Текст книги "Дилемма Джексона"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Сейчас он думал еще и о Розалинде, о том, как поддержать и утешить ее. Но он помнил, что за всеми сиюминутными делами маячит мрачный ужас, которого невозможно не замечать. Мэриан могла быть мертва, могла утонуть, ее могли похитить, она могла сейчас сходить с ума от страданий и страха. «Конец счастью – ее счастью, счастью Эдварда, Розалинды, их матери и моему, – подумал Бенет, – потому что в некотором роде это, должно быть, моя вина! Ее, а вероятно, и моя жизнь погублена. А теперь еще и жизнь Розалинды».

Он расплатился с водителем, позвонил на третий этаж, толкнул парадную дверь и, когда начал подниматься по лестнице, услышал, как наверху открылась дверь квартиры Розалинды. Мгновенно вернулись боль и страх, воспоминания об ужасе сложившейся ситуации, порожденная ею бездонная пустота, что-то шекспировское, жуткая опасность, грозящая самому Бенету. Прислушиваясь к звуку открывающейся наверху двери, он подумал: «Я буду часто это вспоминать».

Розалинда держала дверь открытой, а когда он вошел, затворила и прислонилась к ней спиной. Они обнялись, закрыв глаза. Взяв за руку, Бенет подвел девушку к окну, и, усевшись на стоявшую там длинную кушетку с подушками, они стали смотреть вниз на небольшую, но шумную, сверкавшую на солнце улочку и маячивший вдали изящный силуэт католического собора. Потом они сидели, повернувшись друг к другу. У Розалинды было мокрое от слез лицо и красные глаза. Внезапно, чуть не прослезившись, Бенет сказал осипшим, сдавленным голосом:

– О, Розалинда, дорогая, не горюй так! С Мэриан все в порядке, ей ничто не грозит, я уверен в этом. – Он откашлялся и продолжил: – Скоро она к нам, к тебе вернется, очень скоро. Она все сделала правильно, поступила честно и справедливо, и этот поступок потребовал от нее большого мужества…

– Вы имеете в виду то, что она послала эту записку?

– Даже более отважный человек счел бы, что уже поздно, испытал бы непреодолимую неловкость, подумал бы: «Да, я этого не хочу, знаю, что буду горько жалеть об этом, но дело зашло так далеко, что придется смириться. Однако нет сомнений, потом я буду жестоко сокрушаться, что не хватило характера сказать "нет", пусть и в самую последнюю минуту…»

Розалинда, приоткрыв рот, смотрела на Бенета.

– Вы так думаете? Но почему она не сделала этого раньше? У нее ведь было достаточно времени… Конечно, ей было неловко, вы все так на нее давили…

– Мы на нее не давили… – «Мы давили на нее, – мысленно признался себе Бенет, – мы постоянно твердили, как она будет счастлива, как оба они будут счастливы, какая они идеальная пара…» – Мы стали торопить ее, только когда она сама приняла решение, когда поняла, что такова реальность. Но на самом деле она не хотела выходить замуж за Эдварда, она желала оставаться свободной и не взваливать на себя подобную ответственность…

– Вы имеете в виду дом?..

– Ну да, да и самого Эдварда… Всю жизнь быть привязанной к нему… В конце концов, брак – это…

– Сам Эдвард? Может, она что-нибудь о нем узнала?

– Что ты имеешь в виду? Что-то порочащее или…

– Или ужасное. Ох, как все это тяжело…

«Я только делаю хуже, – подумал Бенет, – я на неверном пути. Вот Тим знал бы, что делать».

– Дорогая Розалинда, не плачь, – сказал он, – Скоро мы увидим, что лучше для них обоих. Я просто хотел сказать, что брак – это огромная ответственность и каждый обязан хорошенько подумать, прежде чем вступить в него, даже если кажется, будто уже поздно…

– А вы тоже допускаете, будто они могут скоро помириться и тайно заключить где-нибудь брак, без всех этих шаферов и подружек невесты, а потом сюрпризом свалиться нам на голову?

