Текст книги "Белая королева для Наследника костей (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Он властвует над ее телом: покрывает, словно бык. Пускает слюни на оголенную спину, кусает до крови, оставляя на коже следы зубов.

Мьёль уже не плачет. Она смотрит в резную спинку кровати и представляет себя маленькой девочкой в выбеленном свежим снегом лесу. Она пытается спрятаться, но убежище уже занято мной, и я не собираюсь пускать ее, ведь кто-то должен занимать это тело. Мне все равно до того, что с ней происходит. Кажется, если Артур ее сломает, то «другая» превратится в идеальную подделку. Пусть живет в этой реальности и пьет ее до дна.

Ночью, когда Артура, наконец, валит с ног пьяный сон, она подползает к камину. Пальцы то и дело натыкаются на пучки белых волос на полу, кости ноют, а по ногам течет кровь. Она кладет в огонь свежие поленья и долго смотрит в распускающийся огонь. Кладет туда кочергу, ждет, пока металл раскалится до красна – и берет ее, чтобы свершить возмездие.

Дурочка. Не знает, что через минуту в комнату ворвутся верные дружки Артура.

И брачная ночь превратится в самый страшный, самый черный кошмар.

Мьёль этого еще не осознает, но я уже нащупала нить подлого замысла. Ему не нужна жена, ему не нужно ничего, кроме власти. А маленькая северная принцесса – лишь первый шаг на пути к ней.

– Сука хотела меня заклеймить, – налитыми, красными от злости глазами говорит Артур, когда от Мьёль остается лишь сломанная оболочка. – Надо поучить ее смирению.

Дружки солидарны с ним. Один бросает в огонь большущий медальон, и когда тот начинает плавиться – вынимает, придерживая окровавленными трусиками новобрачной. Вручает господину, а тот впечатывает медальон в израненное тело.

– Кричи! – громким шепотом требует он. – Кричи, сука!

Мьёль не издает ни звука. Смотрит в потолок сухими глазами и что-то беззвучно бормочет. Ни новые оплеухи, ни пинки не заставляют ее открыть рта. В конце концов, им надоедает молчаливая игрушка.

Артур укладывается рядом с ней на постель, потрясая смятыми записками.

– Скажешь кому-то – и я вскрою вашу порочную семейку. Знаешь, что с вами сделают?

Она знает. Мы знаем.

И пока плешивый жирный боров громко храпит, я готовлю план мести.

Тсссс, маленькая северная принцесса, мы убьем их всех.

Глава двадцать третья: Мьёль

Свадебные торжества длятся десять дней. По настоянию моего отца это время я должна провести в родном доме, чтобы отбыть к жениху в положенный час. Мьёль проводит в постели три дня, не встает и не разговаривает. Артур приставил к ней привезенную им же горничную. У нее нет мизинцы на правой руке, и она не произносит ни слова. Молча делает свою работу: убирает все следы ночного глумления, моет госпожу, приводит в порядок ее волосы, одевает и кормит с ложки, потому что Мьёль отказывается принимать пищу.

И все это время я прячусь в этой тихой уничтоженной оболочке, боящейся собственной тени и, в то же время, не боящейся уже ничего. Кажется, если ее бросить волчьей стае, она будет улыбаться, пока звери станут рвать ее плоть.

На четвертый день праздничных торжеств Мьёль теряется в забытом саду, чтобы приникнуть к статуе и от души поплакать. Я знаю, что ей больно и стоит больших усилий ничего никому не рассказать, ведь так хочется получить хоть каплю сочувствия. Но у нее нет ничего, кроме слез. И снов, в которых она уходит так далеко, что становится невидимой даже для меня. Немного раздражает и злит, что, пусть и ненадолго, она выпадет из поля моего зрения, но у меня все равно нет выхода.

Логвар приходит туда так внезапно, что Мьёль не сразу замечает его присутствие. Еще бы, ведь он никогда не появлялся здесь, а в последнее время вообще игнорирует наше присутствие.

