Текст книги "Дилемма Джексона"

Автор книги: Айрис Мердок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Ничего, я его не будил, просто написал письмо, оставил в холле и уехал в Пенн.

– О небеса! Это все?

– Еще я написал, что мне нужен кто-нибудь более надежный и что Джексон принимал у себя женщину…

– О! А это правда?

– Я так подумал… Но так ли это на самом деле, не знаю. Еще я написал, что, судя по всему, ему у меня стало скучно, что мое терпение лопнуло и что я уезжаю в Пенн, а когда вернусь в Тару, чтобы там и следа его не было.

– А они были?

– Ни единого.

– Так вы должны быть довольны.

– Я все время убеждал себя, что поступил разумно, а с его стороны было очень разумно уйти, но потом…

– Потом у вас возникли другие мысли?

– Я пожалел о содеянном, страшно огорчился и не мог понять, почему поступил столь опрометчиво. Мне следовало подождать и поговорить с ним. Возможно, он заболел; в конце концов, я так мало о нем знаю…

– О, мы все очень мало о нем знаем. Не думаю, что мы увидим его снова.

– И еще я начал думать о дядюшке Тиме…

– Да, дядюшка Тим, безусловно, любил Джексона, они великолепно понимали друг друга, а после смерти Тима… Я тогда еще подумал, что Джексон не останется с вами надолго.

– Я видел сон: дядюшка Тим посмотрел на меня, потом перевел взгляд на пол – на полу лежала длинная черная тень… Это был… Джексон.

– Да… Полагаю, мы никогда не узнаем, что с ним случилось. Он растворился – возможно, умер от горя, убил себя, например бросился под поезд или еще что-нибудь…

– О, как бы я хотел, чтобы этого идиотского письма никогда не существовало! Господи, ну зачем я написал это письмо – такое злобное, мстительное? Должно быть, в тот момент я сошел с ума…

– Ничего не поделаешь – некоторые люди очень чувствительны. Думаю, Джексон удалился, спрятался в какой-нибудь жалкой конуре и умирает там от голода, одиночества и печали… Он был таким безответным… Вероятно, он просто почувствовал, что пробежал свою дистанцию…

– О, Оуэн, я никогда не перестану мучиться. Он ко мне не вернется… я его больше не увижу… и виноват я сам!

Глава 8

Рано утром, положив что-то в карман, Эдвард вышел из своего лондонского дома. Шагал медленно, глубоко дыша. Галстук он выбирал очень тщательно, но в последний момент снял его и оставил дома. Его поведение, походка, взгляд – все было настолько странным, что прохожие удивленно смотрели на него и даже, поворачиваясь, провожали глазами. Он как будто маршировал, размахивая руками, при этом не было похоже, чтобы он спешил, скорее, находился в состоянии непреклонной, хотя и спокойной, решимости. Рот у него был полуоткрыт, невидящий взгляд устремлен вперед. Со стороны Эдвард походил на человека, решившегося расстаться с жизнью, только что совершившего убийство или намеревающегося вот-вот его совершить. Казалось, в любой момент он может, не сгибаясь, плашмя упасть лицом вниз.

Подойдя к месту, которое, судя по всему, было пунктом его назначения, он начал сбавлять и без того медленный шаг, а также оглядываться, вертя головой направо и налево. В какой-то момент он почти остановился возле фонарного столба, неторопливо поднял руку и, по-прежнему глядя прямо перед собой, ухватился за него. Выражение его лица изменилось, во взгляде появилось замешательство, как у человека, проделавшего долгий путь и вдруг обнаружившего, что заблудился. Какая-то сердобольная женщина даже остановилась и заговорила с ним. Эдвард медленно повернул голову и молча уставился на нее. Женщина испуганно заспешила прочь. Это привело Эдварда в чувство, он медленно зашагал дальше, при этом на его лице появилась страдальческая гримаса, словно он что-то мучительно искал или раскаивался в каком-то ужасном поступке. Незнакомый священник не выдержал и пошел за ним, но вскоре решил, что он просто пьян. Наконец Эдвард остановился на углу и расправил плечи. У него даже вырвался какой-то нечленораздельный звук вроде короткого вскрика то ли птицы, то ли маленького зверька. Постояв, он выбрал направление и пошел уже быстрее, на ходу тряся головой, словно хотел очнуться от сна. Остановившись перед домом, он немного помедлил и позвонил в звонок.

