Текст книги "Белая королева для Наследника костей (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)
Глава вторая: Раслер
Мьёль ничего не помнит.
Это ни хорошо и ни плохо, это реальность, которую я для нее создал. Остались лишь отголоски, но она спрятала их и в те глубины ее души мне нет хода. Но, кажется, обрывки памяти не мешают ей жить, хоть вряд ли то существование, на которое ее обрекли, можно назвать жизнью. И все же это лучше, чем бесконечные слезы и попытки заглушить боль.
Она такая бледная, что мне хочется добавить ее образу хоть немного красок, добавить каплю жизни в эту холодную отрешенность. Ее белоснежные волосы пахнут морозом, как будто там притаилась вьюга. А взгляд… О, если бы в ее власти было убивать одной лишь мыслью, она бы давно превратила меня в ледяную глыбу, а потом собственноручно выбила оттуда сердце и бросила в огонь. Мьёль во многом заблуждается и многого не в состоянии понять, но в одном она бесконечно в ладу с собой – в желании больше никогда не видеть меня.
Мне почти хочется сказать, что ждать осталось совсем недолго, что я уже давно обречен и мои дни тают быстрее, чем ледяное сердце в раскаленной добела жаровне – но я не хочу. Пусть хотя бы моя смерть озарит горизонт ее жизни.
– У тебя стекло… – Она замирает, поджимает губы и глубоко дышит, чтобы унять перепуганное сердце.
Какая же она все-таки хрупкая: как бумажная птица, которую я держу в ладони. Сожми – и ничего не останется. Лишь туманное воспоминание о Северное Королеве и ее недолгом правлении. Возможно, это было бы милосерднее. Ведь вместе со мной разрушится и выдуманная реальность, вспыхнет и сгорит, как домик из хвороста.
Я уверенно убираю ее руку и, заметив, как она морщится от боли, тут же отпускаю. Такова моя цена за теургию, и я плачу ее без остатка, без сожаления. Мои кровь стала ядом, мои прикосновения причиняют боль, а воля убивает. Я стал самому себе отвратным чудовищем, которое, впрочем, скоро покинет эту реальность и вернется в Грезы, на этот раз окончательно. Дороги назад нет, а та, что осталась, уже жжет мне пятки и сладкой агонией подстегивать идти быстрее.
«Вперед, Раслер, свобода в смерти лучше цепей при жизни».
Удар повторяется снова, на этот раз он сильнее и со стен сыпется каменное крошево. Люди в панике разбегаются, кто-то в толпе тычет в разбитое окно с вогнутыми внутрь рваными решетками и кричит:
– Вирм! Вирм пробудился!
Я слышу вздох, поворачиваюсь: Мьёль тяжело дышит, кусает губы. Она боится, но умело прячет страх. Пожалуй, она достаточно хороша в этом, чтобы обвести вокруг пальца многих, но не меня.
– Тебе нужно уйти, моя королева. – Я почти силой вручаю ее моим верным слугам – неупокоенным.
– Под замком есть достаточно подземелий, чтобы спрятать там женщин и детей, – говорит моя жена и ее глаза превращаются в лед. – На стенах запас ядер и смолы, и у нас достаточно мэйр, чтобы создать огненный заслон.
Она, осекшись, замолкает. Я грустно улыбаюсь, предвидя следующую фразу. И угадываю, как всегда.
– Хотя ты же почти всех убил.
– Иначе они убили бы меня, моя королева, – отвечаю я. – Такова война. Мертвецов считает только проигравший.
– Из-за твоей войны нам нечем защищаться, – словно дикая кошка, огрызается она. Пусть так, злость в конце концов сделает ее сильнее. Когда я вернусь в Грезы, не останется никого, кто бы мог о ней позаботиться.
– Спрячь женщин и детей, моя королева. Остальное я сделаю сам.
Ее глаза на миг округляются, она как будто хочет возразить, но не произносит ни звука. Уходит, оставив после себя запах стужи.
«Ты в самом деле собрался сделать это в одиночку?»
