?

Еще через какое-то время, когда утренний воздух начинает ощущаться на языке характерной осенней терпкостью, я понимаю, что смертельно устала от всего. Что моя жизнь не двигается с мертвой точки. Есть только тот ресторан, красивый Юра за столом, и я – ослик на веревке, делающий миллионный по счету круг вокруг этого столба. И еще шепот, который уже не пугает как раньше.

Меня переводят в другую палату, которая больше похожа на комнату для маленькой папиной дочки: все вокруг светлое, аккуратное, проштампованное невидимым грифом «одобрено психиатром и не нанесет непоправимого ущерба психике».

– Забери меня отсюда, – прошу мать, когда она приезжает в очередной раз с полной корзинкой фруктов и новой порцией старых фильмов. – Мне не становится лучше.

Она мотает головой, плачет и закрывает лицо руками.

А потом наступает та роковая ночь.

Я долго не могу уснуть: мне отменили большую часть медикаментов, и я снова возвращаюсь во времена, когда мне приходилось выцеживать каждую минуту сна. Только теперь я достаточно безумна, чтобы не обращать внимания на откровенные сдвиги в восприятии окружающего мира. Когда ты по определению не в ладу со своей головой, мир становится проще.

Сон медленно опускается на меня, и я готова обнять его несуществующее тело, зарыться носом в мягкое умиротворение, но этот шепот… Я жмурюсь, даже затыкаю уши ладонями, но шепот лишь настойчивее крепнет. Когда рассказывала об этом своему врачу, он предложил в следующий раз просто не паниковать, а попытаться услышать. Я была уверена, что смогу, но сейчас хочется лишь одного – сбежать на край света. Сбежать от того, что может меня разрушить.

Нужно просто вздохнуть и убедить себя принять реальность. Хотя бы малую дозу, чтобы пробудить более глубинные воспоминания. Этот шепот – он просто дятел на трухлявой древесине. Пара крепких ударов – и правда полезет из всех щелей.

– Э-ве-ли-на… – различаю зыбкие звуки собственного имени. – Эвелина…

За темным, покрытым конденсатом окном появляется лицо. Я срываюсь на ноги. Бегу к стеклу, чтоб смазать лишние затуманенные фрагменты, и не сразу понимаю, что они – с обратной стороны, хоть такого просто не может быть.

И все же – я помню это лицо.

Помню небольшую щетину, выгоревшие до соломенного цвета волосы. Помню лицо с загаром из солярия, о котором думала, что оно слишком уж симпатичное, как для мужчины. Помню глаза цвета ржавчины с молоком. Помню каждое движение полных губ, когда они произносят мое имя.

Я не помню только одного – кто он. Но даже так, в полном неведении, готова бежать за ним хоть в самый ад, босая, голая, через терновник и пламя.

Только куда бежать, если он … мертв?

Грудь сдавливает тисками.

Я бью ладонями по стеклу.

– Рррррр… – снова проклятое слово заостряет в горле. Перевожу дыхание – и паника накрывает с головой, потому что мужчина за окном начинает медленно растворяться, и в его темных глазах появляется пустота. – Рррррр… Рррууу… Ссссс…

Кулаки градом падают на проклятое окно, сильнее и сильнее, я уже практически вкладываюсь всем корпусом в каждый удар.

И в какой-то момент стекло просто не выдерживает.

В кожу врезаются осколки, а я сама по инерции лечу вниз, слишком поздно понимая, что на пути моего падения «акулий плавник» осколка, и лишь за секунду до того, как напарываюсь на него кожей, успеваю хотя бы закрыть глаза.

***

– Ты уверена, что не хочешь ничего с этим сделать? – Мама стоит у меня за спиной и в зеркальном отражении я кажусь настоящим великаном против нее, хоть заметно ниже и из-за болезни превратилась в ходячий скелет. Вся одежда висит на мне, как на вешалке, и я заново учусь нормально есть. – Есть хорошие специалисты…

Поворачиваюсь и просто крепко обнимаю ее за плечи.

– Я люблю тебя, мамочка, – шепчу ей на ухо, и на сухих губах чувствуется вкус соли. – Не нужно никаких специалистов. Я все равно не стану красивее.

Мне действительно плевать на шрам. Я готова носить его с гордостью, ведь если бы не та роковая ночь, я, возможно, до сих пор блуждала бы в лабиринтах собственной замороженной памяти.

Теперь я знаю только одно: Руслан жив. Доктор сказал, что так моя психика пыталась защититься от боли, потому что в той перестрелке мне на миг показалось, что он умер у меня на руках, а не наоборот. Противно за собственную слабость и за бесцельно упущенное время, но по крайней мере теперь у меня есть цель.