Я беру Мьёль за шиворот и быстро, пока она не начала сопротивляться, швыряю в пропасть своей черной души. Я знаю, что брат пришел, чтобы поговорить: его хмурое лицо и злой взгляд выражают нетерпение.

Злость вскипает во мне и мгновенно выстреливает к самому горлу. Сглатываю, пытаясь держать себя в руках, и дарю брату самый холодный взгляд, на который только способна. Что теперь ты желаешь говорить?

– Мьёль… – говорит Логвар, разглядывая меня с ног до головы.

И когда его взгляд опускается на мои обкусанные до крови ногти, что сейчас покоятся на коленях, в глазах цвета шторма не остается и капли злости. Теперь брат растерян, обескуражен. Как будто разговоры о том, что в спальне младшей принцессы каждую ночь происходит что-то ужасное, ни разу не оскверняли его слух.

– Чего тебе? – безразлично осведомляюсь я. Хвала Богам, что во мне осталось безразличие «другой Мьёль», и я могу сколько угодно его черпать. – Потерял что-то?

– Хотел… повидать тебя, – говорит он все еще не в силах оторвать взгляд от моих изувеченных пальцев.

Я поднимаюсь на ноги, стряхиваю снег с колен и плотнее заворачиваюсь в шаль. Лишь после этого Логвар моргает и становится прежним собой.

– Ну и как тебе роль жены этого хряка с арбузным хвостом вместо члена? – спрашивает он с заметной колючей иронией.

Что? Я едва не захлебываюсь от желания исполосовать его лицо своими обкусанными до крови ногтями. Это была бы та еще пытка для нас обоих, но именно этого я страстно желаю: крови и боли. Чтобы отрезветь, проснуться ото сна, в который меня то и дело окунает его рассерженный взгляд.

– Странно, что ты решил спросить об этом только теперь, ведь даже не счел нужным прийти на брачное торжество.

– Думаешь, я этого не хотел?!

Брат в два шага оказывается около меня и, чтобы не дать себе волю, закладывает руки за спину. А я провоцирую, подаюсь вперед, почти горю от желания насладиться болью, которую он может мне подарить. Болью, которая сотрет воспоминания об издевательствах Артура. Мы смотрим друг на друга, тяжело дышим и пар из наших ртов сбивается в сизые облачка, рисуя причудливые образы двух сплетенных страстью обнаженных тел. Боги, помогите мне, но я безумно, еще сильнее, чем прежде, нуждаюсь в нем. Возможно потому, что теперь знаю, какого вкуса его поцелуй. И потому что у меня нет ничего, кроме одного единственного касания наших губ в ту ночь, когда я решила ему открыться.

– Хочешь знать, почему я не пришел полюбоваться на тебя в брачном убранстве? Почему не принес щедрые дары? – Логвар хватает меня за локоть, сжимает так сильно, что кожа горит, словно в раскаленных тисках. Я лишь всхлипываю, закусываю губу, чувствуя, что возбуждение поднимает вверх от живота, щекочет соски под одеждой. – Хочешь знать, почему не пил за здоровое будущее потомство?!

– Скажи мне, – шепчу я, расплавляясь до состояния тени, добровольно попавшейся в ловушку его крепких рук.

– Потому что ты обманула меня, – зло, глядя на мои губы, бросает он.

В его взгляде столько ненависти и боли, что мне малодушно хочется сбежать. Но лишь на мгновение, а потом слабость проходит, и я превращаюсь в тоненькую струйку дыма, которая желает лишь одного – окутать его, окружить собою всего без остатка. Ведь я глубине его штормового взгляда я нахожу то, что считала умершим.

– Я ждала тебя, – снова растворяясь в нем, шепчу я. – Каждый час каждого дня. Просила богов, чтобы даровали тебе победу.

– И поэтому вышла замуж?!

– Что?

