Текст книги "Белая королева для Наследника костей (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
– Да, иногда зашивала раны братьям. – И еще помогала Сестрам скорби подготавливать мертвецов.
Я зову служек, которые просачиваются в комнату, словно испуганные тени. Они уносят воду, но скоро наполняют таз чистой. Все это время Раслер неподвижно сидит на кровати и, кажется, уже не помнит о моем существовании. Никогда не видела, чтобы человек был таким… мертвым изнутри. Он как будто скорлупа, которая чудом уцелела после удара: внутри мертвое, но снаружи выглядит живым.
– Правду говорят, что ты брат императора Нэтрезской империи? – Знаю, что правда, но все равно спрашиваю.
– Это имеет значение?
– Да. – «Нет».
– Вряд ли я теперешний могу быть чьим-то братом. – Раслер предпринимает попытку встать, но с беззвучным стоном опускается обратно.
Я снова приготавливаю воду и беру чистый отрез ткани. Мне не хочется притрагиваться к Раслеру. Не хочется снова быть рядом с ним, но остался порез на лице.
Я медленно провожу влажной тканью вдоль раны. Раслер смотрит на меня вновь ставшими сиреневыми глазами. Так лучше. Так в нем есть что-то знакомое. Я нарочно тяну время, потому что день за окнами неумолимо гаснет, приближая момент нашей близости. А сейчас я думаю, что лучше умру, упаду замертво, чем покажу свое уродство. В храме это казалось таким естественным, лучшим путем к спасению от необходимости делить постель с ненавистным мужчиной, но сейчас все вдруг усложнилось.
Даже если он снова читает в моей голове, то не подает виду. Просто следит за тем, как я бережно накладываю стежки на рану. Шрам останется, но я сделала все, чтобы он был аккуратным и незаметным. Идеальная работа. Я позволяю себе забыться и провожу пальцем по рубцу. Что-то в груди откликается на прохладу его кожи, жжет и крадет способность дышать. Что-то существует между нами, я готова поклясться, что вижу невидимые нити швеи, которыми мы беспощадно друг к другу притянуты, как края кожи на ужасной ране. Если нас разорвать – она вскроется, начнет кровоточить.
– Спасибо, Мьёль, – благодарит он, отстраняясь. – Полагаю, теперь я проживу еще немного, чтобы не дать тебя в обиду.
Он встает – и моя израненная душа обреченно тянется к нему, как птица со сломанными крыльями.
Но я неподвижно стою у кровати и покалываю иглой пальцы, чтобы отрезвить себя.
Глава четвертая: Мьёль
Время течет так быстро.
Я не замечаю, как уходит король, как в комнату приходят женщины: моя нянька Ольфа, высокая, поседевшая в тридцать леди Мира, тучная леди Улина – та, что третий раз разделила брачные обеты и любит, напившись, расхваливать мужскую силу своего нового мужа. Лорд Рорик едва переступил рубеж двадцати лет, и все потихоньку шепчутся, что он не сбежал из храма только потому, что сзади с топором наготове стоял его отец. Вероятно, бедняга вынужден пить отвар лошадиного корня, чтобы удовлетворять эту ненасытную корову.
Мне хочется прогнать их вон, но я знаю, зачем они здесь, поэтому терплю. Мне даже кажется, что есть что-то символическое в этой троице: одна бесправная рабыня, другая – мученица, третья – дважды вдова. Это словно ужасное отражение моей собственной участи.
Я позволяю себя раздеть, безропотно терплю прикосновение их рук к своей коже, но все равно каждый раз вздрагиваю, когда чувствую чужие пальцы. Мне тяжело сказать, когда именно появилось это чувство, но теперь оно – часть меня. Мне хочется убить каждого, кто нарушает бестелесный контакт. Эта злость так сильна, что я до крови кусаю губы, снова и снова прокручиваю в голове картины прошлого: отца, мать, которую я уже едва помню, светлый образ Артура, мою подругу Берси. Это неприкосновенное полотно, сотканное из того светлого, что случилось со мной за двадцать лет. Не так уж много, но я была счастлива здесь, в замке на Ледяном пике.
