Текст книги "Белая королева для Наследника костей (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
Глава шестая: Мьёль
Тусклый солнечный свет проскальзывает в окно и скользит по моей щеке.
Я вскидываю руку, пытаюсь избавиться от теплой щекотки, но тщетно.
Сон испорчен. А ведь я впервые за долгое время по-настоящему спала. Не перекатывалась с бока на бок, не пряталась под одеялом, а просто спала: путешествовала во снах, хоть теперь вряд ли вспомню, о чем они были.
Ответ, как я оказалась в своей постели, слишком очевиден: я уснула в объятиях Раслера и в тот момент это казалось такой же естественной и правильной вещью на свете, как и снег зимой, и колючее глыбы льда в море. Сейчас я с трудом помню, о чем мы говорили, но определенно о всякой ерунде.
И еще мы целовались.
Я прикрыла лицо подушкой, пряча стыд от несуществующих наблюдателей. Он просил не разрушать его, я до сих пор слышу слабый обреченный шепот своего безумного мужа: «Не разрушай меня, Мьёль». Но мне не хотелось останавливаться. Я никогда так сильно ничего не желала, как его вчера. Возможно, он все-таки околдовал меня? Заключил мой бедный разум в ловушку своих своего сиреневого взгляда и теперь я на всю жизнь обречена существовать лишь для того, чтобы быть еще одной его послушной тенью?
Подушка летит прочь.
Я нехотя спускаю ноги с потели, морщусь и вместе с тем радуюсь холоду пола под босыми ступнями. Это отрезвляет. Вчера между мной и Раслером что-то произошло. Но это было вчера. А сегодня он снова стал Наследником костей, который, пусть и косвенно, повинен в смерти моего отца. И эту пропасть не перешагнуть и не перелететь.
Пузырек с ядом стоит на прикроватном столике, и я уверена, что туда его поставила не моя рука. Что ж, тем лучше. Пусть Раслер знает, что у него есть недоброжелатели.
Я прячу склянку в стол за миг до того, как в полуоткрытую дверь, словно вор, прокрадывается Ольфа. Она озирается по сторонам, как будто опасается, что мой безжалостный муж все еще здесь. Но тут же успокаивается и деловито срывает с кровати покрывало.
– Он лег с тобой? – спрашивает с прищуром.
– Это не твое дело, – отвечаю я. Странно, но я всегда считала няньку чуть ли ни единственным человеком в замке, которому не наплевать на меня. И даже испытывала к ней некоторую привязанность. Даже сейчас, если подумать, я могу вспомнить, как она ласково пела мне колыбельные и была рядом даже в самые черные дни моего прошлого. – Уходи, я сама оденусь.
Она пропускает мои слова мимо ушей, продолжает шарить взглядом по кровати.
– Ты должна была хоть палец порезать, чтобы не позорить всех нас, – шипит она и приближается ко мне, заставляя пятиться к стене. – Ты должна была сделать так, чтобы он был доволен. А потом исполнить волю Короля севера.
Я тянусь к шее в надежде найти там… что? Я не могу вспомнить, пальцы хватают пустоту, но я точно знаю, что раньше я носила оберег. Кажется, какую-то чудную заморскую монету с перламутровой пластиной в середине. Ее мне подарил Артур в день нашей помолвки. Тогда я была так счастлива, что придумала, будто эта вещица, которая кочевала от бедняка до богача, переплыла море и оказалась на шее северной принцессы, будет моим оберегом от всякого зла.
Но теперь ее нет. И мне до слез горько, что от тех дней у меня не осталось совсем ничего.
– Король севера – мой муж, – отвечаю я спокойно, расправляю плечи. Я больше не дурочка Мьёль, я та, кто носит корону, и не сомневаюсь, что муж одобрит принесение еще одной жертвы на алтарь его мертвой богине. Я готова пойти до конца, даже если это дорога в пропасть. – Не припоминаю, чтобы он давал мне приказание себя травить.
Ольфа пытается схватить меня, но я легко отмахиваюсь. У няньки сухие морщинисты руки: старая пожелтевшая кожа на скрипучих костях, и такие же уродливые узловатые пальцы. Левого нет – его отрезала моя сестра, когда Ольфа вопреки приказу отца украдкой принесла мне еду. Тогда я три дня сидела на одном черством кукурузном хлебе за провинность, которую теперь и не вспомню.
