Текст книги "Белая королева для Наследника костей (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
Глава семнадцатая: Раслер
Ярп – небольшая деревушка на севере огромной заснеженной долины.
Я ехал туда больше суток, и каждый час, каждую минуту этого времени мои мысли назойливо вертелись вокруг одного вопроса: зачем я оставил Мьёль одну?!
Глупо. Нелогично. Неправильно.
И совершенно противоречит всему, что я обычно делаю. И все же я не рискнул взять ее с собой. И почему? Потому что как последний трус испугался, что за пределами замка ее ждет еще больше опасностей, чем в его стенах. Почему, когда дело касается Белой королевы, мне изменяет и трезвость ума, и рассудительность, и даже терпение, а уж с последним проблем вообще никогда не было.
Как бы то ни было, сейчас я здесь – перед дверью постоялого двора под деревянной вывеской со скрещенными скелетами осетров. Ветер и непогода стерли название до пары едва различимых букв, но это и неважно. Не все ли равно, в каком засранном гадюшнике упиваться дешевым вином?
Я толкаю дверь и, пригнувшись, вхожу внутрь. Плотный запах пива и вина бьет в нос, заставляет инстинктивно прикрыться ладонью. Морщусь, моргаю, потому что вонь выедает глаза – и только потом начинаю озираться. Куда бы он сел? Точно не на виду, но и по углам бы не стал прятаться. Он – мастер маскировки и знает, что быть незаметным не то же самое, что прятаться. Собственно, эту хитрость я тоже познал от него.
Я замечаю фигуру у стола чуть правее камина: простой грязный дорожный плащ, торчащие в стороны светлые волосы, из которых виднеется кончик острого уха. Кэли кивает на него же, я кивком даю понять, что наши мысли схожи.
Мы подходим и мне стоит больших усилий не одернуть мою тенерожденную помощницу, которая по привычке выходит вперед и ощупывает мужчину придирчивым взглядом. Ухмыляется. Боги, да они же владеют одним ремеслом, должно быть видят друг друга насквозь, и среди нас троих лишь я до сих пор слеп, словно новорожденный щенок. Эта мысль раздражает, поэтому я быстро отодвигаю табурет и сажусь.
– Слушай, а ты стал здоровым лбом! – громким шепотом говорит мой собеседник, стягивает капюшон и смотрит на меня глазами моего брата Рунна. – Я не поверил, когда узнал, что ты жив!
Рунн. Шесть лет прошло. Ему почти тридцать, а выглядит так, как и в день, когда я видел его в последний раз. В этом вся особенность тенерожденных: они молоды даже в шестьдесят, а потом за год угасают, как брошенные в огонь свечи. Иногда мне кажется, что Кэли врет о своем возрасте, и ей не двадцать, и даже не тридцать, но… какая разница?
– Привет, Рунн, – улыбаюсь я. И вдруг понимаю, что рад его видеть. Пусть и с новым шрамом на щеке. – Отлично выглядишь.
Он рассеянно проводит пальцами на свежему рубцу, морщится.
– Кувыркался с одной очаровательной крошкой, а в самый пикантный момент нас застукал ее муженек. Сам понимаешь – когда в голове мысль о том, как бы поскорее кончить, защита отступает на второй план. Правда, не стоила она того, конечно.
Я знаю, что он врет, а он знает, что я не верю в его ложь. Старая игра в поддавки. Ничего не меняется, и это каким-то волшебным образом расслабляет меня. Это же Рунн: мы знаем друг друга с детства, мы ненавидим друг друга, но и любим, хоть лучше позволим себя убить, чем признаемся в этом.
Я наваливаюсь плечом на стену – демоны бы задрали эти колченогие табуреты без спинок! – и улыбаюсь во весь рот. Кэли, с минуту изучая мое лицо, успокаивается. Кивком предлагаю ей сесть за соседний стол. Конечно, она ничем не выказывает недовольство, но я способен угадать его даже в том, как она идет. Рунн провожает тенерожденную взглядом, прищелкивает языком.
– Твоя? Хороша, ничего не скажешь. Ты, надеюсь, уже распрощался со своей невинностью.