– Бедняжка, – без особого сожаления говорит тучная Улина и брезгливо косится на ожог. – Постарайся повернуться к нему задницей, моя девочка. Вряд ли у мужчины встанет при виде… – она долго подбирает нужное слово, но в конце концов сдается, – … этого безобразия.
Безобразие? Она назвала ожог размером с ладонь взрослого мужчины – безобразием? Мне хочется плюнуть Улине в лицо и пожелать ей гореть в ледяных объятиях Северного ветра до скончания веков.
– Можешь не раздеваться, – подсказывает леди Мира. В ее голос нет поддельной заботы. Лишь безразличие. После того, что с ее жизнью сделали бесконечные войны, мне достаточно и этого. – Обычно мужчина приходит в постель жены, чтобы удовлетворить похоть, спустить семя и сделать наследника. В этом нет ничего приятного, поэтому делай так, чтобы его семя из тебя не вытекало – быстрее понесешь, и пытка прекратится.
Пытка. Я, поддавшись чувствам, сглатываю, прикладываю пальцы к уродливой выпуклой ране. Она начинается на шее и переползает на плечо. Красная и горячая, словно мне под кожу вшили кусок сырой оленины. Кто-то сделал это со мной, но я, как бы ни старалась, не могу вспомнить лиц. В памяти осталось только тусклое, как силуэт за запотевшим окном, воспоминание о боли и веревках, которыми меня, словно кроличью тушку, распяли на крестовине, о потных ладонях, запахе прокисшего вина. И еще голоса. Я не разбираю слов и интонаций, но они почти всегда со мной.
Ожог снова горит на коже, и няньке приходится с силой отрывать мою руку. Она ведет меня в купальню, и я послушно, словно кукла без кукловода, позволяю сделать с собой все необходимое: вымыть, сбрить каждый волосок у меня на теле, привести в порядок прическу. С каждой минутой я цепенею все больше, и слова «пытка прекратится» жалят сердце ядом страха. Пытка. Серный ветер, я не хочу. Мне так страшно, что идея прыгнуть в ледяной Грид кажется еще более заманчивой. Возможно, когда они уйдут…
– Просто дай ему, что он захочет, – шепчет нянька Ольфа. Она единственная, кому не безразличная моя первая брачная ночь. – Закрой глаза и подумай о мужчине, которого хочешь, чтобы стать влажной. Тогда не будет болеть, когда этот упырь тебя возьмет.
Мужчине, которого хочу?
Я оказываюсь совершенно не готова к тому, что в эту минуту единственный образ в моей голове – Раслер, то целующий меня в храме, то полуобнаженный на моей постели.
Я пытаюсь вытряхнуть образы, но они проскальзывают куда-то внутрь меня, без ключа открывают дверцу в самые сокровенные мечты. Туда, куда я и сама боюсь порою заглядывать. Но теперь там всецело властвует захватчик с сиреневым взглядом. Я зарываю глаза – и вижу его на ледяном полотне, усмиряющим вирма.
– Возьми. – Ольфа что-то тычет мне в ладонь. – Когда он насытится твоим телом и уснет, вылей в вино. Одного глотка будет достаточно, чтобы отправить убийцу в самую бездну. Сделаешь так и Логвар позволит тебе жить, и отдаст в жены достойному воину.
Я рассматриваю маленький пузырек из шершавого стекла. Внутри что-то желтое, всего пара капель.
Логвар? Позволит мне жить?
Мне хочется зло рассмеяться Ольфе в лицо, но вместо этого я улыбаюсь и киваю.
Она еще какое-то время смотри мне в глаза, выискивает там сомнение, но потом успокаивается и начинает заплетать мои волосы в две косы. Я не умею лгать, но умею притворяться. После того, что со мной сделали, пришлось как следует потренироваться, чтобы избавить себя от притворной жалости и фальшивого сожаления.
На меня одевают сперва нижнюю сорочку и чулки из тонкой шерсти. Сверху – расшитую серебром и песцовым мехом тунику в пол, в косы вплетают нитки перламутровых бус. Их должен был подарить мой муж, а еще браслеты из обсидиана и пояс с лунными камнями. Но у меня нет ничего, лишь бусы моей матери, которые подарил отец, когда забрал ее из родительского дома. Разговоры о том, что муж заплатил за меня кровавую цену, уже гуляют по замку. Я слышу их злое жужжание, но мне все равно.