В моей голове раздается едкий смешок, слова мягко проскальзывают в сознание по протоптанной дорожке. Я оборачиваюсь, ищу взглядом Кэли. И нахожу ее на окне: она мягко балансирует на острых гранях, щурится от хлесткого ветра. Она – та, кому я позволил проникать в мое сознание. Ее ремесло и мои запросы таковы, что наши разговоры не стоит облачать в слова. Она – и еще та, другая, чье имя я не произношу даже наедине с собой.
«Да, собрался», – отвечаю я, сняв перчатки, подхожу к ней, взбираюсь на окно.
Я не так ловок, но это не составляет мне труда.
«Осколок». – Кэли недовольно щелкает языком.
«Ерунда».
Я не бравирую, мне в самом деле не больно. Осколок доставляет лишь легкое пощипывание, едва ли неприятнее зуда. Ничего такого, с чем бы я не мог справиться. Если вынуть – рана откроется, что куда хуже.
Я вижу его задолго до того, как громадная бело-голубая туша появляется в пределах досягаемости катапульт. Он похож на драконов из сказок, которые мне читал Дэйн, но даже в детских фантазиях я не представлял этих тварей такими большими. Этот размером с небольшую гору. Наверняка запросто проглотит запряженную волами телегу. Я вижу, как он парит в небе: достаточно высоко, чтобы не попадать под выстрелы моих арбалетчиков, которые уже выстраиваются в ровные шеренги, но все еще достаточно низко, чтобы совершить еще одну атаку.
Теперь я вижу, что делает эта тварь: подхватывает с холмов каменные глыбы и швыряет в башню. Умный сукин сын. И то, что следующую глыбу он бросает в плотный строй моих воинов, подтверждает догадку.
Глыба падает на головы неупокоенным. Тех, что успели догадаться и отскочить, накрывает осколками и частями тел остальных. Черная кровь брызжет во все стороны, хруст костей бьет в затылок тупой болью.
Я не могу позволить крылатой твари уничтожать мою армию. Но могу – и попробую – одолеть его самостоятельно. Смерть в моей крови – лучшее оружие против северной ящерицы.
Мы с Кэли, не сговариваясь, прыгаем вниз. Свист ветра в ушах подсказывает мне, когда нужно остановиться. Я подхватываю поток и мягко опускаю нас на землю.
«Вымани его для меня. Вон туда», – я указываю на громадную дыру в стене, которую вчера сам же и сделал, чтобы не тратить время на переговоры и осаду. У меня нет ни одной лишней минуты, не то, что дня или месяца.
Кэли кивает – и растворяется.
Я нашел ее едва живую в болотах теплого Этрана – и с тех пор она ходит за мной по пятам. Я никогда не просил ее верности, но тенерожденная решила, что я чуть ли не божество, которое повстречалось на ее пути лишь для того, чтобы указать новую цель – служить мне.
Я иду к стене, подставляю лицо стуже, наслаждаюсь снегом и холодом. Здешний климат мне по душе. Именно поэтому я обосновался в Мерзлом пределе. Но меня достали и там.
Снег приятно поскрипывает под сапогами, мой шаг уверенный и быстрый. Я разгоняю свою кровь, хоть это и подстегивает песчинки в моих внутренних часах сыпаться быстрее. Будь я мейритом, первородная теургия была бы мне матерью. Но я человек, и она для меня – злая мачеха и личный палач. Плевать, ведь, по сути, я уже давно мертв.
Шум в голове глушит все эмоции. То, что нужно: холодная голова и полная отрешенность от происходящего. Я сотни раз проделывал подобные вещи, но с существами меньше этого чудовища и куда более безопасными. Шансы на провал велики, но риск необходим. Сейчас моя армия может порядочно потрепать армии северных ярлов, даже если им хватит ума вступить в военный союз: такой вариант я тоже не исключаю. Но вирм в состоянии значительно осложнить мои дальнейшие планы, прежде чем сдохнет. Даже приблизительное соотношение погибших к итогу битвы мне не нравится. Я смогу. Или умру чуть раньше.
На белоснежном снегу видна тонка серая насыпь – утром мы жгли тех, кто не пережил вчерашнее побоище. Костров было много и ветер долго разносил пепел по округе. Надеюсь, они нашли успокоение в смерти, для некоторых она была славной, с оружием в руках. Другие просто просили о пощаде, но я не могу контролировать каждую руку с мечом. Неупокоенные послушны мне, но они обладают собственной волей и не моя вина, что, получив шанс поквитаться с обидчиками, они им воспользовались.