– Не уезжай, – просит мама, и я упираюсь лбом ей в плечо. Мотаю головой так сильно, что безбожно болит шея.

– Он мой Рочестер, – говорю до краев наполненную романтикой пафосную чушь. – Он зовет меня. Помнишь, Джейн слышала своего слепого отшельника за тысячи километров? Теперь я знаю, что это правда.

Она отвечает сдавленным всхлипом и еще несколько минут мы просто стоим в полной тишине моей старой комнаты в родительском доме.

Я уеду отсюда, не взяв ничего: только документы, кота и надежду.

Для нас не может быть поздно, потому что «мы» – не случайны.

Глава сорок третья: Эвелина

– Кошка… – Руслан смотрит на меня так, будто увидел призрака.

В свете рождественской иллюминации его лицо выглядит странно угловатым из-за острых теней и заметной щетины по контуру подбородка и челюсти. Я подхожу к нему впритык и просто смотрю в глаза. Это все равно, что догнать мечту, когда на отметке горючего уже давным-давно пустой бак, шины пробиты и нет запаски, а корпус старенького болида давно проржавел и разваливается по кускам на каждом крутом повороте.

– Я думала, ты умер, – говорю так тихо, что с трудом раздельные слова в собственном шепоте. – Я решила, что ты умер и… забыла тебя. Чтобы не было больно. Это трусость, Кот. Это самая невозможная трусость.

– Никто и не считал тебя смелой, – подначивает он, и немного поворачивает голову, чтобы оставить поцелуй на моей ладони. – Самая смелая трусливая Кошка.

Щурится, моргает, смазывает снежинки с ресниц и вдруг хватает меня в охапку, сжимая так сильно, что в легких не остается ни капли воздуха. И даже вырываться не хочется, потому что мой следующий глоток будет уже совсем другим. Теперь – одним на двоих с мужчиной, к которому я привяжу себя стальными нитками.

– Ничего, что я теперь такая уродина?

– Ничего, что я всегда был уродом?

– Кот скучает. – Я шмыгаю в плечо и морозный ветер студит дорожки слез. Приятно. Господи, до чего же приятно реветь вот так: посреди чужого города, на стареньком мосту, во всех этих пестрых лампочках, под звуки слов случайных прохожих. Приятно обжигаться морозом и согреваться теплым дыханием.

– Ты его привезла? – Руслан нервно смеется мне в макушку.

– Конечно, привезла. Не хотели пропускать на таможенном контроле, потому что слишком толстый. Думали, натолкана в него порошок и всякие веселые таблетки.

Это самая идиотская и не смешная шутка из всех, что я когда-либо произносила, но мы смеемся над ней, как ненормальные.

Потому что мы и есть ненормальные.

Эпилог: Руслан

Март

Мы встречаем родителей Эвелины в аэропорту всей нашей кошачьей семьей: Кот, Кошка и Котейка. Пришлось придумать черно-белому толстяку еще одно прозвище, потому что, как в старом анекдоте: к столу приглашали одного Кота, а ломились оба.

Удивительно, как всем фиолетово до того, что одна парочка с котом на шлейке держит табличку «Самые лучшие в мире родители» и при этом не прекращает обниматься, словно школьники.

– Коооот… – тянет моя Снежная королева, и я делаю вид, что не понимаю причину этого выразительного намека. – Думаешь, градус любви моего отца станет больше, если он увидит, как ты лопаешь за зад его дочь?

Я строю печальную мину, делаю вид, что внял доводам рассудка – а потом снова целую ее горячо и жадно, на этот раз совсем нагло сгребая задницу сразу двумя руками. Правда, всего минуту, потому что через турникет уже валит толпа прилетевших, и Эвелина дергает меня за локоть, чтобы поднял табличку выше.

Наш пусть к примирению с ее семьей был… спокойным.

Куда более спокойным, чем я думал, после разговора с ее отцом. Наверное, потому, что никогда не таил зла на его упреки, даже если они были высказаны слишком грубо. Хотя, какое «слишком», если по моей вине они чуть не лишились единственной дочери? Когда у нас с Эвелиной появятся свои дети, я вряд ли буду более лояльным, чем Розанов.

Мы с Эвелиной живем в моей квартире, в желтом доме на набережной, и моя жена собственными руками разрисовала стены нашей спальни на мансардном этаже. Правда. Ее рисунки больше похожи на пьяную наскальную живопись, и, когда у Кошки прошел творческий порыв, она собиралась замазать все свежей краской. Пришлось погрозить связать ей руки и оставить без секса на неделю, если тронет хоть одну палочку или завиток.