Перед тем, как уйти, Ольфа крепко сжимает мой кулак со склянкой яда. Улыбается, обнажая сухие белесые десны. А я думаю о том, что нужно обязательно разузнать, каким образом Логвар держит с ней связь. И как долго это длится.
Мое уединение с тишиной сродни интимной близости между двумя влюбленным: можно просто наслаждать тем, что здесь и сейчас мы только вдвоем, ничто не портит наш хрупкий мирок.
И все же в этой темноте что-то прячется. Я почти чувствую это: безобразное, липкое, ползущее по моей спине и отравляющее душу. Это страх неизвестности. Я прислушиваюсь, обхватываю себя руками. Этот шорох – это шаги? Раслер идет в нашу спальню чтобы положить мое тело на алтарь своего нового королевского статуса? Нет, всего лишь сквозняки.
Я раскачиваюсь на кровати, пытаюсь успокоится, но чем дольше длится неведение, тем тяжелее совладать со стучащими зубами, болью, которая выкручивает суставы. Мне почти хочется броситься на дверь, загрохотать в нее кулаками, чтобы тот невидимка, что стоит с обратной стороны, прекратил меня мучить.
Но время тянется, я трижды переворачиваю колбу с часами, а Раслер не приходит. И мне постепенно становится легче. Конечно, зачем ему я, ведь у него есть та гибкая тенерождення змея. Уверена, она знает, как доставить мужчине удовольствие, как сделать так, чтобы и тиран потерял голову и забыл о том, что в постели его ждет нелюбимая жена. К тому же уродливая.
Образы их обнаженных тел врезаются мне в голову, таранят защиту, ломают хрупкие, как скорлупа, преграды. Мне не спастись от этой отравы и пузырек в ладони кажется таким заманчивым. Раслер и та, длинноухая, вдвоем, сплетенные, мокрые от пота, стонущие…
Я вскакиваю, мечусь по комнате, как безумная. Боль рвет меня изнури, хочется кричать. И пузырек в ладони с каждой секундой кажется все заманчивее. Что я? Кому я теперь нужна? Королева пустоты во вдовьем платье.
А потом мое безумие, словно волна, накатывает на протяжный, полный злой агонии вой. Он прошибает меня сквозь голову, проходит через все тело и пришпиливает к полу. Звенящее безмолвие в ответ заставляет меня думать, что все это было лишь плодом моего воспаленного воображения. Это просто… ветер резвится в разбитой башне.
Но новая порция воя не оставляет камня на камне от этой попытки самообмана.
Я беру свечу, потихоньку вхожу в коридор, прислушиваюсь. В замке темно и тихо. Все как будто умерли. Даже странно, что на этот вой не сбежались все домочадцы, хотя он отчетливо доносится откуда-то сверху. Звук повторяется снова и снова, теперь почти без остановки и он полон агонии. Собственные страдания кажутся сущей ерундой. Неужели мой муж решил устроить еще и показательную пытку? На ум приходит старая сказка, в которой колдун, чтобы творить добро ночью, убивал людей по ночам, черпая из их жизней свою силу. Возможно, и Раслеру нужно испачкаться в крови, чтобы потом предаваться любви со своей тенью-убийцей?
И все же что-то манит меня идти на этот зов. Я почти не осознаю, как поднимаюсь по ступеням, и лишь редкие капли расплавленного воска, падая мне на пальцы, отрезвляю. Ненадолго, лишь для того, чтобы я сделала пару глотков реальности, не заблудилась в собственном болезненном любопытстве.
Выше и выше, пока от крика не закладывает уши.
Поворот. Короткий коридор ведет меня в зал, наполненный лунным светом, рассеянным через решетки. У стены я вижу неясную тень: руки, ноги. Короткие темные волосы и сверкающие, словно аметисты, сиреневые глаза выдают в нем нового Короля севера. Раслер обхватывает себя за голову, прижимается затылком к стене – и громко, как раненный волк, скулит. Воздух здесь наполнен пряной горечью страдания. Я отмахиваюсь от него, иду дальше – и замираю, когда Раслер, наконец, замечает мое присутствие.