– О чем ты хотел поговорить? – спрашиваю я. Несмотря на то, что я чертовски рад его видеть, Рунн – последний человек на земле, с которым я буду обсуждать эту тему. – И как ты вообще меня нашел?
– Императрица Киирис подсказала, – отвечает он.
Это имя. Ее имя. Мое проклятье, от которого не избавиться, не убежать, не забыть. Подозреваю, даже если бы я был настолько всемогущ, то и всей теургии мира не хватило бы, чтобы выжечь Кровь богов из моего сердца.
– Я думал… – рассеянно бормочу я, но брат не дает мне закончить.
– Насколько я знаю, она не растеряла свои таланты, хоть уже не та, что прежде. В общем, она каким-то образом чувствует… всех нас. Мне, знаешь ли, чертовски неуютно от того, что надо мной всегда есть невидимая надзирательница, хоть она никогда и не вмешивается. Ну или делает это настолько ювелирно, что обводит вокруг пальца даже меня.
– Тебя не так уж сложно обмануть.
Рунн вскидывает бровь, мы с минуту смотрим друг на друга и практически одновременно взрываемся смехом. Настоящим смехом, от которого сводит живот и болят скулы. Брат пару раз хлопает ладонью по столешнице – и к нам бежит грудастая пышная служка. Поправляет не первой свежести рубаху на груди, как бы невзначай распуская завязки. Еще немного – и ее сиськи вывалятся наружу. Не знаю, чего она добивалась, но ни меня, ни Рунна не интересует то, что у нее под одеждой. Хотя, полагаю, за старания девчонка заслужила пару лишних монет.
– Чего-то самого приличного, что подают в этом свинарнике, – говорит брат. Прищуривается и улыбается так, что девчонка становится белой, как снег. Ее пальцы начинаю мелко дрожать, взгляд затравленно мечется между нами, как будто она не может решиться, какого палача выбрать. – И так, чтобы у нас не болели животы. Будешь славной девочкой – получишь вот это.
Он подбрасывает в воздухе большую серебряную монету.
И время для меня стремительно замедлят ход. Я вижу, как медленно вращается в воздухе потертый черненый кругляш, вижу чеканку на его сторонах, профиль и «орла».
Монета приземляется в ладонь Рунна – и буквально исчезает между пальцами. Девчонка бормочет что-то неразборчивое, кланяется, убегает за тяжелый полог, откуда доносятся запахи стряпни.
– Ты за этим здесь? – спрашиваю брата. Хотя для чего, если и так знаю ответ.
– Слышал, ты обосновался в здешних краях и знаешь тут каждую могилу и каждую кость.
– Очень большое преувеличение.
– Очень скверная попытка провести меня вокруг пальца. Уверен, тебе есть что мне рассказать.
– Даже если бы было – чего ради мне делать это? – Очень надеюсь, что мы остановимся на это беззлобном пикировании, потому что теперешняя стычка будет слишком не на равных. Хотя Рунн наверняка убежден в обратном.
– Чтобы помочь брату, с чего же еще? – Он аккуратно проводить ладонью над столешницей – и монета снова там. Смотрит на меня профилем бородача с короной на голове. – Ты уже видел такую, да? Хоть не местный и шатаешься в Северных просторах не так долго. Значит, наткнулся где-то в другом месте.
– У некоторых они до сих пор в ходу, – говорю в ответ. – Натыкался пару раз.
– А еще здешние коровы доятся первоклассным вином, – подшучивает он. – Самому не смешно?
Я молчу, потому что понимаю – разговор зашел в тупик. Он задал вопрос, на который – мы оба это знаем – у меня есть вполне конкретный ответ. Но я не могу им поделиться. Ни за что. И не могу назвать причину. И если так пойдет дальше, мы можем снова сцепиться, как в старые добрые времена. Только теперь я в состоянии его убить. И знаю, что Рунн не остановится ни перед чем, чтобы доказать свое превосходство. Ведь я всего лишь чокнутый младший брат, который виноват чуть ли не во всех его горестях.
– Послушай, – вопреки моим ожиданиям Рунн наклоняется вперед и его тон становится примирительным. – Мне не нужны сокровища. Сиди на своем добре, как старый змей – плевать. Мне нужна всего лишь одна вещь. Я знаю, она должна быть вместе с этим.