Дверь открыла Анна Данарвен. Когда она увидела, кто стоит на пороге, у нее перехватило дыхание. Казалось, Анна готова упасть, но уже в следующее мгновение она широко распахнула дверь. Эдвард вошел и молча остановился в холле. Анна закрыла дверь и прошла мимо него в гостиную. Он последовал за ней. Комната была залита солнечным светом. Обернувшись к нему, Анна спросила:

– Что тебе нужно?

– Ты знаешь, что мне нужно, – ответил Эдвард.

Анна села на кушетку возле камина и закрыла лицо руками. Он взял стул, поставил его напротив и деловым тоном добавил:

– Жениться на тебе, разумеется…

Она подняла голову, и их взгляды встретились. Эдвард протянул руку, Анна сжала ее обеими ладонями. Из ее глаз полились слезы. Эдвард не шелохнулся. Через несколько секунд Анна отпустила его руку, он пересел на кушетку рядом с ней, и они, закрыв глаза, обнялись.

– Слава богу! – прошептала Анна.

Разомкнув объятия, они посмотрели друг другу в глаза.

– Прости, – сказал Эдвард. – Мне очень жаль. Но я не знал, что делать. Разумеется, с тех самых пор я постоянно думал об этом…

– Я тоже. Порой это было невыносимо. Но я не знала, что именно тебе известно.

– А я не знал, чего ты хочешь.

– Неужели? Я ведь приехала специально, чтобы увидеть, как ты женишься на другой женщине! Это была настоящая мука, окончательная утрата всех надежд.

– Анна, не нужно, я был как в аду.

– А разве ты этого не заслужил? Ты ведь собирался жениться на Мэриан и только чудом избежал этого брака!

– О боже! Да, я видел тебя в церковном дворе.

– И я видела тебя возле церкви – ты прятался за надгробиями.

– Да, я хотел увидеть вас обоих.

– Ну конечно… обоих!

– Потом я надеялся встретиться с тобой где-нибудь – у Бенета или…

– Я старалась держаться подальше, потому что знала… если увижу тебя на людях, могу…

– А я думал, ты меня избегаешь.

– Только в этом смысле. А теперь, мой милый мальчик…

– Еще может случиться что угодно. Ты должна спасти меня.

– Я должна спасти нас троих, раз и навсегда! Ты никому не проговорился?

– Нет, разумеется нет!

– И я никому ничего не сказала.

– А он?

– Он?.. Ну, ты сам увидишь, не бойся. Он очень разумный мальчик и болтать не станет.

– Ты хочешь сказать, он знает? Впрочем, я так и предполагал.

– Это было неизбежно. Не знаю как, но он догадался!

– И что теперь будет?

– Пусть все идет как идет. Мы сильны, он тоже. И я уверена, что все будет хорошо.

– Ну так… Могу я жениться на тебе немедленно?

– Хорошо, но я не помню, сколько времени на это обычно требуется в Англии…

– А мы поедем куда-нибудь в другое место.

– Можно, но только не навсегда. Эдвард, не бойся, единственное, главное – ты в конце концов пришел. О, я просто не могу поверить!

Они снова закрыли глаза и обнялись, потом опять, отстранившись, долго смотрели друг на друга.

– Анна, ты такая молодая.

– Да, да, да, пусть будет так! Но почему ты не пришел раньше?

– Я ждал знака… Нет, не ждал, я просто потерял надежду. Поскольку все кругом казалось таким безумием…

– И я ждала сигнала. Я даже ездила в Липкот, чтобы посмотреть на Хэттинг хоть мимолетно, хоть издали.

– А я был там?

– Не знаю. Я хотела лишь попрощаться… я была так несчастна.

– Прости. Мы продадим Хэттинг.

– Нет, зачем? Мы ни в коем случае не станем его продавать!

– Ну вот, мы снова спорим. Ладно, не будем продавать!

– О мой дорогой, ты проделал такой долгий путь и вернулся наконец домой. Ты был так храбр, мой милый рыцарь!

– А он? Я чувствовал, что все против меня. И что-то ужасное еще может случиться.

– Ты имеешь в виду Брэна?