Его лицо в этот момент – сосредоточение страдания и безумства. Что-то в его голове не дает покоя, потому что он продолжает остервенело сжимать ладонями виски. Он тяжело дышит, скалится в немой мольбе. Что-то в его лихорадочном взгляде словно кричит и молит: «Пожалуйста, Мьёль, не подходи».
Но я не могу стоят и смотреть, как он мучается. Мне нужна его боль, чтобы утопить в ней свою. Мне плевать, что я его ненавижу, потому что в эту секунду он единственное живое существо, с кем мне хочется быть. Потому что мы едины в нашем безумном страдании.
Я подхожу к нему, сажусь на пол. Плевать, что холодно. Я дую на свечу, и дурманящая дымка берет нас с Раслером в кольцо словно в клетку. Он пытается отодвинутся, пытается сдерживаться, чтобы не кричать, кусает губы до крови. Кажется, он готов убить меня, если я сделаю еще хоть движение в его сторону.
Но я делаю. Обхватываю его ладони своими и шепчу, как безумная:
– Раслер, это я. Пожалуйста, посмотри на меня. Я здесь, Раслер.
Он с трудом, но сосредотачивается на моем голосе, и уже не я, а мой безумный король ловит меня в силки своих глаз. Он так невозмутим днем, отрешен от всего живого. А сейчас я вижу брешь в его защите и мне начинает казаться, что под этой оболочкой прячется ранимая душа. Душа, которую кто-то разорвал в клочья. Или рвет до сих пор?
– Нет, – он пытается отстраниться, когда я хочу прижаться к нему, разделить свое тепло, ведь он такой холодный. – Пожалуйста, Мьёль…
– Раслер, Раслер. – Мне нравится перекатывать его имя на языке, как сладость, которая горчит.
Я остро нуждаюсь в нем. Здесь, в лунном полумраке и в тишине, мы больше не пленитель и жертва, не палач и приговоренный. Мы – два одиночества.
– Пожалуйста, Мьёль. – Он почти пытается уйти, но я уже проникла в его отчаяние, отравила собой, пусть он этого пока и не знает. – Не разрушай меня, моя королева…
Мгновение или два мы смотрим друг на друга, как будто пытаемся отыскать изъян.
А потом жадно впиваемся друг другу в губы, охватываем руками, сливаемся в громко стонущий от боли и желания клубок.
Глава пятая: Раслер
Она проникает в меня. Глубже и глубже, в самую черноту моей проклятой души.
Мне хочется сбежать, хочется найти хотя бы каплю противоядия от этой северной отравы, но я не могу. Потому что она странным образом выбивает боль из моей головы. Отголоски еще покалывают виски, но я почти не чувствую их, потому что каждая клетка моего тела сосредоточена на поцелуе.
Ее губы.
Мои губы.
Наше резкое хриплое дыхание и попытки стать еще ближе.
Она ничего не смыслит в поцелуях, я понял это еще в храме, когда отдал дань хотя бы одной из традиций. Она не знала, что делать, просто смотрела на меня и пыталась повторять. Ее невинность пьянит, как молодое ежевичное вино, одурманивает и вызывает необузданное желание повести Мьёль еще дальше. Ведь, дьявол, она моя законная жена!
Но в этом нет никакого смысла. В том, что мы делаем. Это дорога в один конец. Путь, на котором я скоро ее оставлю. Вижу ли я, что нравлюсь ей? Да, безусловно. Возможно, я не знал женщину в общепринятом смысле этого слова и, как сказал бы Рунн, бесконечно невинный придурок, но моего опыта достаточно, чтобы понимать – Мьёль тянется ко мне. Ненавидит и предпочла бы убить, чем терпеть рядом, но не может находиться в стороне. Для нее это в диковинку, и она вполне может думать, что начинает влюбляться. Но я-то знаю, что всему виной ее память. Мои силы тают с каждым днем, и я не знаю, сколько еще смогу держать взаперти ее память. Было бы несправедливо открыть ей вместо одной лжи – две.
Но… я не могу уйти. Мое тело словно в путах ее морозного запаха, ее отчаянной попытки забыться во мне, пусть она и думает, что все в точности наоборот.
– Мьёль… – шепчу я, медленно, но твердо отстраняясь от нее.
У моей королевы такой взгляд, что мое сердце вспыхивает. Голубая бездна, полная невысказанного «хочу» и «я тебя ненавижу!»