Брат стучит по монете указательным пальцем.
– И что же это такое? – спрашиваю я.
– Ильрис.
На время разговор сходит на нет, ведь к нам уже спешит вереница служек с тарелками, горшками, кувшинами. На столе оказываются даже начищенные медные кубки, будто их использовали вместе зеркал. Гусь, грибы, салаты, три сорта рыбы, свежий хлеб и булочки с пряностями.
– Я сам, милая. – Рунн отодвигает руку девчонки, когда та собирается разлить содержимое кувшина. Одно неуловимое движение – и он вкладывает ей в ладонь пару монет. Обычных, которые здесь в ходу.
Девчонка округлившимися глазами смотрит на свое сокровище, начинает лепетать что-то о щедрости и добром сердце, и Рунну приходится пару раз ощутимо шлепнуть ее пониже спины, чтобы спровадить вон.
– Ильдрис – это легенда, – произношу я под звук льющегося в мой кубок вина. Пахнет как будто неплохо. – Ты же не веришь в сказки?
– Я много во что не верю, но иногда даже у скептиков открываются глаза.
Кажется, он собирается сказать что-то еще, но замолкает и смотрит куда-то поверх моего плеча. Оборачиваюсь – и вижу девушку, которая осторожно, чуть прихрамывая, спускается по ступеням. Она близоруко щурится, шарит взглядом по залу – и, заметив нас, улыбается, спешит навстречу.
– Разве я не велел тебе как следует выспаться? – говорит Рунн неожиданно сухим, колючим, словно ветка терновника, голосом. – Разве не велел не высовываться?
Она смущенно краснеет, растерянно смотрит на меня, как будто рада даже помощи незнакомца. Милая, не красавица, но совершенно очаровательна естественной улыбкой и мягкими чертами лица. Травянисто-зеленые глаза – как у ребенка, да и фигурка примерно такая же, хоть и скрыта под объемным тяжелым плащом.
– Я… испугалась. Там были шаги и голоса.
Даже голос ей под стать – сладкий, мягкий, тихий. Совершенная противоположность тому, что всегда привлекает Рунна: в ней нет и капли сексуальности или страсти, зато с лихвой наивности. Наверняка она та еще мастерица говорить вещи невпопад и нести чушь.
Надо признать я заинтригован.
– Это просто комната под тобой, – недовольно огрызается Рунн. От его веселого настроения не остается и следа. – Здесь тебе ничто не угрожает, Эммер.
Она в нерешительности топчется на месте, отводит волосы – и я замечаю кончик острого уха в ее темно-красных волосах. Она – тенерожденная. Судя по светлой коже и едва заметному орнаменту на щеке – из первородных.
Понятия не имею, где и зачем ее нашел Рунн, но девчонка – настоящее сокровище.
– Ты не бросишь меня? – Эммер смотрит на моего брата с таким благоговением, словно он ее личный бог, наказание и спасение в одной ипостаси. – Как тогда…
– Нет, – не глядя на нее, отвечает Рунн. – И про «тогда» – забудь. А теперь – иди с глаз, и ради богов – прикройся волосами!
Она улыбается и даже как будто собирается исполнить приказ, но в последний момент как-то совсем нелепо путается в собственных ногах – и медленно оседает на пол. Рунн ловит ее за миг до падения, подхватывает на руки, прижимается щекой к ее щеке. Маска сползает с его, словно разрушенное заклятие, и моему взору открывается совершенно другой человек: тот, который паникует, боится, растерян перед лицом чего-то, что никак нельзя исправить с помощью кинжала или удавки.
Не говоря ни слова, брат стремительно уходит прочь, прижимая свою ношу словно наивысшее сокровище.
Кажется, я начинаю понимать, для чего ему я и почему он пойдет до конца, чтобы узнать ответ на свой вопрос. И все становится только хуже, ведь я, как и он, тоже не готов свернуть с пути. Потому что мне тоже есть кого терять.
– Только скажи… – шепчет мне на ухо Кэли, проходя мимо, как будто собралась выйти по нужде. – Есть множество способов, которые не причинят ему боли.
– Прочь, – шиплю в ответ. Почему она стала так раздражать? Почему я раньше не замечал этого вездесущего вторжения? Может именно в этом все и дело – слишком много попустительства без наказания?