Он отталкивает меня, бросает, словно нитку с рукава и щедро хлещет презрением.

– Зачем, Мьёль? Зачем ты продала свое тело этому жирному уроду?

– Ради твоей победы, – бормочу я.

Мне плохо. Мир шатается, кувыркается, опрокидывается, и я в нем – всего лишь оглушенная рыба, которую выбросило на берег. Что он такое говорит? Зачем убивает то немногое, что еще живо?

– Когда мать написала мне, что ты собираешься замуж, я не поверил. Но она писала и писала, а писем от тебя больше не было.

– Но я писала. Каждый день. А ты…

Мать.

Слово начинает пульсировать у меня в мозгу, и с каждым толчком реальность становится все более понятной. И ясной, как погожий день. Она не могла смириться с нашей любовью, и просто разрушить меня до основания ей было мало. Наверняка Белая королева знала, за какого монстра отдает меня замуж. Мстила мне за то, что испачкала своей грязной любовью ее единственное сокровище?

– И ты поверил ей, – говорю я, с трудом узнавая собственный голос. Слова стынут на ветру, превращаются в невидимые бусины, которые я нанизываю на свое траурное ожерелье. – Ты поверил ей, а не мне.

– Но ты стала его женой! – Логвар хватает меня за руку, тянет к себе и изо всех сил впивается зубами мне в шею. Я кричу от боли, он стонет от наслаждения. – Ненавижу тебя! Ненавижу!

Он звереет, сходит с ума и отчаянно рвет ворот платья у меня на груди.

Смотрит.

Отступает в сторону и снова впивается взглядом в уродливый ожог. «Другая Мьёль» рыдает от стыда, умоляет прикрыться, но я глушу ее голос. Пусть видит, на что я пошла, ради мечей и лошадей для его армии. На что я согласилась, лишь бы вернуть его домой живым. Хоть теперь это не имеет значения.

– Это цена твоей победы, – я прикладываю ладонь к свежей ране, морщусь от боли и трезвею. Нужно мыслить ясно, пока еще мы не разрушили друг друга окончательно. – Не слишком велика, если разобраться. Но ведь тебе уже все равно.

Я хочу сказать еще так много. Сотни слов, что собирала по ночам лишь для него одного. Они ютятся в моей душе, словно настороженные птицы, которые только и ждут, когда же откроют дверь их клетки. Но вместо этого я насаживаю их на острые спицы красными грудками, словно праздничные гирлянды.

Он должен был поверить мне, как я верила ему.

– Уходи, – стыну я.

Замерзаю и наслаждаюсь тем, как каждая косточка в моем теле становится стержнем векового льда, который не сломать и не растопить. Руки коченеют, но эта стужа во мне так приятна. Она – словно ласковая рука матери, которой у меня никогда не было. Гладит по голове и приговаривает: «Мы сами по себе, Мьёль, и нам никто не нужен».

– Уходи – и я пощажу тебя, – говорим мы с голосом.

– Пощадишь? – не понимает Логвар.

Он все еще заворожен видом моего уродства, и я раздраженно тяну разорванный ворот вверх, заворачиваюсь в шаль до самого носа. Посмеиваюсь в мягкий ворс – и даже не удивляюсь, когда он покрывается инеем от моего дыхания.

– Она сказала, что сожжет меня за любовь к тебе, – говорю я и вдруг понимаю, что это больше не трогает моего обледеневшего сердца. – Но лед… Лед нельзя сжечь.

– Что с тобой произошло? – Логвар отступает и отступает. Он кажется таким потерянным и разбитым, словно не было недавней вырванной зубами победы.

Я улыбаюсь ему вслед, зная, что, когда мы увидимся в следующий раз, он больше не будет для меня солнцем и луной, тенью и светом, теплом и тоской.

– Я исцелилась болью, брат.

Глава двадцать четвертая: Мьёль

Тот день был снежным.

