Текст книги "Белая королева для Наследника костей (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Глава двадцать первая: Мьёль

Я помнила себя замкнутым ребенком, который боится даже собственной тени. Всю жизнь мне казалось, что в пустой комнате со мной рядом постоянно кто-то есть. Однажды, когда я пожаловалась на это нашему жрецу, тот сказал моей матери, что я одержима древними духами и меня нужно посадить на хлеб и воду и молитвами вытравливать из души зло.

Тогда мне было шестнадцать.

И тогда впервые случилось то, что изменило всю мою жизнь.

* * *

В комнате холодно. Голод сжигает мои мысли, мешает сосредоточиться на благочестивых словах покаяния и прошения к Богам.

– Простите… Укажите путь заблудшей душе… – иступлено шепчу я, думая лишь о том, что шепот глушит голодное урчание. Сглатываю пресную слюну и продолжаю, будто заведенная: – Простите… Пощадите…

За дверью раздается шорох. Замираю, слова стынут на губах. Желудок поднимается к самому горлу. Боги, пусть это будет моя сумасшедшая мать! Пусть она сжалится надо мной и принесет мне хотя бы куриного бульона или рыбьей похлебки. Чего-нибудь, пока я не сдохла и пока не дошла до той точки отчаяния, после которой глоданые собственных пальцев уже не кажется безумием.

Дверь потихоньку открывается. Я ловлю себя на том, что ползу на коленях, готова, если потребуется, униженно выпрашивать даже кость. Я слишком голодна. Сколько дней прошло с тех пор, как я выходила на улицу? Говорила с людьми? Я сбилась на третьем десятке. Меня навещает лишь служанка – трижды в день, чтобы помочь мне вымыться и убрать комнату. За то, что пыталась со мной заговорить, ей отрезали язык. Мать убедила отца, что злой дух, терзающий мою плоть, затуманил ей разум. Помню крики несчастной девчонки, когда ее прямо под окнами моей комнаты-темницы привязали к столбу и отрезали язык. Она лишь на пару лет старше меня. Я колотила по стеклу, требовала отпустить ее и взять взамен меня, но в ответ мать лишь погрозила мне пальцем – и, величаво неся корону на голове, ушла. С тех пор девчонка даже не смотри в мою сторону – вероятно, ей пригрозили выколоть еще и глаза.

– Мьёль… – раздается шепот.

– Логвар? – Подползаю еще ближе.

Он медленно входит внутрь, держит палец около губ, призывая меня молчать.

Я согласно киваю, глотаю слезы радости, потому что в руках моего брата тряпичный сверток, от которого раздается оглушительный аромат выпечки.

– Сука уснула, – зло шипит куда-то себе за спину мой старший брат. Поворачивается ко мне, становится на колени и протягивает свой дар. – Ешь осторожнее, Мьёль. Здесь немного, но я буду приносить больше.

Нюх не обманывает меня: в свертке еще теплые кукурузные лепешки, немного овечьего сыра, вяленая оленина. И сочное яблоко в форме сердца.

Собственные слезы солят еду, которая попадает мне в рот. Я кусаю ее вместе с пальцами, смеюсь и плачу, и снова смеюсь. Логвар сидит рядом и гладит меня по волосам.

– Потихоньку, Мьёль, и не шуми, – шепчет брат, то и дело оглядываясь в сторону двери.

– Спасибо, – с набитым ртом бормочу я. Уговариваю себя жевать медленнее, не нагружать желудок большими кусками пищи – и все равно проглатываю слишком много.

– Я приду к тебе завтра, Мьёль.

Логвар обнимает мое лицо ладонями, стирает большими пальцами слезы со щек. Улыбается. Он слишком красив, мой старший брат. Его волосы лишь на немного темнее моих, а глаза похожи на штормящее море. Наследник трона Северных просторов, первый жених и первый красавец. Он старше меня на семь лет, крепкий и сильный, такой широкий в плечах, что запросто убил в прошлом году медведя голыми руками.

Логвар – все, о чем может мечтать любая девушка в мире.

– Спасибо, спасибо… – шепчу я, ныряя в его штормовой взгляд. – Ты не забудешь о своей маленькой сестричке Мьёль? Правда?

– Никогда, – обещает он.