– Тебе лучше уйти.
Она не понимает. Моргает и пытается сдержать слезы. Лишь через мгновение я замечаю, что она отчаянно цепляется за края туники на груди, держит так сильно, что побелели костяшки пальцев.
А, в пламя все это!
Я падаю на спину, осторожно тяну на себя. Теургия сочится сквозь перчатки, отравленным туманом вспучивается на ладонях. Я знаю, что Мьёль больно, потому что и сам страдаю от этой боли, но сейчас физическое страдание не имеет никакого значения. Наши души пусты, и мы отчаянно нуждаемся в хотя бы толике простых человеческих чувств, чтобы заполнит их. Иначе пустота вырвется наружу и уничтожит то немногое, что осталось от физической оболочки.
Я чуть отталкиваю ее назад, и Мьель оказывается сверху. Маленькая, хрупка, испуганная ледяная фея. Кажется, только тронь – и не останется ничего. Берусь за ее запястья и пытаюсь отвести руки, но она так отчаянно сопротивляется, что мигом каменеет
– Убери руки, Мьёль. – Я пытаюсь снова и снова, но ничего не выходит.
И боль возвращается ко мне. Снова и снова разрывает голову на тысячи осколков, каждый из которых – мой персональный ад. Я стискиваю челюсти, прикрываю глаза – и вдруг чувствую кончики ее пальцев у себя на ресницах. Уже второй раз замечаю за ней такое. Понятия не имею, что ей в этом, но позволяю продолжать. По крайней мере, одну руку она убрала.
– Ты красивый, – шепчет она, скользит пальцами по моим скулам, подбородку.
Что такое красота? Вряд ли постоянная величина. Это просто часть той химии, что случается между мужчиной и женщиной, когда их души тянутся друг к другу.
– Почему ты стал убийцей?
Она не дает мне ответит, потому что, как только открываю рот, поглаживает пальцами мои искусанные губы. Прикосновение шершавой кожи к свежим ранкам пощипывает, но едва ли неприятно. Впрочем, Мьёль тут же наклоняется и, изображая какую-то соблазнительницу, пытается лизнуть мою губу.
Это чертовски мило. Так сладко невинно, что я не могу сдержать смех. Хохочу громко и заливисто, а она в ответ стучит меня кулаком по груди. Посмотрите все, как разозлилась моя маленькая Белая королева, могла бы превратить в лед – я бы давно был мертв. К счастью для меня, теперь они знания для нее забыты. Не хотелось бы превратиться в одну из ледяных статуй ее Безмолвного сада. Хорошо, что когда она вспомнит, меня уже не будет.
– Что за бессмысленные книжки ты читала, Мьёль? – Я все еще посмеиваюсь. Так мне легче не думать о боли.
– Это имеет значение? – В лунном свете я вижу ее покрасневшие щеки и даже кончики ушей.
– Имеет, моя королева. – Я беру одну из ее кос и, чувствуя себя едва ли не пауком, расплетаю. Что это за уродливая дрянь у нее в волосах? – Поцелуй – это чувство, которое рождается вот здесь. – Почти не касаясь, веду пальцами от ее губ вниз, от шеи к груди. Ниже, по животу, замираю в том месте, где наши тела плотно соприкасаются. – И расцветает тут.
Кажется, она не понимает.
– Не думай о том, как ты выглядишь в эту минуту. Не думай о том, что должны делать твои губы и язык. Мы не актеры, Мьёль.
– Мы просто притворщики, – отзывается она. Ерзает, неосознанно подвигаясь к моим пальцам. Я убираю руку – и она вздыхает. И краснеет, ведь не собиралась выдавать себя.
Да, мы притворщики. Она – моя Белая королева. И я притворюсь, что прошел полмира, чтобы растопить ее ледяное сердце. Я – ее король, ее мужчина, которого она готова беззаветно любить до конца дней. Но в свете луны мы обнажены друг перед другом, потому что она для меня – лишь искупление, последняя надежда склеить ее хрупкую судьбу перед тем, как исчезну. А я для нее – красивая сломанная игрушка, которую можно положить в кровать и делать вид, будто от этого тьма перестанет рассказывать страшные сказки.