Мой ресторан понемногу набирает популярность. Во всяком случае, как минимум пару дней в неделю собираются аншлаги, а заказы столика бронируются на неделю вперед. Не бог весть что, но это больше и лучше, чем любая моя, даже самая смелая мечта.

Судя по визгу Эвелины, на горизонте появляются ее родители. Я пытаюсь высмотреть их в потоке на эскалаторе и первым делом замечаю Розанова. Он такой же хмурый, как и в день, когда пришел избавить от меня свою дочь. Как будто все случилось только вчера. Эвелина постоянно была с ними на связи в скайпе и, насколько я понял, они с матерью давно приготовили план по сближению зятя и тестя, и медленно, но верно взялись его реализовывать.

И все равно мне не по себе, когда Эвелина бросается обниматься с матерью, а Розанов просто смотрит на меня с видом горы, решившей раздавить мышь.

– С приездом. – Ни на что не надеясь, просто протягиваю ладонь для рукопожатия.

Женщины только продолжают делать вид, что душат друг друга в объятиях, но эта сцена достойна театральных подмостков, потому что даже Котейка заинтересовано устраивает толстый зад и перестает делать вид, что этот мир – лишь часть его владений.

Главное, Руслан, чтобы рука не дрожала.

Ни до того, как он проигнорирует мою попытку наладить мосты, ни потом, если Розанов ее все же пожмет.

И он пожимает: крепко, твердо, давая понять, что мог бы сломать мне пальцы, если бы хотел.

Я понимающе улыбаюсь: да, мужик, я заслужил все это, но, знаешь, я все равно буду любить ее. Даже если ты лично поставишь на мне пробу «Самое Отборное Дерьмо».

И она тоже будет меня любить.

– А у нас столик в ресторане? – заговорщицким голосом сообщает Эвелина.

Ее мать, кутая дочь в свои руки, словно в шаль, спрашивает меня:

– Надеюсь, блинчики будут? Я Розанову всю дорогу нахваливала.

Будут блинчики.

И кольцо для моей Кошки.

Потому что я вдруг стал старомодным олухом, и решил, что сперва должен попросить у ее отца разрешения на ней жениться, правдами и неправдами выбить согласие, и сделать предложение самой не идеальной женщине в мире.

Такой план.

Послесловие от Плейбоя

Никогда ничего не писал, но думал, что это легко. А когда пришлось написать десять строчек, то и слов не смог найти))

Хочу сказать большое спасибо всем, кто читал и писал комментарии под этой книгой. С самого начала я думал, что меня забьют камнями. Было очень приятно ошибиться.

Первая книга автора, с которой я познакомился, называлась «Осень и Ветер», и где-то на середине чтения, когда узнал, что Ветер – реальный человек, мне захотелось рассказать и свою историю.

Я пообещал Айе воздержаться от комплиментов ей. Тогда просто скажу, что мне повезло. Во всем.

Теперь немного ответов на вопросы из комментариев.

В моей жизни не было вот такой «Эвелины». У меня была просто очень хорошая подруга. Она поддержала меня во многих описанных событиях (хоть они и сильно искажены по моей просьбе). Сейчас эта подруга живет в России, а я – в Канаде, но мы все рано постоянно на связи.

Образ Эвелины принадлежит ее автору, я не взял на себя смелость диктовать условия. Мы просто обсудили как ее лучше всего добавить в сюжет.

Что случилось с моей теткой, я не знаю. После смерти мамы, я уехал и с тех пор мы никогда не виделись. Мне не хочется поддерживать отношения с этой женщиной, хотя она моя единственная живая родственница. Может уже и не живая, я не знаю. Все, что описано в книге о Тане и обо мне – правда. Только мы с автором решили, что нужно смягчить краски.

Моя бывшая жена вышла замуж повторно еще до моего отъезда. На тот момент у нее все было хорошо. Надеюсь, что у нее и сейчас все в порядке.

Ресторана у меня нет, но я занимаюсь любимым делом, и оно приносит хороший стабильный доход. Зато я, как и Руслан, очень люблю готовить!

Я не женат (это важная информация?)) и пока не планирую связывать себя отношениями. Должно пройти больше времени, чтобы до конца перелистнуть страницу и попробовать что-то строить что-то новое.

Простите, что это не глубокомысленный монолог.

С уважением и благодарностью, что выслушали мою исповедь.

Плейбой

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