– Это тоже, разумеется, не исключено, – ответил Бенет. Наряду с другими возможностями он действительно допускал и эту. – Мы должны лишь спокойно ждать. Мэриан вернется. Вероятно, она подаст нам какой-то знак через день-другой…

– Если жива… Может, ее уже нет в живых… Я вижу ее… мертвой…

– Розалинда, прекрати! Ты должна быть храброй и спокойно ждать. Я чувствую, скоро мы получим добрые вести, возможно, даже через несколько часов, и ты сразу же о них узнаешь…

– Это не могут быть хорошие вести ни для нее, ни для меня…

– Розалинда, прошу тебя…

– Ладно, ладно, простите, дорогой Бенет… Я так рада, что вы пришли ко мне… А я наговорила вам столько глупостей.

– Милое, милое дитя, не плачь, я люблю тебя, мы все тебя любим… У тебя впереди вся жизнь, и что бы ни случилось… Но с Мэриан тоже все будет хорошо…

– Вы такой добрый, только… Кажется, мне нужно прилечь…

– Да, да, приляг, а я пойду… Только, прошу тебя, непременно приходи сегодня вечером ко мне на ужин, хорошо? Оуэн и Милдред тоже будут…

– А Эдвард?

– Не знаю, я не смог с ним связаться, видно, он вернулся в Хэттинг. Но ты в любом случае приходи…

Они встали. Бенет поцеловал Розалинду в горячую щеку. Она была выше Мэриан ростом, почти такая же, как Бенет.

По дороге к вокзалу Виктория Бенет снова занялся самобичеванием. Совершенно очевидно, что он должен был заметить это еще там, в галерее. Бедняжка Розалинда влюблена в Эдварда. Этого только не хватало! Он намеревался отправиться домой, но теперь решил предпринять еще одну вылазку. Взяв такси до Ноттинг-Хилла, Бенет расплатился с водителем, не доезжая до дома Эдварда, и медленно прошел вперед.

Его внимание привлекла лестница, прислоненная к фасаду дома. Осмотрев, он обогнул ее и поднялся по ступенькам к парадной двери. Там позвонил в звонок, подождал, позвонил еще раз, покричал в щель почтового ящика, потом отступил. Попасть в сад было невозможно. Бенет ощутил почти неодолимое желание взобраться по лестнице и заглянуть в окно. Что он ожидал там увидеть? Мертвого Эдварда, распластанного на полу? Бенет поспешил уйти.

Теперь ему совершенно не хотелось возвращаться домой. Он снова взял такси, велел ехать на Бромптон-роуд и там, в маленьком ресторанчике, заказал себе обед, однако выяснилось, что он почти не может есть. Только чтобы куда-нибудь идти, он отправился в «Хэрродз» и стал перебирать там какие-то дорогие галстуки, необъяснимым образом ассоциировавшиеся у него с Эдвардом, которого он ожидал здесь увидеть. Бенет снова начинал ощущать потерю индивидуальности. После смерти Тима это с ним частенько случалось.

Выйдя из универмага, он перешел улицу и побрел в парк, где, дойдя до скульптуры Питера Пэна, стал наблюдать, как люди бросают хлеб возбужденно толкающимся лебедям, уткам, гусям, лысухам, чайкам. Другие птицы – цапли и даже большие бакланы – вели себя осторожнее. Эта картинка, а также вид Питера Пэна заставили Бенета наконец поспешить домой.

Там он сразу позвонил Элизабет Локсон, которая сказала, что очень хотела бы прийти к нему на ужин, но сегодняшний вечер у нее занят. Потом Бенет набрал номер Присциллы Конти, автоответчик которой сообщил, что она снова уехала в Италию. У Туана телефон не отвечал, Александра не было дома. Бенет позвонил в офис Чарлзу Мокстону, который с сожалением сообщил, что они с Дженни сегодня идут в оперу. Телефон Мэриан, разумеется, молчал. Измотанный Бенет на минутку прилег на кровать поверх покрывала и тут же заснул. Ему приснилось, что Пенндин горит.

За ужином, разумеется, говорили о Мэриан, но в какой-то момент по молчаливому согласию оставили эту тему и оживленно заспорили о Соне из «Войны и мира». Оуэн – серьезно или в шутку, понять было трудно – утверждал, что Толстой изображает ее не иначе как дурочкой, живущей по чужой подсказке, Николенька видит ее насквозь и вскоре бросает, а Наташа под конец совершенно справедливо называет глупой кошкой, униженно пресмыкающейся перед семьей [20]20
  У Толстого: «Она дорожила, казалось, не столько людьми, сколько всей семьей… Она, как кошка, прижалась не к людям, а к дому».