– Я могу потерпеть поражение. Где он?

– В саду. Позвать?

– Так сразу?.. Впрочем, давай, а то я умру от неопределенности.

Пока Анна бегала за Брэном, Эдвард сидел с закрытыми глазами, наклонившись вперед и стискивая голову руками. Услышав торопливые шаги на ступеньках, он быстро встал и приложил руку к сердцу.

Войдя, Брэн сразу бросился к Эдварду. Поначалу тот даже подумал, что мальчик собирается его атаковать. Но уже в следующий момент они, сжимая друг друга в объятиях, упали на диван, и Эдвард понял, что нечто – самое важное – свершилось.

– О, Эдвард, Эдвард…

– О, Брэн, дорогой Брэн, ты не сердишься на меня?

– Я люблю тебя, я люблю тебя, я все время надеялся, что однажды ты придешь, я так долго ждал тебя, а потом стал думать, что ты не придешь никогда…

– Ну вот, теперь я пришел, что бы люди ни говорили, я пришел, и отныне мы будем вместе, правда?! О, как я счастлив, мальчик мой, мое дорогое, дорогое дитя!

Потом они все трое разговаривали, обнимались, плакали от радости и смеялись одновременно. То, что казалось совершенно невозможным, случилось. Когда все немного успокоились, Анна предложила перекусить, но Брэн заявил: он так счастлив, что больше никогда в жизни вообще не будет есть, а Эдвард достал что-то из кармана и отдал ему.

Брэн торжественно принял вещицу, врученную Эдвардом, посмотрел на нее и тихо воскликнул:

– О!

– Это твое, – сказал Эдвард.

Брэн кивнул и хотел было отложить подарок в сторону, но Анна перехватила его.

– Что это?

– Это камень, – объяснил Эдвард.

– Вижу, но что он означает?

Брэн забрал камень у матери и положил в карман.

– Это камень, которым было разбито мое окно в тот самый день, накануне моей предполагавшейся свадьбы.

– Ты?.. Брэн, ты это сделал? Ты разбил окно?!

– Да, – спокойно признался мальчик. – Кто-то должен был начать.

– Ты негодник… но как?..

– Он поступил очень смело, – перебил Анну Эдвард.

– Но разве это каким-то образом повлияло на тебя, заставило засомневаться? Вообще-то могло…

– Это страшно расстроило меня и…

– Ах, это тебя страшно расстроило! Ты понял, но ничего не предпринял! На самом деле это Мэриан спасла тебя! Можно мне взглянуть на камень?

Брэн достал камень из кармана и передал матери, которая, внимательно осмотрев, вернула его Эдварду. Камень был красивым: темным, округлым, с белыми и зелеными полосками. В тот момент, когда камень перешел в руки Эдварду, мука на миг исказила его лицо. Он снова отдал камень Брэну, который спокойно отложил его в сторону.

– Откуда он у тебя? – спросил Эдвард. – Я пытался, но так и не смог догадаться.

– С одного красивого английского пляжа, – объяснил Брэн. – Ой, давайте мы туда поедем, maman, ты не думаешь, что…

– Пока у тебя не начались занятия, мы съездим во многие прекрасные места, – пообещал Эдвард. – И знаешь, теперь мы всегда будем путешествовать вместе.

– Ах да, школа… Вообще-то я жду начала занятий с нетерпением, – с достоинством сообщил Брэн.

Брэн убежал. Они слышали, как он то что-то бормотал, то всхлипывал, то пел, словно птичка, у себя наверху. Они же сидели обнявшись, иногда тоже всхлипывая, а иногда на них нападали приступы истерического смеха.

– Мы должны трезво все обдумать, – сказал Эдвард, – вспомнить все шаг за шагом.

– Да, конечно, но у нас впереди уйма времени…

– Тебя не мучило чувство вины? Ведь все это твоих рук дело!

– Поначалу это была просто адская мука, я не знала, что из всего этого выйдет, не понимала, что сделала, как это следует оценить.

– Ну конечно, девочка моя, а я после всего этого не смел к тебе приблизиться, я не знал, что именно ты запомнила из происшедшего или что хотела запомнить. Все это могло выглядеть и как насилие, и как нечто, чего ты сама добивалась. Иногда мне казалось, ты хотела…

– Чего?