– Так почему? – требует она.
Как ей объяснить? Как сказать, что я и сам не знаю?
– Кто-то должен делать грязные вещи, Мьёль. – Я крепко беру ее за бедра, толкаю ниже, чтобы она поняла, что не ей одной неловко. – Чтобы принцессам было приятнее мечтать о рыцарях и драконах.
– Я думала, ты и есть дракон.
– Нет, моя королева. Я – тот, кто убивает и рыцарей, и драконов.
И она, наконец, смеется в ответ.
Я с удивлением понимаю, что впервые слышу ее смех. Прислушиваюсь, ловлю каждый оттенок, ведь, увы, у нее так мало поводов для радости. А я почти ничего не могу для этого сделать.
– И много рыцарей ты убил? – вновь становясь серьезной, спрашивает она.
– Думаешь, количество смертей как-то меня определяет, Белая королева?
Мне действительно неприятно отвечать вопросами на ее вопросы, но я боюсь по неосторожности нарушить сотканную иллюзию. Поэтому играть с Мьёль – лучший выход для нас обоих. Пусть она блуждает в тихом лесу своих догадок, а я буду подогревать ее любопытство столько, сколько понадобиться.
– Я думаю, ты – чудовище, – признается она, продолжая самым бессовестным образом на мне ерзать. Интересно, она понимает, как это на меня действует?
Я прикрываю глаза рукой, делаю глубокий вдох, чтобы успокоится. Я ведь не собирался и пальцем к ней притрагиваться. Не собирался даже в ее чертову спальню идти, а теперь лежу тут и думаю о том, что большего болвана еще поискать нужно. Мне почти жаль, что рядом нет Рунна с его дурацкими уколами в адрес моей невинности. Вот уж кто бы ни стал оглядываться на такие вещи, как «любовь». Но я – не Рунн. И не Дэйн. Увы, не Дэйн.
Как бы мне не хотелось обратного, но я ссаживаю с себя Мьёль. Она не делает ничего, чтобы выдать разочарование, но ее глаза не умеют врать. А там плещется страсть, в которой, будь я чуточку умнее, не грех было бы и утонуть этой ночью. Но это будет неправильно.
– Расскажи мне еще о своем отце, – прошу я, осторожно привлекая ее в свои объятия.
Пока она близко, пока ее тепло растекается по моему телу – Поток молчит. Все те голоса, которые я взбудоражил, снова вернулись. И, кажется, еще злее, ведь теперь они знают, что в их бедах виноват лишь я. И злятся, что по злой иронии судьбы их единственное оружие – первородная теургия, целиком в моих руках. Это все равно, что желать кого-то обезглавить и не иметь под рукой даже кухонного ножа. Я слышу их шипение, угрозы вечным страданием и муками, в которых я, по их мнению, буду вариться всю свою долгую проклятую жизнь на том свете. Как будто это будет отличаться от моего настоящего.
– О моем отце? – переспрашивает она. На миг как будто пытается отстраниться, но, передумав, льнет ко мне. – Он был хорошим человеком. Лучшим из всех, кого я знала. И он меня любил.
– А остальные?
– А остальные обычно думали, что младшие дети в семье существуют для того, чтобы их пинали, когда хочется кого-то пнуть. Ты ведь тоже младший? – Она спрашивает осторожно, зная, что я вряд ли скажу то, что она желает услышать, но и не спросить не может. – Второй? Третий?
Здесь, так далеко от Рухана, на другом конце земли, о Нэтрезской империи знают лишь от заезжих купцов и слепых скальдов, чьи песни по большей части мало перекликающаяся с действительностью чушь. Я так до сих пор и не понял, кто же узнал во мне брата Дэйна и раструбил об этом на весь свет.
– Третий, – говорю я.
– И какой он – великий император нэтрезов, которого боги вернули с того света?
Боги? Забытое горе расцветает во мне с новой силой, и я знаю, что сопротивляться бесполезно. Принимаю порцию горьких воспоминаний и образов, голосов, взглядов. Я украдкой подсматривал за ней, когда вынырнул из Грез, когда позволил себе верить, что, возможно, у нас есть будущее. У нее было будущее: красивое и счастливое, но без меня. Даже если бы я убил Дэйна, для нас с Киирис это ничего бы не изменило. Потому что не было никаких «нас».