[Закрыть].

Милдред подобная интерпретация возмутила, она бросилась страстно защищать Соню как бедную, но храбрую, благоразумную и бескорыстную девушку, подло обманутую болваном Николенькой и абсолютно не понятую недалекой, злой и неблагодарной Наташей, которую Толстой в финале романа называет-таки – и совершенно правильно! – глупой.

В конце концов, горячилась Милдред, это преданная и любящая Соня спасла вероломную Наташу от полной катастрофы, предотвратив ее побег с мерзким Курагиным. Так что, закончила она, Соня, усталая и никем не замечаемая, разливающая чай, словно какая-нибудь служанка, – это образ молчаливой и самоотверженной добродетели!

Появившийся к этому времени Туан встал на сторону Милдред. Бенет упорно отстаивал ту точку зрения, что Толстой, который в конце благородно отождествлял себя с Пьером, выказывал презрение и к обеим девушкам, и к Николеньке, а всю свою любовь, несомненно, отдавал маленькому сыну князя Андрея как безгрешному образу будущей России.

Оуэн, обожавший поддразнивать Джексона, вдруг поинтересовался его мнением. Джексон, неслышно скользивший из кухни в столовую и обратно, с улыбкой ответил, что он всегда на стороне мисс Сони. Это рассмешило Милдред и вызвало раздражение у Бенета. Потом спор перешел на «Письма Асперна» – украл ли Генри Джеймс сюжет пушкинской «Пиковой дамы», услышав его от Тургенева? И наконец они вернулись к исчезновению Мэриан. Спустя некоторое время Туан заметил, что ему пора домой, и тихо исчез.

– Бедный мальчик совсем не умеет пить, – заметил Оуэн.

Была почти полночь, они снова говорили о Мэриан, и тут Оуэн возвратился к любимой теме Милдред:

– Разрешить женщинам принимать сан, монашенкам – носить модные платья… Признайся, ты мечтаешь наложить лапу и на потир! Только не забывай, что потир – это чаша Грааля, предмет магический. Религия – вообще магия! И в конце концов, разве не сама Непорочная Дева строго указала женщинам их место, когда определила Этос [21]21
  Этос – остров у берегов Македонии, где расположено около двадцати мужских монастырей Восточно-христианской церкви (первый из них основан в 963 г.). Монашеское братство Этоса было независимо от Византии и Оттоманской империи. В 1927 г. здесь была провозглашена теократическая республика под сюзеренитетом Греции. Не только ни одна женщина, но даже женская особь животного не допускается на территорию религиозной общины.


[Закрыть]как свою тайную обитель, куда не было доступа женщинам?

– Ангел, принесший благую весть, преклонил колена перед Девой Марией, – напомнила Милдред.

– Да, но что она, бедная девочка, подумала в тот миг? – парировал Оуэн, – Симоне Мартини [22]22
  Мартини Симоне (ок. 1284–1344) – итальянский живописец. Его картина «Благовещение» (1333) хранится во Флоренции, в галерее Уффици.


[Закрыть]прозрел душу ее и увидел, как она отшатнулась от него в страхе и ужасе!

– Где Джексон? – спросила Милдред.

– Наш темный ангел упорхнул, как Ариэль. Я так и не понял до сих пор, он нарочно изображает этот акцент?

– Ариэль не был ангелом, – поправил его Бенет.

– Дядюшка Тим, кажется, называл Джексона Калибаном, если не ошибаюсь, – припомнила Милдред. – Ведь Калибан был единственным, кто действительно хорошо знал остров, животных, обитавших на нем, растения, произраставшие там, был чуток, деликатен и…

– Нет, он говорил о Киме, – возразил Бенет. – То есть он сравнивал Джексона с Кимом, который, как известно, бегал по крышам и сообщал новости.

