Текст книги "Исповедь Плейбоя (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Глава двадцать четвертая: Снежная королева

Юра старательно изображает заботливого мужа ровно двадцать минут, которые его мать, словно полоумная, поливает меня слезами радости и говорит, что мне нужно быть осторожнее и следить за своим здоровьем, а не падать в голодные обмороки от салатов из одних капустных листьев.

Вот, значит, какую «сказочку» он всем рассказал. И как идеально в нее вписалась моя беременность. Просто лучше не придумать, и не подкопаться. Но почему-то мне кажется, что у истории есть продолжение. Потому что… Потому что там был Руслан. И потому что теперь Юра похож на жертву бандитского налета. Интересно, что он рассказал о потерянных зубах?

Господи, Руслан.

Я стону, роняю голову на подушку, потому что виски сдавливает неимоверно адская боль, и потому что именно сейчас думать и анализировать слишком трудно. Как будто все, что есть внутри меня бросают в огромный блендер и перемешивают до состояния кашицы без комочков, а теперь тонкой струйкой, через кондитерский мешок, вталкивают обратно. Мне не за что ухватиться внутри себя, ведь во мне не осталось ничего целого, даже маленького хряща в мизинце. Пытаюсь поднять руку – и не могу. И что-то давит на грудь невидимым столпом, как тупая шпилька весом в тонну.

У меня уже было что-то похожее, когда я вдруг осознала, что не могу спать. Тогда мне казалось, что если бы я узнала о смертельном диагнозе, шансов прожить до старости и не свихнуться и то было бы больше. Моя психотерапевт сказала, то это называется «паническая атака» и побороть их можно только научившись контролировать собственный страх, перестав бояться того, что делает меня слабой.

Это всегда помогало. Но сейчас я намеренно не хочу отгораживаться от того, что превращает мои нервы в разлаженные струны. Я не хочу отгораживаться от страха за Руслана. Возможно, пусть это миллион раз глупо, но мне удастся сделать этот страх не врагом, а союзником.

То, что нас не убивает, делает нас сильнее.

Пока я не знаю, какой у Юры план, я должна ему подыгрывать. Не стоит ходить с удавкой вокруг дикой собаки, потому что она все равно укусит в ответ. Но если спрятать удавку за спину, и предложить сахарную кость – псина будет думать, что слишком страшна и никто не рискнет посягнуть на ее свободу.

– Не может быть и речи о том, чтобы Эвелина сразу вернулась домой, – к счастью, угадывает мои мысли мама. Свекровь хмурится, пытается доказать, что с «ее Юрочкой» я буду окружена любовь и заботой, но она до сих пор плохо знает мою мать, чтобы иметь представление о ее упрямстве. Проще уговорить «лежачего полицейского» подвинуться, чем Анастасию Розанову передумать.

А еще мне кажется, что мама что-то подозревает, потому что в ее глазах, обычно ласковых и добродушных, сейчас слишком много холода.

Только понимание того, что упрямство ничего не решит, а угрожать Розановой вообще дурацкая идея, не дает Юре переиграть все в свою пользу. Мне же остается настойчиво претворяться бедной больной девочкой, которая просто обязана побыть под крылом у родителей для восстановления душевного состояния.

– Ты же не уйдешь? – Я выразительно заглядываю в глаза матери, когда она начинает рыться в сумочке в поисках ключей от машины. Надеюсь, что она поймет мою молчаливую просьбу не оставлять меня с этими людьми даже на минуту.

– Конечно, солнышко. – Она чмокает меня в лоб, и я не могу не почувствовать, как ее ладонь слишком выразительно сжимает мои пальцы.

Когда через два часа за нами приезжает водитель, и мама помогает мне сесть на заднее сиденье, я шепчу ей, чтобы отказалась от помощи Юры любой ценой. Но она делает еще лучше: просто захлопывает дверцу перед самым его носом, и вышколенный водитель резко стартует после ее хлесткого: «Поехали!»

Это выглядит, как похищение, и Шаповаловым очень не понравится наш финт под названием «Кавказская пленница».

– Мама, мне нужно… Сегодня. Немедленно. Я не хочу… – Больно. Как будто я не живая женщина, а кукла Барби с пластмассовым животом.

Мама прижимает меня к своему плечу, гладит по голове, совсем как в детстве, и говорит, что когда-нибудь в моей жизни появится мужчина, с глазами цвета глаз моих будущих детей.