На миг мне кажется, что он хочет сказать еще что-то, но Логвар поднимается и быстро, насколько это возможно, чтобы не создавать лишнего шума, выходит. Конечно, нашей матери не хватит всех слов северного языка, чтобы убедить отца наказать Логвара за сострадание к «демонам Мьёль», но мы с ним знаем, что она вполне может забить меня до смерти за то, что «демоны Мьёль» пытались совратить наследника трона. Поэтому мы осторожничаем.

В эту ночь я впервые за долгое время сплю долго и сладко, а весь следующий день усиленно корчу голодную и безумную Мьёль. Мое сердце трепещет от малейшего шороха за дверью, ожидание тянется безумно медленно.

Когда за окном вспыхивает яркая, как никогда, серебристая полная луна, приходит Логвар. На этот раз он приносит немного бульона в глиняном горшке и маленький кувшин вина, и даже пару кружек.

– Сегодня внизу праздник, приехала куча гостей, – поясняет он в ответ на мой удивленный вопросительный взгляд. – Не до тебя.

Я все еще голодна, но теперь ем чуть медленнее и тщательно прожевываю каждый кусочек. Логвар наливает вино в кружки и протягивает мне одну. Делаю жадный глоток и захлебываюсь кашлем. Горло обжигает крепость сладкого хмеля. Шиплю, как дикая кошка – и Логвар быстро придвигается ближе, чтобы обнять меня и вдавить мою голову себе под подмышку.

– Тсссс, дурочка, – шепчет он с легким смешком.

– Слишком… крепкое! – громким шепотом возмущаюсь я, смахивая слезы в уголках глаз.

– Я совсем забыл, что моя сладкая Мьёль еще не пила ничего забористее яблочного сидра, – продолжает насмехаться он.

Я отстраняюсь, хочу сказать какую-то колкость, а вместо этого вижу лишь его веселые глаза. Сегодня в них так много тепла, что кажется, брат украл луч солнца из Теплых земель.

– Еще хочу, – требую упрямо.

– Куда тебе, будешь хмельная.

– Хочу!

Я наклоняюсь вперед, хватаю его за грудки и пытаюсь изображать грубую северную воительницу. Логвар поддается, падает на спину и вот уже я сижу верхом.

В комнате становится жарко. Брат тяжело дышит, я кажусь такой маленькой на нем, словно лань рядом с пещерным медведем. Лунный свет выбелил его волосы до цвета богатого серебра, превратил глаза в расплавленную ртуть. Я не могу не смотреть в них, хочу нырнуть, насладиться глубиной.

Он приподнимается на локте, тянет руку и мягко поглаживает мой подбородок указательным пальцем.

И я шарахаюсь в сторону от пронзающей голову мысли. Затравленно ползу в угол, чтобы вжаться в него спиной. Логвар что-то говорит мне, но я закрываю уши ладонями, стучусь затылком о стену, и затравленно шепчу:

– Боги, пожалейте меня… защитите от духов зла… Убейте… Избавьте от проклятья…

Я – грязная, порочная, сумасшедшая, одержимая.

Мать права – мне лучше пойти на костер.

Ведь мысли в моей голове – самый страшный грех.

Ведь я желаю своего брата так, как женщина желает мужчину.

– Убирайся! – кричу я. Голова болит, я чувствую, как кровь струится по затылку и шее, стекает за воротник. – Воооон! И больше никогда не приходи!

Он протягивает руки, пытается обнять меня и успокоить, но в ответ я со всей силы впиваюсь ногтями ему в лицо, царапаюсь, как дикая. Кричу какие-то гнусности, отчаянно надеясь лишь на то, что ему хватит силы духа свернуть мне шею.

Но Логвар отступает, смотрит на меня с тоской, от которой сердце разламывается на множество осколков, и каждый пронзает меня изнутри.

Я – Мьёль Грязная, истекаю собственными пороками.

* * *

В день моего семнадцатилетия Логвару привезли жену.

Я стою на крыльце вместе с остальными домочадцами, одетая в простое платье без намека на украшения. Щурюсь на ярком солнце и пытаюсь угадать, какая из трех девушек, что только что спешились со своих лошадей, должна стать его невестой.

Все три невообразимо красивы: темноволосые, темноглазые, с пышными бедрами и полными грудями. И в то же время – статные, рослые.