Я оглядываюсь – стены уже достаточно далеко, но вирма по-прежнему невидно. Но тварь не улетела – об этом красноречиво говорят громкие хлопки крыльев. Кажется, он сразу везде, накрыл своей тушей весь замок. Но у меня нет выхода, кроме как довериться мастерству Кэли и ее флаконам с жидким огнем.
Стоит подумать об этом, как пустая сцена передо мной заполняется фигарами. Сперва, кувыркаясь через голову, мягкой пружинистой поступью появляется тенерожденная. Мне нравится смотреть на нее в деле, кажется, в этом теле просто растворяются все до последней кости. Кэли двигается подобно ручью между камнями: обтекает все преграды, проскальзывает и умело лавирует. Она разворачивается и делает короткий забег, взбирается на камень, выхватывает что-то из-за пояса. Замах по широкой дуге – и флакончик, сверкая, словно красный бриллиант, летит к цели.
Короткая и злая вспышка огня, горячее зарево поднимается вверх, расползается вширь.
Ей вторит долгий яростный рев.
Кэли словно акробат спрыгивает на землю, отвешивает мне символический поклон, разводит руками, давая понять – сцена свободна. Раньше она была метательницей ножей в труппе бродячих артистов, а до этого – первой убийцей вольного города Хаджара. В некоторой степени мы с ней родственные души, ведь оба в совершенстве овладели мастерством кражи чужих жизней, но каждый на свой лад. Есть лишь одна разница: Кэли наслаждается каждой отнятой жизнью, мурлычет, как кошка, когда я позволяю ей сорваться с поводка. Мне же смерть давно не приносит радости. Я потерял ее вкус. Теперь это просто вынужденная необходимость.
Вирм выползает на импровизированную снежную арену. В воздухе он казался меньше. Сейчас же на меня медленно наползает белая, кое-где побитая огнем туша, чьи размеры я даже не в состоянии осознать. Белые выстуженные глаза смотрят на меня с нескрываемым намерением: растоптать, превратить в прах.
«Черта с два», – мысленно отвечаю ему. Есть некоторая вероятность, что вирм сможет поймать мои мысли, но это довольно сложно, если я сам того не хочу. А налаживать контакт с северной ящерицей – последнее, что мне сейчас нужно.
Я уже знаю, для чего он мне пригодится. Но для этого его придется убить. И сделать это с ювелирной точностью, быстро и с первого раза, ведь придется затронуть ту грань теургии, которая слишком остра даже для меня. Шанса на ворую попытку не будет, но даже если бы и был – мне ним не воспользоваться.
«Будь рядом, – отдаю мысленный приказ Кэли, – но не подходи близко и не мешай мне».
«Да, здесь», – отзывается она.
Когда все закончится, я, скорее всего, не буду способен даже вернуться в замок.
Рогатая, закованная в чешую башка тянется прямо ко мне. Из ороговелых ноздрей валит пар, глаза с вертикальными зрачками выстуживают меня изнутри. Холодно. Должно быть, вирм думает, что меня можно запугать простыми фокусами.
Я улыбаюсь – мне легко и спокойно. Нет ни единой лишней эмоции. Он пришел убить меня, а взамен я должен убить его. И у каждого из нас всего одна попытка, и каждый использует ее на всю катушку. Мне почти приятен этот короткий поединок взглядами, потому что в этот момент мы равны и безоружны.
Вирм делает резкий выпад вперед, раскрывает пасть.
Я слышу громкий вскрик сотен голосов где-то за спиной. Должно быть, на представление сбежались все, до последнего поваренка. Пусть смотрят. Как бы ни пафосно это звучало, но демонстрация силы должна прекратить их бессмысленные попытки сопротивляться. Лучше так, чем еще одна казнь и свежий пепел на снегу.