– Чтобы я ничего не помнил, ничего существенного из того, что случилось на самом деле в ту ночь, чтобы все исчезло и превратилось в черную дыру беспамятства. Быть может, все это и произошло потому, что ты хотела внушить мне какую-то ложь?

– Да. Я сказала тебе, что беременна, – не хотела, чтобы кто бы то ни было знал, что Льюэн не может иметь детей. Мы держали это в тайне, поскольку не представляли, что можно предпринять. Часто думали и говорили об усыновлении, но я не могла решиться – это ведь такой риск.

– И ты искала чистокровного производителя!

– Да, Эдвард! Я вынуждена была терпеть и ждать, не произойдет ли вдруг что-нибудь, а могло ведь и вовсе ничего не случиться. Я была в ужасном состоянии, мне приходилось бороться со временем. А потом Льюэн впал в кому…

– Ты помнишь доктора Сэндона? Он был вашим домашним врачом и нашим тоже. Как-то я подслушал его разговор с моим отцом.

– Ты хочешь сказать, что знал?..

– Нет, не совсем, поначалу я на этот разговор и внимания почти не обратил, а вспомнил о нем лишь в тот вечер, когда ты пригласила меня к себе выпить и…

– Значит, ты… О, Эдвард, ты был ангелом!

– Точнее будет сказать, джентльменом. Фактически я с самого начала догадался, что меня неким образом используют. Но я любил тебя и сделал бы что угодно. Хотя до следующего дня я, в сущности, не отдавал себе отчета в том, что произошло. А потом начал думать, и думать мне пришлось очень долго!

– Так ты с тех самых пор не переставал размышлять об этом? О Эдвард…

– Прежде чем отправиться во Францию, ты поехала в Ирландию.

– Как ты это узнал?

– Я съездил в Дублин, зашел в Тринити-колледж, сказал, что занимаюсь ирландской историей, и попросил показать мне генеалогическое древо Данарвенов до последнего колена. Там значился сын Льюэна Брэн и стояла дата его рождения.

– О господи! Так просто! Да, Брэн родился в Ирландии, так было безопаснее. Когда ты туда приезжал?

– Вскоре после рождения Брэна. Ты тогда уже жила во Франции. Но… я все пытался понять, зачем именно ты это сделала. Я для тебя ничего не значил, ты ведь мне солгала.

– Да, я сказала тебе, что беременна, потому что безумно любила Льюэна, он был великим человеком, и он так хотел ребенка. Но вскоре он заболел, потом его состояние ухудшилось, и врач сказал мне, не ему, что мы никогда не сможем иметь детей, а я мечтала, чтобы у нас был ребенок! И вот когда Льюэна положили в больницу…

– Я провел у тебя ночь, и никто об этом не узнал.

– Никто. Я надеялась, ты и сам не очень хорошо помнишь, что произошло.

– О, я помнил!

– Ты был чудовищно пьян.

– Это ты меня так чудовищно напоила!

– Потом я сказала Льюэну, что жду от него ребенка. Он был счастлив! А потом, разумеется, я сообщила всем остальным.

– О боже! Я очень любил Льюэна. А что Брэн?

– Думаю, Брэн обладает чем-то вроде способности ясновидения.

– Как и я. Он истинный корнуоллец. Я еще там, в церковном дворе, это заметил. Интересно, насколько много ему известно? Во всяком случае, достаточно, раз он захотел разбить мне окно.

– Да, и еще фотографии…

– Фотографии?

– Да, видимо, себе в наказание я сохранила много фотографий. Думала, что храню их для него. Потом, когда Брэн перестал задавать вопросы, поняла: он о чем-то догадывается. И еще здесь, в доме, он нашел вещи, которые я сложила на чердаке… Я не могла его остановить, он все время рылся в них, а когда познакомился с Джексоном, они стали вместе пропадать на чердаке…

– С Джексоном?

– Да, я…

– Джексон чинил окно, разбитое Брэном. Мы говорили с ним о том о сем. Полагаю, Джексон тоже ясновидящий. Он довольно странный человек, гораздо более странный, чем мы думаем. И он всегда держит рот на замке.

– Брэн его любит, я тоже.

– Да, к тому же, как сказал Брэн, всегда кто-то должен начать.