– Хорошие кобылки, – негромко комментирует их приезд моя мать. Она никогда не выглядела такой довольной. – Сразу видна крепкая кровь. Тора подарит ему крепких наследников.

Я улыбаюсь через силу.

Я плачу невидимыми слезами, когда брат спешивается и протягивает руку самой рослой из девушек. Она одета в мягкую выбеленную шерстяную тунику, ее волосы отливают синевой, а пояс украшен золотом, серебром, янтарем и ледяным осколком в форме яйца. Они улыбаются друг друга так многозначительно. Она что-то негромко говорит, и Логвар наклоняется, чтобы расслышать. Я начинаю дрожать, когда вижу, что губы мерзавки касаются его уха.

Дрянь. Грязная тварь.

«Мы убьем ее», – шепчет голос, что ходит за мной по пятам.

– Нет, – одними губами отвечаю я.

«Лгунья», – смеется голос и умолкает до вечера.

Праздник по случаю моего дня рождения, но я на нем – самый кислый гость. Мне ничего не хочется: ни пить заморские вина, ни смаковать сладкие фрукты из Теплых земель. Музыка оглушает, а гомон голосов бередит головную боль.

Все на что я способна – смотреть, как проклятая темноволосая красотка шаг в шаг следует за моим братом. И все его улыбки – лишь для нее. Я бы душу вынула и бросила к его ногам за один только взгляд, но Логвар будто не замечает меня. Еще бы, ведь рядом с такой, как Тора, я выгляжу просто костлявой белой тенью.

– Я желаю танцевать со своей невестой! – выкрикивает мой брат. И притопывает ногой, когда музыканты начинают играть веселую мелодию.

Они выходят в центр зала. Тора кладет пальцы в его большие мозолистые ладони.

Я стискиваю челюсти до хруста за ушами.

Логвар увлекает ее в танец, то приближает к себе, то снова отталкивает, отчего щеки Торы покрывает румянец. Она влюблена в него по уши – это видно невооруженным взглядом. И Логвар, кажется, тоже увлечен ею. Наши родители не скрывают радости из-за такого благословенного совпадения.

И лишь я – грязь на задворках этой идиллии.

«Мы убьем ее», – сладко обещает голос.

И я испытываю облегчение, ведь больше нет нужды притворяться.

– Убьем, – безмолвным шепотом говорю я, выстраивая в голове сладкий план мести.

Я не имею права любить своего брата, моя любовь – соцветие порока. Но я не отдам его никому. В конце концов, мы состаримся вместе, объединенные своим одиночеством.

Все кажется таким простым и понятным, что я впервые за год с того дня, как осознала свою любовь, не испытываю стыда за непотребные чувства.

Раздобыть яд не составляет труда. В соседней деревне старуха продает его за увесистый мешочек серебра: пересчитывает тяжелые монеты с чеканным профилем моего отца, пока я разглядываю стеклянный флакончик. Внутри всего пара капель, меньше глотка, но сморщенная травница клянется, что этого достаточно, чтобы остановить сердце быка. Если она обманет, я вернусь и сожгу ее хижину.

С момента дня начинается отсчет последним дням жизни Торы. Неделю я старательно корчу из себя дурочку: прихожу в ее комнату, приношу подогретое с пряностями вино и выслушиваю бесконечную болтовню о том, как хорош мой брат. «Ох, Мьёль, Логвар такой выносливый в постели! – с придыханием говорит эта шлюха и поглаживает себя по животу. – Уверена, после того, как он каждую ночь седлает меня, здесь уже целый выводок будущих принцев!» Я глотаю ненависть. Вот она, моя плата за любовь – отрава признания. Меня убивает сама мысль о том, что Логвар касается тела другой женщины, что он обнажается перед ней и они делают то, о чем мне не позволено даже мечтать.

Через десять дней я подливаю отраву в вино.

Уже в комнате разливаю его по кубкам, протягиваю один ей и делаю глоток.

Она жадно выпивает все до капли, очевидно пребывая в приподнятом настроении.

Улыбается – и начинает кашлять.

Я выплевываю вино на пол и наслаждаюсь тем, как темноглазая змея царапает себе глотку. Подхожу ближе, чтобы она видела триумф на моем лице, и шепчу:

– Он мой, шлюха Тора. Только мой!