Поэтому я сбежал. На край земли – куда уж дальше.
– Он лучший человек из всех, кого я знал. Образец того, каким должен быть мужчина и император. И муж, – добавляю, сглотнув горечь.
– Говорят, он убил всех мейритов, а последнюю силой взял в жены.
– Глупости. – Мне бы хотелось, чтобы Кровь богов была его пленницей. Это бы развязало мне руки. В своих самых смелых фантазиях я иногда вижу себя ее спасителем: тем, кто приведет из ледяного края бессмертную армию и отвоюет Мертвую императрицу у беспощадного тирана. Самообман, который приятно смаковать в полной тишине. – Императрица там, где она должна быть: рядом с достойным ее происхождения мужчиной.
«Хотя на самом деле ее место возле меня», – кричит мой внутренний голос, но я хватаю его за глотку и с наслаждением душу. Нет уж, я переварил это дерьмо.
– А второй брат?
– Он воин. И бабник. – Я улыбаюсь. Вспоминать о Рунне приятно, хоть после наших взаимных перепалок это кажется неестественным. Странно, но все мои попытки отыскать его не увенчались успехом. Чему он посвятил свою жизнь? Не знаю, но почему-то уверен, что его ремесло нельзя назвать «чистым». Надеюсь, когда-нибудь он примирится со своими детскими обидами и сможет пойти своей дорогой.
– Ну а ты?
Такой простой вопрос, но как же тяжело на него ответить. В самом деле – кто же я? Беглец? Убийца? Мясник? Или все сразу? Мне хотелось, чтобы когда-нибудь чья-то добрая душа назвала меня еще и поводырем заблудших, но это слишком невероятно даже для сказки. Я всегда останусь Раслером-потрошителем, Наследником костей.
– Я – твой муж, и это все, что тебе стоит знать.
– Муж, который проигнорировал супружеское ложе в брачную ночь. Завтра об этом будет шептаться весь замок, а послезавтра – каждый северянин от Льера до Ревущего ущелья. И мои братья.
Она ежится как от холода, но я не чувствую ни одного сквозняка. Прижимаю к себе мою студеную королеву, зарываюсь носом в ее волосы. И гоню прочь мысли о той, другой, потому что не хочу обижать Мьёль. Это все равно, что ласкаться с чужой женщиной, пока своя лежит на кровати с завязанными глазами.
Белая королева молчит. Молчу и я. Никогда не думал, что разделить с кем-то тишину так приятно. Каждый из нас думает о своем. Мьёль так увлеклась, что не замечает, как перебирает пальцами мои пальцы. Где же ты путешествуешь, моя королева, раз даже теургия не может тебя догнать?
Вскоре я слышу ее размеренное ровное дыхание. В самый раз, потому что у меня затекли спина и плечи, и я бы многое отдал за хорошего коня и прогулку в отрезвляюще холодный рассветный туман.
Я беру королеву на руки и осторожно, чтобы не потревожить ее сны, отношу в спальню, кладу на постель. Она неосознанно тянется за моими руками, морщится, но в конце концов, переворачивается на другой бок, притягивает к груди подушку. Я тяну одело, чтобы укрыть ее и замечаю стеклянный пузырек. Верчу безделушку в руках, а потом ставлю на прикроватный столик.
Ну и кого же ты собралась отравить, моя Белая королева? В любом случае, надеюсь, ты будешь успешна в этом мероприятии и тебе станет легче.
Я иду на конюшню, нахожу своего черно скакуна, которого достал из ледяных вод Озера снов. Проклятое место, на дне которого больше покойников, чем во всей моей армии. До сих пор помню, как они хватали меня за руки, хрипели и умоляли подарить им еще немного жизни. Разве это жизнь: существовать на грани забвения, зная, что упасть мешает лишь воля кукловода?
Я забрал коня и вдохнул в него немного своей собственной отравы. Потому что мне был нужен конь, но не нужны покойники.
Снова идет снег. Густой, пушистый, словно лебяжий пух. Я еду вперед, куда глаза глядят, но подальше от замка и от Мьёль. Надеюсь, где-то в этой стуже замерзнут и непрошенные воспоминания. А когда-нибудь и я вместе с ними.