– Ты называешь узурпатора королем? – не унимается старуха.
У нее синюшные губы и белое, словно мел лицо. Голова выбрита наголо, но на плешивом черепе то тут, то там торчат пучки жесткой щетины. И чтобы хоть немного развлечься, я придумываю себе забаву: мысленно поливаю ее маслом и поджигаю. Боги, я почти слышу запах ее страдания. И он пьянит.
– Я называю королем того, кто завоевал трон силой и железом. А того, кто даже не пришел на подмогу, следует звать «трусом».
– Еще ничего не кончено. – Ольфа прищелкивает языком, хихикает – и я вижу, что у нее тонкие желтые зубы. Должно быть, сама Костлявая выглядит краше. – Ты ускорила бы восхождение законного короля, если бы просто расставила ляжки.
– Возможно, ляжки стоило расставить Логвару, тогда бы, глядишь, настоящий Король севера подарил бы ему милостивую быструю сметь.
На этот раз Ольфе требуются все силы, чтобы смолчать. Я вижу, как она поджимает губы, отчего ее скомканный рот становится похож на ощипанную куриную задницу.
– Твой отец был прав: тебя следовало утопить вместе с матерью, чтобы не портила славный род Хескельдов своей слабостью. Сразу после рождения. Хотя, будь моя воля, я бы вырезала тебя из ее чрева и по куску скормила седым воронам. А из пуповины сплела бы крепкую веревку, чтобы вздернуть на ней твою порченную мамашу.
Отец? Мой отец хотел утопить меня? Мой добрый справедливый отец, который сажал меня на колени и рассказывал сказки про великанов из Гулких гор?
Слова расшатывают мое душевное равновесие, меня бросает из стороны в сторону, и комната качается, словно ветхое суденышко в шторм. То что говорит Ольфа – это лишь от бессильной злобы. Не знаю, откуда взялась столь резкая перемена, но я не буду щадить ее, раз она плюет мне в лицо.
– Отпусти! – хрипит она.
Я вздрагиваю – и с непониманием смотрю на свои крепко сцепленные на нянькиной глотке пальцы. Старуха уже почти посинела, ее рот широко открывается и закрывается, вязкая зеленоватая слюна сочиться из уголков рта, пачкает рукава моей ночной рубашки. Она пытается схватиться за мои запястья, но уже слишком слаба, чтобы сопротивляться, а я еще сильнее вдавливаю пальцы в ее хрупкую гортань.
Это все – не со мной.
Ведь я просто безмолвный наблюдатель в темном углу, лишь тень, которая не вправе указывать госпоже, как поступать со своими врагами.
Ольфа закатывает глаза, ее тщедушное тело еще подрагивает в предсмертных судорогах, но мне нравится наблюдать за тем, как жизнь вытекает из нее, просачивается сквозь слипшиеся ноздри, как настырный сквозняк.
Через мгновение все кончено. Я разжимаю пальцы – и труп падет мне под ноги.
Мне нужно переодеться и вымыть руки, а потом избавиться от тела.
Все следующие дела проносятся сквозь меня, не тронув ни души, ни сердца. Все, что я помню: растертые до крови руки в тех местах, где на них попала слюна. Как бы я ни старалась, все равно слышу противный запах, но снова и снова усердно скребу кожу жесткой мочалкой из высушенного корня.
А когда возвращаюсь в комнату, то нахожу там Раслера и никаких следов мертвой Ольфы.
– Ты уже… сделал это? – Сказать, что именно, не могу. Челюсть сводит, словно я положила за щеку недоспевшую ягоду агамара.
Раслер вскидывает брови.
– Здесь… – Я сглатываю, киваю на пол. – Здесь была Ольфа, моя нянька. Она каким-то образом держала связь с Логваром и вчера дала мне яд, чтобы я тебя подпоила. А сегодня… – Мне не хватает слов, я снова тянусь к шее в поисках потерянного оберега. – Ольфа сказала ужасные вещи. И я… задушила ее.