Ее взгляд соскальзывает куда-то поверх моего плеча, и я слишком поздно соображаю, что в комнате есть кто-то еще. Я так увлеклась наслаждением ее страданиями, что потеряла бдительность.

Поворачиваюсь – и столбенею.

Логвар стоит там. Мрачный, хмурый, как пасмурное утро перед снежной бурей.

Тора тянет к нему руки, медленно опускаясь на колени. Кровь течет из ее носа и рта, кашель превращается во влажное бульканье.

– Значит, твой? – хриплым, рвущим мое несчастное сердце голосом, спрашивает он.

Я поднимаю подбородок, облизываю губы. Если там остался яд – мне не жить. Но… теперь уже все равно. Он скажет, что я натворила. Меня, скорее всего, замуруют в подвале под храмом, чтобы мой дух нашел свое успокоение под печатями в полу и стенах.

– Помоги, – молит умирающая Тора, но Логвар даже не смотрит в ее сторону.

Он ждет моего ответа.

– Ни одна женщина не получит тебя, – зло, обнажая израненную душу, отвечаю я.

– Почему? – требует он.

И, не дождавшись ответа, приближается ко мне. Ладонь брата такая большая, что запросто обхватывает мою шею. Сжимает, крадет воздух. В моих легких разгорается настоящий пожар. И мне мучительно приятно от того, что смерть настигнет меня от его руки. Не хочу в склеп, не хочу в камень. Не хочу умирать медленно и мучительно, хочу погаснуть быстро, как падающая звезда.

– Потому что ты – мой, – шепчу, улыбаясь в предсмертном вдохе.

– Моя сладкая Мьёль, – шепчет он и вместе с поцелуем вдыхает в меня жизнь. – Моя… Моя до самой смерти.

Мы иступлено целуемся. Сливаемся, как две змеи, которые вонзают друг в друга зубы, ходя по острой ядовитой грани порока.

– Будьте… прокляты… – на последнем вздохе хрипит Тора.

И подыхает, как падаль.

– Ты нарочно меня изводил, да? – злюсь я, царапая брата по груди. Инстинктивно хочу избавить его от одежды и пройтись пальцами по коже.

– Надеялся, что ты не выдержишь, – сверкая дымными глазами, признается он. И больно щипает меня за задницу. Прижимает так крепко, что я чувствую твердость в его штанах.

Я – Мьёль Грязная. И я наслаждаюсь каждым оттенком своей порочной любви.

Глава двадцать вторая: Мьёль

Логвар уезжает на войну – это все, что я помню о той весне.

Прошло чуть больше двух месяцев с тех пор, как мы открылись друг другу. Я думала, что станет легче, но судьба словно издевается над нами. Не случается и дня, чтобы нам удалось побыть наедине. У нас есть лишь одно наслаждение – безмолвные взгляды. Этого у нас не отнимут даже боги. Где бы мы ни были – мы не сводим друг с друга глаз. За столом во время ужина, в библиотеке, где отец время от времени вдалбливает в наши головы науку управления государством. Мы киваем, слушаем – и целуемся взглядами. Срываем друг с друга одежду.

А потом – война.

Я стою на крыльце, зябко потираю плечи и смотрю, как Логвар садиться на коня.

А уже через мгновение – я около него. Беру за холодную ладонь и прикладываю к своей щеке. Лащусь, словно кошка.

– Вернись ко мне, – умоляю шепотом.

– Даже если умру, – отвечает он твердо.

Мы знаем, что обнажаемся слишком сильно, но нам все равно. Мы никогда не обсуждали этого, но иногда молчание значит больше тысячи слов. Для нашей любви нет места среди этих снегов и льда. Здесь нас ждет лишь осуждение и презрение. И смерть.

– Люблю тебя, – шепчет он и пришпоривает коня.

Я еще долго стою посреди внутреннего двора. Застываю под гнетом одиночества. Заставляю сердце превратиться в лед. Так проще.

– Тебе пора замуж, – говорит мать у меня за спиной.

– Нет, – отвечаю я.

– Да, или, клянусь богами, я лично сожгу тебя за то, что ты с ним сотворила. Грязная девка!

Поворачиваюсь. Вижу, что она все понимает. Еще бы, ведь она – наша мать.