Был вечер. Туан, отослав Розалинду домой, остался один. Никакой ссоры между ними не было, предполагалось, что Розалинда вернется на следующий день. Но на Туана вдруг накатила пронзительная, жестокая боль, словно его разрезали пополам. «Надо мной тяготеет проклятие, – думал он, – я не могу жениться!» Он потерял счет времени. Между тем моментом, когда он снял рубашку, и другим, более поздним часом того же дня он чувствовал себя в раю, нет, это еще слабо сказано, он ощущал в себе полнейшую перемену, будто под воздействием сверхъестественных лучей его организм трансформировался, его тело и разум слились воедино. Словно некий хирург-чудотворец, которому Туан безоговорочно доверял, совершал над ним какую-то операцию, причем Туан все время пребывал в сознании и глаза у него были открыты. На него лился насыщенный золотой свет, который проникал внутрь, плавя и изменяя его тело изнутри. Разумеется, Розалинда тоже была там. Со своей болью и своей радостью.

Туан вспомнил, как в конце концов они встали с постели, немного поели, немного выпили, как смеялись странным безумным смехом и плакали сладкими слезами. Вспомнил, как он тихо без конца повторял: «О, о, о!» Все действительно произошло, и все было настоящим. Только позже тем же днем – или уже был вечер? – его охватила эта боль. Туану никогда не делали операции, но теперь он знал, как чувствует себя больной на операционном столе, он познал эту особую боль и постарался скрыть ее от Розалинды. Начав одеваться, они не переставали плакать, но их слезы были похожи на мягкие стрелы, падающие в воду. Туан, которого тогда еще не скрючила боль, выпрямился и сказал:

– Ты должна уйти, сейчас ты должна уйти, но приходи завтра утром…

Когда она ушла, оставив Туана наедине с его болью, он вдруг испугался: «Что, если она не придет, что, если ее убьют, она попадет под машину и я никогда больше ее не увижу?» Однако не эта мысль, как бы ни была она ужасна, мучила его больше всего после того, как он, закрыв дверь за Розалиндой, опустился на колени, а потом распростерся на полу. Зачем он отослал ее? Нет, главное – почему она пришла к нему? Ах эта боль! Она овладела им, утвердилась в нем, превратила его в нечто совсем иное, в некое сломленное существо. К тому же он понимал, что не может даже умереть, что он должен жить таким. «Я болен, – думал он, лежа на полу, – я стал совершенно другим, нужно лежать тихо, но я не могу, неужели это будет длиться вечно? Появится ли еще когда-нибудь смысл?» Слово «смысл» светилось над его головой, как раскаленная докрасна кочерга, так близко, что, казалось, вот-вот обожжет. Позднее Туан не мог вспомнить, как долго он пролежал на полу и лежал ли он лицом вниз, болело его лицо от жара или ему было нестерпимо жарко от боли.

Через некоторое время он сел все там же, на полу, и стал быстро ощупывать руками лицо. «Я не могу жениться на ней! – решил он наконец. – Вероятно, долгожданный "смысл" в этом и состоит». С трудом перевернувшись на живот, Туан пополз, потом поднялся на колени и в конце концов, ухватившись за край стула, встал. Сел на диван. Ему понадобилось довольно много времени на то, чтобы отдышаться. Потом он с удивлением обнаружил, что был бы не прочь поесть и попить, но это было невозможно. Может быть, лечь в постель? Тоже невозможно. Который теперь час? А какое это имеет значение! Часы где-то соскользнули у него с руки. Кажется, было уже довольно темно. Ему удалось встать и, держась за стену, добрести до выключателя. Потом он вернулся к дивану и снова сел. Дышал он теперь ровнее. Интересно, сможет ли он есть и пить? Он пошел на кухню, сел за стол. Перед ним стояли открытая бутылка вина и бокал. Почему они здесь? Ах да, конечно! Он выпил немного вина и много воды, пошел в комнату, нашел там часы – они лежали на диване. Одиннадцать часов. А сколько же было, когда он отправил ее домой?

Может, она почувствовала приближение его ужаса и в страхе убежала? Нет, он вел себя разумно и нежно, когда отсылал ее, и она все поняла. Впрочем, могла ли она действительно понять? Нет, этого быть не может, она тихо удалилась, просто чтобы не мешать ему.