Она сама отвозит меня к хорошему врачу.

Мне делают пару уколов, после которых мир уже не кажется таким мрачным.

Вся процедура – на пятнадцать минут. И пара часов под присмотром опытного персонала. Перед тем, как нас отпустить, врач говорит, что с большой долей вероятности я бы все равно не выносила этого ребенка, потому что, хоть прошлый выкидыш был самопроизвольным и без хирургического вмешательства, новая беременность все равно наступила слишком рано.

Возможно, Юра просто подменил мне таблетки. Это классифицируется как одна из форм домашнего насилия, и я зверею от этой мысли.

– Я хочу его убить, – говорю немного ватным после уколов голосом, пока мама ведет меня по дорожке к дому. – Хочу растоптать всех Шаповаловых.

– Мы с папой очень тебя любим, Эви. Прости, солнышко. – Она плачет, и мы просто садимся на порог, воя, как две дуры, попеременно прося друг у друга прощения за старые и новые обиды.

Юра присылает мне сообщение, чтобы я не делала глупостей и не навредила его ребенку.

Я обязательно ударю в ответ. Так сильно, что у бывшего мужа сломаются ноги и позвоночник.

****

Отца приезжает только вечером, весь в мыле, злой и раздраженный, как никогда. Сразу видно, что он не принес хороших новостей, но мы с мамой терпеливо сидим в гостиной и ждем, пока наш глава семьи выпьет, не морщась, половину стакана дорогого коньяка, и выдохнет, прежде, чем начать рассказывать.

Как я и думала, Юра сгустил краски. И насчет их общих инвестиций в проект – тоже. Я не сильна во всем, что касается заработка денег – меня этому просто не увили, и сейчас я чувствую себя слизнем, который всю свою жизнь просидел на ветвях крепкого дерева, не зная ни голода, ни холода, но сует нос повсюду, даже если дерево не очень нуждается в его поддержке.

– Это касается и меня тоже, – упрямо говорю я, когда отец взглядом дает понять, что его проблемы – это только его проблемы, и незачем обременять ими мое девичье сознание. – Я давно не ребенок, па. Я была достаточно взрослой для замужества и буду достаточно взрослой, чтобы выслушать обо всех наших проблемах. И прежде чем ты скажешь, что я «твоя маленькая болезненная девочка», тебе нужно знать – я собираюсь растоптать Юру и все семейство Шаповаловых. Потому что Юра – наркоман, и потому что он, хоть я просила не поступать так со мной, сделал мне наркоманского ребенка!

Все-таки голос дрожит, в горле саднит как будто я бежала и жадно глотала морозный воздух. Мама рядом: сжимает мои пальцы, выражая немую поддержку. Я сделала огромную глупость, когда пыталась отгородить их от «закулисья» нашей с Юрой безоблачной любви. Я должна была больше им доверять, а вместо этого подарила доверие человеку, который того не стоил.

Ошибка, за которую я заплатила сполна. Ошибка, которая сделала меня сильнее.

Пока мама держит меня за руку, я рассказываю обо всем: и о его постоянных изменах, и о том, что даже на нашей свадьбе он не посчитал нужным сделать исключение. Обо всем, что все эти месяцы было только моей тайной. Выплескиваю злость на то, как все чертово семейство решило сделать меня племенной сукой для их щеночка. Слова рвутся из горла вместе со слезами и горечью обиды на саму себя. Я ведь тоже была слишком слепой. Я же знала, что за человек мужчина, за которого выходила замуж. Слепо любила, и на каждом шагу обманывала себя. Хотела уйти – такие мысли посещали мою голову постоянно. Но еще сильнее хотела остаться, и была готова найти этому тысячу причин.

Папа у меня – кремень, и иногда его заносит на поворотах. Но когда моя исповедь подходит к концу, он возвращает стакан на место и убийственно тихо говорит:

– Значит, война.

Спокойно, без лишней суеты, снимает пиджак и засучивает рукава, как будто готовится брать меч и рубить головы. Даже сквозь слезы и боль, я нахожу силы поддержать его улыбкой.

Если смотреть на картину в целом, то Юра категорически неправильно, никого не спросив, вложил деньги, которые ему доверили. Заключил несколько сделок, которые не выгорели, и потащили огромные долги. Взял кредит на имя фирмы – и тоже бездарно его спустил. И еще один, надеясь все отбить.