– Ты не посмеешь.

– Еще как посмею, – говорит она, и я знаю – посмеет, сделает.

Хочется выть от бессилия, от невозможности сделать так, чтобы она просто перестала существовать, исчезла с моего пути, как то бревно, которое не дает телеге двигаться дальше. Мы долго смотрим друг на друга, обмениваемся невысказанными угрозами. Мы – одна кровь, и нам не нужны язык и губы, чтобы выплеснуть накопленную злость и боль. Логвар – ее любимец, надежда и опора, солнце в окне, теплый луч в ненастье. В конце концов, в этом мы похожи как две капли воды – оба одержимы одним мужчиной, и наша любовь никак не укладывается в рамки «нормальности». Точно так же, как мать желает возвести его до небес, я желаю украсть его у мира, чтобы владеть им единолично.

– Веди себя смирно, Мьёль, и я не скажу отцу, что ты задумала, – шипит она прямо мне в лицо, и кислый запах изо рта заставляет меня поморщиться. – Я всегда знала, нужно было убить тебя сразу же, как ты появилась на свет.

– Чего уж мелочиться, мамочка, надо было сразу бросаться башкой вниз с башни, – отвечаю я, сожалея лишь о том, что слова не могут отравить. С удовольствием бы посмотрела, как она будет корчиться в муках от какой-то медленной отравы. – Ведь я – это то, что создало твое тело. И мои мысли – отражение твоей порочности.

Она отшатывается от меня, смотрит с ужасом и отвращением, но быстро берет себя в руки и, ни говоря ни слова, уходит.

А через две недели в замке появляется Артур.

Он – единственный сын лорда соседних обширных земель. Он чуть старше Логвара, но уже обременен животом, и в его волосах виднеются проплешины. От него воняет потом, а руки, которые он постоянно как будто не знает куда деть, пухлые, как подошедшее тесто. Меня мутит от одного его вида, выворачивает наизнанку от необходимости находиться рядом, проявлять радушие, пока наши родители ведут светский разговор.

Мать еще ничего не сказала, но я знаю – она выбрала этого урода для меня. Не малолетнего мальчишку, что был здесь три дня назад, и не сухого старого вдовца, уже идущего под руку с Костлявой. Она выбрала этого телка, потому что он сможет мучить меня.

Я сдерживаю слезы и чтобы не сойти с ума постоянно повторяю в голове слова короткой весточки, посланной Логваром: он скучает, он ждет встречи, и лишь боль от свежих ран отрезвляет его от постоянно тоски. Я скучаю так сильно, что перестаю нормально спать. Стоит закрыть глаза – и вижу его перед собой, чувствую запах и руку, которая перебирает мои волосы. И просыпаюсь от того, что плачу в подушку.

Узнай мать, как сильно я страдаю, она стала бы куда счастливее.

Я с трудом выдерживаю разговор, но, когда Артур заводит разговор о выгодах, которые сулит союз нашим семьям, я не выдерживаю. Срываюсь с места, смотрю на отца с мольбой. Он не может быть так слеп, он должен видеть паутину, которую свила бессердечная паучиха – моя мать.

Но отец глух к моим просьбам. Все что он делает – позволяет мне покинуть комнату под предлогом «стеснительности юной принцессы». Я выбегаю, слепо бреду, не разбирая пути. В груди жжет, голова раскалывается от настойчивого голоса: в последнее время он почти все время со мной, и я начинаю скучать, когда не слышу его едких замечаний слишком долго. Сейчас он ступает шаг в шаг – мой невидимый едкий советчик.

«Ты знаешь, что она выдаст тебя замуж, – говорит хрипло. Посмеивается, будто происходящее его безмерно веселит. – Отдаст этому лысеющему толстяку и он, а не Логвар, будет объезжать тебя в постели».

– Что мне делать? – спрашиваю я, чуть поворачивая голову. Проходящие мимо слуги смотрят на меня с непониманием, и я, ускоряя шаги, бегу по лестнице и прячусь в саду, около статуи. Прислоняюсь лбом к холодному мрамору. – Подскажи мне, – молю невидимку.

«Ты знаешь, что делать», – прищелкивая языком, говорит он. И замолкает.

Тишина оглушает, и чтобы не сойти с ума, я начинаю бормотать какую-то идиотскую крестьянскую песню о любви петуха и канарейки.