Туан встал, прошел в спальню, взглянул на кровать. Неужели они были с ней здесь, посреди этого хаоса? Ах, если бы он мог привести свои мысли в порядок! Он снова вернулся на кухню, сел и выпил еще немного вина, однако есть не мог. «Чем же закончатся эта борьба и это смятение? – подумал он. – А вот чем: я не могу жениться на нееврейке. Отец женился, а я не могу. Почему? Я знаю почему, но сейчас не могу думать об этом и никому не в состоянии ничего объяснить. В сущности, я вообще ни на ком не могу жениться. Я обречен нести, не деля ни с кем, неизбывное горе моего отца, деда, бабушки, вечное горе. О мой Бог, мой Бог!..»

В дверь позвонили. Туан подумал, что это Розалинда. Как ужасно. Прошел в гостиную, остановился, дрожа. Звонок зазвенел снова. «Это она, – думал Туан, – я не должен приближаться к двери». Звонок прозвучал в третий раз. Туан открыл. Вошел Джексон.

Глава 9

«Дорогой мой Бенет! Умоляю, простите меня! Вы ведь простите, правда? Вы должны! В сущности, я никогда не хотела становиться женой Эдварда, он всегда был чрезвычайно сдержан и испытывал неловкость в общении со мной. Порой казалось, что он вообще все это делает только ради Вас! Я любила Эдварда, но скорее как брата, нет, даже не так, наверное, я жалела его, а возможно, все дело было в Хэттинге! Так или иначе, в обстановке английской деревни я никогда не чувствовала себя на своем месте! Все, что происходило со мной там, постепенно становилось менее и менее реальным. Повторяю снова и снова: мне очень неловко, я готова пасть ниц перед Вами (это выражение Кантора), мне действительно страшно стыдно за то, что я причинила всем столько огорчений, слава богу, длилось это не слишком долго.

Не знаю, известно ли об этом Вам, но в конечном итоге всем нам помог разобраться в наших отношениях Джексон. Я сбежала от Эдварда таким ужасным образом, поскольку вдруг отчетливо поняла, что не хочу выходить за него замуж, а хочу быть женой Кантора. Там, в Австралии, мы стали с ним близки, и, вы знаете, только то, что было с ним, оказалось для меня настоящим, а Эдвард был лишь фантазией. Потом Кантор внезапно появился накануне моей свадьбы и был так великодушен! Это он доставил послание в Пенн (вы знаете какое) – как верный пес, отнес его в зубах и сунул под дверь в тот вечер. Настоящее романтическое избавление!

Вслед за этим, правда, пришло смятение, я почувствовала себя почти преступницей, мне нужно было все обдумать, и мы расстались с Кантором. Я хотела поговорить с Роз и Туаном, а потом пришел Джексон, отвел меня обратно к Кантору. Мы с Кантором бросились друг к другу, и для нас наступил рай! Джексон свершил чудо, Кантор теперь называет его не иначе как братом!

Очень скоро мы поженимся, у нас будет восхитительная свадьба, мы купили чудесный дом в Сиднее, часто бываем у брата Кантора на его гигантской овцеводческой ферме и сами собираемся купить домик в буше! Любим кататься верхом. Брат Кантора и его жена – ангелы, у брата не только ферма, но и очень крупный бизнес, Кантор ему помогает (и я, возможно, буду у него секретарем!). Как Вы знаете, они наполовину норвежцы (впрочем, откуда Вам знать!), и Кантор хочет, чтобы мы купили дом также в Норвегии, тогда Вам будет легче навещать нас, ну и мы тоже, разумеется, будем приезжать в Англию. Я написала Роз, но не получила ответа – не сомневаюсь, дело в том, что я не сообщила ей своего адреса! Теперь я послала ей еще одно письмо, уже с обратным адресом, Вы тоже будете знать его – он написан вверху страницы.

Между прочим, мама пришла в большое возбуждение и, вероятно, уже едет к нам! О дражайший Бенет, в течение многих лет Вы были так добры ко мне – простите мои прегрешения!

С огромной, огромной любовью.

Преданная вам Мэриан».