Я сижу за столом в позе полного подчинения: лицо вниз, плечи опущены, спина согнута горбом. Артур сидит рядом и как бы между прочим поглаживает мясистыми пальцами костяную резную ручку ножа. В плоской серебристой поверхности я вижу отражение его взгляда, направленного в мою сторону. Быстро прикрываю глаза и что есть силы сжимаю лежащие на коленях под столом кулаки. Приятная прохлада проникает даже сквозь ткань. Холод согревает меня, отрезвляет, наполняет силами. Мне непонятна его природа, но, кажется, голос как-то причастен к этому. Иначе, почему он теперь почти все время рядом: шепчет, бормочет, говорит такие вещи, о которых я боюсь и помыслить. То, что он придумал, идеально просто и безупречно коварно. Но… мы договорились ничем не выдать наш секрет. И до сегодняшнего дня хранили молчание, лишь изредка перешептываясь по ночам, когда рядом не было никого, и даже «другая Мьёль» не могла нас слышать.

Но сегодня…

Сегодня все случится.

Я жду возмездия с нетерпением ребенка, которых весь год вел себя прилежно, чтобы найти под Высоким деревом заветный подарок. Я жажду справедливости сильнее, чем умирающий от жажды путник мечтает о глотке воды посреди пустынного оазиса Теплых земель. Я напряжена и расслабленна одновременно. Я… жду.

Мать против обыкновения не сидит по правую руку отца, а напротив нас. Отец о чем-то беседует с Артуром – я даже не пытаюсь вникнуть. Теперь в этом нет никакого смысла. Все, что способно вызвать мой интерес в данный момент – взгляд Белой королевы. Она смотрит пристально, буравит взглядом, как будто что-то подозревает. Но ведь она не может, уговариваю я себя. Мы были предельно осторожны.

«Ты могла думать слишком громко», – недовольно ворчит голос.

«Замолчи, ты отвлекаешь», – мысленно отвечаю я и посильнее вжимаю голову в плечи.

Вот так. Идеально.

Через пару минуту в зал начинают стекаться гости: родня мужа, его верные воины и друзья. Те скоты, что измывались надо мной в ночь первой крови и во все последующие. Мать мила с ними, приветлива и даже позволяет вольность изобразить кокетство. Она знает, что они делали со мной. Она все-все знает. Белая королева разыграла партию почти безупречно. Почему почти? Потому что она может спрятать свой замысел от моего отца, может обвести Логвара вокруг пальца, внушив ему мысль, будто я добровольно и от большой любви вышла замуж за толстого Артура, может даже всегда и во всем быть на шаг меня. Но ей никогда не перехитрить голос. Потому что он читает ее мысли, словно открытую книгу. А что знает голос – знаю и я.

Постепенно в зале становится негде дышать. Людей так много, что воздух стремительно наполняется запахом прогорклого вина и вчерашнего пива, человеческим и лошадиным потом, грязными волосами и засаленными неухоженными бородами. Я едва держусь, чтобы не залепить нос ладонью. Гости собираются покидать гостеприимную обитель короля Северных просторов и увезти молодую так далеко, чтобы отсюда было не слышно ее криков о помощи. Хорошо, что в моих силах положить конец всему этому, потому что иначе от юной северной принцессы осталась бы лишь истерзанная плоть.

Я все-таки поднимаю голову, осматриваю зал скользящим взглядом, мысленно моля богов сделать так, чтобы Логвара среди них не было. После нашего разговора он взял за привычку избегать меня. И, кажется, с тех пор не прошло и ночи, чтобы его кровать не трещала по швам от девок. Сейчас-то я знаю, что та любовь была ненастоящей. Что из нас двоих лишь я видела в ней свое спасение и надежду. Поверила бы я, скажи мать, что Логвар променял меня на какую-то породистую девку? Нет.

Моего брата среди гостей нет. Он, вероятно, точно так же, как и другие, заслуживает возмездия. Но не от моей руки. Голос требует расправиться со всеми, но в этом мы с ним так и не нашли согласия. Я выторговла лишь двоих.