Я протягиваю ему свои раскрытые ладони, как будто там можно найти свидетельства моего злодеяния. Раслер долго и молча смотрит на них, но не предпринимает попыток дотронуться. Чтобы не чувствовать себя дурой, прячу руки за спину. Конечно, кого я хотела удивить своим падением? Мясника?
– Некоторые люди заслуживают смерти, Мьёль, – безразлично передернув плечами, отвечает он. – Вероятно, Кэли позаботилась о теле. Я просил ее присматривать за тобой в мое отсутствие.
Худшая новость этого утра: узнать, что за мной ходит невидимая убийца.
Мне хочется кричать, но я лишь молча киваю, силюсь в бездарной попытке улыбаться. Ничего не получается, я слишком взвинчена произошедшим и с трудом держусь, чтобы не убежать прочь.
– Почему ты не отравила меня? – вдруг спрашивает Раслер.
– Потому же, почему не желаю тебе смерти ни одним из возможных способов.
– Помню, помню. – Он рассеянно кивает, проводит ладонью по покрывалу, чертит пальцем след по вышитому завитку. – Ты не хочешь остаться без защиты.
– Никакой другой причины нет, мой король. И я бы просила тебя быть разумным и больше не рисковать своей жизнью, потому что теперь на тебе лежит ответственность не только за меня, но и за все северное государство. Кто-то должен защитить этих людей.
– От… твоих братьев? – осторожно, не отрывая взгляда от орнамента на покрывале, спрашивает он.
– А разве есть еще какая-то угроза?
Наследник костей пожимает плечами, встает. Я так и не знаю, для чего он приходил, но скорее откушу себе язык, чем спрошу. В ответ он обязательно снова переведет разговор на мою семью и мое прошлое, а мне все еще слишком гадко на душе. Стоит прикрыть глаза – и умирающая старуха встает перед мысленным взором, противно хихикая синюшными влажными губами.
– Спасибо, что провела минувшую ночь со мной, – наконец, говорит он, когда разглядывать в комнате становится нечего и сиреневый взгляд замирает на мне. – Вероятно, это именно то, что мне было нужно – немного разговоров ни о чем в приятной компании.
Он уже почти у двери, и я против желания задаю мучающий меня вопрос.
– Что ты намерен делать со слухами, которые теперь поползут по замку? Логвар не упустит случая использовать их против нас.
Раслер определенно не понимает, к чему я говорю, но не мудрено – даже я увязла в собственных мыслях. Мне тяжело говорить о том, чего женщине не следует обсуждать с мужчиной, а лишь с матерью, сестрами или жрицей. Но сейчас я Королева севера и должна думать о благополучии своей земли, а не о собственном стыде.
– Мы не разделили постель, Раслер, – отвечаю я и мысленно выдыхаю. Стыд – мой враг, но прикормленная отчаянием смелость – верная союзница. А стыд со щек я смою ледяной водой. – Если об этом знала Ольфа, то знает и мой брат.
– Чего же ты от меня хочешь? – Он поверчивается, пристально смотрит на меня.
Мне хочется спрятать лицо в ладонях, но лишь осознание того, что совсем недавно я удушила ими собственную старую няньку, удерживают меня от проявления слабости.
– Полагаю, мы должны сделать так, чтобы этих слухов не было. Любым возможным способом.
Ненавижу себя за то, что фактически упрашиваю его лечь со мной в постель. Ожог под платьем зудит, добавляет к головной боли еще каплю страдания. Я – дочь достойного человека, и не могу позволить себе роскошь быть слабой.
– Разумно, – заключает Раслер, подходит ко мне и, прежде чем я успеваю что-то предпринять, сдергивает перчатки. Он лишь прикасается пальцем к центру своей ладони – и кожа податливо лопается, будто кожура сочного плода, кровь рвется наружу, смешивая все линии его жизни. – Это – жертва за наше вранье, моя королева. Будет больно.
Я молча протягиваю руку, отворачиваюсь и смотрю на танцы пылинок в солнечных лучах. Легкое касание, я морщусь, но и только. Раслер соединяет наши руки и выдавливает немного крови на простыни. Мне нравятся, как смотрятся на белоснежном полотне алые росчерки нашего вынужденного союза. И прежде, чем муж одевает перчатку, успеваю заметить, что рана на его ладони исчезает, будто и не было.