Сидя в гостиной Пенндина, Бенет дважды перечел письмо и ощутил себя глубоко несчастным. Это чувство было в высшей степени эгоистично. Он искренне верил – разве нет? – что Мэриан будет счастлива, даже очень счастлива со своим норвежским австралийцем. «Будем приезжать в Англию» – ой ли! Они купят дом в Норвегии. Наверное, он и сможет туда приезжать, бывая в Европе по делам. Конечно же, Бенет радовался за Мэриан, к которой столько лет относился как к горячо любимой дочери, но поразительно: стоило ему вмешаться в ее жизнь, и она стряхнула его, как норовистая лошадка, освободилась от его опеки. Не случайно она с детства любила лошадей!

Кроме всего прочего, его душевный покой нарушал, причиняя глубокие страдания, Джексон. Вероятно, Бенету следовало утешаться тем, что Джексон не имел права совать нос в чужие дела и что, вполне вероятно, своим вмешательством спровоцировал много серьезных ошибок. Будучи слугой, он не должен был покидать свой пост, бегать повсюду, улаживая чужие запутанные любовные отношения и тем самым неизбежно ввергая себя в пучину наглой лжи! Кто бы мог подумать, что Розалинда, Мэриан и даже честнейший Туан обманывали Бенета! И почему Джексон не пришел прямо к нему, когда увидел Мэриан у Туана? Неужели они смеялись, дурача всех, дурача его, Бенета? Неудивительно, что Джексон не смеет теперь показаться ему на глаза. Он предпочел исчезнуть, возможно, покинул Англию, нанялся в дворецкие к Кантору или просто растворился в суете Лондона, тщательно избегая мест, где можно пересечься с Бенетом и его друзьями! Тем не менее Бенет отдавал себе отчет в том, что «потерял лицо», и это особенно больно ранило его – они никогда не заговаривали теперь при нем о Джексоне! Оуэн – тот вообще откровенно издевался над Бенетом. А вдруг он прав? Не исключено, что Джексон покончил с собой от обиды и горя. Не исключено, но Бенету в это не верилось.

«Теперь он меня ненавидит, – думал он о Джексоне. – Зачем, ну зачем я написал то проклятое письмо?! Все обращаются со мной вежливо, но с какой-то неловкостью, даже с жалостью. Раньше, бывало, они спрашивали: "А где Джексон?" Теперь старательно избегают этого вопроса, а возможно, и меня самого». Но даже не это терзало Бенета больше всего, а то, что он чувствовал, будто равнодушно застрелил прекрасную, единственную в своем роде птицу или роковым образом смертельно ранил доброе преданное животное. Или так: бездумно упустил свой шанс и легкомысленно, по собственной вине потерял любовь бесценного друга.

Было утро, вовсю светило солнце; Бенет перешел из гостиной в кабинет. Неоконченная рукопись о Хайдеггере лежала заброшенная, исписанные от руки листы рассыпались по столу. Складывая их и попутно рассеянно просматривая, он подумал, что это своего рода возмездие: «Я и впрямь вторгся туда, куда и ангелы боятся заглядывать!» Он сел, прочел полстраницы. Чушь, просто несусветная чушь! Вздохнул и наугад открыл книгу стихов Гёльдерлина, которая неизменно сопровождала его в путешествии по Хайдеггеру. «Wo aber Gefahr ist, wächst das Rettende auch» – «Там, где опасность, там и спасение». Бенет быстро закрыл книгу. «Это не для меня», – подумал он и вспомнил слова Хайдеггера, сказанные на склоне лет: «Nur ein Gott kann uns retten» – «Только Бог может нас спасти». Он тоже был в отчаянии, когда пришел к этому заключению. Бенет встал и пошел в библиотеку. «Кто же будет рядом со мной в предстоящие годы?» – спросил себя он и почувствовал незримое присутствие дядюшки Тима. Ему живо представилась картина: Тим открывает дверь Тары, через его плечо Бенет видит Джексона – впервые видит при свете дня. Дядюшка Тим сразу все понял. «Но что именно он понял и о чем так горько сокрушаюсь я?» Бенет вспомнил, как они с Джексоном вместе плакали, когда умирал Тим. Теперь, тоже чуть не плача, Бенет бродил по библиотеке, ласково поглаживая корешки книг.

Раздался звонок. Бенет мысленно выругался. Он, разумеется, не решился отключить телефон, надеясь на хорошие новости или на какое-нибудь чудо. Снял трубку.