Артур заливается хвалебной речью в адрес гостеприимства моего отца. Его слова до противного сладкие, растворяются в дружном гуле его родни и сотоварищей. Убедившись, что никто на меня не смотрит – даже мать уставилась на своего зятя – я зло улыбаюсь и кладу ладони на стол. Большим пальцем делаю росчерк – и по дереву растекается ледяной шрам. Колючий и острый даже на вид, но я знаю – это не просто лед. Это – древние чары. Те, что была даны мне от рождения. Наверное, сейчас матери было бы приятно узнать, что она не ошибалась на мой счет – я действительно никогда не была такой, как все. Мне почти хочется сделать паузу в предстоящем спектакле, где буду играть главную роль, хочется посмотреть в глаза Белой королеве и сказать: «Твоя главная ошибка была лишь в том, что ты вовремя не избавилась от меня, не убила в своем животе испорченный плод».

Но теперь уже слишком поздно.

Я жду лишь одного – когда выйдет отец. Он мне дорог, хоть за все время не сделал ровным счетом ничего, чтобы отгородить меня от зла. Но он – король, ему ли видеть, что творится под носом, когда вся страна в очередной раз канет в пучину новой войны.

Король принимает щедрую похвалу, находит меня среди толпы и идет навстречу. Берет за плечи, пожимает, улыбается ласково. Я почти не слышу, что он говорит, прячу ладони за спину и мысленно желаю себе еще немного терпения.

«Уходи уже!» – умоляю этого немолодого мужчину, в котором сейчас едва узнаю своего отца. Я вообще перестаю различать лица. Они сливаются в безликий лес черных вытянутых болванок, без глаз и ртов. Так правильно. Вот их настоящие лица.

Отец выходит, и мать важно идет за ним следом.

Но не успевает.

Дверь захлопывается перед ее носом. Она с минуту смотрит на створки, по которым, словно смея, ползет ледяная корка, а потом начинает пятиться.

Не могу отказать себе в удовольствии пройти к ней и заглянуть в лицо. Жаль, что в нарастающей панике, терзаемой лишь треском замерзающих окон, никто не обращает на меня внимания. Впрочем, это временно.

Час моего триумфа настал.

Мать смотрит на меня и странно кривит рот, из которого вырываются густые облака пара. Она пытается что-то сказать, но я сковываю ее губы взглядом, вскидываю брови, посмеиваясь над ее немотой. Белая королева хватается за горло, выпучивает глаза, ведь каждый вздох вливает в ее легкие жидкий лед.

– Мамочка, – ласково поправляя ее покрытые инеем волосы, шепчу я, – ты так немногословна сегодня. Так невероятно молчалива. Ничего не хочешь мне сказать? Обозвать потаскухой? Нет?

Она еще пытается сопротивляться, но я прикладываю палец к ее губам – и те стремительно синеют. В голубых глазах Белой королевы дикое отчаяние. Она еще вращает ими, но вряд ли в состоянии пошевелиться или оторвать ногу от пола. Я оставляю ей несколько минут жизни. Мне есть, что сказать родившей меня женщине прежде, чем сохраню ее для Вечности.

В зале тихо, лишь в воздухе шуршит снег. Он падает и падает, прямо из пустоты – и я словно ребенок подставляю ладони. Снежинки падают, но не тают, и я могу бесконечно долго рассматривать их резные края.

Большая часть собравшихся мне безразличны и их сердца давно превратились в обледеневшие кусочки плоти. Но Артур и его дикие псы еще живы – такова моя воля. Воля истиной Белой королевы, не по праву рождения, но по праву древней силы, которая неподвластна и непонятна ни одной живой душе.