Я подтягиваю к себе невидимую нить, сплетаю из нее лассо. Движения четкие, слаженные. Ошибаться нельзя. Тугая, почти невидимая плеть обвивается вокруг пасти вирма. Я дергаю, затягиваю петлю туже. Он брыкается, еще немного – и потянет меня следом. Шаг в Грезы – и темнота ласково обнимает меня. «Ты вернулся, вернулся…» – шепчет Поток. Отмахиваюсь, иду дальше – и выныриваю. Ледяной глаз вирма смотрит на меня с алчной злобой. Он знает, что проиграл, но он слишком большой и грозный, он должен сопротивляться, хоть петля причиняет ему нестерпимую боль. В том месте, где теургия касается чешуи, пролегли глубокие рытвины, треснула вековая броня, хлещет кровь. Ее горячий запах пьянит, я вдыхаю – и смеюсь.
Я безумец. Полный псих, как сказал бы мой брат Рунн.
Теургия резвится в ладони, тугими кольцами обвивает руку, тянет вперед. Кладу пальцы на вирма – и мысли взрываются от его агонии. Я не хочу затягивать пытку, но он слишком большой и потребуется время, чтобы яд проник в его кровь, распробовал угощение и превратил сердце в камень.
Минута, две. Вирм тяжело устало дышит, закрывает глаза и медленно проваливается в сон. Его сердце совершает еще несколько толчков и останавливается.
Я убираю руку, делаю глубокий вдох. Боль сочится у меня под кожей, теургия разрывает плоть, крошит кости, уничтожает душу. Нестерпимо болит голова: в виски будто постукивают злые молоточки. И голоса – они снова во мне. Шепчут, проклинают. «Убийца… убийца… скоро ты будешь наш». Я пожимаю плечами: нет смысла отпираться. Так и будет. Я бы не раздумывая отдал им всего себя, но еще слишком рано. Дэйн учил, что мужчина должен заканчивать то что начал, тем более если он увяз в войне.
Я поднимаю лицо, позволяю колючему снегу меня отрезвить. Дэйн, мой старший брат, лучший пример для подражания. Он отнял у меня Кровь богов – ту, что дарила тепло моей душе. Имею ли я право ненавидеть его?
Шаги по снегу: торопливые, частые. Это Мьёль, я достаточно хорошо выучил ее повадки – так здесь не ходит никто.
– Разве ты не должна прятаться в замке вместе с женщинами и детьми? – Вряд ли она ответит.
В голубых глазах плещется тревога. Неужели она в самом деле волновалась за мою жизнь?
– Ты безумен, – говорит Белая королева и ее ярость хлещет меня по щекам. – Если бы он убил тебя, то потом убил бы всех нас!
– Уверяю, моя королева, я не собирался умирать сейчас.
– Ты не мог этого знать.
– Иногда для победы достаточно просто верить, что все получится.
Мне нравится смотреть, как ее злость растворяется в недоумении. Она растеряна, встревожена, обескуражена. Я смакую этот изысканный букет эмоций.
– Ты убил вирма. В одиночку. – Мьёль переводит взгляд на окаменевшую тушу.
– В этом нет большого мастерства, моя королева. Убить дракона – не великая победа.
– А в чем же мастерство?
Она дрожит, зябко потирает плечи и нарочно избегает смотреть на мои руки. Сейчас, когда теургии во мне пополам с кровью, вены вздыбились и стали совсем черными. То еще отвратное зрелище.
Пора заканчивать, пока головная боль не стала слишком сильной. Я грустно улыбаюсь: слишком самонадеянно было ступать в Грезы. Поток проснулся, нашел меня снова и теперь останется до конца. Вот он – мой многоголосый непримиримый судья.
– Мастерство в том, чтобы его оживить, – говорю я и вновь прикладываю ладонь к туше.
Нужно собрать все силы, чтобы ударить достаточно сильно, разбить скорлупу, из которой переродиться вирм. Еще немного теургии, иначе ничего не получится. Это жжет, словно соль в свежую рану.
Трещины расползаются по камню, словно змейки. Я нажимаю еще сильнее, пока в ладонь не отдает первый четкий и ровный удар вновь ожившего, но теперь навеки каменного сердца.
Перед глазами все плывет, я слепо шарю по воздуху в поисках поддержки – и резкая боль простреливает от плеча до самого затылка.
Мьёль, словно нож, держит осколок, который только что выдернула из моего плеча. Плачет, и стужа превращает ее слезы в лунные камешки на щеках.
– Ненавижу тебя, – шепчет она, приближаясь. – Убийца.