– Полагаю, такого свидетельства законности нашего брака служанкам будет достаточно, – отвечает Раслер и исчезает за дверью.
И его уход все меняет. Ломает то, что поддерживало мою видимость спокойствия, мешало свалиться в пропасть. Мне не хватает воздуха, как будто я неумолимо тону в реальности, и даже северные боги не в силах меня спасти. Я скребу по горлу, пытаюсь выдохнуть, но тщетно. Рвусь к окну, хриплю и падаю на половине пути, ползу по полу, отчаянно вырывая ноги из плена юбки. Если сейчас не вздохну – мне конец. Плевать, что пытаюсь ползти к желанному источнику воздуха, я ломаю ногти, счесываю ладони о каменный пол.
Мне до боли, до ужаса хочется жить. Совсем как в тот день, когда отец прыгнул с замковой стены, а я не последовала за ним. Правда мое жалкое существование болезненнее любого яда, страшнее изощренной пытки.
Ведь я живу лишь из трусости.
И только Раслер способен подвести меня к той грани, за которой мне начинает казаться, будто уродливое клеймо трусихи – это лишь часть орнамента здравомыслия. Или – от этого больнее всего – что трусом был мой отец, потому что предпочел уйти, чем попытаться выиграть в игре с неизвестными правилами.
Я ненавижу Раслера за это. И люблю одновременно.
Невероятными усилиями, но мне все же удается добраться до окна. Подтягиваюсь на руках, едва ли не теряя сознание, мысленно сбивчиво молюсь всем богам сразу, проклиная себя за малодушие.
Я не хочу умирать, даже если это легче и проще, чем жить в бесконечном отвращении к себе самой.
Понятия не имею, откуда берутся силы, но я взбираюсь сперва на стол, хватаю чернильницу: темная жидкость проливается мне на руку, просачивается в порез, и я вскрикиваю. Еще немного, совсем чуть-чуть.
Я швыряю чернильницу в окно и словно сумасшедшая кричу, когда стекло разлетается в дребезги. Мне все равно, что часть осколков попадает на меня, я почти рада их отрезвляющим укусам. Значит, я жива.
И я делаю глубокий вдох, жмурюсь от ощущения сладости морозного дня.
Я жива. Отец Северный ветер, простишь ли ты меня за слабость? За то, что я червоточина на дереве своего славного рода?
Понятия не имею, сколько времени я стою вот так. В комнате начинается возня: появляются люди, одна служанка помогает мне сойти на пол, другая торопливо сметает осколки к порогу, третья хлопочет над моими ранами.
– Прилетела птица от вашей сестры, – говорит четвертая, самая пожилая из всех, хотя ей вряд ли больше сорока. – Что велишь, госпожа?
Я протягиваю здоровую ладонь, и она вкладывает маленький трубочку с печатью. Мне хочется швырнуть письмо в огонь. Лурис не может написать ничего, что бы мне хотелось прочесть. Скорее всего эта писулька написана под диктовку мужа, а раз так, то ей самое место в огне. И все же мне хочется поддаться любопытству.
Несколько строк, исписанных ее красивым почерком, заверены печатью с медвежьей пастью на фоне красных гор.
Лурис пишет, что Артур полон решимости взять меня в жены несмотря ни на что. Улыбаюсь, предполагая, что они уверены, будто моя невинность прошлой ночью была утрачена. Что ж, пусть думают.
Дальше еще две строки: о том, где и когда Артур будет ждать меня для разговора. «Ему нужна надежда, чтобы рискнуть всем», – шепчут голосом Лурис ровные буквы, и мне тяжело поверить в их искренность. Хотя, Сворн мог предложить Артуру эту грязную сделку: военный союз, где каждый получит свое. Артур – меня, обещанную ему принцессу, а Сворн – все северное государство.
Мой бедный Артур, надеюсь, ты учел это, когда договаривался с игроком, который не стыдится удара в спину? Надеюсь, ты не дашь себя облапошить, иначе я не смогу разделить с тобой бремя позора, ведь я и свое-то несу с трудом.