Я долго смотрю в глаза своего мужа: он оцепенел, но лишь снаружи. Его сердце бьется часто, гоняет по венам стынущую кровь. Глаза полны ужаса, а руки – я усмехаюсь – руки тянутся к мечу у пояса. Тому самому, который он ни разу не брал в ладонь, потому что был слишком слаб для подобной смелости.

– Ну давай, – предлагаю я и «милостиво» позволяю Артуру достать меч: короткий кусок стали с кучей разноцветных камешков на рукояти. – Ты все еще можешь попытаться ударить меня.

Я почти жду, что он сделает это, но толстяк Артур бросает меч на пол и обескровленными губами шепчет:

– Прости

– Нет, – я мотаю головой, прищелкиваю языком. – Нет. И, знаешь, если бы ты попытался убить меня, я, возможно, стала бы злее и случайно убила тебя в ответ. Быстро и почти безболезненно. А потом бы горько сожалела об этом импульсе. Спасибо, мой дорогой мертвый муж, что не дал мне шанса сделать этакую глупость.

Он все еще пытается выжать из меня жалость, не зная, что во мне больше не осталось ничего. Страх, боль, ненависть и даже любовь – я замерзла, стала вековым северным льдом. Я стала возмездием: скупым и беспощадным.

И мне даже не нужно ничего делать – достаточно лишь подумать, отпустить на свободу все те грязные мерзкие мысли, которые голос изо дня в день вкладывал мне в голову. Отпустить – и наслаждаться тем, как они становятся реальностью.

Я чувствую – вижу! – как кровь медленно леденеет в его венах, но при этом не дают ему умереть. Артур все еще жив – то, что нужно. Подвигаюсь ближе, удивляясь, что больше не испытываю к нему отвращения. Сейчас он – воплощение безупречного, созданного мною шедевра во славу Боли. И сами древние силы руководят моей рукой, когда я сжимаю его руку выше локтя.

Раздается треск сломанных внутри тела вен. Логвар вращает глазами и из его раскрытого рта раздается глухой, едва слышимый стон. Нет, так не пойдет. Я хочу слышать, как он будет петь. Он – и его смелые дружки.

Я провожу росчерк в морозном воздухе – и их глотки взрываются воплем агонии. Ведь сейчас их тела протыкают острые иглы лопнувших вен. Дырявят, буравят, словно пыточные инструменты в руках умелого палача. И этот палач – я, маленькая, изувеченная, безумная и самая нормальная из них всех, Белая королева Мьёль.

Я расхаживаю между ледяных скульптур, забавы ради роняя некоторые, чтобы потом растоптать осколки тел. Кровь и плоть надежно заморожены, и все же снежный наст становится грязно бурым – пятно реальности на полотне моей безупречной картине мести.

Когда Артур медленно оседает на пол, прямо животом в свои треснувшие чуть выше колен ноги, я с досады фыркаю. Как же он слаб! Дружки еще живы и даже пытаются сопротивляться: лицо одного проткнуто в двух местах, из глаза другого торчит обломок черепной кости. Даже жаль, что белизне не хватает ярко-алой краски крови, но сейчас мне уже все равно. Я не собираюсь облегчать их страдания, но они все равно уже мертвы, даже если думают иначе. Почти жаль, что все закончилось так быстро.

Оглядываюсь на свою работу: ледяные статуи безупречны, месть – идеальна. Вылеплена, выпестована как желанный и долгожданный ребенок.

Остался один, посланий штрих.

Мать.

Она до сих пор жива, и я с облегчением перевожу дух.

– Прости, что пришлось так долго ждать, – издеваюсь я, поглаживая ее ледяной рот. – Месть не может быть быстрой. Особенно та, которую готовишь от всего сердца.

Мать молчит. Я пожимаю плечами и начинаю делать то, что хотела сделать всегда, сколько себя помню – сцарапываю ее рот с лица. Сдираю губы, превращая их в снежную труху. Она как будто плачет и даже готова умолять подарить ей быструю смерть, но это будет слишком просто для нее. Слишком просто для меня.