Кэли пожимает плечами и исчезает.
Рунн появляется позже, когда я начинаю думать, что по какой-то причине он забыл о нашем разговоре. Но нет: брат возвращается еще более хмурым и потерянным, чем до ухода. Тяжело садиться за стол, залпом осушает кубок и наливает еще.
– Что с ней? – спрашиваю я. Мне в самом деле интересно.
– Хедарская метка.
– Как долго?
– Десять дней.
– Плохо.
На самом деле – хуже некуда. Одно из самых отвратительных проклятий, которое еще никому не удавалось снять. Понятия не имею, кому и чем насолила та святая наивность, но «наградить» ее смертельным проклятием все равно слишком жестоко.
– Мне нужен Ильдрис, – после еще одного жадного глотка говорит Рунн. – Для нее.
– Мне в самом деле очень жаль, но то, о чем ты говоришь – лишь миф. Не существует Чаши жизни, Рунн.
– Ты врешь, как всегда, – зло говорит он. – Снова думаешь только о себе. Ничегошеньки не меняется. А я, идиот, возомнил, будто ты изменился.
Да, я еще как изменился. Но все мои трансформации глубоко внутри: в костях и крови, их не увидеть.
– Киирис сказала, что ты можешь помочь.
– Грубо играешь, Рунн, слишком грубо. Думаешь, я растаю от одного ее имени? Ну да, мне чертовски больно, но это не отменяет того факта, что Ильдриса не существует. Можешь перекопать все снега Северных просторов – вперед! Но ты все равно ничего не найдешь.
– Мне не нужны снега, – сквозь зубы хрипит он, – только один треклятый склеп.
– Ну так ищи склеп. Уверен, у тебя все получится.
– Я тоже, мать твою, уверен, но у нее нет столько времени! – Он почти срывается на крик, обнажает свою боль.
Мне противно от себя самого. Противно за слабость, что выкорчевывает из меня остатки человечности. Но в этой войне мы с Рунном друг другу не товарищи. И не помощники. Мы – соперники, ведь то, что он ищет…
– Пожалуйста, Раслер, умоляю тебя. – В его светлых глазах столько боли, что она срывает с меня кожу. – Черт, проклятье! Это все из-за меня, понимаешь? Эммер умирает из-за меня, потому что это сраное проклятье предназначалось мне. И я ничего не могу сделать. Чаша жизни – моя единственная надежда хоть что-то исправить. Даже ты не можешь быть такой бездушной скотиной.
Я не бездушная скотина и конечно поплачусь за все это куда большим, чем он думает. Но на кону стоит слишком много. Ведь и мне есть кого терять.
– Мне правда жаль, Рунн.
Я смотрю ему в глаза и как бы невзначай притрагиваюсь к столу. Приходится сосредоточиться, ведь нет времени даже снять перчатку. Теурия сочиться сквозь пальцы, обвивает столешницу невидимым слабо вибрирующим облаком. Рунн наверняка понимает, что что-то происходит, но сделать уже ничего не может.
– Подонок… – невнятно произносит брат прежде, чем его взгляд затухает, и он наваливается на стену. Засыпает.
Я поднимаюсь, подзываю Кэли взглядом.
– Ты останешься здесь и проследишь за тем, чтобы ни с ним, ни с его спутницей ничего не случилось. Отвечаешь головой. Это понятно?
Она явно недовольна, что придется оставить меня без опеки, но не смеет ослушаться. Клянусь, никогда в жизни еще не был так близок к тому, чтобы убить человека за одно лишь «нет». Видимо, она тоже это чувствует. Ну хоть какая-то польза от сегодняшней вылазки.
– Он не похож на человека, который умеет отступать, – произносит тенерожденная, сдабривая слова многозначительной интонацией.
– Я знаю.
Морозный воздух не помогает. Меня знобит, ладони горят. Сдираю перчатки и разглядываю собственные руки так, будто вижу их впервые. Вены набухли, налились черной теургической отравой, туман прилип к кончикам пальцев.
У меня почти не осталось времени. И на что же я трачу последние дни? Все это – тщета, пустота и бессмысленная возня вокруг одной единственной правды, которая все это время была слишком очевидна, чтобы теперь я не чувствовал себя слепым глупцом.