И так, время и место. В день, когда Этрина, наша лунная богиня, родится из купели своей матери Ночи, в Тархоле, на Вороньем празднике.
– Который сегодня день? – спрашиваю я так резко, что девицы, плетущие мои волосы в косы, хором вздрагивают.
– Третий до перерождения Этрины, – спешно отвечает одна.
Значит, у меня в запасе три дня.
Я улыбаюсь мысленному образу Артура и его светлой улыбке. Он и в половину не так хорош, как Наследник костей, но его красота не ранит и не бередит душу. Он – не смертельный кинжал, но нож, которым размазывают черничное варенье по теплому хлебу.
Мне хочется смеяться от того, как славно Артур все придумал. Мы спрячем наши лица под вороньими личинами и затеряемся в толпе.
– Я жутко голодна! – Я смеюсь и выдергиваю из-под ногтя большого пальца тонкий осколок. – Хочу мяса. И овощей. И тот чудесный пирог с форелью, который готовит Эльфреда. Ну, чего смотрите? Живо!
Глава седьмая: Раслер
– Долго ты собираешься разыгрывать комедию, господин?
Кэли присаживается на край кровати, закладывает ногу на ногу, неуловимым движением выуживает кинжал. Мне всегда нравится смотреть на этот ее фокус: превращение хрупкой девушки в беспощадного головореза. Но сейчас у нее нет нужды пускать в ход свое ремесло.
– Не сказала бы, что тебе по душе смотреть на ее мучения. – Тенерожденная сковыривает кончиком кинжала кусок грязи с пятки. Критически оценивает чистоту подошвы – и кинжал исчез из ее ладони. – Или, может быть, тебе нравится мучиться самому?
– Ты забываешься. – Иногда мне приходиться напоминать Кэли, что не я просил ее помощи, а она сама захотела стать моей тенью.
– Говорю, что вижу, – не отступает она.
С тех пор, как мы поселились на севере, ее характер с каждым днем становится все более скверным. А после того, как я решил взять Мьёль в жены, моя верная помощница словно с цепи сорвалась. Возможно, так на нее влияет холод и практически не прекращающийся снегопад. Мне такая погода по душе, но для теплолюбивой Кэли здешний климат – настоящий ад.
– Я не держу тебя, – в который раз напоминаю я, зная, что она снова отвергнет мое предложение уйти. – Если мои поступки вызывают твое неодобрение, это не означает, что я буду прислушиваться к твоему мнению. Это значит…
– … что я могу убираться на все четыре стороны, – заканчивает она.
Киваю, опускаю взгляд в книгу – и понимаю, что вернуться к чтению уже не удастся. Слова тенерожденной заставили мои мысли круто поменять направление, и теперь передо мной не короли древности, что правили морозными просторами со времен сотворения мира, а Мьёль. Я вижу ее такой, как нынешним утром: идущей по внутреннему двору с широко расставленными руками и полными пригоршнями снега. Она улыбается. Но на этот раз – не я причина ее радости. И мне немного тревожно от этого.
– Знаешь, почему я таскаюсь за тобой по всему свету? – спрашивает Кэли, сбрасывая куртку, медленно и грациозно распутывая шнуровку на груди расшитой блузы. Она знает, как себя подать, знает, как встать, чтобы любой здоровый мужчина захотел ею обладать любым из множества доступных способов. – Думаешь причина в твоем потрясающем члене?
Вместо ответа я продолжаю наблюдать за ее руками. Все, что эта женщина хочет сказать, она так или иначе скажет, даже если я запрещу говорить вовсе. Наедине Кэли ведет себя не как моя помощница, но как любовница, которая кровью и верностью заслужила право говорить начистоту. И изредка проявлять непослушание.
– Потому что ты единственный человек, который доказал, что никогда не поступает по велению сердца. Ты абсолютно трезво мыслишь, Раслер, никогда не позволяешь эмоциям взять над тобой верх. Ты совершенно лишен чувств. Мне это по душе, потому что чувства – это лишняя причина умереть раньше отведенного богами срока.