Медленно, напевая себе под нос детскую песенку о Королеве мертвецов, которая придет и превратит сердца грешников в лед, я буквально стираю лицо своей матери. Превращаю его в буро-красную кашу. Отступаю на шаг, чтобы полюбоваться проделанной работой – и с сожалением понимаю, что она уже давно мертва. Я так увлеклась, что упустила этот момент. Впрочем, уже не важно.

Я испытываю что-то вроде облегчения из-за того, что грязная работа окончена. Жаль, что легче на сердце почти не становится. Хотя оно тоже давно заледенело, хоть продолжает качать по телу жизнь с упрямством маленького ребенка, который снова и снова запускает кораблик в слишком стремительный ручей.

Промозглый ветер услужливо распахивает передо мной дверь, а взрыв обледеневших стекол за спиной становится настоящим фейерверком. Часть осколков попадает в меня, но мне ничего не стоит стряхнуть их усилием мысли. Эта власть, это древнее могущество – они опьяняют.

Я иду – и в такт шагам новой Белой королевы стены замка покрывает безупречное льдистое полотно. Люди бросаются врассыпную, кричат. Те, кто не успевает убраться вовремя, застывают, становясь вечным украшением моего триумфа. Мне почти жаль их, но я давала достаточно времени уйти.

Чего я хочу? Тишины и покоя. Одиночества. Долгого сна ночами и сладких дневных грез. Я в состоянии создать свой мир, где не будет боли и издевательств. Где моя истерзанная душа, наконец, исцелится. Наверное, так и выглядит забвение. Я хочу оставить прошлое и кануть в забытье. И отец – единственная живая душа, которую я готова сохранить. Наверное, потому, что он всегда был таким же странным, как и я, хоть и прятался за маску правителя. Теперь я понимаю, что мы оба были одержимы своими страхами. Вероятно, у него даже есть свой собственный голос.

Я улыбаюсь и поворачиваю в коридор, лениво сталкивая с пьедестала огромную каменную статую моей матери. Та с треском падает, лопается на куски.

– Мьёль?

Голос брата жестко выбивает меня из размышлений о том, во что я хочу превратить свою новую обитель. Останавливаюсь и ищу его взглядом. А вот и он: прямо в конце коридора: темное пятно на фоне покрытых морозными орнаментами стен, пола и потолка.

– Ты почему не сбежал? – спрашиваю спокойно. Надо же, меня в самом деле больше не трогает его присутствие. Хотя маленькая женщина во мне не может не отметить, что растерянность вперемешку со злостью превратили его лицо в настоящее воплощение мужской красоты. – Уходи, пока есть время.

– Зачем? – только и спрашивает он простуженным голосом.

– Во имя справедливости, – отвечаю я.

Проклятье, Логвар все еще сидит где-то в глубине меня, иначе откуда эта ноющая тоска в груди, это нерациональное желание броситься к нему на шею и целовать так долго, пока не начнут саднить губы.

– Это не справедливость, Мьёль, – говорит Логвар, и его взгляд ранит сильнее тысячи стрел. – Это бойня.

Я пожимаю плечами, хотя «другая Мьёль» во мне кричит и молит прислушаться к его словам. Просит быть милосердной. Но разве я не милосердна? Я позволяю сбежать всем, кто достаточно умен, чтобы убраться с моего пути. И я сохранила жизнь отцу. И Логвару, хоть превратить его в ледяную статую кажется более, чем правильным. Сделать его безупречным, похожим на хрусталь воплощением того, до чего меня довела наивность и любовь.

Но что-то во мне все еще видит в нем не просто предателя. Поэтому я лишь пожимаю плечами.

– Убирайся. Это щедро с моей стороны, Логвар. И если ты не сделаешь этого сейчас – я больше не буду предлагать. В конце концов, ты станешь отличным украшением моего замка.