– Просперо испытывал чувство стыда, – заметил Оуэн. – В конце концов, почему он оказался на острове? Безусловно, во искупление какого-то греха, он страдал тайными угрызениями совести…

– Джексон тоже из-за чего-то страдает, – сказала Милдред, – быть может, из-за чего-то ужасного…

– Что имел в виду Просперо, когда говорил: «А это порожденье тьмы – мой раб»? [23]23
  Шекспир У.Буря. Перевод М. Донского. У Шекспира буквально: «А это порожденье тьмы я признаю своим», что важно в контексте романа.


[Закрыть]Что это может означать? Конечно же, Калибан был его сыном от Сикораксы. Вся эта история о том, что у Сикораксы в Алжире был сын, – лишь «дымовая завеса»…

– Какая чушь! – воскликнула Милдред.

– Вполне вероятно, Шекспир испытывал угрызения совести, – предположил Бенет. – Макбет, Отелло…

– Художникам они хорошо знакомы, – сказал Оуэн. – Как, должно быть, чувствовал это в глубокой старости Тициан, его «Наказание Марсия» [24]24
  «Наказание Марсия» – популярный сюжет в европейском изобразительном искусстве. Согласно греческой мифологии сатир Марсий, подобрав флейту, брошенную Афиной, достиг мастерства в игре на ней и, возгордившись, вызвал на состязание Аполлона, который не только победил его, но и содрал с несчастного кожу.


[Закрыть]– это боль, боль, которая, должно быть, страшно мучила старика в конце жизни. Интересно, а чего стыдится Джексон?..

– Этого мы никогда не узнаем, – сказала Милдред, – и мы ему не судьи. Скорее, это он может нас судить.

– Готов поспорить, он совершил какое-то ужасное преступление и должен понести за него наказание. Вероятно, он сбежал из тюрьмы, не зря же он такой скрытный.

– На свете существует и искупительное страдание, – заметила Милдред. – Нет ли рубцов у него на спине? Бенет, вы ведь видели рубцы…

– Нет, не видел, – тут же ответил Бенет.

– А что, если он был проклят, как Король-Рыбак – любимый персонаж Милдред? Возможно, он и есть этот самый Король-Рыбак в маске, – предположил Оуэн.

– Вероятно, он еще более благородный король в маске, – сказала Милдред.

– Уличный нищий из любимой Индии Тима – а может, он просто начитался об этом в книгах! Тим, разумеется, был привязан к Джексону, но смотрел на него как на туземца – нечто примитивное, только что вышедшее из джунглей…

– Джексон совсем не похож на нищего, – возразил Бенет, – равно как и на примитивное существо или…

– Вы нашли его в картонном ящике под мостом, не отпирайтесь! Вы нашли его в корзине, где он лежал, свернувшись клубочком, словно змея, и привели домой. Он, бедняга, пленник, окольцованная птица, мудрец, который, скорей всего, чувствует себя, как Платон в рабстве…

– Зачем же держать в доме Платона? – вставил Бенет.

– Платон рабом никогда не был, – уточнила Милдред.

– Нет, был, так написано у Плутарха, – возразил Бенет. – Джексон и в самом деле человек образованный…

– Понял! – воскликнул Оуэн. – Теперь все совершенно ясно! Джексон – незаконный сын Бенета!

– Думаю, вам обоим пора домой, – сказал Бенет, вставая.

– А что? – обронил Оуэн, – Это имеет смысл. Я узнаю в Джексоне своего брата!

Наконец, долго простояв в холле, еще не раз вспомнив Мэриан и заверив друг друга, что она через день-другой обязательно объявится, они расстались. Бенет вернулся в столовую и окинул взглядом стол, на котором царил хаос. Обычно, прежде чем лечь в постель, он кое-что убирал. Но сейчас у него не было никакого желания это делать. Джексон встает на рассвете, он и наведет тут порядок. Бенет, цепляясь за перила, медленно поднялся по лестнице. Он был пьян, на сердце лежал камень. Шторы в спальне оказались не задернуты. В темноте он пересек комнату и посмотрел на сад. Там, в маленьком отдельном домике, который Бенет называл сторожкой, жил Джексон. В сторожке горел свет. Бенет задернул шторы и, не зажигая света, быстро прошел к кровати.