Кэли видит, что ее действия привлекли мое внимание и начинает заигрывать: по-кошачьи, сладко и дерзко, как умеет только она. Каждое ее действие продумано наперед, каждый взгляд в мою сторону полон желания. Иногда мы просто делим вместе постель, потому что она женщина и, выражаясь ее же словами, не лишена определенных физиологических потребностей. А я тот мужчина, который чаще других оказывается рядом. Иногда же, как сейчас, она желает именно меня. И в такие моменты Кэли превращается в величайший соблазн. Потому что, как когда-то сказал мой брат Рунн, если красивая женщина задается целью получить член какого-то определенного мужчины – она его получит.
Тенерожденная стаскивает блузу через голову, остается в одной кружевной сорочке, сквозь которую просвечивают темные соски ее полной груди. На мой вкус, она чуть великовата, но ее форма и размер удовлетворили бы вкусы самого избалованного любителя женский красоты.
– По-твоему сейчас я веду себя неразумно? – спрашиваю я, позволяя взгляду следовать за ее руками.
Она поворачивается ко мне спиной, наклоняется с абсолютно ровной спиной и стаскивает сперва один сапог, потом – другой. У нее красивая задница: круглая и высокая. Даже сейчас мои пальцы помнят ее упругость.
– Именно так, Раслер. – Кэли вытаскивает ремень, спускает штаны, переступает через лужицу одежды у ее ног и садиться на кровать. Мгновение – и она широко разводит ноги, опираясь на руки чуть откидывается назад.
У нее красивое тело, такое же, как и все ее кинжалы, о количестве которых, честно говоря, я даже не догадываюсь. Идеальное, безупречное, завораживающее своей опасностью и красотой.
– Ты ведешь себя, как ребенок, который подобрал около свинарника выпавшего из гнезда птенца. Гуманнее убить несчастную птицу, ведь ей все равно уже не выжить, но ребенок будет мучит ее до тех пор, пока однажды утром не найдет в коробке закоченевший трупик. «Это все злой мир! – будет негодовать малыш. – Я-то хотел, как лучше!» Но правда в том, что иногда птенцу лучше сразу свернуть шею, чем за счет чужих страданий доказывать себе, что способен на сострадание.
Она запускает пальцы в кружевные трусики, запрокидывает голову.
– Я не способен на сострадание, мне казалось это очевидным. – Я слежу за движением пальцев под тканью, за тем, как соски Кэли напрягаются под тонкой нижней сорочкой. Она тихонько стонет, прикусывает нижнюю губу. – Сними их. Хочу смотреть.
Кэли складывает губы в триумфальную улыбку, подцепляет большими пальцами края трусиков – и ловко стаскивает их. На этот раз раскидывает ноги еще шире, похотливо щурится и облизывает палец, чтобы в следующее мгновение положить его себе между ног. Она определенно знает, как выудить из собственного тела те звуки, которые ни одного здорового мужчину не оставят равнодушным.
Конечно, я здоровый мужчина, и меня возбуждает то, что я вижу, но это… пустые чувства. Физиология. То, что никогда не тронет моего сердца и не оставит памяти, не затронет ни одного органа выше ремня. К счастью, мы оба это знаем, и оба наслаждаемся возможностью использовать тела друг друга.
– Ты сделал слишком много для человека, чья судьба тебя не волнует. – Кэли приподнимает лицо, смотрит на меня горячим взглядом. Погружает пальцы внутрь себя, второй рукой собирая покрывало в кулак. – Мне неприятно знать, что в идеальной защите моего господина может появится брешь.
– Тебе не о чем волноваться. – Я слежу за ее пальцами, за тем, какими влажными они становятся.
– Так и будешь там сидеть? – Она раздвигает нижние губы, играет с комочком чувствительной плоти и подрагивает от первых волн удовольствия. – Так и будешь сидеть в своей крепости, моя принцесса-недотрога?
Она стала называть меня так с тех пор, как я впервые пресек ее попытки залезть на меня. А когда признался, что еще не знал женщину, то долго смеялась. Наверное, многие мужчины посчитали бы тот смех оскорблением, но мне было все равно. И сейчас все равно. И насмешки Кэли меня не задевают.
– Не начинай, – предлагаю я. – Или лучше сразу убирайся, если не собираешься держать язык за зубами.