Он прав – у меня давно есть ответ. И я смиренно принимаю темноту. Пока мой возлюбленный воюет за нашу любовь за много-много миль отсюда, я буду отвоевывать ее здесь. Даже если это в какой-то мере убьет и меня саму.

Но для того, чтобы воплотить свой план, мне приходится застыть. Уйти в себя, спрятать все чувства и делать вид, будто я – славная хорошая девочка, счастливая принцесса Мьёль, которой достался самый лучший мужчина Северных просторов. Я прячусь в ракушку внутри своей души, а вместе с ней прячу свою любовь. Так проще. Я словно перестаю существовать, а вместо меня на свет рождается другая «Мьёль»: тихая, спокойная, покорная. Та, что боится смотреть по стонам и послушно принимает все добро, которое дает ее семья. У той, другой Мьёль, самый лучший в мире жених, он красивый и внимательный, не то, что ее злой старший брат, который ужаснее разбуженного в спячку медведя.

Я так сильно желаю обмануть всех, что изредка ловлю себя на мысли – которая из нас настоящая?

И лишь редкие весточки от Логвара не дают мне полностью заблудиться в лабиринтах моего сознания. Я перечитываю их до тех пор, пока слова, словно заклятие, не покрывают мое сердце огненными рунами. И прячу в статую, потому что знаю – мою комнату регулярно обыскивают по приказу Белой королевы. Старая сука! Я могу обмануть всех вокруг, могу обмануть саму себя, но она постоянно настороже. Она выжидает, когда я оступлюсь.

Все что мне остается – продолжать играть свою роль. Так хорошо, как я могу.

* * *

Через месяц вопрос о брачном союзе между мной и Артуром уже решен.

Я покорно принимаю эту весть и даже улыбаюсь, заливаясь счастливым румянцем, как положено невесте. Еще бы, ведь теперь вместо обузы я стала товаром, который выгодно продали за земли и мечи. Война, в которой растворился Логвар, не сулит нам быструю победу, а в последнее время дела идут из рук вон плохо. Артур же дает моему отцу воинов, и пшеницу, и фураж для лошадей. С таким подкреплением мы должны выиграть эту проклятую войну. А после победы мой любимый Логвар, наконец, вернется домой. Если бы ради этого мне пришлось множество раз продать свое тело – я бы, не раздумывая, согласилась.

В последнее время я почти не получаю от брата вестей. Лишь две коротких сухих записки, перепачканных кровью и сажей. У него все хорошо, он жив – и все. Ни пол ласкового слова для своей сладкой Мьёль. О состоянии дел я узнаю от отца: кажется, он безмерно рад, что я повсюду следую за ним, и сую нос во все дела. Но это – единственный способ не пропустить ничего.

– Сыграем свадьбу на Праздник третьего тепла, – говорит моя мать, когда мы с Артуром сидим в просторном зале.

Он как раз привез мне ларец с драгоценностями, среди которых чего только нет: настоящие сокровища старого вирма. Я делаю вид, что поражена и покорена такой щедростью, выкладываю серьги и гребни на столик. И слушаю, слушаю, как яд сочится из моей матери. Змея, она никак не успокоится и, похоже, мое притворство не имеет никакого значения.

– Я хотел предложить ту же дату, – говорит Артур. – Думаю, это будет славный день, и сами боги благословят наш с Мьёль брак плодородием.

Я до боли растягиваю губы в глупой улыбке, поигрывая длинной нефритовой шпилькой, украшенной хрустальной розой. И нахожу отраду в том, чтобы представлять, как протыкаю ею глаза моих «собеседников». Ненадолго, но это дарит желанное облегчение.

– Мьёль, ты так молчалива, – доносится до меня голос Белой королевы. – Разве жених не заслужил похвалы?

– Я выразила признательность, матушка, – лепечу я, моргая глазами, словно корова. – Боюсь, всех слов мира все равно будет недостаточно, чтобы выразить…

– Она счастлива – это главное, – перебивает меня Артур. Смотрит мне в глаза долго и пристально, облизывая свои обветренные губы. – Это лишь малая часть того, что я хочу – и дам своей будущей жене, и нашим детям.