На следующий день Бенет вернулся в Пенн. Прежде чем уехать из Лондона, он, еще не вполне протрезвев и по-прежнему испытывая чувство вины, сделал несколько звонков. О Мэриан никаких новостей не было, телефон Эдварда не отвечал. Да и не должен был Эдвард в его нынешнем незавидном положении, обуянный горем и наверняка ощущающий «потерю лица», отвечать на звонки. Ну почему он не остался в ту последнюю ночь в Лондоне с Мэриан, что это означало? Почему Эдвард не обращался с ней как положено?

Сколько, должно быть, между ними накопилось недопонимания, сомнений, неопределенности, тайных обид и преувеличенных страхов. Им следовало подождать. Ну почему они не подождали? Да потому, что он сам все время подгонял их, Бенет был так уверен, что они созданы друг для друга! У него возникло острое желание поговорить с Эдвардом. Он любил Мэриан и был готов полюбить Эдварда, он испытывал по отношению к ним обоим отеческие чувства, с удовольствием думал о том, как будет навещать их в Хэттинг-Холле, и мечтал увидеть их детей.

Бенет рассчитывал еще до обеда добраться до Пенна, но сначала задержался в гараже, потом застрял в пробке на шоссе. Приближаясь к цели своего путешествия, он подумал, что лучше проехать по извилистой дороге позади дома священника, потом – через мост, чем прямо через деревню. Ведь дел у него в деревне нет. Однако тут ему в голову пришло, что одно дело у него там все-таки имелось: он должен был показаться людям, дать им возможность посмотреть на него, пожалеть его, выразить ему сочувствие. Поэтому Бенет поехал напрямик, по дорожкам, становившимся все у́же и у́же, пока не увидел знак «Липкот». Тогда он свернул на улицу, вдоль которой росли высокие кусты с сухими колючими листьями, царапавшими машину с обеих сторон, где дамы в воздушных кружевах приветственно кивали ему поверх своих прялок и где было очень мало перекрестков. Наконец он достиг холма над рекой и, миновав несколько домов, въехал на короткую улицу, где припарковал машину перед «Королями моря».

Первым, кто увидел его и, спросив: «Нет ли новостей о мисс Мэриан?», выразил сочувствие («Какая печальная история!»), был валлиец – хозяин гостиницы. Бенет хотел было спросить, что слышно об Эдварде, но сообразил, что это было бы ошибкой. Он двинулся по улочке, на которой его прибытие уже было замечено, купил на почте несколько марок, в киоске – местную газету, в магазине – немного сыра и с таким задумчивым видом остановился перед витриной маленькой антикварной лавки, что ее хозяин, Стив Сазерленд, вышел и, потянув за рукав, ввел его внутрь.

Во всех магазинах и на тротуарах Бенет видел устремленные на него глаза детишек, блестевшие от любопытства, но также и от подлинного сочувствия, доброты и желания помочь. Стив Сазерленд так бурно демонстрировал свое сочувствие, что Бенет счел себя обязанным что-нибудь купить и приобрел небольшую сигаретницу, хотя не курил. С присущим ему достоинством он вернулся к машине, рядом с которой успела собраться небольшая группка людей. Когда он отъезжал, все махали ему руками.

По лесистой дороге он направился в Пенндин. Свернув на посыпанную гравием подъездную аллею, увидел Клана, который словно вырос из-за деревьев и энергично замахал ему. Однако оказалось, что он лишь хотел справиться у Бенета, нет ли каких-нибудь новостей, спросить, обедал ли он и не нужна ли ему Сильвия. Бенет ответил, что уже пообедал и Сильвия может быть свободна. Он подъехал к крыльцу и вошел в дом. На самом деле он не обедал. Бенет позвонил в Хэттинг-Холл – там никто не отвечал, – съел немного хлеба с маслом и сыром, которые купил в деревне, закусил яблоком. Он чувствовал себя ужасно одиноким. Какой-то звук насторожил его, но это была лишь Сильвия, которая принесла цветы и поинтересовалась, не нужно ли ему чего-нибудь. Он встал ей навстречу, отодвинув стул, и сказал, что ничего не нужно. Сходив в кладовую, принес бутылку вальполичеллы, открыл и налил вина в стакан. Потом перебрался в гостиную, прихватив бутылку с собой, и выпил еще два стакана. Снял трубку, набрал номер Хэттинг-Холла, ответа по-прежнему не было.