Но, возможно, сегодняшняя встреча была самой важной в моей жизни. Ведь не случись ее, я бы еще долго верил, что все мои чувства к Белой королеве ходят на коротком поводке вокруг стола под названием «Жалость и Сострадание». Чушь собачья.
Не я нужен ей.
Она нужна мне.
Нужна так сильно, что ради нее я готов предать своего брата, позволить умереть невинному ребенку. Я сам готов умереть. Но… впервые в жизни мысль о собственной скорой смерти вызывает во мне грусть, а не облегчение.
Потому что впервые в жизни мне отчаянно, до кома в глотке, до раскаленной боли в груди хочется жить.
Глава восемнадцатая: Мьёль
Я не сплю всю ночь. Брожу по замку и прислушиваюсь к шепоту сквозняков. Здесь так пусто и сыро, холодно и одиноко, что мне с трудом удается держать себя в руках.
– Ты обещала ему, – шепчу себе под нос, меряя шагами длинный, буквально бесконечным коридор. И все время прикладываю пальцы к губам, проверяю – в самом ли деле мои слова? – ты обещала Раслеру вести себя разумно, никуда не выходить и дождаться его возвращения.
Но правда в том, что с его уходом все всегда меняется. Пока мы рядом, кожа к коже – я живу. Я слышу, как грохочет сердце, как пульс отдается в вены. Моя кожа горит под его прикосновениями, а боль, что причиняет теургия моего короля – она словно отравленное лакомство: убивает и воскрешает одновременно. Замкнутый цикл страдания и наслаждения.
И все это – один человек.
Все это – мое предназначение.
Мой Раслер.
Даже одно имя приводит в трепет каждую клеточку моего тела. В памяти возникает его образ: безупречное лицо, идеальны изгиб губ, крепкое худощавое тело, предназначенное для того, чтобы исследовать его всем, что дали мне боги: губами, языком, пальцами.
Краснею и замираю, прячу лицо в ладонях.
И о чем только думаю?
Впрочем, подобные непристойности действительно приносят некоторое облегчение. Мысли стремительно перескакивают по воспоминаниям: его смелые ласки, мы в постели, его поцелуи и невысказанное обещание того, что дальше будет еще лучше. Что он сожжет меня, а я сгорю без сожаления, чтобы переродиться для новой жизни. Где будем только он и я.
– Это просто смешно, – чужим голосом шепчут мои губы.
– Убирайся! – кричу я. Кому? – Прочь из моей головы!
– Нельзя изгнать собственные мысли, дурочка, – иронизирует «она». – Нельзя выпотрошить себя и думать, что не умрешь от этого. Тело не может существовать без души, а душа – без воспоминаний. Тебя провели вокруг пальца. Так много раз…
Я закрываю уши руками и начинаю громко орать какую-то идиотскую ярмарочную песню, лишь бы заглушить мерзкий голосок. Напрасно, ведь он звучит прямо у меня в голове, и достать его оттуда так же сложно, как и выудить желток, не разбив яичной скорлупы.
– Ты должна записать все это, – примирительным тоном предлагает «она». – Чтобы не забыть. Просто черкни пару слов на бумагу – и спрячь туда, где ему ни за что не найти.
Какая чушь! Хватит с меня идиотской вылазки на встречу с Артуром, которая едва не стоила мне жизни. Больше никаких секретов от Раслера, это лишь разделяет и рвет нашу невидимую связь. Рвет так сильно, что я еще долго чувствую боль.
– Запиши, что ты теряешь? – настаивает «она».
– Только чтобы ты заткнулась, – бормочу в ответ.
Возвращаюсь в комнату: все письма до сих пор на столе, равно как и письменные принадлежности. Накидываю на плечи одеяло, потому что одиночество после прогулки по спящему замку превратило меня в ледышку. Хорошо бы позвать слуг и приказать им развести огонь в камине, но я никого не хочу сейчас видеть. До утра не так уж много времени: полоска горизонта за окном уже покрылась туманом надвигающегося рассвета.
Ну и что писать?
– Все, что торчит в твоей голове, – услужливо подсказывает «она». – Что не дает уснуть, мучает. Напиши… обо мне.