– Уверена, ты не останешься в убытке, и она сполна вознаградит тебя своей любовью, – хищно улыбается мать и тут же прибавляет, хоть на этот раз слова предназначены мне: – И покорностью в постели.

Они тут же начинают посмеиваться, обмениваться грязными шуточками, а я, бормоча извинения, убегаю. Мне нужен воздух, мне нужен холод и вьюга, чтобы охладить рвущееся пламя злости.

– Где ты?! – кричу я душой, вслед вороньей стае. – Вернись ко мне!

Но проходит еще две недели, а от Логвара по-прежнему никаких вестей. Он стал чаще писать отцу, но у него нет времени чиркнуть мне и пару строк. Мое сердце тревожно ноет, а ночи превращаются в настоящий кошмар, потому что ночью приходит голос и отравляет меня сомнением: брат разлюбил меня, забыл, увлекся одной из обозных девок, которые всюду следуют за армией. Шлюхи значат для него больше, чем наша любовь?

В конце концов, я вовсе перестаю спать.

Я брожу по замку безлунными ночами, пугая слуг и порождая целую вереницу несуразных абсурдных сплетен. Плевать на всех, для них у меня удобное оправдание: я нервничаю из-за предстоящей свадьбы, ведь до нее осталось меньше месяца. Я в самом деле нервничаю, потому что притворство ничего не дало и на этот раз, кажется, мне не спастись.

Я потеряна, словно перчатка без руки своего господина. Моя душа разорвана и растоптана безразличием единственного человека на всем белом свете, которого я люблю.

В конце концов, я дохожу до точки кипения, после которой сдерживать злость становится почти невозможно. Одиночество захлестывает меня с головой, сокрушает могильной плитой, чтобы я наверняка знала – мне уже не подняться, не убежать и не взлететь. Брак с ненавистным мужчиной и холодная постель скоро станут моими прижизненными муками. С этим нужно смириться, потому что теперь я сама за себя, не нужна никому, кроме того едкого голоса, но и он, кажется, остыл ко мне. Является только чтобы посмеяться над тем, в какое ничтожество я превратилась. И не в моей власти что-то изменить, потому что мне больше не для кого стараться. Мне не для кого жить.

Может быть, вот оно, проклятье шлюхи Торы, которым она плюнула в наше счастье?

В тот вечер я застаю свою няньку, Ольфу, за рытьем в моих вещах: толстая корова потрошит мой гардероб и громко сопит от старания. Я нарочно громко закрываю за собой дверь. Ольфа резко поворачивается, смотрит глазами-плошками и прижимает что-то к груди. Признаться, я не удивлена: давно подозревала, что старуха только прикидывается преданной мне, а на деле давно кормится с руки моей матери. Тем хуже для нее.

Я медленно, демонстративно, запираю дверь на ключ и кладу его в мешочек у себя на поясе.

– Нашла что-нибудь? – спрашиваю елейным тоном. Делаю шаг вперед и протягиваю руку. – Ну-ка, что у тебя там?

Она мотает головой и мечется на месте, как безмозглая крыса, которая не может решить, стоит ли пытаться бежать даже без шанса вырваться на свободу, или побороться за жизнь. Я почти желаю, чтобы она выбрала последний вариант, ведь тогда у меня будут развязаны руки.

«Мы убьем ее медленно, выплеснем злость», – шепчет голос. Он тут как тут.

– Белая королева приказала, – бормочет Ольфа. Все ее многочисленные подбородки трясутся от страха.

– Что ты украла, крыса? – Я теряю терпение и не собираюсь делать ничего, чтобы успокоится. Что-то внутри меня клокочет, рвется к горлу, словно молодое вино в закрытой бутыли. Я должна выплеснуть это, иначе оно разорвет меня на части. – Верни – и выйдешь отсюда живой.

Это говорит «другая Мьёль» – та, что мягкая и милая, та, которая внушает доверие даже суровым северным мужам.

Ольфа несколько мгновений колеблется, а потом протягивает мне склянку от яда.

Боги, откуда она? Я была уверена, что выбросила ее в окно. Или только думала выбросить, но забыла, утонув в неге своего выстраданного счастья. С другой стороны – это просто пустой пузырек, они с моей матерью все равно не смогут ничего доказать.

«Это не повод отпускать ее живой», – ворчит голос.