– Он знал, что идет на дно, – говорит отец, мрачно покачиваясь на пятках. – Что за ним уже охотятся не только банки, но и люди, которым мелкий Шаповалов должен не меньше чем банкам. Они с отцом все повесили на меня. – Отец трет лоб, подбирает понятные мне слова. – Получается, что теперь всей этой ямой владею я – и кучка мелких инвесторов, с которых взятки гладки.

Я понимаю, что на самом деле все куда сложнее и запутаннее, но достаточно того, что Шаповаловы, когда запахло жареным, просто спихнули все на Розановых, и их не остановило наше вроде бы «родство», ради которого и затевалась свадьба.

Это все, что нужно знать об этом семействе.

И наша история была бы почти как в Ромео и Джульетте, если бы не одно «но» – я собираюсь сама прирезать Ромео, а потом жить долго и счастливо со своим Гамлетом.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

Глава двадцать пятая: Плейбой

Я лежу в больнице уже четвертые сутки.

Со сломанными ребрами, сломанной ключицей, порванной на пятьдесят процентов сетчаткой правого глаза, сотрясением головного мозга, кучей гематом и двумя колотыми ранами, к счастью, не смертельными.

Зато у меня целы руки, ноги, позвоночник и я не стал овощем.

Помню, что когда меня пинали ногами, как футбольный мяч, я все же успевал собраться и подставлять под удары те органы, которыми, в случае чего, мог бы пожертвовать и вести нормальный образ жизни.

Я понятия не имею, как тут оказался. Меня бросили в том лесу. Я думал, что не стану – и они тоже так думали, иначе вряд ли бы оставили так близко от трассы, на которую я, судя по рассказу врача, как-то умудрился выползти, и там-то меня подобрал неравнодушный дедок на пыхтящем старом «Московченке». Я не помню ни машину, ни лицо своего спасителя, но я хорошо помню запах в салоне: кажется, он вез поросенка.

Дедуля привез меня в первую же больницу, где сделали самое главное – не дали мне умереть. Среди моих вещей нашли телефон, позвони матери и она сделала то, что должна была сделать – тут же подняла на уши Таню, которая снова оказалась поблизости по своим каким-то важным делам. Ну а Таня уже нашла больницу, врачей и сделала для меня все, как было много лет назад – попыталась сунуть в полную зависимость от себя, и демонстративно, как щенка, тыкать в это носом.

Когда на следующий день я пришел в себя, первыми моими словами было: «Нужно покормить Кота». Она забрала ключи от моей квартиры и, как я знаю, не дала Коту пропасть. Вот поэтому я не люблю домашних животных: они всегда ставят нас в зависимость одним своим существованием и необходимостью напомнить о взятой ответственности. Но Кот – он не просто домашний любимец, он – член моей маленькой семьи. Единственное существо, которому не безразлична моя судьба и который, судя по царапинам на руках Тани, фанатично мне предан.

– Твоего кота нужно усыпить, он ненормальный, – говорит Таня, как только лечащий врач выходит из палаты.

– У меня хороший кот, а ты могла просто сменить ему лоток, дать корм и сваливать, а не лезть с руками. Он этого не любит.

Тане мои слова не по душе, но она проглатывает их и садится на край кровати, сюсюкаясь, как с маленьким:

– Русланчик, я бульон сварила.

Я бы хотел ее послать, но уже дважды это делал, а она все равно приходит, и, хоть мне противно от одной этой мысли, я все равно от нее зависим. Потому что ходить я могу разве что на костылях и только до середины коридора, а есть целая куча вещей, которые нужно покупать, приносить, доставать. А Таня, несмотря на угрозы, отказывается брать мои деньги.

– Ко мне кто-то приходил? – спрашиваю я, отворачивая нос от угощения. Лучше бы сигареты принесла – скоро опухну весь полностью вниз от ушей.

Есть небольшой шанс, что Кошка…

Я закрываю глаза и с силой луплю кулаком по постели, когда Таня вместо ответа снова тычет мне под нос ложку с бульоном.

– Блядь, я не хочу есть, поняла?!

Голова раскалывается от приступа боли, и я глотаю ее вместе с воздухом вкуса марлевых бинтов и антисептика. Вот вся разница между дешевой государственной больницей и частной клиникой, в которой я лежу: здесь просто не пахнет хлоркой.