Я просто притрагиваюсь смоченным в чернилах кончиком пера к пергаменту – а в следующую секунду вижу перед собой целую стопку исписанных листов. Буквы пляшут на строчках, и я вряд ли в состоянии разобрать, что написала. Но как ни странно, эта попытка выплеснуть тьму на бумагу приносит облегчение. В голове немного проясняется и «она» молчит.
Провожу взглядом по комнате, раздумывая, куда бы спрятать все это. Потом, когда немного успокоюсь, обязательно перечитаю. Сейчас мысли, хоть их стало значительно меньше, все еще слишком путаные.
Ясно одно – в спальне я не стану этого делать. Здесь наше с Раслером убежище, и мне противна сама мысль о том, чтобы оставить в его стенах испорченную частичку себя.
Погруженная в раздумья, не замечаю, как выхожу за дверь, бреду коридором, изредка отмечая снующих то тут, то там слуг. Сегодня они на удивление молчаливы, и как будто не замечают меня. Вероятно, вчерашняя демонстрация роли хозяйки не прошла зря: все заняты делами, которых я отсыпала буквально каждому.
Выхожу в заброшенный сад. Когда-то, когда я была еще совсем маленькой, мне нравилось проводить здесь дни напролет. Просто сидеть и слушать, как ветер играет листьями, шуршит ветками краснолистных древ, искать замысловатые символы на белой коре древних дубов.
Сейчас ничего этого нет, остались лишь сухие деревья и потрескавшиеся статуи. Одна из них привлекает мое внимание: дева с мечом, коронованная венком из обломков мечей. В основании под ней есть тайник – еще в детстве я хранила там свои сокровища, а позже – записки от Артура, которые он передавал с гонцами. Места лучше не придумаешь.
Присаживаюсь на корточки, нажимаю на чуть выступающую букву на табличке – и медная пластина отодвигается в сторону. Тяну ее дальше – и замираю, когда мне под ноги вываливается целый ворох пергаментов. Несколько десятков или даже сотня. И все исписаны тем же почерком.
Моим почерком.
Пальцы дрожат, когда я пытаюсь развернуть пергаменты и прочитать собственные каракули. Тщетно: буквы расползаются перед глазами, превращаются в пляшущих человечков, которые крадут смысл написанного, обещая мне еще один приступ паники.
Когда я писала все это? Почему ничего не помню? Почему боюсь читать?
Понятия не имею, сколько времени проходит прежде чем мне удается успокоится и справиться с бесконечным потоком мыслей. Я не могу их контролировать и с трудом понимаю лишь малую их часть. Теперь совершенно точно ясно, что я сильно не в порядке. И что все происходящее – какой-то замкнутый круг, по которому я бегаю в угоду чужой воле.
И я даже знаю, чьей.
Слезы моментально застывают на моем лице. Решительно смахиваю их, поднимаюсь на ноги. Мне нужно что-то сделать, чтобы больше не терять себя. Нужно найти способ обозначить реальность и сон, увидеть границу, за которую мне больше никогда не стоит переступать. Даже если Он будет использовать все свои уловки, чтобы заставить меня сделать это.
Я должна найти себя. Должна… вспомнить?
– Все у тебя перед носом, – вновь всплывает «ее» голос. Но на этот раз я ему почти рада. – Подсказок было так много. А твоего тюремщика нет рядом. Не правда ли, очень удобное время.
Я подбираю юбки, бреду в сторону двери, поднимаюсь по ступеням, вместе с шагами отматывая время назад. Мне нужно найти хотя бы одну зацепку. Нужно отыскать тот самый момент, когда я поняла, что не в ладу с собой. Когда моя реальность была безжалостно смешана, выжжена и испорчена, превратилась в никак не связанные между собой фрагменты.
Что это может быть?
Голова медленно закипает, словно оставленный без присмотра котелок на жарком огне. Я обхватываю ее ладонями, опасаясь, что она вот-вот треснет по швам.
Но вместо того, чтобы пытаться сосредоточиться на главном, все, о чем я могу думать – Раслер. Нет никакого сомнения, что все происходящее – его рук дело. Он единственный известный мне владелец силы, способной сотворить подобное. Он единственный, кто может быть и палачом, и спасителем для такой, как я.