– О, Бенет, здравствуйте!

Это был Эдвард.

– Как хорошо, что вы позвонили.

– У меня новость.

– Какая?

– Я женюсь!

– Хвала небесам!.. А на ком?

– Вы удивитесь!

– Да?

– Я женюсь на Анне Данарвен!

– Вы? Женитесь на Анне?! О, Эдвард, как… Как это замечательно! Я…

– Похоже, вы не можете поверить, но это правда. Мы собираемся пожениться очень скоро – так скоро, как только возможно. Мы не устраиваем никаких торжеств, просто зарегистрируемся в мэрии, но потом, разумеется, устроим ужин в Хэттинге…

– Эдвард, я так рад за вас! И за Анну! Это совершенно потрясающая новость!

– Послушайте, Бенет, мы сейчас в Хэттинг-Холле. Можно заехать к вам?

– Вы имеете в виду…

– Прямо сейчас. Можно? Мы приедем быстро, на машине, и не отнимем у вас много времени. Просто нам хочется, чтобы вы были первым, кто…

– Да, да, дорогой Эдвард, приезжайте поскорее, конечно!

Бенет положил трубку, его бил озноб. Он опустился на ближайший стул и, обхватив голову руками, склонился вперед. В голове царил невообразимый сумбур. «Эдвард женится на Анне? Как это может быть? Эдвард ведь много лет не видел Анну, не имел к ней никакого отношения, в сущности, он был еще ребенком, когда Анна уехала после смерти Льюэна. Ну пусть не ребенком, однако еще очень молодым человеком. Они что, тайно встречались во Франции? Может, он был ее любовником? Нет, конечно нет. А что, если Мэриан стала для него лишь заменой, «вторым номером»? Допустим, она узнала об этом в последнюю минуту и именно поэтому написала роковую записку?.. Но ведь к тому времени она уже была близка с Кантором. Тогда, значит, Эдвард из-за обиды на нее снова начал ухаживать за Анной. Но Анна даже не упомянула об Эдварде, когда я был у нее, и Эдвард никогда не говорил о ней. Бред какой-то!»

– Как это замечательно! – восклицал Бенет.

Они сидели на залитой солнцем террасе. Низкорослые растеньица, весело пробившиеся по весне между каменными плитами, которыми был вымощен пол, теперь пожухли от беспощадно палившего солнца. Эдвард с Анной сидели рядом на старой длинной тиковой скамье, Бенет – напротив них, спиной к солнцу, в плетеном кресле. В отдалении, под сенью секвой, весело дурачился Брэн, явно надеясь привлечь к себе внимание. «Интересно, что он обо всем этом думает?» – задал себе вопрос Бенет.

На Анне было зеленое платье с красными искорками и широкополая белая соломенная шляпа. Эдвард, скинув полотняный пиджак и положив его себе на колени, расстегнул воротничок рубашки. Они ликовали: касаясь друг друга плечами, держались за руки, все время обменивались красноречивыми взглядами и смеялись. Казалось, они даже не слышали того, что говорил Бенет! Оно и к лучшему: следовало признаться, что, застигнутый врасплох, он никак не мог найти подходящих слов.

– Значит, – сказал он, – вы встречались во Франции?

– Изредка, – ответил Эдвард. Чаще всего отвечал именно он. – Но и в Англии тоже. Кроме того, Анна путешествовала…

– О, и куда же вы ездили?

– Прежде я любила посещать Ирландию.

– Ну конечно! И вы встречались с Эдвардом…

– В Лондоне, – подхватил Эдвард, – но и в других местах тоже… Во всяком случае, теперь…

– Теперь вы, конечно, знаете…

– Все уладилось наилучшим образом, – перебил Эдвард. – Это правда, что Джексон покинул вас?

– Да.

– Очень жаль. И куда он ушел?

– Наверное, ему стало невмоготу и просто захотелось сменить обстановку. Не желаете ли чего-нибудь выпить или поесть? Уже довольно поздно. Оставайтесь обедать!

Они переглянулись.

– Мы бы с превеликим удовольствием, – ответил Эдвард, – но нам нужно ехать в Лондон, чтобы нанести несколько визитов! Просто мы очень хотели повидать вас – вы всегда были таким хорошим другом. Надеюсь, вы поняли насчет свадьбы…