Стекло касается моего горла ровно посередине. Мне все тяжелее стоять, ноги подкашиваются. Пульса почти нет.
Белая королева обхватила стекло слишком сильно – кровь сочится по ее ладони, падает в снег, смешивается с моей, которая хлещет из плеча. Сейчас мне не справиться с этой раной.
– Выше, – говорю я в злые глаза своей нелюбящей жены. – Здесь тебе не хватит силы.
Она моргает – и плачет еще сильнее.
«Нет!» – приказываю я Кэри, чья тень уже занесла кинжал для смертельного удара в спину.
«Она желает тебе смерти и так будет всегда!» – шипит моя верная тень, но замирает с занесенной рукой.
«Как и многие».
– Будь ты проклят, – доносится до меня дрожащий шепот Белой королевы. Не злой – обреченный.
– Я уже проклят, Мьёль.
И меня принимает благословенная тишина.
Глава третья: Мьёль
Он падает на снег прямо к моим ногам, как срубленное дерево.
Я не смогла. Была так близко, только протяни руку, сделай один разрез – и мой народ избавится от тирана. Будь моя воля сильнее, Северные просторы стали бы свободными.
Мне противна эта слабость, но, глядя на его распластанное в снегу тело, понимаю: иначе быть не могло. Я не такая, как он, мне не забрать жизнь в угоду своим целям. В этом моя сила и слабость одновременно.
– Я бы перерезала тебе глотку, – раздается приглушенный голос у меня над ухом.
Тенерожденная выходит вперед, приседает около своего хозяина и приподнимает его голову. Все это время она стояла у меня за спиной.
– Так почему не убила?
– Он не позволил, – говорит длинноухая, не поворачивая головы.
«Он не позволил», – снова и снова рвет меня в клочья ее злой голос. Я на секунду останавливаюсь на понимании, что эти двое общаются между собой без помощи слов. Какая-то созданная колдовством связь? А потом погружаюсь в это злое «он не позволил». Не дал меня убить? Почему? Потому что с мертвой меня нет никакого проку? Потому что хочет и дальше измываться над моей слабостью?
Я изо всех сил сжимаю стекло. Мне нужна порция отрезвляющей боли, чтобы прийти в себя, вспомнить, что на мне корона моего отца и я должна носить ее с честью. Роняю осколок, и он вонзается в снег, окрашивает белизну алыми штрихами.
– Королю Севера нужна помощь! – выкрикиваю я изо всех сил, что еще могу собрать.
Оживленной магией вирм ленив приоткрывает глаз, но не делает ничего, чтобы помешать. Пока он здесь – никто не осмелится подойти. Даже неупокоенные остерегаются высовываться. Поэтому мы с длинноухой поднимаем Раслера под руки и волоком тянем в сторону замка. Ледяной ящер так и лежит на заснеженных просторах позади замковой стены, словно сторожевой пес. Но меня не покидает ощущение, что любая попытка причинить вред сумасшедшему некроманту заставит вирма сбросить маску безразличия. Странно, но в этом они с Раслером даже чем-то схожи.
Люди выбегают нам навстречу уже когда мы оказываемся за стеной. Наследника костей берут на руки, несут в замок, я иду следом.
– Я могу убить тебя и без его разрешения, – шепчет тенерожденная.
Я озираюсь, но никого не вижу. И все же она здесь, рядом.
– И так, что он не заподозрит, – продолжает развлекаться длинноухая. – Я знаю две сотни рецептов ядов: одни сделают твою смерть легкой, другие подарят многодневное страдание. Знаю, где ты можешь поскользнуться и размозжить голову. Знаю, как убить не убивая.
– Дурное хвастовство, – отвечаю я.
– Ты еще глупее, чем я думала, – почему-то злится она. – Это предупреждение на случай, если хотя бы помыслишь причинить ему вред.
– Куда уж мне, – с горечью бросаю я и иду быстрее.
Она мне противна. Эта женщина повсюду, будто и вправду стала моей тенью.
По моему приказу Наследника костей несут в нашу спальню. В ту, что еще вчера была только моей. Замок частично разрушен и это крыло – единственное, которое почти не пострадало. Чтобы отстроить остальное потребуется время и ресурсы.