Возвращаясь в Пенн, Бенет очень смутно представлял, зачем он это делает. Ему нестерпимо хотелось оказаться подальше от Лондона и побыть одному. Он жаждал тишины, мечтал поработать над своей книгой о Хайдеггере. Вдруг ему пришло в голову немедленно отправиться в Хэттинг, но его удержало дома чувство страшной усталости. Он поедет туда завтра. Еще ему хотелось, чтобы между Эдвардом и Мэриан все уладилось, каким образом – он и сам толком не понимал, но он страстно желал побежать к ним немедленно и снова свести их. В то же время он не забывал, хотя и не произносил этого вслух, что Мэриан может оказаться мертва. Убийство, самоубийство, несчастный случай… Нет, только не несчастный случай.

У Бенета в кармане все еще лежала ужасная записка, которую Эдвард оставил ему, – возможно, больше не желал ее видеть. Бенет уже много раз ее внимательно перечитал: «Прости меня, мне очень жаль, но я не могу выйти за тебя замуж». Что может быть бесповоротнее? И все же разве не могла Мэриан написать это просто под влиянием минутного сомнения? Вероятно, она сразу пожалела о содеянном, но ей было уже неловко сказать, что на самом деле она вовсе не это имела в виду.

Бенет много раз вспоминал свой разговор с Эдвардом в Хэттинге на следующий день, когда Эдвард сказал ему: «Вы, должно быть, вините меня». Интересно, что Эдвард чувствует теперь? Вероятно, сожалеет о том, что был откровенен, раскаивается, что обнажил свои чувства. Да, он старается отгородиться от мира, даже проклинает всех за то, что затянули его в эту трясину, в эту яму, из которой, как ему кажется, невозможно выбраться. Жизнь его рухнула, его станут презирать, показывать на него пальцем как на обманутого жениха, считать простаком, а то и кем-нибудь похуже, и приговаривать: «Что же удивительного, что девушка от него сбежала?» Бенет спрашивал себя: «Но разве это не моих рук дело? Эдвард наверняка станет проклинать меня и будет прав. Та наша встреча в Хэттинг-Холле, когда мы обнялись, была последней. Тогда мы в последний раз сказали друг другу правду и вслух выразили взаимную любовь. Теперь я потерял и его, и Мэриан, и это моя собственная вина».

Подобные мысли теперь постоянно мучили Бенета, и, по мере того как накачивался вином, он все более укреплялся во мнении, что они неоспоримы. Он приехал в Пенндин, чтобы обрести здесь уединение и хоть какой-то покой, но, оставшись наедине со своими демонами, чувствовал себя несчастным и испуганным.

Покинув гостиную, Бенет перешел в кабинет. Там на столе лежала рукопись книги о Хайдеггере, открытая на той самой странице, которую он читал совсем недавно. Бенет перечитал написанное.

«Главная мысль Хайдеггера состоит в том, что, чтобы постичь истину или очевидность, следует обратиться к досократовским философам и Гомеру. Он объясняет это в своем эссе, в основу которого положена лекция, прочитанная им в 1943 году. "Поиск начинается с вопроса: «Что все это значит и как это могло произойти?» Как мы приходим к этому изначальному вопросу?" Хайдеггер цитирует Гераклита: "Как может человек спрятаться от того, что не имеет определенных очертаний?" Что есть это стремление спрятаться неизвестно от чего? Далее он цитирует Клемента Александрийского, который утверждает, будто Гераклит имел в виду, что человек (грешник) может спрятаться от света, воспринимаемого органами чувств, но не может – от духовного света, исходящего от Бога. Мы бы охотно приняли такое толкование, однако в философской системе грека не было места понятию, подобному христианской божественности. Согласно Хайдеггеру, Гераклит не думал ни о какой духовности или морали, он думал о вещах куда более фундаментальных для человеческого сознания в период его становления. Здесь, как и везде в своих работах, Хайдеггер приводит мысль о важнейшей связи, существующей между aletheia (истина), lanthano (мне удалось скрыть – или никто не заметил, какой я или что я сделал) и lethe (забывчивостью или забвением). В связи с этим он цитирует Гомера (какое это всегда облегчение – отвлечься на Гомера). После встречи с Навсикаей Одиссей, инкогнито пребывая в отцовском доме, слышит, как уличный певец поет о Троянской войне, и только теперь вспоминает о своем трудном пути домой. Стих 93: "Голову мантией снова облек Одиссей, прослезяся" [25]25
  Перевод В. Жуковского.