Он мешкает, а потом делает шаг ко мне навстречу. Мне начинает казаться, что он собирается сказать еще какую-то скучную правильную вещь, и я поднимаю ладонь, предупреждая: больше – никаких поблажек. Я устала возиться с дураками и предателями. Я устала от суеты человеческой глупости и предательства, пресытилась страстями и досыта напилась отравы лжи. Теперь мне необходимы покой и тишина, и это замок – мой замок! – станет тихой обителью. Никто и никогда не вторгнется в мой снежный мир, не разрушит ледяные барьеры и не потревожит мои сны.

– Ты же не такая… – шепчет Логвар.

– Я была не такая, – безразлично соглашаюсь я. Теперь – не болит. Теперь уже все равно. – Сейчас ты смотришь на то, что создал своими руками, дорогой брат. Видишь, на что способна растоптанная любовь.

Он почти готов возразить, но что-то в моем взгляде заставляет его отступить.

И Логвар уходит.

Тогда я еще не знаю, что дать ему уйти – самая большая ошибка моей жизни.

Он возвращается позже, когда я заканчиваю плести свои древние чары и замок, где свершилась боль и возмездие, превращается в ледяную крепость. Где-то здесь бродит мой безумный отец. Кажется, случившееся все-таки тронуло его слабый разум. Тем лучше.

Та ночь… Хрустальная и звенящая, словно хрустальный дождь.

Я брожу по замку и жду, когда вернется мой любимый голос. В последнее время его совсем не слышно. Я так привыкла к его шепоту, его отравляющей правде и обнажению моих настоящих желаний, что теперь схожу с ума в звенящей тишине. Я стою на заиндевелом балконе, выкрикивая в пустоту крики о помощи. Он нужен мне – этот голос. Лишь потеряв его, я понимаю, что все это время жила в его успокаивающей ласке. Я почти могу представить того, кому может принадлежат та тихая злость и ядовитая ирония, сокрушительная уверенность и разбивающая вдребезги сладкая ненависть. Как же я не замечала этого раньше? Почему не видела, что все это время лишь он любил меня… искренне.

Хочется плакать, хочется разнести все, что я так любовно вылепливала из снега и льда, но у меня почти нет сил. Ведь вместе с голосом тают и они. Мне так ужасно хочется спать. С каждым часом – все сильнее. Сил сопротивляться усталости почти не осталось. Совсем ничего не осталось.

Я – пустой сосуд.

Я – ничто.

Логвар находит меня сидящей на скамейке в заброшенном парке. Там, где я хранила его послания в старой статуе. Теперь тайник пуст, равно как и я.

– Разве я не велела тебе больше никогда не возвращаться? – спрашиваю брата. Он все еще так же красив, но выглядит уставшим. Как будто все это время провел в тяжелых боях. Похудел, осунулся и смотрит на меня с такой болью, будто один мой вид выжигает ему глаза. – Зачем пришел?

– Чтобы убить тебя, – говорить он устало. – Пока ты не убила всех нас.

Что ж, по крайней мере он честен.

Мне безразлично. Лишь горящий внутри огонек инстинкта самосохранения слабо вибрирует злостью в ответ на эту откровенность. Его слова меня не трогают и не злят. В моих силах сделать так, чтоб Логвар превратился в ледяную пыль, которую я развею по ветру, хоть, признаться, мне все еще тяжело представить его смерть от моей руки.

– Так чего же ты медлишь? – спрашиваю устало.

Он делает шаг в мою сторону, протягивает руку – и я вкладываю ладонь в его дрожащие от волнения пальцы. Что-то в штормовом взгляде моего брата заставляет меня на миг пожалеть о своем решении, но… уже слишком поздно.

Я помню лишь удар. Почти ласковый толчок, которым он отбрасывает меня на стену.

Помню, что в момент, когда гаснет последняя искра моей жизни, я слышу вопль.

Мой голос вернулся. Он вернулся, чтобы быть со мной, но теперь уже я не могу быть с ним.