Таня нервно ставит посуду на тумбочку, скрещивает руки на груди и говорит:

– Кто должен был прийти? Одна из твоих бабенок?

«Нет, одна Ничейная Кошка, которая еще не знает, что она – Моя Кошка»

Жаль, что многие вещи мы переосмысливаем только когда получаем пиздюлей от жизни. Хорошо, что Судьба меня балует и дает шанс все исправить. Например, ту часть, в которой я больше не буду одним мужиком для сотни женщин.

Я забыл еще одну вещь, которую я никогда не расскажу своей кошке, но которую я сделал ради нее. В Амстердаме, когда мы с ней гуляли по музею, и когда я строил планы на следующие прогулки, я вдруг понял, что это – наш город. Он весь для меня и для нее. Город, в котором мы просто незнакомцы для всех, но два магнита друг для друга. Город, в котором я легко мог представить нас в любом из тех разноцветных домов над каналами. Я просто смотрел на верхний этаж ярко-желтого дома и думал о том, что там могла бы быть наша квартира, и спальня на мансардном этаже с косой крышей, через которую мы смотрели бы на дождь. Я даже нашел симпатичный маленький ресторан, выставленный на продажу.

Размечтался, как в детстве.

А потом спрятал мечту под замок, потому что рука не поднялась ее выбросить.

Магия Снежной королевы: все, что с ней связано, каким-то образом становится мне дорого. Если бы воспоминания можно было положить в швейцарский банк, я бы спрятал все до единого.

– Девушка, – говорю я. – Она… очень белокожая. Ее нельзя ни с кем спутать. Длинные белые волосы. – Сжимаю кулак, помня их мгкость и сквозь зубы цежу: – Очень мягкие волосы.

Я надеюсь, что Таня соврет и тогда у меня будет маленькая надежда, но она очень натурально хмурится, копаясь в памяти. И чем длиннее пауза, тем тяжелее ледяная глыба у меня в животе. И тем шире моя насквозь фальшивая улыбка.

– Приезжала расфуфыренная мадам на дорогой машине, – говорит Таня.

Скорее всего, Инна.

– Юлька твоя прибабахнутая еще. Пыталась убедить меня, что ты обещал ей денег.

Не обещал, хоть она просила, потому что снова просрала работу и снова у нее проблемы с хозяйкой квартиры.

Собственно, кроме этих двух ко мне больше некому прийти.

– И была еще одна, – говорит Таня, морщась. – Но волосы короткие, черные, и очки на пол рожи. Приезжала сегодня утром, когда я кормила твоего крокодила. Забрала кота, сказала, что ты не был бы против.

Я роняю голову на подушку, сильно, до алых кругов за веками, жмурюсь.

Только одна женщина вот так вторгается в мою жизнь своими собственническими замашками. И, наверное, у нее есть причины устраивать маскарад.

– Что ты ей сказала?

– Что тебя нет в городе, – без заминки врет Таня. – Что ты уехал… по работе.

****

Если бы на то, чтобы встать, мне не нужно было десять черепашьих минут, я бы ее просто вышвырнул. Возможно, даже в окно. Возможно, просто вытолкал бы за порог, как драную тряпку. Возможно, я бы ее просто задушил.

Никогда не испытывал такого прилива бесконтрольной злобы, как испытываю сейчас. Меня словно наполнили серной кислотой, которая разъедает изнутри. И единственное, что можно сделать – просто уговорить себя не трогать дерьмо, потому что оно и так уже слишком сильно наследило в моей жизни. И в эту минуту мне плевать что речь идет о женщине и о моей родной Тетке. Я вижу только грязь, которая по странной иронии природы обрела очертания человеческого тела.

– Не приходи ко мне больше. – Чтобы произнести эти простые слова спокойно, приходится напомнить себе, что я все-таки не Джек-Потрошитель.

– Ну и как ты сам? – Таня кривит рот и садится на стул около моей кровати. Запах ее удушливых духов сжирает последние крохи моего терпения. – Ты же даже в аптеку не сходишь. Что, случайно одну из твоих отшила?

Это звучит уже как неприкрытая попытка показать, что она обо все догадывается. Понятия не имею откуда и как, но видимо у моей тетки богатый опыт общения с «мальчиками» вроде меня.