Возможно ли, что мои чувства к нему – лишь морок, навеянный его волей? Призрачная дымка на моем воспаленном мозгу, завеса, которая служит лишь одной цели – мешать мне видеть?
Я ловлю за руку идущую навстречу служку, бормочу:
– Вели седлать коня. Живо…
– Но король велел… – слабо сопротивляется она.
Подавляю желание столкнуть упрямицу с лестницы, посмотреть, как она свернет шею и переломает все кости, пока будет катиться вниз по ступеням. Эта злость так знакома. Пожалуй, именно злость – моя постоянная в этом непрекращающемся лабиринте собственного сознания. Каждый раз, когда что-то во мне менялось, я всегда чувствовала непреодолимые порыва исторгнуть это из себя: ледяную отраву, ненависть, желание уничтожить все, что способно дышать.
Я изо всех сил комкаю в кулаках ткань платья, пытаюсь уцепиться за малейший проблеск света в царстве черного безумия. Все получится, я смогу быть выше этого. Откуда-то – не знаю, откуда – я точно знаю, что, если очень постараться, то мне под силу контролировать это помутнение. Потому что оно не дано мне от рождения. Потому что я – не такая. Потому что за всеми, пока еще неизвестными мне масками, прячется настоящая Мьёль. Та, которая никогда бы ни причинила боль даже мыши.
– Король велел, но король уехал. Сейчас тебе приказывает твоя Белая королева. Хорошенько подумай, кто спасет тебя от моего гнева. Вряд ли король северных просторов появится здесь прямо сейчас, чтобы помешать мне вынести приговор всыпать тебе, скажем… десять ударов плеткой.
Служка так энергично кивает, что вызывает у меня еще один приступ желания свернуть ей шею. Ведь, кажется, ее собственные усилия направленны именно на это.
– Я распоряжусь, моя королева, – быстрой скороговоркой отвечает она и опрометью несется прочь.
Я возвращаюсь в комнату, провожу по ней придирчивым взглядом. Это наша с Раслером спальня, но еще раньше она была лишь его спальней. Вероятно, он, сам того не желая, оставил мне какие-то подсказки.
Я начинаю со шкафа – вышвыриваю все его содержимое прямо в центр комнаты. Тряпки и ничего кроме тряпок, а в коробках – обувь. Носовые платки, перчатки Раслера. Я душу потребность сунуть внутрь собственную ладонь, чтобы хоть так прикоснуться к этому мужчине. Нет, Раслер, хотя бы сейчас ты точно не будешь властвовать над моим разумом. Я сделаю все, чтобы оградить от твоего мерзкого вмешательства то немногое, что от меня осталось.
В сундуке тоже нет ничего интересного: какой-то хлам, книги, старые игрушки. Откуда и зачем? Не имеет значения. Не знаю, что я ищу, но уверена, мне будет достаточно лишь одного взгляда, чтобы понять – вот оно, мое спасение, ключ к разгадке собственной жизни.
Один за другим я вываливаю на гору тряпок содержимое ящиков письменного стола. Смахиваю письменные принадлежности, затуманенным взором наблюдая за тем, как чернила растекаются по моим белоснежным ночным сорочкам. Эти узоры… проступают на ткани, словно тайные письмена, словно эхо прошлого. И где-то между черными кляксами я вижу – слышу? – далекие крики, вопли, мольбы о пощаде, затравленный девичий голос: «Убей меня, прошу!» и холодный мужской «Обязательно, как только закончу…»
Я моргаю – и наваждение расплывается, как дым на ветру. Пытаюсь поймать его, ухватиться за жалкие отголоски, в которых еще так много важных фрагментов – и ничего. Пальцы хватают пустоту. Горло сдавливает непреодолимое желание кричать. Знаю, что мне станет легче, если я дам волю чувствам, но держу себя в руках. Слабость – мой бич. Поддамся ей еще раз – и снова буду блуждать в потемках. Раслер определенно во всем этом замешан, но моя собственная вина куда более велика. Вина, которая не достойна дочери северных просторов. Вина, имя которой – трусость.