Осколки разбитого стекла валяются на полу, в комнате холодно – и слуги, не дожидаясь моей указки, разжигают камин, подкладывают дрова. Лекарка, старая Агна, семенить за мной следом.
– Я сама, – пресекаю ее попытки приблизиться к Раслеру, чтобы осмотреть его рану.
– Да где ж это видано, чтобы принцесса и сама… – Агна, потупив взор, морщится. – Королева так и подавно, – исправляется она, но слова жгут ей язык.
– Оставь вон там. – Я указываю на письменный стол: вещи на нем всегда в полном порядке, поэтому разместить там склянки и коробки с мазями, иглы и жилы для шиться не составит труда. – И скажи, чтобы принесли горячей воды. Живо.
Но стоит ей уйти, как около лежащего на кровати Наследника костей возникает его длинноухая фурия. Еще немного, и я начну привыкать к этим фокусам. Мне даже почти интересно узнать, каким образом она это делает. Тоже использует теургию? Не слишком ли много людей, владеющих древним знанием?
– Мне нужно осмотреть его рану, – говорю я, когда тенерожденная встает у меня на пути.
– Ты и пальцем к нему не притронешься.
Я улыбаюсь, выдыхаю с показным облегчением.
– Знаешь, ты права – я не буду к нему притрагиваться. Посижу здесь и посмотрю, как он истечет кровью и умрет. Траур, – развожу руки в стороны, предлагая полюбоваться на свое черное платье, – я уже и так ношу. Сожжем его вечером, на том пустыре, де утром сгорели мои северяне. Не ты одна умеешь убивать не убивая, тенерожденная.
Она не дает мне отойти: перекрывает путь, тычет в мягкую кожу под подбородком кончиком кинжала и, как кукловод, заставляет послушно возвращаться назад.
– Не трогай… ее, – раздается слабый голос нового Короля Севера.
Мы обе поворачиваемся: она со счастливой ухмылкой, я – с горечью. А ведь мне в самом деле хотелось, чтобы упрямица задержала меня, запретила сердцу руководить моим разумом. Тогда бы мне нечего было стыдиться.
Глаза Раслера в эту минуту почти черные, лишь редкие сиреневые всполохи напоминают об их прежнем цвете. Кожа на руках стала серой, как у покойника. Его грудь слегка вздымается, так редко, что я успеваю сосчитать до десяти, прежде чем он делает новый вдох.
Длинноухая наклоняется к самым его губам и несколько мгновений они просто смотрят друг на друга. Раслер сглатывает, морщится, но больше ничем не выдает свою слабость.
– Ты болван! – в сердцах бросает его помощница и стреляет в мою сторону ядовитым взглядом. Теперь я точно знаю, что между ними есть какая-то ментальная связь. – Это просто блажь и жалость.
Раслер снова морщится, пытается сесть. Тенерожденная бросается ему на помощь, но он отшатывается от нее, словно она – наемный убийца, который пришел подарить поцелуй смерти. Наследник костей все-таки садится, самостоятельно. Прикасается пальцами к плечу – и по его лицу, словно волна, проносится боль. Значит он не лишен человеческих чувств, как говорят. Значит, он смертен.
– Убирайся, Кэли, – приказывает он длинноухой.
Мгновение – и ее уже нет, лишь едва заметно приоткрылась дверь. В щелку смотрит перепуганное лицо мальчишки-служки. Я машу ему входить, показываю, куда поставить таз. Следом приходят еще двое, приносят кувшины с подогретой водой. Мы с Раслером не обмениваемся и словом, все происходит в полной тишине. Мне нужно собраться с силами, чтобы вести себя подобающим образом. Я – Белая королева. Нужно думать о государстве и моих людях.
– Твои раны нужно обработать, – наконец нарушаю молчание я. – Иначе у тебя будет заражение крови. Нужно наложить швы на обе раны.
– Обе? – Он мимолетно прикасается к порезу на лице, отмахивается. – Это ерунда.
– Ты собрался в могилу? – спрашиваю я, подавляя вспышку злости.
– Я же говорил, что не собираюсь умирать сегодня.
– Тогда хочешь подарить Север кому-то из той длинной очереди, что ждет не дождется, когда ты сгинешь?