[Закрыть]. Буквально у Гомера далее сказано так: "Были другими его не замечены слезы". Хайдеггер подчеркивает, что elanthané означает не "он скрыл", а "были другими его не замечены слезы". Одиссей натягивает мантию на голову, потому что стыдится показать свои слезы феакийцам. Хайдеггер комментирует: "Одиссей бежит в смущении, потому что расплакался перед феакийцами". Но разве это не совершенно то же самое, что "он спрятался от феакийцев из чувства стыда"? Или мы должны отличать понятие "бежать в смущении", aidos, от понятия "оставаться спрятанным", если хотим ближе подойти к сути того, как понимали это греки? Тогда "бежать в смущении" будет означать: ретироваться и оставаться скрытым из абсолютного или частичного нежелания "допускать к себе" кого бы то ни было. Разумеется, это показательный пример вымученной цепочки хайдеггеровской аргументации, к которой он прибегает, когда хочет вложить в уста ранних греков свои собственные концепции (в данном случае идею aletheia, "мнимой" очевидности)!»

Бенет остановился. «Ну и что все это значит? – подумал он. – И с какой стати я вообще этим занимаюсь? Не забываю ли я немецкого?» Можно ли простить Хайдеггера или интересоваться им лишь постольку, поскольку он любил греков? Бенет обожал греков. Но понимал ли он их, был ли знатоком греческой философии? Нет, он был лишь увлеченным псевдоисториком-романтиком. Лучше бы он тратил время на чтение Гёльдерлина, а не Хайдеггера. На самом деле ему были ближе образы, картинки, а не мысли. Он живо представлял Одиссея в зале дворца феакийцев, плачущего и закрывающего лицо мантией.

Бенет плакал редко. Возможно, теперь придется проливать слезы, теперь, когда все изменилось. Он подумал: «Какое все это будет иметь значение после моей смерти?» – и отшвырнул исписанные страницы в сторону. Потом встал и начал взволнованно расхаживать по комнате. На глаза у него действительно навернулись слезы, он быстро вытер их платком. Да, нечасто доводилось ему плакать, и вот он плачет из-за Одиссея! Безумные мысли.

В доме царила абсолютная тишина. Впрочем, абсолютная ли? Вот снова эти странные звуки: тихое потрескивание, словно что-то сгорает в огне; едва слышное подвывание, будто плачет от боли какое-то маленькое животное; потом более резкий короткий звук – уж не удар ли? Ах, ну что за ерунда, все это знакомые звуки, он слышит их постоянно – кряхтенье стареющего дома с его маленькими тайными ранами: подгнившее где-то дерево, осыпавшаяся черепица. Обойдя дом, Бенет запер замки, задвинул щеколды и накинул цепочки, потом вышел через кабинет на террасу. Напряженная сосредоточенность на Хайдеггере на короткое время отвлекла его. Теперь он увидел скрадываемый облаками неяркий уже вечерний свет. Должно быть, времени больше, чем он думал.

Бенет пошел обратно, стараясь не наступать на вьющиеся растения, пробивавшиеся сквозь щели между плитами, которыми была вымощена терраса. Вошел в кабинет. Здесь было теперь темновато. Подойдя к каминной полке, повертел нэцкэ. «Никакого от меня толка, – подумал Бенет. – Я слепо топчусь посреди печального хаоса, который сам же и породил». Отправившись в кухню, он поел сыру с печеньем и имбирного пирога, потом нашел яблоко, съел и его. Теперь слез у него не было, осталось лишь ощущение безысходной тоски и беспомощности. Он решил лечь и уснуть, но вдруг начал рыскать по дому, размышляя совсем о другом, о том, что все больше мучило его, – о Джексоне.