Она хитро скалится, встает, посасывая собственные пальцы и грациозной походкой пантеры идет ко мне через всю комнату.
– Прости, мой господин, но я никак не смогу держать язык за зубами, потому что он мне определенно понадобиться для… некоторых вещей. – Кэли опускается передо мной на колени, протискивается между моими ногами. – Ты все еще желаешь выставить меня вон?
Нет, определенно не желаю.
Мне нужна эта чертова физиология. Нужно немного простых и понятных чувств.
Она знает, что мне нужно в эту минуту. А я знаю, что она готова пойти до конца без всяких обязательств. Мы никогда не будем чем-то большим, чем мужчина и женщина, связанные прошлым, но без будущего. И никогда не будет этого «мы», потому что ее любовь так же смертоносна, как и мои ладони, наполненные теургией.
Я приподнимаюсь, помогаю Кэли меня раздеть, хоть в ответ вижу ее неодобрительный взгляд. Она все любит делать сама, контролировать каждую секунду нашей близости. Уверен, тенерожденная знала, чем все закончится еще по ту сторону двери.
– Сегодня – до конца, – говорит она с кошачьим урчаньем. – Будешь меня останавливать – перережу тебе глотку, господин.
Пустая угроза, но ей нравится быть этакой роковой красоткой, которая не разменивает свою ласку лишь бы на кого, а потому имеет право устанавливать правила. Пусть так, сейчас я не хочу ни о чем думать. Слишком много образов прошлого будоражит мое сознание, слишком много картинок прошлой ночи без спроса вторгаются в мою душу, напоминают мне давно забытое желание – жить.
Кэли умела в мастерстве владения языком и губами. И меня невероятно заводят те голодные влажные звуки, которые она издает в процессе. Обычно делает это медленно, никуда не торопясь, но сегодня она раззадорена. Набрасывается на мой член, словно страстная любовница после долго разлуки. Говоря по правде, я не помню, когда мы делали это последний раз.
Ее язык сводит с ума: поглаживает, лижет острым кончиком, словно я величайшая сладость в мире и принадлежу ей всего на несколько минут. Кэли торопится, берет меня глубоко, жестко, так, что я начинаю задыхаться, когда упираюсь в ее горло. Мне не хочется причинять ей неудобства, но она это любит. Буквально вспыхивает от самого факта обладания мной. И нет в этом никакой привязанности, просто для нее я – что-то вроде бога, которого можно поиметь в свое удовольствие.
– Не сдерживайся, – шепчет она и снова пускает в ход язык.
Я прикрываю глаза, руки безвольно падают вдоль подлокотников. Перед глазами вспыхивают рассеянные образы, но я разламываю их усилием воли. Нет, Кровь богов, ты больше не проникнешь в мою голову и не отравишь недоступностью. Только не теперь.
– Мой господин… – шепчет Кэли, обхватывает меня губами и насаживается ртом до самого моего живота.
Я вздрагиваю, стону и задерживаю дыхание, пока она медленно скользит ртом вверх. И только потом выдыхаю.
– Ты слишком хорош, чтобы до сих пор не знать женщины, – подразнивает она, помогая себе рукой. Подушечкой большого пальца поглаживает вену, прикусывает, пока я не начинаю шипеть – и тут же зализывает, как нашкодившая кошка. – Раслер… Раслер…
И что-то рвется во мне. Предательски ломается как раз в тот момент, когда я беспомощно расслаблен и подчинен самым низменным инстинктам.
Я пытаюсь сосредоточиться на чем-то другом, но ничего не получается.
Раслер… Эхо минувшей ночи просыпается во мне, колотит в виски знакомым тихим голосом моей королевы: Раслер, Раслер. Мое имя будто создано для ее губ и ее голоса. Я пытаюсь отстраниться, но Кэли яростно вонзает ногти мне в бедра и продолжает свою игру.
Проклятье!
«Раслер… Раслер…»
Мьёль торчит в моей голове, словно заноза под ногтем: ее не вытолкать, не выдернуть, можно лишь попытаться игнорировать боль, но я не могу. И понимание того, что на самом деле кроется за этим «не могу», опустошает меня в тот момент, когда тело, наконец, получает желаемое расслабление.