Он смотрит на меня с удивлением, а я молча выливаю воду в таз, бросаю туда щепотку красного порошка из глиняной плошки и как следует размешиваю. Порез на моей ладони неглубокий, он неприятно щиплет. Возможно, сейчас во мне говорит пережитая тревога, но мне почти не больно.
– Я не для того завоевал Север, чтобы отдавать ему кому-то за здорово живешь, – говорит Раслер.
– Тогда твои слова бессмысленны, – огрызаюсь я и, глубоко вздохнув, тяну куртку с его плеч. Муж помогает мне, едва заметно морщится, когда приходится потревожить раненое плечо. Потом, вооружившись ножницами, разрезаю ткань рубашки. Кровь запеклась, а ткань прилипла к телу, снять ее будет сложно и болезненно. А мне почему-то не хочется причинять ему боль.
Раслер отворачивается, даже не наблюдает за моими движениями. Ему все равно, что ножницы в моих руках тонкие и острые, а его шея опять соблазнительно обнажена. Я разрезаю рукав от самого манжета, стараясь не задевать рану, развожу края ткани, тяну ее вниз. Моему взгляду открывается ужасное зрелище: рана велика, и она почти черная от множества атакующих ее черных же вен. На миг мне кажется, что эта чернота пульсирует и бьется, но я машу головой и наваждение пропадает.
– Ее нужно снять совсем.
Раслер послушно, орудуя здоровой рукой, послабляет шнуровку на вороте, пытается избавиться от сорочки самостоятельно, но ничего не получается. Я откладываю ножницы и помогаю: тяну края ткани вверх. Он поднимает руки, скрипит зубами, пытаясь сдерживать стон боли.
Ну вот и все. Я не смотрю на него, беру рубашку и бросаю в камин. Огонь жадно вгрызается в ткань, гложет, как голодный пес.
– Так у нас заведено: нужно отдать рубашку Пламенному. Это подношение за то, что он пощадил жизнь воина.
Он молчит, я поворачиваюсь – и замираю.
Раслер, чуть наклонившись вбок и опираясь на одну руку, сидит на кровати. Его темные волосы взъерошены, на окровавленном лице застыло безразличие. Он стройный, жилистый. Я бы сказала, что по меркам моего народа, скорее худощавый. Но каждая мышца в его теле идеальна, как будто сами боги вылепливали Раслера в своих Небесных чертогах: у него крепкие руки, в меру широкие плечи, плоский рельефный живот. Правду говорят, что он безволосый не только на груди. Но меня это странным образом притягивает. Он – совершенный настолько, насколько мужчина вообще может быть совершенным.
И я иду к нему, тянусь, как мотылек к огню. Мне необходимо притронуться к этому мужчине, ощутить его реальность. Это сильнее меня, сильнее всего, что я когда-либо чувствовала.
Я провожу пальцами по его ключице, наслаждаюсь тем, как скульптурно она выделяется под кожей. Это какое-то наваждение. Или он играет со мной? Использует магию, чтобы поработить мою волю, сломить сопротивление?
Раслер поднимает взгляд, смотрит на меня с осторожностью и… Боги, он снова покраснел? Совсем немного, но он такой бледный, что румянец горит на щеках огнем. Наследник костей сглатывает, прикусывает нижнюю губу. Его глаза стали совсем черными и теперь я вижу в них свое отражение.
– Я не умею любить, Мьёль, – произносит он чуть хриплым голосом, но в то же время перехватывает мою руку и жадно, как голодный зверь, впивается губами в мое запястье.
Я всхлипываю от того, как сильно эта ласка врезается мне прямо в сердце. Он ласкает чувствительную кожу, прикусывает до крови, слизывает, жадно глотает. Мы смотрим друг на друга, словно два загнанных в клетку волка: нам нужно сражаться, грызть друг другу глотки, а вместо этого мы скулим в немой мольбе зализать друг другу раны, собрать остатки разбитых душ.
– Я убил в себе все, что способно любить, – говорит Раслер. Его тяжелое дыхание просачивается мне под кожу, распаляет кровь.
Мне невыносимо хочется плакать. Снова и снова, а ведь я никогда раньше не жаловала слезы. Хочется кричать и бить его по щекам до тех пор, пока не исчезнет эта чернота. Хочется сказать, что он просто безумный захватчик и такие, как он, ничего не знают о любви.