– Тебе ебет? – интересуюсь я, сжимая кулаки поверх простыней. Катетер капельницы в вене напоминает о себе противным покалыванием.

– Не груби мне, – оскорбляется она, но продолжает греть задом проклятый стул и даже усаживается удобнее. – Руслан, поговорим, как есть? Думаешь, я не знаю, чем ты зарабатываешь? Знаю. Видела таких как ты. Мальчики-бабочки.

– Тебе как будто противно? – не могу сдержать злой смешок.

Она не отвечает, продолжает смотреть на меня, как будто теперь моя очередь говорить. Чего ждет? Извинений за грубость?

– Ты всегда был для меня… особенным, – не дождавшись моего унижения, наконец, говорит Таня. – Даже когда был совсем юным.

– Совсем юным? Мне было четырнадцать, когда ты схватила меня за член!

Что-то щелкает в голове так громко, что я на миг слепну, потому что виду обрывочное кино внутри воспоминаний. Я всю жизнь пытался сжечь эту пленку, и мне это почти удалось, но остались обрывки кадров, и теперь они магическим образом собираются в фильмы, которые не показывают на больших экранах, потому что для таких помоев еще не придумали достаточно высокий рейтинг.

В тот день мама была на работе, а я валялся последние дни после гриппа. Был уже здоров, как конь, и потихоньку возился на кухне – готовил ужин и наводил порядки. Таня пришла с полной сумкой всякой еды, вывалила «дары» на стол и умиленно восторгалась, какой я молодец и настоящий мужчина, потому что прикручиваю дверцу кухонного ящика. Потом вызвалась сделать мне чай, схватила чайник – и окатила меня водой. Потом сама же потянулась «помогать снимать футболку». Потом сама же стала меня гладить по груди и животу, и говорить, как я возмужал. Помню, что мне было страшно, потому что мне было четырнадцать, и хоть к тому времени я сильно обогнал многих сверстников в росте и физическом развитии, никаких отношений с девочками у меня еще не было. Так, слюнявые поцелуи в игре «в бутылочку». Но еще больше я боялся показать свой страх, потому что тогда мне еще хотелось верить, что на самом деле добрая тетка не пристает ко мне, и если я что-то ляпну против – она подумает, что я мелкий извращенец. Я продолжал так думать, даже когда она стащила с меня штаны – прямо на кухне. И когда мяла руками мой член, мне было страшно, а ни хера не приятно от того, что мне, похоже, обломится секс со взрослой бабой.

А потом, когда она утащила меня в постель, постоянно гладя по голове и приговаривая, какой же я красивый и славный, у меня случился первый в жизни секс. Я лежал на спине, Таня была сверху и просто брала, что ей нужно, потому что в тот момент я понял: голова и головка вполне неплохо работают отдельно друг от друга. И что пока тетка удовлетворят мной свою похоть, я могу думать о книгах и фильмах.

Хуже всего было потом, когда Таня ушла и вечером мать вернулась с работы. Мне казалось, что у меня на лбу написано все случившееся, и что стоит мне высунуть нос из-под одеяла – она все узнает, и выглядеть это будет так, будто я виноват. Поэтому я трусливо провалялся в постели весь вечер и всю ночь, почти без сна. У на следующий день снова пришла Таня и все повторилось. День за днем, месяц за месяцем, до моего окончания школы. Она приводила своего усатого генерала на все семейные торжества, дарила «любимому племяннику» дорогие подарки и вела себя, как ни в чем не бывало, и никто ничего не замечал. И со стороны наши с ней «свидания» выглядели именно тем, чем в итоге являлись – сексом за деньги. Она давала что-то, я взамен давал себя, и меня не побили камнями и не разъебашила молния, и даже член волдырями не покрылся.

Не могу точно назвать день, когда я принял подобный вид отношений за аксиому, но он точно был. Ведь потом, когда Инна недвусмысленно намекнула, то готова заплатит за секс со мной, я только мысленно сказал: «Ну чё, ок, подумаешь». Я был готов к товарно-денежным отношениям, как бывает готов стать ингредиентом оливье вареный картофель: бери и делай, что хочешь.

– Руслан, возможно, я немного поторопилась… – краем уха слышу ее невнятное блеяние.

Хочу сказать, что «поторопилась» – не то слово, которым называют совращение несовершеннолетнего, но дверь в палату открывается и внутрь ныряет мой Кот.