Кэли довольно мурлычет, стонет и облизывает губы. А мне противно от того, что в момент нашей, пусть и лишенной любви близости, в моих мыслях была другая женщина. Та, которую я никак не ожидал там увидеть.
– Твоя очередь, мой господин. – В два счета тенерожденная оказывается на мне, спускает с плеч нижнюю сорочку и чуть привстает на коленях, поигрывая с собственными возбужденными сосками. В этот момент она, вероятно, одна из самых соблазнительных женщин, что я видел за свою не такую уж и короткую жизнь. – Уверен, что…
– Уверен, – перебиваю я, предвидя ее вопрос, пытаюсь сосредоточиться на зрелище гибкого женского тела, но мысли снова тянет в сторону навязчивого шепота. Он словно застрял в моих ушах, утаскивает туда, где темно, пахнет ее морозными волосами и горячим шепотом в наш дикий поцелуй. Я знал, что она сломает меня. – Не молчи, Кэли.
Она принимает это за сигнал, наклоняется к моему уху и начинает шептать похотливые непристойности. Несколько долгих мгновений, пока я осторожно поглаживаю ее между ног, мне кажется, что наваждение развеялось, но тщетно. Стоит пальцам нырнуть в ее влажность, как в голове, словно взрыв, вспыхивает образ Мьёль. Я почти чувствую шелк ее волос у себя между пальцами, откидывая голову и позволяю Кэли танцевать на моей руке.
К дьяволу!
Катись оно все в огненную пропасть!
Я позволяю Кэли тереться о мою ладонь, потому что лишь она одна знает, как сделать так, чтобы мои отравленные касания не поранили ее нежную плоть.
«Раслер… Раслер…»
Я приоткрываю рот, воображая, будто поймаю ее шепот губами. Сумасшедшая фантазия, в которой мы все еще сидим в холодной темной башне, а моя Белая королева одета лишь в шелк лунного света. Мне так сильно хочется ее поцеловать, что приходиться до крови прикусить губу. Шепот Кэли давно остался за границами моей извращенной фантазии, потому что я берегу ее, как зеницу ока.
Кэли громко стонет мне в ухо, ее тело подрагивает на моих руках и наконец расслабляется. Тенерожденная обвивается вокруг меня, игриво покусывает за ухо.
– Тебе придется сменит перчатки, мой господин.
Она всегда говорит это, когда наши игры заканчиваются вот так, и обычно я говорю в ответ что-то ласковое, чтобы ее порадовать и поблагодарить за доставленное удовольствие. Но сегодня у меня нет слов. Сегодня я хочу тишины, чтобы наслаждаться своими безумными мечтами.
Проходит немного времени, и я замечаю, что Кэли уже успела одеться и сейчас стоит напротив и хмуро рассматривает мое лицо.
– Ну и где ты только что был? – спрашивает она слегка раздраженно.
Я не собираюсь отвечать, поднимаюсь и стряхиваю перчатки с рук. Кончики пальцев болят так сильно, будто их защемили в раскаленных тисках. Сжимаю ладонь в кулак, подстегиваю теургию струится быстрее, впрыснуть в мои вены немного разрушительного яда чтобы хоть немного разбавить неприятный ощущения. Само тело словно наказывает меня за то, что я думал о другой женщине, наслаждаясь ласками Кэли. Это не укор совести, ведь я ничего ей не обещал, но мне противно, что она стала безмолвным свидетелем нашей слабости перед физиологической потребностью тела.
Не дождавшись ответа, Кэли пожимает плечами и исчезает из поля моего зрения.
А я нервно срываю с себя одежду, практически бегу в сторону купальни и падаю в бассейн. Ледяная вода отрезвляет, сковывает мышцы и замедляет ход мыслей, но Мьёль все равно в моей голове. Я несколько раз окунаюсь с головой, но тщетно. Едва ли не впервые в жизни зол так сильно, что хочется крушить все вокруг.
Выныриваю – и вижу ее, как живую. Стоит на краешке бассейна и смотрит на меня широко распахнутыми голубыми глазами. Стыдливый румянец отчетливо виден на ее бледной коже, грудь часто поднимается и опускается, а пальцы теребят вышитый носовой платок.