Конечно, я не собиралась отпускать ее.

– Я ничего не скажу королеве, – затравленно шепчет Ольфа. Вероятно, взгляд выдал меня, раз она так всполошилась. – Я больше никогда не буду…

– Конечно, ты не будешь, – говорим мы с голосом в унисон.

А потом я с наслаждением заталкиваю ее в угол, сцепляю ладони на ее глотке и давлю, давлю. Она крупнее и сильнее, но моя злость ей не по плечу.

Когда толстуха мертвая падает к моим ногам, я испытываю облегчение. Меня прорвало, словно гнойный нарыв. Облегчение так велико, что подкашиваются ноги. Опускаюсь на пол, в полумраке рассматривая выпученные глаза няньки. Она получила по заслугам, и эта смерть все равно была слишком быстрой. Мне почти жаль, что не в моих силах разбудить ее и убить снова. И повторять это так часто, пока в руках не останется сил.

«Ты умница, – говорит голос. – Теперь нужно сделать так, чтобы никто и никогда ее не нашел».

Я отмахиваюсь от его одобрения. «Другая Мьёль» скребется в запертой темнице моей души и укоризненно молит одуматься, сознаться пока не стало поздно и подумать о душе, и муках, которые ждут в Мертвой обители Костлявой. Мне все равно, если у меня не будет счастья при жизни, то оно не нужно мне и после смерти.

Голос помогает мне, рассказывает, что делать.

Когда башня начинает пылать, я уже лежу в своей постели. «Другая Мьёль» страдает из-за того, что мы натворили, но продолжает играть свою роль. В конце концов, мы две половинки одной испорченной, как червивое яблоко, души. А голос – нить и игла, которой мы накрепко пришиты друг к другу. Так есть и так будет до тех пор, пока хотя бы одна из нас жива.

* * *

Логвар возвращается с победой и свежим шрамом на щеке накануне Праздника третьего тепла и нашей с Артуром свадьбы.

Я не выхожу его встречать, ведь «другая Мьёль» ненавидит старшего брата и готова плевать ему в спину, лишь бы знать, что не поплатится за такие вольности крепкой оплеухой. Мне же остается лишь смотреть в окно, как чествуют победителя: посыпают пшеницей и «стелют» под ноги его лошади дорогое вино. Логвар хохочет и выглядит полностью счастливым. Боль пронзает мое сердце: почему он не ищет меня взглядом, почему не расталкивает этих притворщиков, чтобы поскорее найти меня? Ведь я, а не они, отдала себя в обмен на свежую кровь для его армии. Я, а не они, каждый день и каждую ночь молилась Богам, чтобы отвели от него беду и даровали смертельную силу его топору?

Но, кажется, для того красивого мужчины во внутреннем дворе больше не существует сладкой сестрички Мьёль. Есть лишь его победа, которую он еще долго будет смаковать. Но без меня.

И все же я жду его. До вечера, до глубокой ночи, до утра. Сижу под дверью и скулю, как побитая сука.

А с рассветом у меня не остается ни слез, ни сердца, ни души.

Я перестаю существовать, я умираю.

Теперь существует «другая Мьёль», ведь она, кажется, без ума от толстяка Артура и ждет брачного союза с радостью и трепетом. Я умерла, но она может жить. До тех пор, пока не произойдет что-то, что возродит меня к жизни, я буду молчаливым паразитом в этом слабом теле. Так проще.

Ведь «другая Мьёль» с облегчением не находит Логвара среди гостей на брачном пиру и с улыбкой принимает многочисленные подарки. Она выглядит счастливой.

До вечера, когда не наступает время подарить мужу свою первую кровь.

Ведь за закрытыми дверьми Артур превращается в настоящее животное. Он знает, как и куда ударить, чтобы не оставить видимых синяков, он кусает и рвет волосы, рычит и обзывает потаскухой. А когда «другая Мьёль» пытается защищаться, швыряет ей в лицо охапку записок от Логвара.

– Я знаю ваш грязный секрет, – говорит он, прежде чем швырнуть ее на постель, задрать юбку и рвануть вниз тонкое белье, которое сам же и подарил. Ткань врезается в кожу, оставляет следы, но они ничего не значат в сравнении с ранами, которые оставляют две самых беспощадных плетки: Унижение и Власть.