Ясно одно – в комнате нет ничего, что бы дало мне хоть какую-то подсказку. Мой король очень постарался замести следы. Или… я снова блуждаю в неведении? Принимаю желаемое за действительное, охотно вешаю собственную тщету на первого попавшегося?
– Ты на верном пути, – рушит тонкую паутину сомнения «она».
Да, конечно. Просто… будет нелегко выжечь этого странного мужчину из моего сердца. Кажется, он обосновался там куда прочнее, чем я думала.
Я быстро выдергиваю из общей кучи дорожную одежду: штаны, сорочку, теплую куртку, наспех собираю волосы в пучок, накидываю плащ.
Есть лишь одна вещь, которую я помню достаточно отчетливо: мое падение с лошади в тот день, когда пыталась сбежать к Артуру. Потому что сейчас я абсолютно уверена, что никакого удара копытом по голове не было. И я, словно лошадь в удила, цепляюсь за эту правду, потому что сейчас она – мой единственный ориентир.
На улице моросит дождь. Посреди зимы? Я стряхиваю с плаща первые лужицы и легко запрыгиваю в седло. На улице смеркается, никто не провождает меня. Очевидно, мои вспышки злости навевают на людей страх, и они предпочитают держатся подальше. Это к лучшему. Не уверена, что была бы способна контролировать еще и приступ ярости, ведь все силы уходят на попытки удержать в памяти злосчастный эпизод. Я должна повторить весь путь – и молить богов о милости. Сейчас мне как никогда нужна ясность ума.
Дорога монотонная и одинокая. Лишь дождь сопровождает меня в этом безумии. И к счастью он немногословен. Мне даже удается отмахнуться от внутреннего голоса, нашептывающего предупреждения о всяких ужасных опасностях, которые сулит мне необдуманная выходка. И первая из них – гнев Раслера. Ведь я не сдержала обещание.
– Какая разница, будет ли он зол? – зло шипит «она». – Этот мясник уже давно мертв. Стоит ли бояться костей?
А вот и развилка. Я тяжело дышу, ловлю ладонью облачка пара, что вырываются изо рта.
Ничего не происходит. Нет никакого озарения. Лишь грязная жижа талого снега под копытами моего коня, который упрямо мотает головой, когда я пытаюсь заставить его свернуть направо. Пожалуй, эта тяга – единственное, на что я могу ориентироваться. Не так уж много, и разочарование сдавливает грудь словно сохнущие на солнце кожаные ремни. Еще немного – и меня раздавит пополам.
Спешиваюсь и почти не разбирая пути бреду в сторону. Ноги вязнут в густом месиве, ветки елей лезут в глаза, царапают щеки. Я даже не пытаюсь прикрыться. Капелька боли необходима мне, как воздух для утопающего. Иначе сомнения снова нагонят меня. И что-то подсказывает: второго шанса разобраться у меня уже не будет.
Вперед и вперед, туда, где мельтешит размытый источник света.
Он знаком! Я уже видела его раньше!
Воодушевленная, иду еще быстрее. Почти бегу, хоть это чертовски тяжело.
Выбегаю на поляну – и не нахожу ничего. А то, что я принимала за свет оказывается лишь странно преломленным от ледяного осколка светом луны. Поднимаю голову, разглядывая неожиданно чистые небеса. Только что шел дождь, но теперь нет и намека на облака, а луна сияет так ярко, что мне хочется украсть у нее немного света, чтобы согреться. Звезды мерцают алым и синим, подмигивают мне, словно сотни заговорщиков: «Ну как, Белая королева, нашла, что искала?»
На поляне определенно ничего нет, кроме почти растаявшего ледяного крошева. Оно хрустит под подошвами моих сапог и пару раз в этих звуках мне мерещиться подавленный стон. Словно я ступаю по свежим могилам. Холодок ползет вдоль позвоночника, зарывается в волосы у меня на затылке, неожиданно таранит череп образом статуи с раскрытыми ладонями. Она была здесь!
Я до боли дергаю себя за волосы, пытаюсь сосредоточиться на зыбком воспоминании, но оно убегает от меня. Статуя… Статуя… Нет статуи! Множество статуй изо льда. Сотни работ дивной красоты, которые я видела здесь в ту самую ночь, когда ко мне под личиной Артура явился мой брат Логвар.