– Я ненавижу тебя, – отвечаю я, – большего ты не стоишь.
Кажется, мои слова ему по душе. Раслер перестает хмуриться, румянец медленно исчезает с его лица. Раслер снова бледен и холоден, как будто мыслями где-то далеко.
– Так почему ты не желаешь мне смерти? – спрашивает он, отпуская мою руку.
Я отворачиваюсь, позорно сбегаю к тазу с подготовленной водой, мочу в ней лоскут мягкой белой ткани. Что-то внутри меня звенит и дрожит, вибрирует отголосками странных чувств, в которых мне никак не разобраться.
Теплая вода ласкает кожу и растворенный в ней порошок пощипывает раненую ладонь. Я на минуту задерживаюсь, сжимаю губы, чтобы не поддаться слабости выдать боль. А потом, когда прихожу в себя, выжимаю ткань и возвращаюсь к Раслеру. Он все так же неподвижен, и все так же смотрит куда-то в сторону. Даже не морщится, когда я смываю кровь с его раны, только вздыхает в унисон каким-то своим мыслям.
– Потому что без тебя мне не выиграть ни одной битвы, не отстоять замок.
Кажется, ему нравится мой ответ, поэтому я продолжаю, потому что в взаимном молчании кроется слишком много соблазнов.
– Братья не позволят мне править единолично. Корона на моей голове – это твоя прихоть, но для них она желанный трофей. Если ты умрешь, что у меня останется? Пара сотен крестьян, и сотня раненых воинов против нескольких тысяч хорошо вооруженных головорезов. Знаешь, что со мной сделают за то, что я осмелилась жить?
Его плечи приподнимаются, выдают глубокий вдох.
– Скорее всего, покалечат, а потом отдадут кому-то из отличившихся в битве воинов.
– Твое здравомыслие заслуживает похвалы, – отвечает Раслер.
– Отец любил говорить, что я – расчетливая сука.
– Почему?
В его голосе нет удивления. В его голосе вообще ничего нет, кроме бессмысленных потуг изобразить хотя бы видимость интереса. Конечно, какое ему дело до того, что буде потом. Здесь и сейчас – он хозяин всего. А теперь его армия неживых пополнилась еще и ледяным вирмом. Интересно, он собирается на нем летать?
– Нет, Мьёль, я не собираюсь на нем летать, это лишено всякого смысла, – отвечает он на мой мысленный вопрос.
– Ты копаешься в моей голове? – Пришла пора спросить об этом, потому что, кажется, я начинаю сходить с ума от того, что мои мысли постоянно под прицелом его пристального внимания.
Он лишь пожимает плечами, но не считает нужным отвечать. И я тоже не говорю об отце. Упоминать его кажется настоящим кощунством. Он был суровым правителем, который не считал нужным щадить даже единственную дочь. Я всегда буду мучиться, пытаясь разгадать причину его поступка.
Я еще дважды отжимаю кровь с тряпки, прежде, чем кожа на его плече становится чистой. Вода в тазу красная, пряно пахнет солью и смертью. Я заправляю в иглу тонкую жилу, собираюсь с духом, смотрю в сторону обернутой куском шерсти деревянной палочки. И оставляю ее лежать на столе: Раслеру это не нужно. Кажется, он пьет боль, как дорогое вино, смакует ее вкус и аромат, наслаждается.
Стежок, еще стежок. Черные сосуды вокруг раны сопротивляются, жалят меня за пальцы, стоит забыться и притронуться к коже. Я молчу. В эту игру можно играть вдвое, и нам с Королем Севера нет нужды разговаривать: мы оба заложники наших пороков. Он находит утешение в страдании, а я страдаю, чтобы найти утешение. Все так просто – и слишком сложно, чтобы это поняли другие – те, кто нормальнее нас.
– Ты хороша в этом, – говорит он, когда я откладываю иглу и зачерпываю немного мази из глиняного горшочка.
– Мы всегда много воевали, сколько себя помню. – Мне не хочется говорить, но я все же отвечаю.
– Ты ухаживала за ранеными, Мьёль?
Снова эти вопросы. Я медленно, выдыхая сквозь стиснутые зубы, втираю мазь в свежий шов. Раслер видит мои мучения, но не делает ничего, чтобы остановить.
